Решающая сфера 3 страница

Мои оппоненты, хотя и оказались вынуждены допустить, с большим или меньшим запозданием и против воли, что воздушная армия может оказаться решающей в возможной будущей войне, заканчивают выводом: «Но поскольку не доказано, что она должна быть решающей, оставим вещи, как они есть».

Такое рассуждение является глубоко ошибочным. Достаточно допустить возможность того, что воздушная сфера станет решающей, чтобы (необходимо было сосредоточить главные силы в воздухе.

На земной поверхности решение легко можно оттянуть и выиграть время, задерживая неприятеля. В мировую войну, пока неприятеля сдерживали, оказалось возможным создать огромные сухопутные армии — те армии, которые позднее и решили исход войны. На море небольшие силы держали под ударом самые могущественные флоты мира.

Никто в настоящее время не думает, что на земной поверхности исход войны может быть быстро решен силами, готовыми к началу военных действий: все страны предусматривают и подготовляют мобилизацию своей промышленности с целью превращения во время войны ресурсов страны в военные средства.

Инж. Атталь пишет:

«Когда будет объявлена война, все средства будут обращены исключительно на войну. Все необходимые расходы будут произведены».

Безусловно. Но этого недостаточно. Требуется время для превращения ресурсов страны в военные средства и денег — в оружие. Под яростными ударами с воздуха эта задача становится весьма трудной. Нужны известное спокойствие и относительная безопасность; необходимо прежде всего, чтобы неприятель не мог разбить нас в воздухе.

На земной поверхности можно выиграть время, оттягивая решение до того момента, когда окажется выгодным решительно добиваться его, но ничего подобного нельзя сделать в воздухе, где ни за что нельзя зацепиться. Воздушные силы набросятся друг на друга, может быть, еще до официального открытия военных действий. С обеих сторон будут понимать громадную выгодность самых интенсивных и яростных действий в течение критического — в материальном и моральном отношениях — периода мобилизации. Воздушная борьба будет решена силами, подготовленными и готовыми немедленно вступить в бой. Сильнейший из противников никогда не будет настолько вежлив, чтобы ожидать, пока слабейший нарастит себе мускулы и нервы, а слабейший никак не сможет принудить его к подобному ожиданию.

Возможно, допускают мои противники, что подобные воздушные действия окажутся решающими. Это означает: может случиться, но может и не случиться, что исход войны определится в воздухе. В первом случае сосредоточение главных сил в воздухе соответствовало бы действительности; во втором случае оно не соответствовало бы ей, но ничему не вредило бы. Отсутствие сосредоточения главных сил в воздухе во втором случае соответствовало бы действительности, в первом же оказало бы серьезнейшее влияние на исход войны, особенно если принять во внимание условия итальянской обстановки.

«Среднее» (промежуточное) решение, желательное для ген. Бастико и других, подвергло бы страну величайшей опасности, если бы оправдалась та возможность, которую они сами должны признать. Мое же решение — назовем его даже крайним — не представило бы никакой опасности и в том случае, если бы в действительности воздушная сфера не оказалась решающей.

Согласие на неизвестность — поскольку подобная возможность допускается — можно поэтому с данного момента рассматривать как опасное.

Но это еще не все. Я сам в «Господстве в воздухе» утверждал, что господство в воздухе приведет к решающему исходу войны, если тот, кто господствует в воздухе, сможет посредством ударов с воздуха довести неприятельскую страну до морального разложения; если же удары с воздуха не смогут привести к этому результату, то решение по необходимости определится на земной поверхности. Но и в этом случае господство в воздухе, хотя и не будет иметь решающего значения, сможет оказать чрезвычайно существенное влияние на исход войны: тот, кто господствует в воздухе, полностью обеспечит свою страну и свои наземные вооруженные силы от воздушных нападений сколько-нибудь существенного значения, тот же, над кем будут господствовать в воздухе, будет подвержен, не имея возможности эффективно реагировать на них, неприятельским воздушным нападениям, которые будут нарушать свободное течение деятельности его страны и свободу действий, его наземных вооруженных сил.

Следовательно, сосредоточение главных сил в воздухе может оказаться выгодным даже и в том случае, когда решение, определяющее исход войны, не будет достигнуто в воздушной сфере.

Я принужден вернуться к вопросу, который я задавал еще с 1921 г.: что практически полезного могли бы сделать мощная итальянская сухопутная армия, развернутая на Альпах, и закаленный морской флот, господствующий в итальянских морях, чтобы воспрепятствовать одному из вероятных противников Италии при завоевании последним господства в воздухе («padronanza aerea) устремиться со своими воздушными силами с целью уничтожения материального и морального сопротивления итальянцев?

Ничего. Ничего — тогда, как ничего — сегодня, а между тем с каждым днем мощь воздушно-химических средств продолжает возрастать.

Сухопутная армия и морской флот будут героически сражаться, но они будут чувствовать, что позади них страна подвергается ужасающим мукам; они совершенно не будут уверены ни за свои базы, ни за свои сообщения. Они смогут, может быть, в конце концов победить, но сколько и каких лишних жертв им придется принести! Разве мы не поставим страну, сухопутную армию и морской флот в лучшие условия для борьбы, если направим свои усилия к тому, чтоб не дать господству в воздухе ускользнуть из наших рук?

Необходимо прежде всего противостоять наиболее близкой опасности; принять меры против остальных всегда останется время.

Предоставим поэзию поэтам! Да, население может и должно быть подготовлено к войне, но есть пределы для всякого сопротивления, в том числе и для человеческого. Ни один народ нельзя подготовить к тому, чтобы переносить удары с воздуха дольше, чем до определенного момента. Ни один народ не сможет дойти до того, чтобы относиться к ним равнодушно. Героическое население может оставаться твердым, даже терпя ужаснейшие удары, до тех пор пока у него есть возможность надеяться, что они прекратятся. Но с проигрышем воздушной войны на это нельзя будет более надеяться до того времени, пока борьба не будет решена на земной поверхности, а для этого требуется слишком много времени. Население, ощущающее наносимые ему удары сегодня так же, как и вчера; знающее, что завтра ему будут наноситься удары, как и сегодня, и не видящее ни способа, ни срока прекращения их, через некоторое время воскликнет: «довольно!» Для этого понадобятся две недели, два месяца или два квартала в зависимости от интенсивности ударов и твердости сердец, но этому населению не будет ни тепло, ни холодно от знания того, что его сухопутная армия находится по ту, а не по эту сторону границы: для него было бы необходимо, чтобы она (армия) продвигалась форсированным маршем к неприятельской столице.

Чтоб принять меры, рекомендуют подождать результатов нового опыта! Иными словами, будем наготове запереть хлев, как только быки убегут из него!

Но чему служит опыт? Опыт минувшей войны доказал., что было ошибкой не признавать значения подводного оружия. Это должно было бы заставить семью семь раз обдумать, прежде чем сбросить со счетов значение воздушного оружия. Наоборот, повторяется то же самое явление, и тех, кто пытается показать новую действительность, рассматривают как мечтателей, теоретиков, абсолютистов, экстремистов, еретиков-иконоборцев — врагов древних традиций, точь-в-точь как тех, кто пытался показать подводную действительность.

Для чего ожидать нового опыта, если опыт уже самым блестящим образом доказал, что он не приносит никакой пользы и что история представляет собой монотонное повторение одних и тех же ошибок?

Перед лицом надвигающейся грозной действительности замкнуться в пассивную покорность — худшая из всех ошибок. Необходимо, напротив, допрашивать ее тревожно и неустанно; она ответит. Завтрашний день неизвестен вовсе не в силу необходимости; он неизвестен только для тех, кто не различает или не желает различать определяющих его причин.

* * *

Несмотря на внушительный опыт мировой войны, продолжают еще существовать концепции, как показал этот опыт, абсолютно ложные и совершенно необоснованные — лишнее доказательство тому, что опыт, к сожалению, ничему не служит.

Ген. Бастико, например, пишет:

«или же питают твердую уверенность в том, что воздушное оружие совершило переворот в области войны., существеннейшим образом изменив цель (объект — «obiettivo») военной борьбы: уже не вооруженные силы, но моральное сопротивление неприятельской страны и т. п...».

Таким образом, да полагает, что целью (объектом) военной борьбы, по крайней мере до настоящего времени., были неприятельские вооруженные силы.

Эта концепция не является собственностью одного только Бастико. Совсем наоборот: она разделяется весьма и весьма многими; я сказал бы — значительным большинством тех, кто занимается военными делами.

Но эта концепция совершенно ошибочна.

Если бы целью (объектом) войны были неприятельские вооруженные силы, то воздушное оружие как оружие — т. е. средство — ничего не смогло бы изменить. Цель (объект) оставалась бы той же самой, изменились бы лишь средства для достижения ее.

Но истина заключается в том, что никогда и ни в какое время объектом (целью) войны не являлись неприятельские вооруженные силы. Последние представляли собой лишь, средство для достижения объекта, т. е. цели.

Объектом (целью) военной борьбы была и будет всегда и исключительно победа, иначе говоря, принуждение противника подчиниться нашей воле. «Ultima ratio» (последний довод) называли ее древние.

Человеческая воля лежит за пределами материальной сферы. Страна противодействует неприятельскому насилию до тех пор, пока она сохраняет достаточную моральную энергию, поддерживающую ее волю к противодействию. Эта моральная энергия истощается в результате создания невыносимых условий, которые приводят к мысли склонить свою волю — как меньшее зло.

Поэтому следует создать невыносимые условия для противника. Это и есть цель, которую ставит себе военная борьба; такой она всегда была и такой всегда будет.

В борьбе на суше вооруженные силы применяются для того, чтобы прикрыть — материально и непосредственно — собственную территорию и чтобы попытаться разбить неприятельские силы, чтобы получить затем возможность действовать против неприятельской территории.

Победившие сухопутные вооруженные силы, т. е. те, которым удалось лишить противника всякой силы сопротивления, приобретают способность, проникая на неприятельскую территорию и захватывая ее, занять ее жизненные центры, завладеть ее богатствами, навязывать ей свои законы, опустошать, поджигать, убивать, обращать население в рабство и т. д., — иначе говоря, способность держать противника в невыносимых условиях до тех пор, пока он не согласится склонить свою волю, объявив себя готовым принять те условия мира, которые будут ему предписаны.

Цель (объект) достигается не потому, что разбиты неприятельские вооруженные силы, а благодаря следствиям, вытекающим из этого факта. Доказательство — победы Пирра.

В этом и заключается, как мы увидим, чрезвычайно существенное различие.

До тех пор, пока война оставалась, так сказать, частным делом императоров, королей, князей и т. п., а народы переносили ее пассивно, хотя и оплачивали ее издержки, для ведения войны главы правительств собирали вооруженные силы и с их помощью разыгрывали свои партии. Всего лишь одно выигранное сражение часто приводило к окончанию войны и к достижению ее цели, так как победитель, сокрушив неприятельские силы, приобретал полнейшую свободу действовать лучшим, по его мнению, способом против вражеской страны, неспособной оказать ему какое-либо дальнейшее сопротивление. После проигрыша решительного сражения главам правительств не оставалось ничего иного, как заключить мир на наименее невыгодных условиях.

Мы видели, как в наполеоновскую эпоху сражения, длившиеся всего несколько часов, решали судьбы империй. Это наблюдение, поверхностно истолкованное, приобрело видимость действительности и привело к смешению средства и цели. Таким образом, возникло убеждение, что объектом (целью) военной борьбы являются неприятельские вооруженные силы.

Условия общественной жизни глубоко изменились, но это убеждение сохранилось. Таким образом, страны стали рассматриваться как чуждые войне, а граждане взяли на себя роль платных зрителей борьбы. Они даже были легально исключены из борьбы и объявлены «несражающимися»{159}, как будто факт «войны» не должен был их касаться. Такое явление, как «война», было (вырвано из жизни страны. Война, ее подготовка и ее ведение были возложены на опециальные организации и специальные категории граждан, совершенно отличные и совершенно отделенные от всех остальных. Когда возникала война, правительства, рассматривая ее как обстоятельство, совершенно чуждое их компетенции, ограничивались тем, что возлагали на кого-нибудь ее ведение, а затем начинали наблюдать, каким образом она закончится. Разве дело шло не о борьбе между вооруженными силами?!

Непоколебимым каноном стала абсолютная независимость верховного главнокомандующего: раз целью (объектом) войны было уничтожение неприятельских вооруженных сил, то что в этом вопросе могли бы сделать, назовем их так, штатские? Перед лицом такой цели не становилось ли все остальное незаслуживающим внимания?

Так созревали плоды ошибки. Однако, еще с наполеоновской эпохи, изучение которой — страстное, но не всегда достаточно углубленное — отклонило в сторону логический ход мыслей, можно было ясно разглядеть ошибочность подобных представлений.

Сам Наполеон, бог сражений, дорогой ценой доказал, что победа в генеральном сражении и уничтожение неприятельских вооруженных сил ничего не решают, если за этими силами есть еще что-нибудь. Его великолепной армии, победоносно продвигавшейся под руководством его великого гения, Россия противопоставила свои просторы и свой климат; его великолепным генералам Испания противопоставила сопротивление своих пылких партизан; и ни Россию, ни Испанию не оказалось возможным заставить склониться перед волей императора. Средство оказалось несоответствующим поставленной цели. Посредством побед в генеральных сражениях, где подвергались разгрому неприятельские вооруженные силы, в эпоху Наполеона были побеждены лишь те страны, которые смогли противопоставить ему только эти вооруженные силы, а за ними стояли тальке пассивные и безоружные массы. Он сам был побежден потому, что за его вооруженными силами не стояло более ничего.

К началу мировой войны идеи не изменились, но изменилась действительность, и идеи потерпели крах.

Ныне уже не главы правительств ведут войну: ее ведут нации, выросшие в живые и мыслящие единые организмы.

Воля к борьбе для победы лежит в нациях. Вооруженные силы являются лишь промежуточными средствами между противопоставленными волями наций. Позади них (вооруженных сил) нет более пустоты, пассивности и покорности; там стоят целые народы, обладающие всеми материальными и моральными ресурсами. Война совершенно изменила даже свою внешнюю форму: она (повсюду превратилась в действия против сил сопротивления враждебных стран.

Ныне говорят: «победит тот, кто продержится на четверть часа дольше», относя это к странам. Не говорят более: «победит тот, кто разобьет неприятельскую армию». Все граждане чувствуют себя сражающимися (участниками войны) и все работают на войну, которая не является более безразличной ни для кого. Сами правительства в конце концов втягиваются мощным потоком и начинают понимать, что война касается и их.

Военные руководители в свою очередь приходят к пониманию того, что именно нации дают жизнь и дух вооруженным силам высоким уровнем своего морального состояния и обращаются к правительствам с просьбами позаботиться об этом состоянии.

В сухопутной сфере столкновение между странами осуществляется вдоль линий, сохраняющих название боевых линий, на которых, однако, сражения больше не происходит, — я подразумеваю классическое сражение, наполеоновское. Имеет место лишь громадный расход людей и имущества, непосредственно отражающийся на втянутых в борьбу странах, которые, побуждаемые волей не уступать, бросают постепенно в эти линии все свои ресурсы и постепенно истощают их. Целые сухопутные армии бывают иногда разгромлены, но страны позади них оказываются готовыми поддержать, укрепить и перестроить их.

Легко понять, что для победы необходимо истощить силы неприятельского сопротивления прежде, чем окажутся истощены наши собственные. У высших штабов стратегия сводится к «прогрызанию» («rosicchiamento»); тревожно подсчитывается число людей, пригодных к ношению оружия, остающихся еще на нашей или на противоположной стороне; величайшее значение придается промышленному производству и с трепетом смотрят на море. Как мы далеки от эпохи Наполеона!

А победа в генеральном сражении вырисовывается в своем решающем блеске лишь тогда, когда вражеские страны дошли до крайних пределов своих сил и уже убеждены в том, что они непоправимо побеждены. Победа в генеральном сражении становится ярким подтверждением общей победы.

В морской войне это явление вырисовывается с еще большей очевидностью. Внушительные морские силы противников даже не входят в соприкосновение, а сохраняют свою мощь до самого конца. С обеих сторон действия на море сводятся к попыткам воспрепятствовать морским сообщениям неприятеля или прекратить их. Это — действия военных средств против средств невоенных; действия, направленные исключительно против сил сопротивления страны, а не против неприятельских вооруженных сил. Однако же эти действия, как известно, могли бы решить исход войны.

Морские флоты Антанты приписывают себе заслугу косвенного решения исхода войны, и нет сомнения в том, что, если бы им не удалось ограничить результаты действий подводных лодок, Антанта проиграла бы (великую игру. Но если результаты подводной войны оказалось возможным ограничить, то этим частично обязаны оборонительным действиям морских флотов Антанты, частично производственной деятельности морских верфей, предоставленных в распоряжение союзников. Если бы этим верфям, чрезвычайно усилившим свое производство, не удалось сперва уравновесить, а затем превзойти тоннаж, уничтожавшийся германскими подводными лодками, то, несмотря на оборонительные действия флотов Антанты, война была бы проиграна.

Борьба на море велась, таким образом, между разрушительной работой, выполнявшейся военными средствами против факторов сопротивления враждебных им стран, и производительной работой, выполнявшейся невоенными средствами, стремившимися сохранить в целости силы сопротивления своих стран.

Как мы далеки от концепции Бастико, Боллати и др. о «вооруженных силах», как цели (объекте) войны! А ведь это говорит хваленый опыт минувшей войны, а не какое-нибудь видение войны грядущей.

Воздушное оружие отнюдь не изменяет цели войны, которая всегда останется тождественной самой себе, пока будет существовать война. Оно лишь изменяет форму и особенности войны, облегчая непосредственные действия против сил сопротивления неприятельских стран.

В то время как с помощью сухопутных и морских сил можно действовать против сил сопротивления неприятельской страны более или менее косвенным образом, через борьбу между вооруженными силами, воздушное оружие дает в руки наиболее подходящее средство для действий непосредственных и вследствие этого более эффективных. Вот и все!.

Г. Эндрес, с разрешения ген. Боллати, — независимо от цели, которую он мог бы преследовать, — совершенно прав, когда утверждает, что

«грядущая война будет вестись в основном против безоружного населения городов и против крупных промышленных центров».

Он прав потому, что логически и неизбежно так должно случиться.

Логически — потому, что, если имеется возможность атаковать силы неприятельского сопротивления в самих источниках их, не проходя через промежуточные этапы, это будет сделано тем, кто, ведя войну, преследует цель сломить неприятельскую волю и знает, что эту волю можно сломить, лишь сокрушив сопротивление неприятеля.

Неизбежно — в силу самых свойств воздушного оружия, которое, хотя и обладает способностью достичь любого пункта неприятельской территории, совершенно лишено каких бы то ни было оборонительных свойств.

Если бы более сильная воздушная армия была в состоянии навязать сражение, а менее сильная могла бы надеяться достичь равновесия с более сильной, прибегая к оборонительному образу действий, то воздушные действия, прежде чем быть направленными против неприятельской страны, должны были бы вестись против воздушных сил противника. Иначе говоря, прежде всего одна воздушная армия должна была бы уничтожить другую.

Только после победы победоносная воздушная армия могла бы действовать против неприятельской страны.

Но поскольку, как это в течение долгого времени доказывалось и как это обычно признают, более сильная воздушная армия, хотя бы и стремясь к сражению, не в состоянии будет навязать его менее сильной, если последняя не расположена будет принять его, и поскольку менее сильная воздушная армия совершенно не будет заинтересована в том, чтобы покончить самоубийством, а наоборот, всецело заинтересована в том, чтобы сохранить свою мощь, чрезвычайно мало вероятно, чтобы воздушное сражение могло иметь место.

Итак, непреодолимой силой вещей, независимой от человеческой воли, воздушная борьба выльется со стороны более сильной воздушной армии в непосредственные действия против неприятельской страны, при которых она будет пользоваться большей свободой инициативы, а со стороны менее сильной воздушной армии — в аналогичные действия, ограниченные необходимостью избегать встречи с более сильной воздушной армией.

Непреодолимой силою вещей эти два параллельных действия должны будут приобрести максимальную интенсивность, максимальное напряжение и максимальную жестокость, ибо ближайшей целью обеих воздушных армий сможет быть только нанесение врагу в возможно кратчайший срок максимального вреда, материального и морального.

Чтобы сломить неприятельскую волю, нужно поставить противника в невыносимые условия жизни. Наиболее быстро действующим и наиболее легким средством являются непосредственные действия... против безоружного городского населения и против крупных промышленных центров. Роковым образом, поскольку существует средство для таких прямых действий, это средство будет использовано.

Пусть ген. Боллати не опасается, что мир, как говорит г. Эндрес, будет заключен на кладбище неприятельской страны». Кладбища безусловно расширятся, но, может быть, в меньшей степени, чем это оказалось необходимым для заключения Версальского мира.

Можно ли допустить, что эта роковая неизбежность является простой случайностью? Мысль о подобной форме войны наносит удар нашей чувствительности? Что ж делать!

Мы не можем претендовать на то, чтобы наш вероятный противник обладал чувствительностью, которая была бы тождественна нашей, ни на то, чтобы он рассуждал иначе, чем рассуждает Эндрес. Если бы эта случайность осуществилась и если бы в соответствующий момент мы увидели, что неприятельские действия «случайно» обращаются против безоружного населения наших городов и против наших крупных промышленных центров, смогли ли бы мы сказать противнику: «Стоп! Вы нарушаете правила игры! В таких условиях мы больше не играем»?

Пусть будет простой случайностью то, на что я указываю как на роковую неизбежность, но безусловно это худшая из всех случайностей. И нужно быть подготовленным встретить именно ее.

Если она не произойдет, тем лучше! Тогда мы сможем, если захотим, навязать неприятелю наши правила игры. И если мы их не навяжем, то ничего не потеряно: если мы будем в состоянии сопротивляться на земной поверхности, у нас всегда будет время принять необходимые меры, а то, что мы будем сильны в воздухе, поможет нам эти меры принять.

Употребляя выражение «сопротивляться на земной поверхности, с тем чтобы сосредоточить главные силы в воздухе», я хотел в немногих словах выразить свою мысль. Но если термин «сопротивляться» не может вызвать никаких сомнений, когда речь идет о сухопутных силах, то по отношению к морским силам его необходимо уточнить. И я уточнил его, говоря, что в нашем частном случае морской флот, по моему мнению, должен был бы ограничить свои цели воспрепятствованием кому бы то ни было плавать в Средиземном море без нашего согласия.

Такое понимание задачи нашего морского флота не должно было встретить благоприятного к себе отношения. Тем не менее, хотя я и не компетентен в морских делах, все же я чувствую, что могу отстаивать его, опираясь просто на здравый смысл, поскольку речь идет о концепции общего порядка.

После войны со всех сторон и замечательно единодушно посыпались утверждения, что основная задача морского флота заключается в том, чтобы обеспечивать свои морские сообщения и препятствовать морским сообщениям неприятеля или прерывать их.

Совершенно очевидно, что достижение этой цели не только имело бы большое значение для целей войны, но могло бы в определенных условиях иметь значение, абсолютно решающее.

Что касается Италии, следует отметить, что недостаток сырья, от которого она страдает, придает важнейшее значение ее морским сообщениям и что поэтому невозможность пользоваться ими могла бы привести к непоправимым последствиям.

Достижение подобной цели несомненно представляет собой, особенно после опыта мировой войны, идеал для всех стран мира, — идеал, к которому крупнейшие морские державы стремятся также и посредством морских соглашений, хорошо известных и наивно замаскированных псевдогуманистическим плащом.

Но недостаточно поставить себе идеальную цель, нужно располагать также подходящими средствами и находиться в условиях, позволяющих питать надежду достичь ее. Тот, кто не находится в таких условиях и не располагает подобными средствами, должен в силу необходимости подчиниться и отказаться от идеальной цели, чтобы быть в состоянии достичь цели практической, хотя бы и более скромной.

Когда наш ум обращается к рассмотрению возможной морской войны, невольно хочется думать о столкновении между Италией и какой-либо другой великой державой, имеющей выход в Средиземное море, или же о столкновении между двумя коалициями держав, из которых некоторые, как и Италия, имеют выход в это закрытое море. Мало вероятно, чтобы мы могли подумать о войне, в которой единственной средиземноморской державой была бы Италия. В конечном счете державами, которые в данном вопросе представляют для нас интерес, являются две крупнейших: та, которая имеет естественный выход в Средиземное море {160}, и та, которая имеет искусственный выход в него{161}.

Начнем с рассмотрения первой возможности, т. е. случая локализованного конфликта между Италией и одной из этих двух великих держав.

В этом случае какие практические и достижимые цели может поставить себе итальянский морской флот?

Воспрепятствовать тому, чтобы противник плавал в Средиземном море? Очевидно, да. Охранять морские сообщения Италии в Средиземном море? Очевидно, да. Охранять итальянские морские сообщения и препятствовать неприятельским за пределами Средиземного моря? Очевидно, нет.

Если в Средиземном море, учитывая наше положение, мы можем, даже и с ограниченными силами, поставить себе обе цели, за пределами этого моря условия совершенно изменяются. Мы не обладаем подходящими базами на океанах, а наши морские силы, уже поставленные в условия относительной слабости отсутствием баз, не могут представить столь значительного превосходства, чтобы их можно было послать в океаны через врата Средиземного моря, даже если бы последние не находились во власти неприятеля. Наши океанские морские сообщения, вынужденные обязательно проходить через определенные пункты, оказались бы в зависимости от милости противника. Поэтому пришлось бы от них отказаться. Я полагаю, что в этом вопросе нельзя сохранять никаких иллюзий.

Очевидно, «воспрепятствование тому, чтобы неприятель мог плавать в Средиземном море, не может дать решительных результатов против вероятного противника». В результате подобного запрета вероятный противник мог бы испытать, как справедливо говорит кап.. 2-го ранга Фиораванцо, лишь расстройства и кризисы, так как ему достаточно было бы перенести свои морские коммуникационные линии, чтобы обеспечить свои сообщения. Поэтому он безусловно не мог бы потерпеть окончательное поражение в результате такого запрета. Тем не менее воспрепятствование неприятелю плавать в Средиземном морe принесло бы с собой возможность для нас плавать в нем с некоторой степенью свободы. Это — положительный результат, хотя и ограниченный, результат, который мог бы иметь важное значение, так как в Средиземное море выходят и другие державы, которые, следует надеяться, не все будут враждебны нам, особенно в случае локализованной войны, и могли бы содействовать нашему снабжению. Это значение оказалось бы решающим для нас, если бы благодаря содействию какой-либо невраждебной нам средиземноморской державы мы могли бы обеспечить необходимое нам снабжение независимо от океанских сообщений.

Если бы мы, напротив, попытались охранять наши морские сообщения и нападать на сообщения противника в океанах, мы оказались бы вынужденными ослабить наши морские силы в Средиземном море. Мы поставили бы себя, таким образом, в условия возможности легко быть разбитыми в этом море и, следовательно, с большей легкостью и большей эффективностью быть ограниченными в свободе плавания в нем. Но если лишение возможности плавания в океанах может еще оставить нам надежду получать снабжение от невраждебных нам средиземноморских держав, запрет плавания в Средиземном море отнял бы у нас и эту надежду и поставил бы нас в условия полной изоляции. Это чрезвычайно легко может оказаться решающим против нас.

Дата добавления: 2015-07-12