Решающая сфера 2 страница

«In excelsis virtus!» Именно так! Таков поистине мой лозунг. Сосредоточим главные силы в воздушном пространстве, потому что в воздушном пространстве достигается решение, говорю я. Я хотел бы, чтобы против этого моего утверждения раздались восклицания: «Ошибаетесь! Решение достигается в другом месте, не в воздушном пространстве! В другом месте необходимо сосредоточить главные силы! Необходимо сосредоточить главные силы на суше! Необходимо сосредоточить главные силы на море!» Ничего подобного. Я слышал исключительно ответ: «Необходимо растечься повсюду!»

Это никак не может убедить меня!

В то время, как инж. Атталь пытается заткнуть мне рот посредством своего личного истолкования труда высокоавторитетного лица, ген. Бастико пытается напрямик доказать, что мои идеи приходят в столкновение с некоторыми основными положениями (опорами) {154} общего характера, хорошо известными всем, кто не является невеждой в военных делах.

Биться головой об «опоры» — неблагоразумное занятие: так можно разбить голову! Биться головой об основные (опорные) положения, хорошо известные всякому, кто не является невеждой в военных вопросах, это можно делать только в силу невежества.

Но прочно ли держатся на ногах «хорошо известные основные положения», воздвигаемые ген. Бастико против меня? Займемся рассмотрением их не ради бесплодного любопытства, но для того, чтобы убедиться, как иногда люди, наименее невежественные в военных делах, позволяют себя увлечь предвзятости.

Основное положение № 1:

«Всякая доктрина, хотя и должна сообразоваться со специфическими условиями страны, к которой она относится, должна обязательно принимать в расчет фактическую обстановку времени, когда она должна будет применяться, равно как способ ведения войны наиболее вероятным противником, а в случае наличия нескольких противников — наиболее опасным из них».

Эта «опора» {155} неустойчива, что вытекает из подчеркнутых мною слов.

Военная доктрина должна просто соответствовать военной действительности, которая вытекает из фактической обстановки данного периода или из специфических условий страны, к которым она относится, и моя доктрина именно на этом и основана. Но она отнюдь не должна создаваться на основе доктрины («non si deve plasmare su quella») наиболее вероятного или наиболее опасного противника; если бы дело обстояло так, то наиболее вероятный и наиболее опасный противник диктовал бы военную доктрину, причем каждый должен был бы отречься от собственного ума, чтобы превратиться в вульгарного плагиатора. Больше того: так как каждая страна имеет какого-нибудь наиболее вероятного и наиболее опасного противника, ни одна страна не могла, бы создать своей военной доктрины, ожидая возможности вылепить ее по образцу («plasmarla su quella») доктрины противника.

Если воздушная сфера превратилась в действительности под влиянием фактической обстановки в решающую сферу, мы должны считать ее именно такой и принимать вытекающие отсюда меры, даже если наиболее вероятный и наиболее опасный противник не сумел разглядеть новой действительности. Если вспыхнет конфликт, то за пределами действительности окажется наш противник, а не мы. Если наш противник ошибается, тем хуже для него. Но это не должно побудить нас самих делать ошибки.

Исторический пример, приведенный по этому поводу ген. Бастико, не подходит. Французская доктрина, нашедшая свое крайнее выражение в парадоксе Гранмезона: «в наступлении неблагоразумие является наилучшим обеспечением», привела Францию на край гибели исключительно потому, что она была далека от действительности, противна здравому смыслу и основана на некоем наступательном мистицизме, проистекшем из любопытного поветрия безумия, которое в тот период свирепствовало во французском генеральном штабе, отразившись, к сожалению, и на других. Все то, что идет против действительности и здравого смысла, очутившись лицом к лицу с действительностью и здравым смыслом, разбивается, как разбилась мистическая теория французов.

Этот исторический пример если что-нибудь и доказывает, то лишь обратное тому, что хочет доказать Бастико; последний сам это подтверждает, говоря, что французская теория оказалась несостоятельной перед лицом германской доктрины, проникнутой сознанием превосходства огня и методичности атак. Стало быть, германцы превосходно поступили, не создав своей доктрины на основе метода ведения войны своего наиболее вероятного и наиболее опасного противника.

Таким образом, первая «опора» {156} шатается, как гнилой зуб.

Основное положение №2:

«При подготовке вооруженных сил необходимо учитывать не только географические и топографические условия вероятных театров войны, но также организацию и состав неприятельских сил. Другими словами, нельзя рассматривать подготовку вооруженных сил, как замкнутую в себе проблему, разрешение которой зависит исключительно от нашего соизволения, но необходимо поставить ее в связь с размерами и характером сил, которые наш противник — или наши противники — смогут нам противопоставить».

Эта «опора» шатается еще больше, чем предыдущая.

Безусловно, подготовка вооруженных сил не может быть основана на чьем бы то ни было своенравном соизволении. Она должна быть основана на идее, заключающейся в том, чтобы дать совокупности вооруженных сил страны максимально достижимую мощь. Больше в этом отношении ничего нельзя сделать, каков бы ни был противник — единственный или множественный. Во всем этом противник совершенно не при чем. Поставить подготовку своих вооруженных сил в зависимость от того, что делает вероятный противник, означает не только отказаться от всякой инициативы, но и играть его игру, так как если противник ошибается, будем ошибаться и мы. Следует всегда готовиться к худшему; тем лучше, если это худшее не осуществится на практике.

Когда я говорю: будем применять наступательно все наши воздушные силы, я думаю, что худшее, что могло бы случиться, это — если бы противник в свою очередь также стал применять все свои воздушные силы наступательно. Если я узнаю, что противник будет применять их оборонительно, я смогу лишь радоваться, поскольку наше положение станет благодаря этому более выгодным. И уж, конечно, я не буду подражать его оборонительной организации.

Еще хуже — утверждать, что подготовка своих вооруженных сил должна быть поставлена в связь с размерами неприятельских сил; каждая страна может ставить эту подготовку в связь лишь с размерами своих ресурсов.

С помощью приведенных двух основных положений Бастико хотел бы доказать, что я заблуждаюсь, так как моя теория ведет к приданию нашим вооруженным силам устройства, отличающегося от устройства вооруженных сил других государств, короче — я не следую за модой. Но я стою за итальянскую моду и помню, что, когда я был вынужден изучать историю, я говорил себе, что нужно опережать противника, а не следовать за ним, потому что, как кажется, победа всегда улыбалась тому, кто умел обновить традиционные формы борьбы, а не тому, кто безнадежно привязывался к этим формам.

Основное положение № 3:

«Что касается операций на суше, верно, что оборонительный образ действий позволяет использовать меньшие силы, чем у наступающего, но всегда в незначительных соотношениях и всегда при условии, что были возможность и время для надлежащей организации местности. Первое ограничение вытекает из того обстоятельства, что, в то время как атакующий может по своему желанию выбирать время (также и место. — Пер.) и способ атаки, обороняющийся вынужден оказывать неприятелю эффективное сопротивление на всем протяжении фронта; что касается второго, необходимо, напротив, вспомнить, что организация границ (оборонительная организация в пограничных зонах. — Пер.) в мирное время по многим и общеизвестным причинам должна в настоящий момент ограничиваться лишь наброском того, чем она должна будет стать... настолько, что она потребует сравнительно большого времени для своего окончания и приведения в такое состояние, в котором она сможет служить действительной опорой подвижной обороне, особенно если последняя ограничена».

Этим основным положением ген. Бастико стремится доказать, что ограничение задачи наземных вооруженных сил задачей «сопротивляться» может позволить сэкономить очень немного и что поэтому указанное ограничение, предложенное мной, бесполезно.

Беда в том, что эта главная «опора»{157}, которая могла еще искусственно держаться, чтоб представлять собой основу для разработки тем в военных академиях времени до мировой войны, расшаталась под влиянием всего кровавого опыта последней.

Этот опыт доказал даже слепцам, что для нарушения равновесия между наступающим и обороняющимся требовалось громаднейшее, а не незначительное неравенство сил и средств. В течение долгих лет он доказывал день за днем, что несколько отважных людей, снабженных небольшим количеством патронов и имевших время протянуть перед собой несколько рядов колючей проволоки, обладают способностью пригвождать к месту на целые месяцы и даже на годы внушительные неприятельские силы.

Он доказал, что незначительные неровности местности стоили рек крови и целых рудников железа, причем их приходилось завоевывать пядь за пядью.

А ныне вдруг хотят представить Альпы, как простой переезд вровень с окружающей местностью, который невозможно охранять!

Однако, сами «Общие правила» {158} допускают, что в определенных условиях, которые, весьма вероятно, будут иметь место, произошла бы немедленная стабилизация фронтов, т. е. явление, имевшее место в мировую войну.

Третье основное положение ген. Бастико отжило свой век. Оно износилось, и его следует отправить на чердак.

Основное положение № 4:

«Что же касается морских операций, то оборонительный образ действий — в отличие от того, что можно думать, — требует применения средств, а равно и (затраты сил, превосходящих те, которые требуются для наступления. На море флот, придерживающийся оборонительного образа действий, должен также защищать свободу своих морских сообщений от угрозы неприятеля, хотя бы потенциальной, а поскольку угрозы возможны со всех сторон, обороняющийся должен противостоять им путем непрерывного присутствия значительных сил частью в действии, частью потенциальных... По существу оборонительный образ действий в морской войне не приводит ни к какой экономии, но, напротив, к большим затратам».

С помощью этого основного положения ген. Бастико стремится доказать, что предлагаемое мной ограничение задачи морских сил бесполезно и даже, наоборот, вредно, поскольку оно обошлось бы дороже.

Но это вовсе не основное положение. Это — просто мнение ген. Бастико, мнение, заслуживающее всяческого уважения, но любопытное.

В самом деле, он утверждает, что на море для принятия оборонительного образа действий необходимо быть сильнейшим; это равносильно тому, чтобы сказать, что слабейший на море должен принять наступательный образ действий.

Я, утверждающий именно то, что в воздухе оборона обходится дороже наступления, делаю логический вывод: никакой воздушной обороны, всегда наступление — и тем более интенсивное, чем мы слабее.

Но на море, мне кажется, совсем другое дело. По крайней мере история, к которой так часто взывает ген. Бастико, доказывает, что всегда слабейшие морские силы прибегали к оборонительному образу действий.

Всегда ли они заблуждались?

Ген. Бастико пишет:

«Флот, придерживающийся оборонительного образа действий, должен все же защищать свободу своих морских сообщений».

Должен? Это вопрос не долга, а возможности. Должен, если может. Германский флот немедленно же отказался от этого — и безусловно не вследствие каприза, неспособности или отсутствия сознания своего долга. Он отказался от этого потому, что не мог поступить иначе, так как, если бы слабейшие морские силы поставили себе задачей защищать свободу своих морских сообщений, жизнь их была бы очень кратковременна, если бы только они не имели дела с отъявленными глупцами.

Слабейший морской флот принужден выбирать между почти полной уверенностью в том, что его потопят в несколько минут, и «укрытием в норе» для сохранения своей мощи, чтобы не потерять случая, если бы таковой (представился, воспользоваться ошибкой противника. Первое решение может быть смелым и красивым, но оно приводит к самоубийству и отнюдь не обеспечивает собственных морских сообщений, наоборот... Таков образ действий, к которому вынуждены прибегать менее сильные морские флоты. Вынуждены, ибо они менее сильны. Это отнюдь не образ действий, который избирают для того, чтобы экономить силы и энергию.

Это настолько верно, что я уточнил свою мысль, сказав: следует поставить себе целью воспрепятствовать кому бы то ни было плавать в Средиземном море без нашего согласия.

Это требует сил меньших и иного качества, чем оборонительный образ действий, о котором говорит ген. Бастико. Действительно, кап. 2-го ранга Фиораванцо пишет:

«Фактически для нападения на чужие сообщения нужны меньшие средства, чем для охраны своих. Во всех войнах немногочисленные корсары всегда вынуждали мобилизовать множество судов для охоты за ними, а незначительное число подводных лодок (менее 50 одновременно находящихся в море) подвергло тяжкому испытанию все морские организации мира и привлекло к себе внимание тысяч морских судов».

Этого достаточно для доказательства того, что, если 4-е основное положение является основным положением для морской войны, — а это сможет критически разобрать кто-нибудь компетентнее меня, — оно не имеет никакого отношения к поддерживаемым мной взглядам.

Поэтому и его мы можем отставить в сторону.

Основное положение №5:

«Всякие военные приготовления должны быть сообразованы с экономической мощью страны... Утверждение, что военное напряжение страны не должно быть ограничено ее общим бюджетом, но что, напротив, последний должен приспособляться к потребностям военной подготовки, способной вполне обеспечить безопасность страны, представляет собой просто выражение пожелания, благородного и в высшей степени оправдываемого, но в 99 случаях из 100 недостижимого; а что дело обстоит так, доказывается фактом, что на сегодняшний день имеется лишь единственная страна, могущая позволить себе эту роскошь: Соединенные штаты. Остальные должны удовлетворяться значительно меньшим».

Наконец-то одно — действительно прочное основное положение!

Но именно потому, что оно прочно стоит, я никогда не бился о него головой.

Здесь ген. Бастико, должно быть, спутал меня с инж. Атталь.

Это инж. Атталь поддерживает необходимость приспособлять бюджет к организации обороны, а не наоборот, до такой степени, что он протестовал против того, что я слишком озабочен экономическими возможностями. А между тем я лишь сказал: воздушные силы должны обладать наибольшей мощью, совместимой с ресурсами страны.

Я решительно убеждаюсь в том, что по поводу этого основного положения ген. Бастико спутал меня с инж. Атталь. Именно последний претендует, что можно гарантировать безопасное течение жизни страны в любой момент и против любого врага. Я являюсь неизмеримо более скромным, ибо я просто требую, чтобы мы поставили себя в условия, позволяющие встретить возможный военный конфликт с наименьшими затруднениями.

Поэтому ген. Бастико совершенно бесполезно теряет время, доказывая мне материальную невозможность для Италии быстро разгромить враждебные воздушные силы одного из наших вероятных противников путем доведения силы нашей воздушной армии до величины, в полтора, два, «n» раз большей силы вероятного противника. Я не хочу громить никого, я хочу, чтобы мы поставили себя) в такие условия, которые не позволили бы в случае войны разбить нас с чрезмерной легкостью.

Об это основное положение, с которым я вполне согласен, я посоветовал бы ген. Бастико не биться головой, как он делает, когда устанавливает свое правильное соотношение частей: «сухопутная армия, морской флот и авиация, каждая из которых обладает надлежащей наступательной мощью», — соотношение, подходящее для американцев, но утопичное для нас, как я уже доказал это.

Это факт, что в чужом глазу часто видят соломинку, которой в действительности нет, в то же время не замечая бревна в своем собственном.

Основное положение № 6:

«При подготовке к войне необходимо всегда рассчитывать на положение, наиболее невыгодное для нас; помощи, вытекающей из возможных союзов, следует поэтому придавать минимальное значение; и, наоборот, следует придавать максимальное значение той помощи, которая может быть оказана основному вероятному противнику со стороны других возможных врагов».

И это положение прочно стоит на ногах, — с ним я также всегда был согласен.

Я думаю не только о силе вероятных противников, но и о самом дурном характере их. Поэтому я и страшусь неприятельских воздушных нападений на нашу страну. Ставя себя на место наших вероятных противников, я предаюсь следующим простым размышлениям:

«Вот перед нами этот прекрасный сад Европы, увенчанный снежною короною Альп и опоясанный лазурью морей. Как напасть на него через его широкий горный вал? Здесь каждый камень, оживленный героической кровью его сынов, превратится в крепость, о которую я обломаю себе рога, даже если бы я покрыл их чистейшей сталью. Напасть на него через его море? Но здесь каждая волна будет скрывать засаду, а каждый участок берега, каждый остров, каждая скала — ловушку; при этом каждая засада и каждая ловушка будут одушевлены отважным сердцем, воспитанным в школе тех, кто уже знаком со школой Давида. В одной только сфере я буду иметь преимущество, и не потому, конечно, что в этой сфере я мог бы встретить менее отважные души и менее твердые сердца, но потому, что весь этот большой и чудесный сад представляет собой удобную цель для моих ударов, в то время как нанести мне удары весьма затруднительно. В эту-то сферу я и должен бросить свои лучшие силы для самой неистовой, самой свирепой, самой ужасающей атаки всех жизненных центров, которые остаются доступными для меня в этом великолепном саду в результате условий обстановки, не могущих изменяться».

Именно опасаясь того, чтобы вероятный противник не рассуждал так, как рассуждал бы я на его месте, я и восклицаю: сосредоточим главные силы в воздухе!

И об это положение, с которым я полностью согласен, я посоветовал бы ген. Бастико не биться головой, как он делает, устанавливая, что сила заключается «in medio».

Как могли констатировать читатели, не совсем невежественные в военных делах, мне не может стать, ни тепло, ни холодно от более или менее «основных положений (главных опор)», воздвигнутых ген. Бастико против моей доктрины, как мне не может стать ни тепло, ни холодно и от менее важных аргументов, выдвигаемых против нее.

Бастико, естественно, находит логичным, что наши «Общие правила» возлагают на воздушную армию задачу наносить удары вплоть до самого сердца неприятельской страны; но, конечно, он находит, что, поскольку чорт не так уже страшен, удар, нанесенный неприятельскому (или нашему) сердцу, может, самое большее, вызвать лишь некоторое сердцебиение.

Он говорит о моем желании основать новую военную доктрину на том принципе, что «решающей сферой является воздушная», забывая, что если это может представлять собой что-нибудь, то лишь констатирование фактического положения вещей, но ни в коем случае не отвлеченный принцип, и упуская из виду, что военная доктрина никогда не может основываться на принципах, а только на действительности.

Он говорит, что, проводя в жизнь мою военную доктрину, мы придали бы ведению войны форму и сущность, совершенно отличные от формы и сущности его при других доктринах, забывая, что достоинство доктрины создается не ее сходством с другими доктринами, а ее соответствием действительности, и что если бы никто не стал менять доктрину, чтобы не нарушить сходства, то военная доктрина оказалась бы статичной и равнодушной, как утес среди морских валов, по отношению к движению, оживляющему мир.

Он говорит, что никто не отважился бы провести мою доктрину в жизнь, не будучи уверен в исходе войны; но он забывает доказать, что в исходе войны можно было бы быть уверенным, и не проводя в жизнь эту доктрину.

Он говорит, что, даже не прибегая к истории минувших столетий, можно утверждать, что до настоящего времени борьба всегда велась сухопутными армиями и морскими флотами аналогичного (у всех воюющих стран. — Пер.) состава. Я этому верю. Я верю в еще большее. Я верю, что и будущие войны будут вестись сухопутными армиями, морскими флотами и воздушными силами аналогичного (у разных стран) состава. Сегодня мы проходим через революционный период. Завтра все придет в норму.

Он говорит, что, следуя законам логики, «по моему (Дуэ. — Пер. ) суждению, было бы достаточно двух недель, чтобы вызвать то материальное и моральное расстройство, которое вынудило бы страну сказать: «довольно!»; но он забывает, что я никогда не говорил и не писал ничего такого, что могло бы вызвать предположение о наличии у меня способности к подобным безрассудным суждениям. Я просто говорил, что страна при господстве или преобладании противника в воздухе может быть подвержена такой моральной пытке, которая может принудить ее вскричать: «довольно!» ранее, чем война сможет быть решена на земной поверхности. Он говорит:

«Но если бы для этого оказалось недостаточно двух недель, а напротив, потребовалось бы два месяца, тогда мне не понадобилось бы тратить слова, чтобы доказать, что ничто не могло бы быть изменено в организации сухопутной армии и что последняя, вместо того чтобы ограничиться стоянием на страже границы, могла бы по крайней мере попытаться выдвинуться по ту сторону дверей своей страны, — если не по иной причине, то хотя бы потому, что двери дома легче защищать, заняв позицию впереди них, а не оставаясь в их тылу».

И я также держусь мнения, что было бы бесполезно тратить слова, чтобы доказать это; никто в настоящее время не может думать, что война на суше могла бы быть решена в два месяца, в то время как все могут оказаться единодушными в признании того, что мало значения имеет место, где находиться: перед или за дверью своего дома, когда неприятель поджигает его крышу, заставляет рушиться его стены и отравляет в нем членов семьи обороняющегося.

Он говорит, что не понимает причины, почему «после достижения единства сухопутно-морского-воздушного фронта намерение «a priori» атаковать повсюду с риском быть повсюду разбитыми противоречило бы любому элементарному принципу войны», и утверждает, что его учителя учили его тому, что война действительно должна вестись при единстве руководства («con unicitа di indirizzo»), но не тому, что ошибкой было бы сражаться наступательно одновременно на суше и на море (авиации в то время не существовало).

Учителя ген. Бастико безусловно научили бы его плохому, если бы они безоговорочно говорили, что действовать повсюду наступательно не является ошибкой. Плохому — потому, что наступление не является самоцелью. На войне не ведут наступления ради наступления, не думая ни о чем ином; если это не так, то впадают в парадоксальную теорию Гранмезона, заклейменную самим же Бастико. Наступление ведут, как ведут и оборону, чтобы попытаться достичь победы; наступление ведут, когда оно выгодно, оборону — когда выгодна оборона. Первоначальное французское наступление привело Францию на край гибели; было бы нелепо вести наступление, чтобы притти к этому неприятному исходу.

Поэтому наступление ведут, когда могут, а оборонительный образ действий принимают, когда не могут вести наступления. Когда возможно, предпочитают, естественно, наступление, которое дает большую эффективность. Но для того чтобы наступление привело к успеху на суше и на море, необходимо «ceteris paribus» (при прочих равных условиях) быть сильнее. Поэтому весьма вероятно, что учителя ген. Бастико считали возможным принятие наступательного образа действий одновременно на суше и на море, тогда, когда мы сильнее в обеих сферах. А против этого ничего нельзя возразить. Германцы в начале войны действовали наступательно на суше и оборонительно на море. Если бы они действовали наступательно повсюду, они совершили бы серьезнейшую ошибку.

Не было ошибочным учить, что наступательные действия на суше и на море не стоят в противоречии с высшим принципом войны, когда и на суше и на море чувствуют себя сильнее противника. Но было бы ошибкой учить тому, что подготовка к войне должна основываться на действиях повсюду наступательных; это потребовало бы такой подготовки, в результате которой мы оказались бы повсюду сильнее противника. А это не всегда возможно.

Еще когда воздушного оружия не существовало, говорилось об «единстве руководства, предписывавшем использование сухопутных и морских сил с единой целью достижения победы. Если какая-либо страна вследствие ее положения могла бы быть разбита на суше с большей легкостью, чем на море, единство руководства предписывало дать сухопутным силам большее развитее, нежели морским; оно предписывало сосредоточить главные силы на суше даже ценой принуждения в некоторых случаях собственного морского флота к принятию оборонительного образа действий. И наоборот: Англия всегда сосредоточивала главные силы на море, и она совершила бы ужаснейшую ошибку, если бы поступала противоположным образом. К сожалению, однако, в прошлом единство руководства было как арабский феникс. Что оно существует, об этом говорил каждый, но в чем оно заключается, этого никто не знал.

С появлением воздушного оружия вооруженные силы были окончательно связаны в единое целое именно потому, что воздушное оружие может действовать с воздуха как против суши, так и против моря. Единство руководства — выражение неясное и двусмысленное — было заменено единством действия («unita d'azione»). Все три вида вооруженных сил — особенно у итальянцев, создавших также орган, необходимый для данной функции, — должны стремиться, соблюдая единство действий, к единой цели — победить.

Пытаться победить повсюду было бы идеалом. Но это — идеал, недостижимый в 99 случаях из 100, так как необходимо было бы иметь возможность быть сильнее повсюду. Попытаться победить только в одной сфере — предприятие более доступное, и, поскольку достаточно победить в решающей сфере, нужно попытаться поставить себя e условия возможности победить в этой сфере.

Естественно, нельзя сделать ничего иного, как пытаться добиться для себя наибольших шансов на победу. Этого достигают, сосредоточивая главные силы в решающей сфере, какова бы она ни была. Поэтому намереваться «a priori» атаковать повсюду — значит противоречить элементарнейшему принципу войны.

Это справедливо, независимо от того обстоятельства, является ли воздушная сфера решающей или нет.

Ко всему этому не имеет никакого отношения «новое слово, которое утверждает, но не доказывает, что только в воздухе можно победить в борьбе, в то время как на суше и на море нужно удовольствоваться сопротивлением», как говорит ген. Бастико.

Последний — как бы для того, чтобы бросить мне парфянскую стрелу, — заканчивает восклицанием: «Но сколько же у этого «нового слова» последователей?»

В самом деле немного. Но что отсюда следует?.. Большинство трудно раскачать, но затем оно превращается в лавину.

Последователи «нового слова» немногочисленны. Не нужно удивляться этому. Число их возрастет и умножится.

Завтра, может быть, они превратятся в лавину...

Ген. Бастико подытоживает свои мысли следующим образом:

«...Необходимо согласиться итти навстречу неизвестности нового испытания».

В качестве комментария к этому синтезу он добавляет: «Это ужасно, но это просто».

Поистине, проще этого ничего быть не может: что может быть проще нуля? Перед лицом грозно надвигающейся новой действительности — оставить вещи так, как они есть, в спокойном ожидании нового испытания, которое скажет нам, что мы должны были бы сделать! Ибо ничего иного не сможет сказать нам новое испытание...

Действительно ужасно, что можно думать таким образом!

Согласиться итти навстречу неизвестности нового испытания?

О! Поистине его уроки смогут быть чрезвычайно полезными для нас, если оно, по случайности, будет произведено на нашей шкуре.

Согласиться на неизвестность? На какую неизвестность? Разве нет у нас глаз, чтобы видеть, и мозга, чтобы рассуждать? Разве мы не имеем в своем распоряжении самолетов и наступательных химических средств? Разве мы не можем практически оценить их возможности? Разве мы не можем опытным путем отдать себе отчет в результатах, которых они могут достичь? Разве невозможно попытаться осветить, хотя бы частично, этот ныне широко известный секрет полишинеля? Должны ли мы в самом деле неизбежно держать свою голову под крылом? Действительно ли нам не остается ничего иного, как терпеливо и безропотно ждать, пока разразится буря, чтобы отдать себе отчет в том, что наш дождевой зонтик не сможет сопротивляться ей?

Согласиться итти навстречу неизвестности нового испытания равносильно тому (да простят мне это сравнение!), чтобы пребывать, как древние китайские бонзы, в любовании собственным пупом в такую эпоху, когда даже китайские бонзы не тратят времени на то, чтобы любоваться им.

Против этой покорности, против этой пассивности я восстаю. Недостаточно превозносить агрессивный дух только на словах, необходимо, чтобы этим духом были проникнуты душа, сердце и ум. Нужно, чтобы его влияние сказывалось также и на подготовляемом будущем: не следует ограничиваться ожиданием последнего в неподвижности — в надежде, несколько тщетной, оказаться в состоянии сопротивляться ему.

Дата добавления: 2015-07-12