Глава 2. Порез.

В финальном матче на турнире в Миннедосе (пр. Манитоба) наша команда, "Расселл Рэмс", буквально уничтожила главного претендента на победу – "Портэйдж Ла Прэри". В Портэйдже не могли в это поверить. Как они могли проиграть какой-то заштатной команде, в которой играют 12- и 13-летние пацаны из Расселла? Как-никак, население Портэйджа составляло 13 тысяч человек, а наш город был в 10 раз меньше. Они посчитали, что это была чистой воды случайность и через пару недель пригласили нас на двухдневный турнир, в рамках которого мы должны были провести два матча.

Первая игра состоялась 21-го марта 1981-го года. До конца второго периода оставалось 11 секунд, мы выходили из своей зоны, и мой дружбан Грэг Сливчак (тот самый, с которым я и начинал играть в хоккей) отдал пас из-за собственных ворот, чтобы начать атаку. Я же сразу улетел вперёд под чужую синию линию, значительно опережая события, а потому мне пришлось возвращаться назад за шайбой. Когда же я её, наконец, получил, защитник соперника, накатывавшийся на меня, неожиданно спотыкнулся, упал на задницу и полетел со скоростью ракеты. Его нога поднялась вверх, и он порезал меня коньком под правой рукой.

Публика дружно охнула, а я даже и не понял, что произошло. Я почувствовал, что по моему бицепсу течёт что-то тёплое, сбросил левую крагу и задрал рукав, чтобы посмотреть в чём дело. А там был огромный порез. Я увидел свои мускулы. Такое ощущение было, что перед глазами просто сырое мясо какое-то. И тут вдруг кто-то будто бы дал напор воды в шланг. Я хлестал кровью во все стороны, а к скамейке я бежал словно по зыбучему песку. Наш тренер Фаулер сорвал с меня майку, тут же откуда ни возьмись появилась его жена, Буэлла, скомкала свой шарф и засунула мие его под руку. Затем тренер наложил мне жгут чуть ниже бицепса, а одна из маминых подруг, миссис Петц, зафиксировала руку.

Тренер взял меня на руки, как младенца, и побежал к машине. В машину меня укладывал он, миссис Петц, и их сын (мой партнёр по команде) Тэд. Газ на полную – и мы помчались в главный госпиталь Портэйджа. Пресс и жгут помогли остановить кровотечение, а потому медперсонал сначала решил оказать помощь маленькому мальчику с серьёзными ожогами.
Вот если бы вам было 12 лет, и вы бы попали в такую ситуацию, о чём бы вы думали? У меня в голове была только одна мысль: "Так, сейчас мне швы наложат, и, по идее, я успею вернуться к третьему периоду".

Минут 20 спустя, наконец-то, пришёл доктор и сразу положил мне два пальца на запястье, чтобы проверить пульс. Он весь в лице преобразился, сдавлено кашлянул и сказал: "Вы должны обратиться в детскую больницу в Виннипеге. Сейчас же!". У меня не было пульса. У меня была серьёзно задета брахиальная артерия – я был на волоске от смерти.

Тренер поехал обратно на арену, а миссис Петц повезла меня в Виннипег. Я ей говорил, мол, что я знаю, что уже не успею вернуться до конца первого матча, но вот если мы поторопимся, то смогу сыграть во втором. Портэйдж Ла Прэри располагается на пересечении трасс номер 1 и 16 (та, что ведёт в Йеллоухэд) на юге Манитобы, милях в 50 западнее Виннипега. В те времена машины и дороги были не такими, как сейчас. Всё было покрыто льдом и снегом, поэтому нас немного помотало, но доехали в итоге за два часа.

К счастью, дети фермеров часто оказываются в детской больнице Виннипега. С ними часто происходят несчастные случаи. 20% этих несчастных случаев связаны с сельскохозяйственной техникой – они попадают под трактор, или какой-нибудь механизм зажёвывает их одежду, волосы и руки. Не часто встретишь фермера, у которого на руках целы все десять пальцев.

Доктор Робертсон на своём веку пришил обратно не одну руку, а потому, несмотря на нехватку времени, вместе со своими коллегами он придумал блестящий план. Он увеличили изначальный порез от двух дюймов до девяти (примерно от 5 до 23 см, прим. АО), закатали назад кожу и сделали мне так называемый "венозный трансплантат". Вместе с артерией у меня был задет и лучевой нерв. Этот нерв идёт вниз по руке к большому, указательному и частично к среднему пальцу.

Локтевой же нерв идёт к пальцам сразу несколькими путями. Так вот врачи отрезали часть локтевого нерва и поставили его на место повреждённого лучевого. Таким образом, нерв должен был срастись, и я бы вновь смог чувствовать нижнюю часть руки, а также указательный и средний палец. Операцию проводили под микроскопом в течение шести часов. Я левша, но до этого случая во всех видах спорта я пользовался правой рукой. После операции я стал одинаково хорошо владеть обеими руками. Я до сих пор могу совершенно спокойно менять ракетку из одной руки в другую, когда играю в настольный теннис.

На протяжении целого года мне нужно было ездить к доктору Робертсону раз в месяц. Он входил в комнату и втыкал мне здоровенную иголку, длиной в два с половиной дюйма (чуть больше шести сантиметров, прим. АО), в перепонку между большим и указательным пальцем. И всё это без какого бы то ни было наркоза. Каждый раз, когда доктор Робертсон собирался уколоть меня, я закрывал глаза и молил Господа о том, чтобы мне не было больно. Иголка была подсоединена к электромиограмме (ЭМГ). Эта машина выдавала график электроактивности в мышце и определяла рост нерва. Иголка в данном случае была своеобразной антенной, которая определяла колебания электроволн на поверхности определённых мышечных клеток.

Затем доктор Робертсон тыкал мне руку булавкой и спрашивал: "Чувствуешь? А теперь чувствуешь?" Всё это было очень больно, но самый тяжёлый момент наступал, когда я спрашивал: "Ну, что? Мне теперь можно играть в хоккей?" Тогда доктор Робертсон грустно качал головой и отвечал: "Нет".

В одном из своих фильмов Джон Клиз сказал: "В отчаянии нет ничего страшного. С отчаянием я как-нибудь справлюсь. Надежда, вот-с!". Эта фраза идеально описывает мои чувства в тот период. Каждый раз, когда я ехал в Виннипег, я был так взбудоражен, что не мог сидеть на месте. Каждый раз я надеялся, что мне разрешат играть в хоккей. Взрослые же держали меня в неведении. Они-то прекрасно знали, что терапия затянется на год, если не больше, но не говорили мне об этом. Шёл ли я на поправку? Скоро ли это всё закончится? Они ничего мне не говорили, стараясь уберечь меня от разочарования, но делали тем самым только хуже. После каждого приёма я сдерживал слёзы вплоть до машины. Затем я открывал окно, чтобы холодный ветер бил мне в лицо и тихонько плакал все пять часов по дороге домой.

Я целый год не играл в хоккей. У меня отняли весь смысл жизни, моё единственное пристанище... Мне нельзя было играть в бейсбол или в какой-либо другой контактный вид спорта, пока нерв окончательно не дорос до моей кисти. А он рос очень медленно, по миллиметру в день. Причём, помешать этому процессу могло всё что угодно. Получи я любую травму, и рукой бы до конца жизни не смог бы пошевелить. Руку, кстати, мне привязали в согнутом положении к груди, и я так ходил полтора месяца. Разрабатывать её мне помогал местный физиотерапевт. Но как бы она не тянула мою руку, она всё равно не выпрямлялась.

Как я уже говорил до этого, моя мама ужасно боялась, что со мной случиться нечто подобное, а потому никогда не приходила на мои матчи. Однако существует теория, которая утверждает, что если долго и сильно будешь о чём-то думать, то это обязательно произойдёт. Я до сих пор задумываюсь над этим.

Дата добавления: 2015-11-14