Встреча третья

В. Н.:

Как себя чувствуешь?

С.:

Нормально.

В. Н.:

Чем занимался на выходных?

С.:

Мысли не отпускали. *Молчание* Думал все время. Бродил по коридорам. Ночью не мог уснуть, написал вот это.

*Шелест бумаги*

В. Н.:

Можно я вслух прочитаю, чтобы понятнее было?

*Молчание*

С.:

Читайте.

В. Н.:

Так. *Молчание*

На дне морском сижу я, наблюдаю

За грациозным плаваньем медуз.

В тени их рваной я рыдаю,

Хочу я всплыть, но держит груз:

Стотонный блок из боли и сомнений.

И цепи в кровь запястья трут.

Лишь жалкие потуги пустых рвений

Мое марионеточное тело бьют.

А тени все мрачнее – смерть близка,

Ее я принимаю, точно очищение.

И покидает меня тоска,

Становится легко. Я слышу медуз пение…

*Молчание*

В. Н.:

Это очень интересно, Стёпа. Красиво. *Шелест бумаги* Тебе понравилось то, что ты написал?

С.:

Не знаю. Я об этом не думал. Просто написал, потому что так нужно.

В. Н.:

Но ведь тебе же нужно? Или кому-то еще?

С.:

Я не знаю. Вы меня только больше запутываете. Кому это было нужно, я не имею ни малейшего понятия. Я выплеснул то, что накопилось, на бумагу. На всякий случай, дал прочитать Вам.

В. Н.:

Это очень чувственное стихотворение. Я бы даже сказал, высокохудожественное. Ты оставишь мне его? Я хочу сделать копию, потом я его тебе верну.

С.:

Пожалуйста.

В. Н.:

К тебе сегодня приходили родители?

С.:

Да. Они каждый день приходят. *Долгое молчание* Проверяют, на месте я, или уже нет. Как будто отсюда куда-нибудь денешься!

В. Н.:

Это для общей безопасности, ты же знаешь. Для твоей, в частности. А родители тебя не проверяют, а просто навещают.

С.:

Они сегодня были уже спокойнее. Это хорошо.

В. Н.:

Потому что они верят, что тебе станет лучше.

С.:

Я думал над тем, о чем мы говорили в пятницу. О дорогах, между которыми есть связь. Вы намекали на то, что я нахожусь на дороге эгоизма. Но я так не думаю. Наоборот, я хочу облегчить всем жизнь, совсем не думая при этом о себе. Я окончательно потерян, доктор. Не убеждайте меня в обратном. Не убеждайте.

В. Н.:

Но ты сегодня сам пришел в мой кабинет, нам даже не пришлось тебя звать.

С.:

Потому, что я понимаю, что только так смогу выйти отсюда.

В. Н.:

Признайся себе: не только поэтому.

*Молчание*

С.:

Наверное. Потому что мне стало интересно, до чего Вы дойдете в своих размышлениях. Интересно, как Вы будете объяснять мои состояния, и, в особенности, мою потребность в смерти. Я даже готов потерпеть.

В. Н.:

*Одобрительно улыбаясь* Уже хорошо.

С.:

Вы не поймёте, потому что смотрите на проблему немного в другой плоскости. Знаю, что Вас учили быть материалистом. И только в этой системе координат Вы работаете. Но любая проблема ведь как холм в геодезии: сделав горизонтальный срез, Вы еще не узнаете, что в глубинах. Слишком у Вас все просто и поверхностно.

В. Н.:

Степан, я слышу в твоем голосе заинтересованность в разрешении проблемы? Или я ошибаюсь?

С.:

Я просто подумал: «что же, если Вы хотите знать, я все расскажу Вам, а уйти я успею». Мне кажется, Вы первый, кто готов меня выслушать. Пусть даже Вы будете выслушивать меня через стетоскоп материализма. Проблему мы не решим, но Вы хотя бы будете знать, что сделали все возможное, и тут я поступаю совсем не эгоистично. Так ведь?

В. Н.:

Конечно, не эгоистично. Все равно это хорошо, Степан, что ты согласен работать. Вот только с чего ты взял, что я материалист?

С.:

По Вам видно, что Вы всё, кроме уже известного Вам, назовете метафизикой, с гримасой отвращения на лице. Вы взрослый человек, состоявшийся специалист. Вам так удобнее. Удобнее делить людей на больных и здоровых, поэтому Вы не видите другого мира, как более тонкого, так и более опасного. Понимаете?

В. Н.:

Я не стану с тобой спорить, Стёпа. Ты абсолютно прав, что мне по долгу службы приходится иногда делить людей на здоровых и на тех, которым требуется помощь. Ты ведь это хотел сказать?

С.:

Вам виднее.

*Молчание*

В. Н.:

Итак, Стёпа, на прошлой встречи мы коснулись вопроса одержимости собой, и договорились сегодня к нему вернуться. Правда ведь?

С.:

Да.

В. Н.:

Мне бы хотелось знать, как ощущается эта одержимость. Расскажи, пожалуйста.

*Молчание*

С.:

*Вздох* Это очень больно. Когда легче, а когда и вовсе невозможно. Изнутри разрывает что-то холодное и чужое, хотя я понимаю, что оно моё. *Молчание* «Одержимость собой» – не самое лучшее название, но по‑другому никак не назвать. Когда приступ подходит, сначала трясутся руки, потом становится трудно дышать, и вот тут, во лбу жжет что-то. Но это что-то как будто хвост существа, засевшего глубже. Само оно прячется где-то здесь, в груди. То есть, здесь его тело, а хвост идет вдоль позвоночника и упирается в лоб изнутри. На конце хвоста жало. Создается впечатление, что когда оно, это существо, шевелится, оно создает боль. Но это не просто боль. Вы должны понять, что никакого существа нет, я не сумасшедший, не подумайте. Вы попросили рассказать об ощущениях, я и рассказал, как могу.

В. Н.:

Ты проверял здоровье? Может быть, это неврологические боли.

С.:

Да, год назад Света настояла на том, чтобы я прошел обследование. *Молчание* И никто ничего не нашел.

В. Н.:

Ты кому-нибудь еще рассказывал?

С.:

Нет. Знала только Света. Теперь знаете Вы. *Молчание* Я хочу, чтобы Вы поняли, что это не физическая боль. Я не знаю, какая она. Смысловая, наверное. Вы не понимаете, о чем я?

*Задумчивое молчание*

В. Н.:

Ты можешь объяснить, что такое «смысловая боль»?

С.:

Это когда море смыслов одолевает, и все они связаны со мной. Поэтому и «одержимость собой». Во время приступа, по моим ощущениям, я становлюсь центром всего сущего, и я понимаю, что меня заперли в теле, как в чужой и пустой комнате. Эта мысль очень ясная, и с каждым новым приступом фоновая боль накатывает еще сильнее. Я хочу освободиться от этого.

В. Н.:

И поэтому ты… *Молчание*

С.:

Да, поэтому я хочу уйти. После каждого раза все хуже. Все внутри меня трясет. Внешне – ничего не заметно. Но меня разрывает. «Освободиться! Освободиться от одержимости. Нужно освободиться!» Понимаете?

В. Н.:

*Молчание* Думаю, что понимаю. Хочу много что спросить. Освободиться от одержимости – это освободиться от тела?

С.:

Изначально – нет, но теперь способ только один. Один единственный.

В. Н.:

Но могут быть и другие способы?

С.:

Могут быть, но мне они не известны.

В. Н.:

Когда все это началось?

С.:

В пять лет примерно я впервые ощутил это. Гулял на улице, и тут – оно: замер на месте и понимаю, что мир как бы на мне сошелся, будто множество ниточек от каждого человека тянутся ко мне; одни из них стягивают меня, другие – разрывают. Тесно. Потом к этому смыслу добавлялись другие, причиняя все большую боль. Мне как бы кто-то намекает, что меня засунули не в то тело. И я должен покинуть это тело.

В. Н.:

*Молчание* Можешь еще раз назвать меня материалистом, но тебе не кажется, что, покинув тело, ты ни в какое другое не вернешься? И что, вполне возможно, ты себя вообще не будешь ощущать в таком случае. Там еще никто не был. Оттуда еще никто не вернулся, а поэтому никто не знает, каково там.

С.:

Не надо, не надо. Я понял. Я знаю, что все это неизвестно. Но от боли это знание меня не избавит.

В. Н.:

*Молчание* Так… *задумчивый вздох* Еще ты говорил, что Светлана тоже погрязла в этом. *Молчание* Что это значит?

С.:

Она переняла часть этой боли, но тут сработал принцип деления клеток, а не простого вычитания.

В. Н.:

Она что-то специально делала, чтобы перенять?

С.:

Нет, это произошло само по себе, потому что она стала ко мне ближе. Боль усилилась и во мне, и в ней. Она так больше не могла и бросила меня, после чего смыслы еще сильнее стали бить мне в голову этим жалом. Если раньше я мог перетерпеть приступ, то теперь боль постоянна, как некое гудение в мозгу и в груди. И постоянная пульсация. Это тяжело. Просто поверьте, что есть такое страдание, от которого только одно спасение.

В. Н.:

Думаю, что настало время сказать тебе кое-что. Все равно ты узнаешь. И будет лучше, если ты узнаешь это здесь. *Молчание* Человеком, который вызвал скорую там, в деревне, была Светлана.

С.:

*Вздох* *растягивая слова* Как же зря.

*Молчание*

В. Н.:

Что ты чувствуешь сейчас?

С.:

Чувствую огорчение. И со мной боль разделить не хочет, но и не хочет помочь мне избавиться от нее. Эгоистичный поступок слабого человека.

В. Н.:

Она сделала то, что должна была.

С.:

Зная все обстоятельства, она поступила опрометчиво. Не себе, не людям не дает ничего сделать. Всем угодить хочет, как всегда. А в итоге никому лучше не делает. Тогда, в больнице, когда я лежал после избиения, она поступила точно также. Пришла и дала мне надежду, а потом сказала «нет».

В. Н.:

А как она оказалась в деревне?

С.:

Мне кажется, она преследует меня. Может быть, ожидала, что я попытаюсь уйти.

В. Н.:

Ты сказал, что смысловая боль дала о себе знать впервые, когда тебе было пять лет. Расскажи о себе в том возрасте.

С.:

Что рассказать?

В. Н.:

Где ты тогда жил? Кто твои друзья детства? Наверняка, есть, что вспомнить из детства.

С.:

Мы жили здесь всю жизнь. Два моих друга детства учились потом со мной в одной школе, в сто двадцать шестой. Один из них до сих пор учится в колледже, в котором учился я. Мы с ним не особо общались в последнее время. Просто с определенного времени наши интересы разошлись. А другой друг после школы уехал поступать в институт. С ним мы тоже не общались. *Молчание* В пять лет мы с ними днем гуляли на улице, а летними вечерами, когда темнело, сочиняли страшилки и рассказывали друг другу. Было очень страшно, но этот страх нас раззадоривал. Сами знаете, что это за чувство. Истории эти были сущими глупостями про черную руку, про людей, живущих на крышах и ворующих детей. Сейчас я думаю, что эти истории были собраны из сказок, которые нам рассказывали родители и из того, что мы видели по телевизору. *Молчание* Еще мы играли в прятки, в догонялки всем двором. Да всё, как обычно, доктор. *Молчание, вздох* Вы, наверное, хотите найти причину появления одержимости?

В. Н.:

А ты хочешь?

С.:

Я искал. Но все безуспешно. Она сначала была почти незаметна, как будто фон, но потом стала все чаще о себе напоминать. Сам момент ее появления трудно уловить. Поначалу это были просто мысли о том, что я другой. Не такой, как все. И что мне здесь не место. Потом я начинал чувствовать, что внутри меня есть нечто, вроде души, но не душа, а что-то еще, инородное и чужое, что оно заперто в теле, и что мне нужно его освободить. Ну а потом это чувство становилось более отчетливым, обретало смыслы, которые стали давить изнутри меня где-то годам к четырнадцати. Я понимаю, что эта часть – тоже я, но это ничего не меняет. Его желание и намерение покинуть мое тело, мое сознание, мою душу, все крепнет.

В. Н.:

На что похоже это чувство?

С.:

Я же Вам говорил.

В. Н.:

Я имею ввиду, на какое телесное ощущение, или на какую эмоцию?

С.:

Наверное, оно похоже на изжогу.

В. Н.:

На изжогу?

С.:

Да. *Молчание* Или на сломанное ребро. Если говорить об эмоциях, то это, скорее всего, отвращение.

В. Н.:

Твое отвращение к себе?

С.:

Отвращение этой части меня ко мне же, отчего оно посылает мне сигнал вытащить его любым способом. Но я не могу. Вот, в чем одержимость.

В. Н.:

Ты помнишь, в каких отношениях были твои родители, когда тебе было пять.

С.:

В хороших, наверное. В таких же, как и сейчас. Я не вижу особой разницы. Если она и есть, то для меня она сгладилась моим взрослением, и я не заметил ее.

В. Н.:

То есть, ничего особенного ты отметить не можешь?

С.:

Что Вы хотите услышать? Они ссорились, конечно. И даже был период, когда они хотели развестись, но это было несерьезно, и когда мне было лет десять. Думаю, тогда они пережили этот кризис. Ничего особенного в том не было. Просто они очень долго вместе.

В. Н.:

Отчего они хотели развестись?

С.:

Папа подозревал, что мама ему изменяет, но тогда не нашел никаких доказательств. И со временем успокоился.

В. Н.:

Тогда они сильно ругались?

С.:

Они никогда не ругались сильно. То был скорее период охлаждения отношений, чем их выяснений. Перебесились, и успокоились. Тот период ничем для меня не примечателен. *Молчание* А, да. Тогда я впервые влюбился. И поцеловался. *Улыбается* Мы дружили целый месяц.

В. Н.:

Чувство, что ты другой – совершенно естественное в возрасте пяти лет. Все это испытывали.

С.:

Да, я узнавал. Это так. Но у меня оно пошло дальше. Не думаю, что это естественно.

В. Н.:

Ты кому-нибудь рассказывал о своих чувствах и мыслях?

С.:

Да. И родителям, и друзьям. Эта тема была чем-то, вроде «я боюсь темноты» или «обычно, я более печален, чем другие». Наверное, не мог выразить, как следует. Все заинтересовались, только когда я вскрыл вены. Но родители до сих пор думают, что я сделал это из-за расставания со Светой и прочего груза. Теперь Вы понимаете, что расставание со Светой, то, что меня избили, и прочее… на самом деле просто звонки, что пора кончать с такой жизнью.

В. Н.:

Нет, Степан, это не звонки, и даже не симптомы, а просто отражение твоих переживаний. Отражение того, что ты называешь одержимостью собой.

*Молчание*

С.:

Может быть. А может, и нет.

В. Н.:

Наше время на сегодня подходит к концу. Я хочу спросить тебя еще вот о чем. *Молчание* Как ты сам объясняешь эту одержимость? Что это такое лично для тебя?

*Молчание*

С.:

Наверное, это не поддается объяснению. Как я не пытался, я не понял, и не объяснил. Думаете, мне легче оттого, что я сам ничего не понимаю? Что это для меня? *Начиная злиться* Что это для меня?! Это тяжесть, взявшаяся, не понятно откуда! Которая всю жизнь со мной, которая грызет меня, и которую у меня нет возможности выдавить из себя, как ты ни бейся! А Вы садите меня в кресло и «давай с тобой разговаривать», думая, что от вашего вялого мычания из меня вылетит то, что годами мучало меня изнутри, раздирая и убивая меня! Я Вам говорил, что Вы ни черта не поймете. Говорил, чтобы Вы оставили меня! Знаете что? Да Вы просто никчемный, стареющий и лысеющий хрен, которому насрать на всех, кроме самого себя! Что это у Вас на полках? Книги?! Вы все эти свои слова отсюда повычитывали?! *Звуки листания и падения книг* Да они же ничего не сто́ят! Это просто набор букв, которые придуманы слабаками, вроде Вас, уродами, которые только осложняют людям жизнь всяческими размышлениями. «Тебе может становиться очень больно, но, поверь моей практике…» *Рыдая и крича, местами – перегруз микрофона* ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ! *Падение книжного шкафа на пол*

В. Н.:

*Громко, но спокойно* Степан, давай успокоимся!..

С.:

*Не слушая* Вы все просто чертовы убийцы и засранцы. ДАЙТЕ МНЕ ПРОСТО СДОХНУТЬ НАКОНЕЦ! «Приходили ли к тебе родители? Что ты чувствуешь? ТВОЮ МАТЬ! Еще этот Ваш диктофон! МНОГО ЗАПИСАЛИ! ВСЕ УЗНАЛИ! ПОМОГЛО ВАМ, УДОВЛЕТВОРИЛИ СВОЕ ЧЕРТОВО ЛЮБОПЫТСТВО! Вы просто слабак, который и живет только тем, что питается чужой болью!» *Молчание. Падение на пол, плач, распахивание двери*

В. Н.:

Нет, сестра! Все под контролем! Нет!

*Скрип двери, плач*

С.:

*Отдаленно плача, тихо растягивая* уроды. *Плач* Почему Вы со мной сидите? *Долгий плач. Молчание*

В. Н.:

Ты прав. Здесь, у стены, даже удобнее. Может, и шкаф тут тоже ни к чему. Только пыль от него.

С.:

*Тихий смех*

В. Н.:

Если хочешь, я сейчас выключу диктофон.

С.:

Выключите.

В. Н.:

*Вздох*

*STOP*

В. Н.:

*REC*

Мы со Степаном поговорили, и он только что ушел. Похоже, эта навязчивая идея о некоем существе действительно терзает его. Если мы будем все мистифицировать, мы ни к чему не придем. Когда я вижусь со Степаном, он заражает таинственностью своего недуга. Но я, кажется, начинаю понимать, что у него обсессивное расстройство, отягченное шизоидностью, прогрессивного характера. Думаю, это и есть диагноз. *STOP/REC* Светлана попала в созависимость от этого расстройства. *STOP/REC* Идеи, лежащая в основе его обсессии – это чужеродное нечто, сидящее в нем и грызущее его, просящее свободы. Смысловое нарушение. Пропишу ему антидепрессанты. Флуоксетин. *STOP/REC* Лучше, конечно, сертралин, он же – золофт. Это если родители будут покупать. *STOP/REC* Родители согласны, пишу золофт. *STOP/REC* Эффект должен снизиться, и тогда мы найдем причину и поработаем с ней. Налет шизоидности тоже должен сойти, потому что он, я полагаю, происходит от мистификации навязчивых идей. *STOP/REC* Степан довольно умный парень. Кстати, его две истерики заставляют меня думать о высокой демонстративности в жизни. А если это так, то вся идея с одержимостью собой может оказаться показухой. *STOP/REC* Прослушал последнюю беседу. Нет. Скорее всего, его переживания – настоящие. Так искренне врать невозможно. Тем более, что его возмущение больше похоже на сопротивление, а не на истерику. Истерики совсем другие, и так быстро не проходят. *STOP/REC* Когда он рыдал, он выкрикнул, что мы все убийцы. Есть ли в этом для нас какой-то смысл? *STOP/REC* Но одно то, что пошло сопротивление – очень хорошо. Значит, мы дошли до болезненной точки, когда я спросил «что это такое лично для тебя?» *STOP/REC* Завтра видимся со Степаном. Коллега сказал мне, что не стоит говорить ни о чем из того, что может задеть юношу. Говорит, что стоит подождать, пока таблетки дадут результат. Но мне кажется, что дожидаться этого, без обсуждения его случая, бессмысленно.

*STOP/REC*

Дата добавления: 2015-11-14