Часть вторая 12 страница. В фойе огромного с белыми колоннами кинотеатра было пусто

В фойе огромного с белыми колоннами кинотеатра было пусто. Сеанс уже начался, и по правилам никого не должны уже были пускать. Однако оживившийся билетер с готовностью пропустил их.

В зале было темно и холодно. Грохот оркестра отражался от стен огромного пустого помещения. Кое-где среди свободных рядов сидели случайные зрители.

По экрану, шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме со штыками наперевес. Толпа в серой ободранной форме сидит у костра и варит похлебку. Тянется бесконечно длинный товарный поезд, в вагонах которого сидит толпа в ободранной форме. Появляются титры: "Спустя месяц". Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. Повсюду развеваются знамена. На фоне серого горизонта ползает в окопах толпа в серой ободранной форме. Появляются титры: "Битва под Завражино". Толпа в лакированных сапогах расстреливает выстроенную вдоль стенок толпу в лаптях. Появляются титры: "Битва под Самсоново". Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. Появляются титры: "Спустя три недели". На фоне заходящего солнца тянется бесконечно длинный поезд. Появляются титры: "Пролетариат наступил тяжелым сапогом на горло поверженных аристократов-предателей". Толпа в лакированных сапогах танцует в грязном борделе среди разбитых бутылок и полуголых девиц, которые смотрят прямо в камеру. Появляются титры: "Но красным воинам присущ дух верности делу пролетариата". Шлепая по грязи, несется толпа в серой ободранной форме, со штыками наперевес. В фильме нет ни сюжета, ни героя. До этого Кира и Андрей обратили внимание на плакат в фойе: "Цель пролетарской культуры — показать жизнь масс во всей ее полноте".

В перерыве перед второй серией Андрей спросил Киру:

— Хочешь посмотреть, чем закончится?

— Да, еще все равно рано.

— Я знаю, что тебе фильм не нравится.

— Ты тоже от него не в восторге. Забавно получается, Андрей. У меня была возможность пойти сегодня вечером на новую балетную постановку в Мариинский, но я отказалась, потому что спектакль был революционным, и вот сейчас я смотрю это эпическое полотно.

— С кем у тебя была возможность пойти в театр?

— Да так, с одним моим другом.

— Не со Львом Коваленским, случайно?

— Андрей, тебе не кажется, что ты ведешь себя бесцеремонно?

— Кира, из всех твоих друзей — он единственный...

—...который тебе не нравится, я знаю. И все же мне кажется, что ты говоришь об этом слишком часто.

— Кира, тебя не интересует политика, не так ли?

— Нет, и что?

— Ведь у тебя никогда не возникало желания бессмысленно принести в жертву свою жизнь и запросто вычеркнуть из нее годы, проведя их в тюрьме или ссылке? Правда?

— К чему ты клонишь?

— Держись подальше от Льва Коваленского.

Она открыла рот, и на некоторое время ее рука застыла в воздухе. Переведя дыхание, она с большим трудом выговорила:

— Что... ты... имеешь... в виду... Андрей?

— Надеюсь... ты не хочешь прослыть знакомой человека, который дружит с плохими людьми.

— Какими людьми?

— Разными. С товарищем Серовым, например.

— Ну что у Лео может быть...

— Он ведь владелец частного продовольственного магазина, так?

— Андрей, ты что, разговариваешь со мной как агент ГПУ с...

— Нет. я тебя не допрашиваю. Я просто хочу знать, насколько хорошо ты знаешь его дела, — для твоей же безопасности.

— Какие, какие дела?

— Больше я ничего не могу тебе сказать. Я и так сказал тебе слишком много. Но я должен быть уверен, что твое имя нигде не будет фигурировать.

— Где оно может фигурировать?

— Кира, с тобой и по отношению к тебе я не агент ГПУ.

Свет погас. Оркестр заиграл "Интернационал".

На экране, тяжело ступая на сухую заскорузлую землю, движется толпа в грязных сапогах. Перед зрителями мелькают огромные, во весь экран серые сапоги с толстыми подошвами; снаружи, под действием мышц, они собраны в складки, изнутри пропитаны потом. Сапоги не спешат, но и не медлят; это не копыта, но и не человеческие ноги; они перекатываются с пятки на носок, с пятки на носок, подобно серым танкам, дробя и сметая все, что попадается на их пути, превращая комья земли в пыль; бесконечным серым потоком чеканят шаг безжизненные, лишенные жалости сапоги.

Кира, заглушаемая грохотом "Интернационала", прошептала:

— Андрей, ты что, выполняешь новое задание ГПУ?

— Нет, я веду самостоятельное расследование, — сухо ответил он.

На экране на фоне черного неба возникают серые тени людей в военной форме, собравшихся вокруг костров. Чьи-то мозолистые руки помешивают воду в железном котелке; кто-то осклабился, показывая кривые зубы; покачиваясь из стороны в сторону, играет гармонист, на его лице застыла сальная усмешка; вскидывая ноги и прихлопывая в ладоши, выплясывает "казачок" какой-то парень; кто чешет бороду, кто — шею, кто — затылок; боец в расстегнутой гимнастерке жует корку хлеба, крошки падают на его черную волосатую грудь. Все празднуют очередную победу.

— Андрей... у тебя есть что сообщить ГПУ? — тихо спросила Кира.

— Да, — ответил он.

На экране шествует по улице города демонстрация, организованная в честь победы. Перед камерой медленно проплывают знамена и лица... В равномерном, нескончаемом потоке, подобно восковым фигурам, которые управляются невидимыми нитями, движутся миллионы людей, молодых и старых, в темных платках, вязаных шалях, солдатских фуражках, кожаных кепках. Их лица одинаково неподвижны и суровы; их невыразительные глаза кажутся нарисованными; губы у них мягкие и бесформенные. Никакой воли, никакой работы мышц — мостовая сама движется под ногами. Энергию сообщают только реющие, как паруса, знамена. Топливо заменяет духота, исходящая от слабой, тестообразной плоти. Дыхание отсутствует, чувствуется только запах залатанных подмышек и взмыленных сгорбленных плеч, которые бредут, бредут и бредут. В этом шествии нет никаких признаков жизни.

Кира резко вскинула голову. Дрожь пробежала по всему ее телу.

— Андрей, пойдем, — задыхаясь, выговорила она.

Он покорно вскочил.

Когда на улице Андрей кликнул сани, Кира, обращаясь к нему, сказала:

— Давай прогуляемся пешком.

— Что случилось, Кира? — поинтересовался он, взяв ее за руку.

— Ничего. — Кира шла, прислушиваясь к живому звуку хрустящего под ее каблуками снега. — Мне... мне не понравился фильм.

— Извини, дорогая. Я ни в чем тебя не виню. Мне бы хотелось, чтобы они, для своей же пользы, перестали снимать такие фильмы.

— Андрей, ведь ты хотел бросить это все и уехать за границу?

— Да.

— В таком случае к чему ты затеваешь против кого-то что-то непонятное... с целью помочь хозяевам, которым ты больше не хочешь служить?

— Я хочу выяснить, стоит ли все еще работать на них.

— Какая тебе разница?

— От этого зависит вся моя дальнейшая жизнь.

— Что ты имеешь в виду?

— Я даю себе последний шанс: у меня есть что им предъявить. Я знаю, что в таком случае они должны делать. Но я так же догадываюсь, что они в этом случае сделают. Я все еще член партии. В скором времени будет ясно, останусь ли я им.

— Ты проводишь эксперимент, Андрей? Который будет стоить жизни нескольким людям!

— Только тем, с кем необходимо покончить.

— Андрей!

Он взглянул на побледневшее от волнения лицо Киры.

— Кира, в чем дело? Ты никогда не спрашивала меня о моей работе. Мы с тобой никогда не обсуждали ее. Ты знаешь, что по долгу службы я имею дело с человеческой жизнью — и, если необходимо, смертью. Тебя никогда это так не пугало. Об этом, Кира, мы с тобой не должны говорить.

— Ты запрещаешь мне говорить на эту тему?

— Да. И еще я хочу тебе кое-что сказать. Пожалуйста, послушай меня внимательно и не отвечай, потому что я не хочу знать ответа. Мне нужно, чтобы ты хранила молчание, потому что я не хочу знать, насколько хорошо ты осведомлена в деле, которое я расследую. Боюсь, мне уже известно, что ты некоторым образом причастна. От тех, к кому я обращусь, я ожидаю полной честности. И сам я не могу явиться к ним, что-то утаивая.

Пытаясь сохранить спокойствие, Кира сказала своим трепещущим от страха, неподдающимся контролю голосом:

— Андрей, я не буду отвечать. Теперь послушай меня и, пожалуйста, не задавай никаких вопросов. Я хочу сказать тебе только одно: умоляю тебя — надеюсь, ты меня понимаешь, — умоляю тебя, первый раз за все время я настойчиво прошу тебя о чем-либо, умоляю, если дело все еще находится в твоих руках, Андрей, откажись от него! Исключительно ради меня!

Он обернулся. Кира никогда еще не видела такого выражения на лице Андрея, теперь это было безжалостное лицо товарища Таганова, сотрудника ГПУ, видевшего тайные казни в темных секретных камерах. Андрей спросил, чеканя каждое слово:

— Кира, кем приходится тебе этот человек?

По тону его голоса Кира поняла, что лучшим способом защитить его будет молчание. Пожимая плечами, она ответила:

— Просто другом. Мы будем хранить молчание, Андрей. Уже поздно. Отвези меня домой.

Когда Андрей оставил Киру у подъезда дома ее родителей, она подождала, пока стихли его шаги за углом, а затем помчалась по темным улицам. Поймав первое попавшееся такси, она прыгнула в него, бросив на ходу шоферу:

— Мариинский театр. Как можно быстрее!

В тусклом пустынном фойе театра Кира услышала за закрытыми дверями громыхание оркестра, ужасную какофонию звуков.

— Сейчас нельзя входить, гражданка, — категорически заявил билетер.

Кира, сунув ему в руку смятую банкноту, тихо попросила:

— Мне нужно найти одного человека, товарищ... Это вопрос жизни или смерти... его мать умирает...

Между синими бархатными занавесками Кира бесшумно прошмыгнула в темный полупустой зал. На залитой светом сцене порхали хрупкие балерины кордебалета в огненно-красных тюлевых пачках, взмахивая тоненькими припудренными ручками, на которых висели желтые цепи из папье-маше. Исполнялся "танец тружениц".

Лео и Антонина Павловна сидели в удобных креслах, одни во всем ряду. Они подскочили, когда увидели Киру, пробирающуюся к ним через длинные ряды кресел.

— Сядьте же! — шикнул кто-то сзади них.

— Лео, — шепнула Кира. — Пойдем! Прямо сейчас.

— Что случилось?

— Пойдем! Я тебе все объясню! Выйдем отсюда!

Лео последовал за Кирой по темному проходу. За ними торопливо семенила Антонина Павловна. На ее лице застыло любопытство.

В углу пустынного фойе Кира тихо сказала:

— Лео, ГПУ следит за твоим магазином. Они что-то пронюхали.

— Что? Откуда ты это узнала?

— Я только что видела Андрея Таганова, и он...

— Ты видела Андрея Таганова? Где? Мне казалось, что ты собиралась навестить своих родителей.

— Я встретила его на улице и...

— На какой улице?

— Лео! Оставь весь этот вздор! Неужели ты не понимаешь? Мы не должны терять ни минуты!

— Что он сказал?

— Не многое. Так, на кое-что намекнул. Он предупредил меня, чтобы я держалась от тебя подальше, если не хочу быть арестованной. Андрей сказал, что ты владелец частного продовольственного магазина, и в этой связи упомянул Павла Серова. Из его слов я поняла, что он хочет сообщить о чем-то в ГПУ.

— Итак, он велел тебе держаться от меня подальше...

— Лео! Ты не хочешь...

— Я не хочу, чтобы меня запугивали всякие ревнивые дураки!

— Лео, ты его не знаешь! Он не имеет обыкновения шутить насчет ГПУ, и он не испытывает по отношению к тебе никакого чувства ревности!

— В каком отделе ГПУ он работает?

— В разведке.

— Так значит, не в экономическом отделе?

— Нет, но он действует по своей инициативе.

— Ладно, пойдем. Позвоним Морозову и Павлу Серову. Пусть Серов свяжется со своим другом из экономического отдела и выяснит, чем занимается этот твой Таганов. Не впадай в панику. Бояться нечего. Друг Серова все уладит. Пойдем.

Лео и Кира поспешили к выходу, чтобы поймать такси.

— Лео, — задыхалась бегущая за ними Антонина Павловна. — Лео, я никоим образом не связана с магазином! Если будет расследование, помни, я не имею никакого к нему отношения! Я только относила деньги Серову и не знала, откуда они берутся! Лео, запомнил?

Через час к черному входу магазина с вывеской "Лев Коваленский. Продовольственные товары" бесшумно подкатили сани. Двое мужчин молча спустились по обледенелым неосвещенным лестницам в подвал, где при свете старого тусклого фонаря их ждали Лео и продавец. Вновь прибывшие не произнесли ни звука. После того, как Лео молча указал на мешки и ящики, они оперативно перенесли их в сани, покрытые большим меховым пледом. Не прошло и десяти минут, как подвал был пуст.

— Ну что? — с тревогой поинтересовалась Кира, когда Лео пришел домой.

— Иди спать, — сказал Лео, — и не думай ни о каких агентах ГПУ.

— Что ты сделал?

— Все что нужно. Мы от всего избавились. В данный момент все это вывозится из Красного Ленинграда. К нам завтра вечером должен был прибыть новый груз от товарища Серова, но мы отменили эту сделку. У нас будет просто маленький продуктовый магазин — на время. Пока Серов не уладит все.

— Лео, я...

— Не надо начинать новых споров. Я уже сказал: я не собираюсь уезжать из города. Это было бы самым опасным, самым подозрительным из всего, что я могу сделать. Нам не о чем беспокоится. Серов слишком силен в ГПУ при любых...

— Лео, ты не знаешь Андрея Таганова.

— Нет, я не знаю его. Но ты, похоже, знаешь его слишком хорошо,

— Лео, его нельзя подкупить.

— Может быть. Но они могут заставить его заткнуться.

— Если ты не боишься...

— Конечно, я не боюсь! — Но его лицо было бледней, чем обычно, и она заметила, что его руки, расстегивавшие пальто, дрожали.

— Лео, пожалуйста! Послушай! — стала умолять она его. — Лео, пожалуйста, я...

— Заткнись! — сказал Лео.

XII

Секретарь Экономического отдела ГПУ вызвал Андрея Таганова в свой кабинет.

Кабинет располагался в здании главного управления ГПУ. Ни один посетитель никогда не приближался к этому зданию, и очень немногие служащие имели в него допуск. Те, кто все же имел, говорили тихим уважительным голосом и никогда не чувствовали себя здесь непринужденно.

Секретарь сидел за столом. На нем была военная форма, узкие бриджи, высокие сапоги и пистолет на бедре. У него были коротко остриженные волосы и чисто выбритое лицо, по которому невозможно было угадать его возраст. Когда он улыбался, то видны были короткие зубы и очень широкие, коричневые десны. В его улыбке не было веселья, она была лишена всякого значения; видя эту улыбку, люди понимали, что он улыбается лишь потому, что мускулы его рта сжимаются и обнажают десны.

Он сказал:

— Товарищ Таганов, я так понимаю, что вы проводите какое-то расследование по делу, которое находится в компетенции Экономического отдела?

Андрей сказал:

— Да, это так.

— Кто дал вам такое право?

Андрей сказал:

— Мой партийный билет

Секретарь улыбнулся, показав свои десны, и спросил:

— Что заставило вас начать это расследование?

— Одна серьезная улика.

— Против члена партии?

— Да.

— Почему же вы не передали ее нам?

— Я хотел, чтобы у меня было полное досье для доклада.

— Ну и что же, оно у вас есть?

— Да.

— Вы собираетесь доложить начальнику вашего отдела?

— Да.

Секретарь улыбнулся и сказал:

— Я предлагаю вам прекратить это дело.

Андрей сказал:

— Если это — приказ, то я напоминаю вам, что вы — не мой начальник. Если это — совет, то я в нем не нуждаюсь.

Секретарь молча посмотрел на него, а затем сказал:

— Строгая дисциплина и преданность — похвальные черты, товарищ Таганов. Однако, как сказал товарищ Ленин, коммунист должен приспосабливаться к реальной действительности. Вы обдумали все последствия ваших разоблачений?

— Обдумал.

— Вы считаете целесообразным устраивать публичный скандал, с вовлечением в него члена партии — в такое время?

— Об этом надо было подумать тому самому члену партии, который втянут в эту историю.

— Вы знаете... что я заинтересован в этом человеке?

— Знаю.

— Может ли этот факт как-то изменить ваши планы?

— Никоим образом.

— Вы когда-нибудь задумывались о том, что я могу вам пригодиться?

— Нет. Не задумывался.

— Тогда, не думаете ли вы, что вам стоит задуматься над этим?

— Нет. Не думаю.

— Сколько времени вы занимаете свою настоящую должность, товарищ Таганов?

— Два года и три месяца.

— С одним и тем же окладом?

— Да

— Не находите ли вы желательным ваше продвижение по службе?

— Нет.

— Вы не верите в дух взаимопомощи и сотрудничества между членами партии?

— Если он не противоречит духу самой партии.

— Вы преданы партии?

— Да.

— Во всем?

— Да.

— Сколько раз вам приходилось проходить партчистку?

— Три раза.

— Вы знаете, что скоро будет новая чистка?

—Да.

— И вы собираетесь сделать доклад по делу, которое вы расследовали, — вашему начальнику?

— Да.

— Когда?

— Сегодня, в четыре часа дня. Секретарь посмотрел на свои наручные часы:

— Очень хорошо. Значит, через полтора часа.

— Это все?

— Вы свободны, товарищ Таганов.

***

Несколько дней спустя начальник Андрея вызвал его к себе. Это был высокий худощавый мужчина с остренькой белой бородкой; на его тонком носу сидело пенсне в золотой оправе. На нем был дорогой костюм цвета кофе с молоком — один из тех, которые носят иностранные туристы; руки его были длинными и костлявыми, как у скелета; внешностью он напоминал не очень преуспевающего университетского преподавателя.

— Садитесь, — сказал он и поднялся, чтобы закрыть дверь. Андрей сел.

— Примите мои поздравления, товарищ Таганов, — начал начальник.

Андрей склонил голову.

— Товарищ Таганов, вы проделали ценную работу и оказали большую услугу партии. Вы выбрали для этого как нельзя подходящее время. Вы передали в наши руки дело, которое нам сейчас как раз необходимо. Учитывая сегодняшнее тяжелое экономическое положение и опасные тенденции в общественных настроениях, руководству страны необходимо таким образом показать массам, кто повинен в их страданиях, чтобы это запомнилось навсегда. Вероломные спекулянты, занимающиеся контрреволюционной деятельностью, лишая наших тружеников их тяжелым трудом заработанных продовольственных пайков, должны быть преданы в руки пролетарского правосудия. Рабочим необходимо дать понять, что их классовые враги денно и нощно плетут сети заговоров и интриг с целью подрыва единственного в мире государства рабочих и крестьян. Необходимо сказать трудящимся массам, что они должны терпеливо переносить временные трудности и всецело оказывать поддержку правительству, которое, как покажет расследованное вами дело, борется за их интересы со значительно превосходящими силами. Это, по существу, явилось предметом моего сегодняшнего разговора с редактором газеты "Правда" относительно кампании, которую мы задумываем. Мы должны дать показательный пример. В осуществлении поставленной задачи будут задействованы все газеты, клубы, общественные трибуны. Судебный процесс над гражданином Коваленским будет передан по радио по всем городам Союза Советских Социалистических Республик.

— Судебный процесс над кем?

— Над гражданином Коваленским. Да, кстати, о той записке, написанной товарищем Серовым, которую вы прилагаете в своем докладе по данному делу, — это единственный существующий экземпляр?

— Да.

— Кто еще читал ее кроме вас?

— Никто.

Начальник, скрестив пальцы рук, размеренно произнес:

— Товарищ Таганов, вы забудете о том, что когда-либо читали эту записку.

Андрей молча посмотрел на него.

— Это приказ комиссии, которая рассмотрела предоставленное вами дело. Однако мне следует дать вам некоторые разъяснения, поскольку я ценю ваше участие в данном вопросе. Вы читаете газеты, товарищ Таганов?

— Да, разумеется.

— Вы имеете представление о том, что происходит сейчас в наших деревнях?

— Конечно.

— Известно ли вам о настроениях среди рабочих? Вы понимаете, что общественное мнение может в любой момент пошатнуться?

— Так точно.

— В таком случае нет необходимости объяснять вам, почему имя члена партии не должно упоминаться в какой-либо связи с делом о спекуляции. Это понятно?

— Вполне.

— Вам следует быть очень осторожным и помнить о том, что вы ничего не знаете о товарище Павле Серове. Вы меня понимаете?

— Как нельзя лучше.

— Товарищ Морозов откажется от своей должности в Пище-тресте — по причине плохого здоровья. Его имя не будет упоминаться в деле, поскольку это может представить наш Пищетрест в неприглядном свете и вызвать ненужные разговоры. Но основной виновник и главный заговорщик — гражданин Коваленский — будет арестован сегодня вечером. Как, вы одобряете это, товарищ Таганов?

— Мое положение не дает мне права высказывать свое одобрение. Я только исполняю приказы.

— Хорошо сказано, товарищ Таганов. Как показала наша проверка, гражданин Коваленский является единственным законным владельцем этого продовольственного магазина. По происхождению он дворянин, и отец его был осужден за контрреволюционную деятельность. Ранее гражданин Коваленский был арестован за незаконную попытку выехать из страны. Он — живой представитель класса, который, по мнению наших рабочих масс, является злейшим врагом Советов. Наши рабочие массы, которые справедливо возмущены затянувшимися лишения ми, долгими часами простаивания в очередях в кооперативных магазинах, нехваткой предметов первой необходимости, узнают имя того, кто повинен во всех их страданиях. Им также станет известно, кто наносит сокрушительные удары по сердцу нашей экономики. Последний потомок кровожадной эксплуататорской аристократии заплатит долги, причитающиеся со всех представителей этого класса.

— Я понимаю, что будет публичный процесс с полным освещением в газетах и радиорепортажами из зала суда?

— Именно так, товарищ Таганов.

— А что, если гражданин Коваленский скажет слишком много? Что, если он назовет имена?

— Вряд ли, товарищ Таганов. С этими господами легко договориться. Ему будет обещана жизнь, если он скажет только то, о чем его попросят. Он будет ожидать помилования, даже если ему вынесут смертный приговор. Вы знаете, можно давать обещания, но вовсе не обязательно всегда их выполнять.

— А когда его поставят лицом к стенке — микрофона перед ним уже не будет?

— Абсолютно точно.

— И конечно, вы не будете упоминать о том, что до того, как гражданин Коваленский нанялся к этим особам, он не мог устроиться на работу и умирал от голода.

— Что такое, товарищ Таганов?

— Так, одно предположение. Также важно будет объяснить, как это дворянину без гроша в кармане удалось взять нашу экономику за горло.

— Товарищ Таганов, вы обладаете удивительным даром ораторского искусства. Слишком удивительным даром, что не всегда является ценным качеством агента ГПУ. Вам следует быть очень осторожным, чтобы в один прекрасный день вас не оценили по достоинству и не назначили на какую-нибудь "чудесную" должность — где-нибудь в Туркестане, например, — где вам представится хорошая возможность проявить свои способности. Подобно товарищу Троцкому, например.

— Я служил в Красной Армии под командованием товарища Троцкого.

— На вашем месте, товарищ Таганов, я не стал бы вспоминать об этом слишком часто.

— Хорошо, я постараюсь забыть это.

— Сегодня в шесть часов вечера, товарищ Таганов, вы явитесь с обыском на квартиру гражданина Коваленского с целью обнаружения дополнительных фактов и документов, относящихся к делу. Вам также поручается арестовать гражданина Коваленского.

— Есть, товарищ начальник.

— У меня к вам все, товарищ Таганов.

— Разрешите идти?

***

Начальник Экономического отдела ГПУ осклабился, показывая свои десны, и холодно обратился к товарищу Павлу Серову:

— В будущем, товарищ Серов, посвящай свои литературные труды исключительно вопросам, касающимся твоей работы на железной дороге.

— Да, конечно, не беспокойся.

— Напоминаю тебе, что в данном случае следует беспокоиться не мне.

— Черт, а я чуть в штаны не наделал. А что поделаешь? Нервы-то не железные!

— Да, вот только жизнь у нас одна.

— Что... что ты имеешь в виду? Письмо ведь у тебя?

— Уже нет.

— Где оно?

— В печке.

— Спасибо, друг.

— У тебя есть все основания благодарить меня.

— Конечно, конечно. Я тебе очень признателен. За добро нужно платить добром. Услуга за услугу... или как там говорится? Ты — мне, я — тебе. Я держу язык за зубами о некоторых делах, а ты заставляешь заткнуться тех, кто интересуется моими грешками. Как старые, добрые друзья.

— Не все так просто, Серов. Твоего разлюбезного друга — гражданина Коваленского — необходимо будет отдать под суд.

— Ты думаешь, я буду рыдать по этому поводу? Я только буду рад стать свидетелем того, как этому надменному дворянчику свернут его холеную шею.

***

— Вашему здоровью, товарищ Морозов, необходимы длительный отдых и перемена климата на более теплый, — объяснил совслужащий. — Вот поэтому, в связи с вашим уходом по состоянию здоровья, мы предоставляем вам путевку в дом отдыха. Ясно?

— Да, я понимаю, — пробормотал Морозов, вытирая пот со лба.

— Это оздоровительный санаторий в Крыму, приятный и тихий, вдали от городского шума. Он пойдет на пользу вашему здоровью. Я бы порекомендовал вам провести там, скажем, месяцев шесть. Я бы не советовал вам спешить с возвращением, товарищ Морозов.

— Нет, я спешить не буду.

— И еще один мой вам совет, товарищ Морозов. Из газет вы узнаете о судебном процессе над неким гражданином Коваленским, осужденным за спекуляцию. С вашей стороны было бы благородно, если бы в санатории не знали о вашей осведомленности в данном деле.

— Конечно, конечно. Я ничего не знаю и ничего никому не скажу.

Совслужащий наклонился к Морозову и конфиденциально шепнул ему:

— Будь я на вашем месте, я бы не пытался пускать в ход связи, чтобы помочь Коваленскому, даже если ему грозит вышка.

Морозов поднял на него взгляд.

— Чтобы я пустил в ход связи? Помочь ему? Зачем это мне? — произнес он, растягивая слова и срываясь на хныканье; при этом его широкие ноздри дрожали мелкой дрожью. — У меня нет с ним ничего общего. Владельцем магазина был он. Он один. Можете справиться в регистрационных документах. Он один. Ему не удастся доказать, что я что-либо знал. Он — единственный владелец. Лев Коваленский — можете проверить.

***

Дверь открыла жена Лаврова.

При виде Андрея Таганова в кожаной куртке, с кобурой на бедре и сверкающих стальных лезвий четырех штыков за его спиной, она, издав звук, походивший на икоту, застрявшую у нее где-то в горле, зажала рот рукой.

Андрей вошел, сопровождаемый четырьмя бойцами, последний из которых властно хлопнул дверью.

— Боже милостивый! — причитала женщина, вцепившись в свой полинялый передник.

— Всем оставаться на своих местах, —- приказал Андрей. — Где комната гражданина Коваленского?

Женщина сделала знак дрожащим пальцем, который нелепо застыл в воздухе. Бойцы проследовали за Андреем. И пока три стальных лезвия медленно проходили мимо женщины и шестеро сапог громыхали по полу, издавая звук, напоминающий приглушенный барабанный бой, она тупо взирала на одежную вешалку в коридоре и висящие на ней старые, веющие теплом пальто, которые, казалось, сохраняли очертания тел своих владельцев. Четвертый боец остался в дверях.

При виде нежданных гостей Лавров подскочил. Андрей быстрым шагом прошел через комнату, не обращая на него никакого внимания. Резким и властным, как удар хлыста, движением руки Андрей приказал одному из бойцов остаться в дверях. Остальные вошли за Андреем в комнату Лео.

Лео был один. Он сидел в глубоком кресле у горящего камина и читал книгу, которая, после того как дверь открылась, пришла в движение первой; она медленно опустилась на ручку кресла, после чего уверенная рука захлопнула ее. Лео не спеша встал, мерцание огня играло на его белой, облегающей широкие плечи рубашке.

Скривив губы, Лео презрительно усмехнулся:

— Вот это да, товарищ Таганов. Можно было предположить, что мы когда-нибудь вот так встретимся.

Лицо Андрея ничего не выражало. Оно было застывшим и неподвижным, подобно фотографии в паспорте; как будто застывшие линии и мышцы не несли в себе человеческого содержания, лицо имело только форму человеческого. Он протянул Лео бумагу со служебными печатями. Голосом, который можно было назвать человеческим только потому, что произносимые звуки были воспроизведением знаков алфавита, он отчеканил:

Дата добавления: 2015-07-12