Часть вторая 6 страница. — Но не забывайте, — возразил Андрей, — что в данном случае жених и невеста

— Но не забывайте, — возразил Андрей, — что в данном случае жених и невеста принадлежат к одной и той же социальной группе.

— Что за вздор! — вмешалась в разговор Кира. — Они просто любят друг друга.

— Любовь, — заметил Лео, — не является частью философии партии товарища Таганова, не так ли?

— Этот вопрос никоим образом не должен интересовать вас, — ответил Андрей.

— Почему же? — поинтересовался Лео, глядя на своего собеседника. — Это как раз то, что я в данный момент пытаюсь выяснить, — с расстановкой добавил он.

— И что же, данная постановка вопроса противоречит вашей теории в этой области?

— Отнюдь, даже подтверждает ее. Видите ли, моя теория заключается в том, что зачастую предметом сексуальных вожделений членов вашей партии становятся представители слоев общества более высоких, чем те, к которым они сами принадлежат. — Глядя в глаза Андрею, Лео легким движением сигареты указал на Маришу, стоящую на другом конце комнаты.

— Если подобное происходит, то такие союзы не всегда оказываются несчастливыми, — рассудительно сказал Андрей. Он посмотрел прямо на Киру, но рукой указал в сторону Виктора.

— Мариша выглядит счастливой, — обратилась Кира к Лео. — Почему тебя это возмущает?

— Меня возмущает самонадеянность друзей... — начал Лео.

—...которые не знают, где пролегают границы дружеских отношений, — продолжил вместо него Андрей.

— Андрей, — отозвалась Кира, — в данный момент мы нетактичны по отношению к... Марише.

— Прошу прощения, — парировал он. — Я уверен, что гражданин Коваленский понял меня правильно.

— Понял, — сказал Лео.

Ирина поставила на поднос бокалы, по которым Василий Иванович разлил вино. Затем она принялась раздавать их гостям с кроткой, беспристрастной улыбкой на лице; Ирина хранила молчание, что было ей не свойственно.

Подносы опустели молниеносно; гости с нетерпением подняли в руках бокалы. Виктор поднялся, и болтовня мгновенно утихла. Воцарилось торжественное молчание.

— Дорогие друзья, — зазвучал его ясный, вкрадчивый голос. — У меня не хватает слов для того, чтобы выразить вам всем глубокую благодарность за любезность, оказанную вами в этот знаменательный день моей жизни. Давайте поднимем бокалы за человека, который дорог моему сердцу не только как родственник, но и как человек, являющийся блестящим примером нам, молодым революционерам, вступающим на путь служения делу пролетариата, как человек, посвятивший этому всю свою жизнь, мужественно выступая против царской тирании, проведя лучшие годы своей жизни в ссылке в суровых условиях Сибири, борясь за свободу народа. И поскольку все это для всех нас является наивысшей целью, давайте вначале выпьем за одного из самых ярых борцов за победу власти рабочих и крестьян, за горячо любимого мною тестя Глеба Ильича Лаврова! Разразились бурные аплодисменты, послышался звон бокалов, взоры устремились на ту сторону стола, где сидел, мрачно ссутулившись, отец Мариши. Лавров медленно поднялся, держа в руках бокал. На его лице не было улыбки; он поднял свою огрубелую руку, требуя тишины, в которой зазвучал его твердый и размеренный голос:

— Послушайте, вы, сопливая молодежь. Я был сослан в Сибирь потому, что, видя, как люди умирают от голода и нищеты под царским сапогом, я выступал за свободу. Но до сих пор люди умирают от голода и нищеты и гибнут, втоптанные в грязь. Только теперь сапоги — красного цвета. Я провел четыре года в ссылке не для того, чтобы сегодня банда упоенных властью кровожадных безумцев, имеющих о свободе еще более смутное представление, чем поборники царизма, угнетала народ сильнее, чем когда бы то ни было! Ну что же, пейте что хотите, пейте до тех пор, пока не потеряете остатки вашей нечистой совести, пейте за что хотите. Но когда вы будете пить за Советы, не вздумайте пить за меня!

Воцарившееся в комнате гробовое молчание внезапно нарушил звучный хохот Андрея Таганова.

Павел Серов вскочил, положив руку на плечо Виктору, и, поднимая бокал, закричал во весь голос:

— Товарищи, даже в рядах рабочих есть предатели! Давайте выпьем за тех, кто верен нашему делу!

Затем шум стал нарастать, послышался звон бокалов, гости стали говорить громко и похлопывать друг друга по плечу, наконец все слилось в общий гул. На Лаврова никто не обращал внимания.

Только Василий Иванович медленно подошел к нему и посмотрел прямо в глаза. Затем он протянул бокал и предложил:

— Давайте выпьем за счастье наших детей, несмотря на то, что вы не верите, что они будут счастливы. Я ведь в это тоже не верю.

Они выпили.

На другом конце комнаты Виктор, схватив Маришу за руку, потащил ее в сторону, шепча ей в ухо побелевшими губами:

— Ты, дура набитая! Почему ты не рассказала мне о нем раньше?

— Я боялась, — лепетала Мариша, щурясь от нахлынувших на глаза слез. — Я знала, что тебе это не понравится дорогой... Дорогой, ты не должен был...

— Заткнись!

Пили одну рюмку за другой. Виктор припас большое количество бутылок, и Павел Серов помогал откупоривать их. Подносы со сладостями были опустошены. На столе грудились грязные блюда. Было разбито несколько бокалов. Под потолком, подобно неподвижному голубому облаку, висел дым от папирос.

Семья Мариши ушла. Галина Петровна, которую повело в сон, пыталась изо всех сил держать голову прямо. Александр Дмитриевич похрапывал, опершись головой на подлокотник кресла. Маленькая Ася заснула в коридоре на чемодане, ее мордашка была выпачкана в шоколадной глазури. Ирина сидела в углу комнаты, равнодушно наблюдая за гостями. Товарищ Соня сидела под красной лампой, уткнувшись в газету. Виктор и Павел стояли возле буфета в окружении еще нескольких человек. Они звенели бокалами и приглушенными голосами пытались напевать революционные песни. Мариша бесцельно слонялась по комнате; ее нос блестел, белая роза на плече поблекла и сникла.

Лидия обняла Маришу за талию.

— Великолепно, — произнесла Лидия низким печальным голосом, — это просто великолепно.

— И что же, по-твоему, великолепно? — поинтересовалась

Мариша.

— Любовь, — ответила Лидия. — Романтика. Вот именно: романтика... Сегодня, к сожалению, редко можно встретить любовь. Избранники для дара сего немногочисленны... Мы скитаемся по нашему бренному миру в поисках романтики. Но никаких прекрасных чувств, увы, не осталось. Приходила ли тебе когда-нибудь в голову мысль, что никаких прекрасных чувств сегодня не существует?

— Это ужасно, — отозвалась Мариша.

— И печально, — вздохнула Лидия. — Да, это действительно очень печально... Тебе, девочка, очень повезло... Но все же это печально... Послушай, я сыграю для тебя что-нибудь прекрасное... Что-нибудь прекрасное и печальное...

Она неуверенно принялась перебирать по клавишам, наигрывая какой-то цыганский романс; ее пальцы то судорожно неслись по клавиатуре, извлекая резкие звуки, то задерживались на протяжных печальных аккордах, срываясь временами на фальшивую ноту. На протяжении всей игры Лидия темпераментно вскидывала голову в такт музыке.

Андрей прошептал Кире:

— Пойдем, Кира. Позволь мне отвезти тебя домой.

Он указал на Лео, который сидел на кресле на другом конце комнаты, высоко запрокинув голову. Одной рукой он обнимал за талию Риту; другая его рука лежала на плече хорошенькой блондинки, которая заливалась смехом после каждого произнесенного им слова. Голова Риты покоилась на плече Лео, а ее рука ласкала его взъерошенные волосы.

Кира молча поднялась и, оставив Андрея в одиночестве, направилась к Лео. Подойдя к нему, она мягким голосом сказала:

— Лео, нам пора ехать домой.

Он сонно отмахнулся от нее:

— Оставь меня в покое. Убирайся отсюда.

Вдруг Кира заметила, что Андрей стоит рядом с ними.

— Вы бы выбирали выражения, Коваленский, — бросил он. Лео оттолкнул Риту, а заливающаяся смехом блондинка соскользнула на пол. Нахмурившись, он сказал, указывая пальцем на Киру:

— А тебе лучше вообще держаться подальше от нее. Тебе следует прекратить посылать ей подарки, часы и все такое прочее. Мне это не нравится.

— Какое право вы имеете выказывать свое недовольство этим? Лео встал, покачиваясь и зловеще улыбаясь:

— Какое право? Я тебе скажу, какое право. Я и...

— Лео, — решительно вмешалась Кира. Она говорила громко, взвешивая каждое слово и не сводя с него глаз, — на тебя все смотрят. Итак, что ты хотел сказать?

— Ничего, — огрызнулся Лео.

— Если бы вы не были пьяны, то... — начал Андрей.

— То — что? А ты выглядишь трезвым. Но все же ты недостаточно трезв, раз ставишь себя в дурацкое положение, волочась за женщиной, к которой ты даже не имеешь права подойти.

— Ну так слушайте, вы...

— Тебе лучше не перебивать, Лео, — вставила Кира. — Андрей хочет тебе что-то сказать прямо сейчас.

— И что же ты хочешь мне сказать, товарищ гэпэушник?

— Ничего, — ответил Андрей.

— Тогда лучше оставь ее в покое.

— Я не сделаю этого, поскольку вы потеряли всякое уважение к...

— Получается, что ты защищаешь ее от меня? — расхохотался Лео. Его смех был оскорбительнее пощечины.

— Пойдем, Кира, — сказал Андрей, — я отвезу тебя домой.

— Хорошо, — откликнулась Кира.

— Никуда она с тобой не пойдет! — взревел Лео. — Ты просто...

— Нет, пойдет! — оборвала его на полуслове Ирина, внезапно возникшая между двумя мужчинами. Лео изумленно уставился на нес. С силой развернув Лео и подталкивая его к оконной нише, Ирина кивнула Андрею в знак того, чтобы он поторапливался. Андрей взял Киру за руку и повел ее из комнаты; она следовала за ним покорно, не говоря ни слова.

— Ты просто безумец, — прошептала Ирина Лео в лицо. — Чего ты хочешь этим добиться? Дать им всем понять, что она твоя любовница?

Лео пожал плечами и безразлично засмеялся:

— Хорошо. Пусть она идет с кем хочет. Если она полагает, что я ревную, то она ошибается.

Кира, сидя в пролетке, хранила молчание; ее голова была запрокинута назад, глаза закрыты.

— Кира, — прошептал Андрей, — этот человек тебе не друг. Тебе не нужно с ним встречаться.

Она продолжала молчать.

Когда они проезжали мимо дворца с садом, Андрей спросил:

— Кира, ты не очень устала? Может быть... заедем ко мне домой?

— Нет, я не устала. Поедем к тебе, — безразлично ответила Кира.

***

Когда Кира вернулась домой, Лео спал в одежде, раскинувшись на кровати. Он приподнял голову и посмотрел на Киру.

— Где ты была, Кира? — поинтересовался он слабым, беспомощным голосом.

— Просто... просто каталась, — ответила она.

— Я думал, что ты ушла. Навсегда... Что я наговорил сегодня вечером, Кира?

— Ничего, — прошептала Кира, опускаясь рядом с Лео на колени.

— Тебе следует уйти от меня, Кира... О, если бы ты могла меня бросить... Но ты не сделаешь этого... Ты не покинешь меня, Кира?.. Кира? Не покинешь?

— Конечно, нет, — прошептала она. — Лео, ты можешь перестать заниматься своей коммерцией?

— Нет. Слишком поздно. Но до того... до того, как они возьмут меня... Я буду с тобой, Кира... Кира... Кира... я люблю тебя... ты — все еще моя...

— Конечно... конечно, — отозвалась Кира, прижимая его голову к своей груди. На фоне ее черного бархатного платья лицо Лео казалось белым как мел.

VI

— Товарищи! Наша страна окружена лагерем недругов, которые ждут гибели Союза Советских Социалистических Республик и организуют против нас многочисленные заговоры. Но более серьезную опасность для нас представляют не происки империализма, а враждебные элементы внутри страны и раздоры в наших рядах.

Наглухо закрытые высокие окна с решетчатыми рамами упирались в серую пустоту осеннего неба. Колонны из бледно-золотистого мрамора уходили под мрачные своды зала. С одного из походивших на угрюмые иконы портретов — всего их было пять — на толпу кожаных курток и красных косынок взирал вождь пролетариата, товарищ Ленин. В парадной части зала был установлен высокий аналой, походивший на длинное тонкое древко факела; над аналоем, подобно пламени этого факела, висело знамя из красного бархата, на котором золотыми буквами было написано: "Всесоюзная Коммунистическая партия —- организатор и руководитель борьбы за свободу во всем мире!" Раньше этот зал был дворцом, сегодня он походил на храм; присутствующие напоминали армию, которая с напряжением и вниманием ожидает приказов от своих командиров. Шло партийное собрание.

У стоявшего за аналоем председательствующего была маленькая черная бородка, на носу его сверкало в полумраке пенсне; он часто жестикулировал длинными руками с очень маленькими кистями. В зале перед ним все было неподвижно, только капли дождя медленно стекали по оконным стеклам.

— Товарищи! Очень серьезная опасность, которую я именую чрезмерным идеализмом, угрожает нам с каждым днем все больше и больше. Мы все слышали, какие обвинения бросают нам заблудшие жертвы этого опасного течения. Они заявляют, что коммунизм не состоялся и мы якобы отказались от своих принципов, начав проведение Новой Экономической Политики и что Коммунистическая партия сделала шаг назад, отступая перед новой формой индивидуального обогащения, которая теперь царит в нашей стране. Они утверждают, что мы удерживаем в своих руках власть исключительно ради самой власти, а идеалы свои предали забвению. В этом состоит суть последних заявлений слабаков и трусов, пасующих перед действительностью. Да, действительно, мы вынуждены были отказаться от политики военного коммунизма, в результате которой наша страна оказалась на грани голодной смерти. Конечно, нам пришлось пойти на уступки частным предпринимателям. Ну и что? Отступление не означает поражения. Временный компромисс нельзя считать полной капитуляцией. Бесхребетные и слабовольные социалисты других стран, продавшие трудящиеся массы капиталистам-хозяевам, по существу предали нас. Была сорвана мировая революция, которая сделала бы возможным построение коммунизма на всей планете. А нам, соответственно, пришлось пойти на временный компромисс. Мы вынуждены были отказаться от нашей теории всеобщего коммунизма и спуститься с небес на землю для решения прозаической задачи реконструкции экономики. Наверное, некоторые полагают, что это будничный и нетворческий процесс, однако верные своему делу коммунисты осознают историческую важность нашего нового экономического курса. Они понимают революционное значение продуктовых карточек, примусов и очередей в кооперативных магазинах. Наш великий вождь, товарищ Ленин, еще несколько лет назад со свойственной ему прозорливостью предупреждал нас об опасности "чрезмерного идеализма", который сегодня овладел умами наших лучших представителей. Под влиянием подобных заблуждений из наших рядов выпал один из наиболее значительных партийных деятелей -— Лев Троцкий. Никакие заслуги перед пролетариатом не смогут искупить его вины за предательское заявление, что мы якобы изменили идеям коммунизма. Его сторонники были выведены из наших рядов. Вот почему мы вынуждены были начать партийную чистку, которая длится по сей день. Мы должны неуклонно следовать курсом, намеченным партией, — и не обращать внимания на сомнения, высказываемые теми немногими, которые, выступая с позиций своей так называемой "совести", являются приверженцами буржуазного индивидуализма. Нам не нужны эти эгоисты, которые испытывают неуместное в наши дни чувство гордости за мнимую чистоту своих убеждений. На нашей стороне те, кто не боится малых компромиссов. Твердолобые и железные коммунисты нам ни к чему. Сегодняшний коммунист должен быть гибок! Идеализм, товарищи, хорош в разумных пределах. Злоупотребление им, подобно злоупотреблению хорошим вином, ведет к потере здравого смысла. Пусть это послужит предостережением всем тем членам нашей партии, которые до сих пор тайно сочувствуют Троцкому. Никакие предыдущие заслуги не спасут их в период следующей партийной чистки. Мы избавимся от предателей, независимо от того, кем они являются сейчас или кем они были в прошлом.

Разразились бурные аплодисменты. Зашевелились в рядах неподвижные до этого темные кожаные куртки, присутствующие поднялись со своих мест; собрание закончилось.

Народ собирался в группы, оживленно беседуя вполголоса. Смеялись приглушенно, прикладывая ко рту ладонь. Все украдкой поглядывали на стоящую в стороне отдельно ото всех группу из нескольких человек. За окнами с решетчатыми рамами серое небо постепенно превращалось в темно-синее.

— Поздравляю, дружище, — произнес кто-то, похлопывая Павла Серова по плечу. — Я слышал, тебя избрали заместителем председателя Ленинского кружка Союза железнодорожников.

— Да, — скромно подтвердил Серов.

— Желаю тебе успехов, Павлуша. Ты как активист являешься для нас достойным примером для подражания. Тебе нечего бояться партийной чистки.

— Я всегда стремился к тому, чтобы моя верность партии не вызывала никаких сомнений, — без ложной скромности заметил Павел.

— Понимаешь, друг, до первого числа еще две недели, а я... ну, в общем... У меня нет денег... и я думал, что может быть...

— Какие могут быть разговоры, — отозвался Серов, открывая бумажник, — с удовольствием.

— Ты никогда не отказываешь друзьям, Павлуша. И такое впечатление, что у тебя всегда достаточно...

— Я просто-напросто экономно расходую зарплату, — пояснил Павел.

Товарищ Соня, размахивая короткими руками, пыталась пробиться сквозь группу не отстающей ни на шаг, желающей пообщаться с ней молодежи.

— К сожалению, товарищ, об этом не может быть и речи, — раздраженно огрызалась она. — Хорошо, товарищ, я назначу вам встречу. Позвоните моему секретарю в Женотдел... Вам, товарищ, следует последовать моему совету... Я бы с удовольствием выступила с речью на заседании вашего кружка, товарищ, но, к сожалению, в это время у меня лекция на рабфаке...

Виктор отвел в сторону бородатого докладчика.

— Две недели назад я получил диплом о высшем образовании, — обратился Виктор к нему. — Вы, конечно, понимаете, что моя сегодняшняя работа не соответствует рангу профессионального инженера и...

— Я понимаю, товарищ Дунаев, у меня на примете есть как раз то, что вам нужно. И откровенно говоря, вы, как никто другой, подойдете на эту должность. Для мужа моей хорошей знакомой Мариши Лавровой я постараюсь сделать все, что в моих силах. Однако... — Тут собеседник Виктора с осторожностью осмотрелся по сторонам, глядя поверх своего пенсне, и затем вплотную придвинулся к Виктору. — Между нами говоря, — продолжал он, понизив голос, — серьезное препятствие стоит на вашем пути. Вы, конечно, понимаете, что план ГОЭАРО является самым грандиозным замыслом, осуществляемым сегодня у нас в стране, и подбор кадров для этого проекта производится с особой тщательностью. — Тут собеседник Виктора перешел на шепот: — Конечно, ваш партийный послужной список заслуживает уважения, но вы знаете, как это бывает, всегда находятся люди, которые склонны подвергать все сомнению... Если быть до конца откровенным, то я должен признаться, что слышал, товарищ Дунаев, разговоры насчет вашего социального прошлого... вашего отца и всей семьи, в общем, вы понимаете, о чем идет речь... Однако не теряйте надежду. Я сделаю для вас все возможное.

Андрей Таганов одиноко стоял в проходе среди пустеющих кресел. Он не спеша застегивал пуговицы на своей кожаной куртке. Взгляд его был прикован к висящему над аналоем багровому знамени.

Когда Андрей спускался по лестнице, направляясь к выходу, его окликнула Товарищ Соня.

— Товарищ Таганов, а что вы думаете о выступлении? — задала она свой вопрос так громко, что находящиеся рядом обернулись.

— Оно было содержательным, — ответил Андрей с расстановкой, чеканя каждый слог.

— Ты не согласен с докладчиком?

— Мне бы не хотелось обсуждать это сейчас.

— Впрочем, тебя никто и не заставляет, — мило улыбаясь, заметила Соня. — В этом нет никакой необходимости. Я знаю — мы все знаем, — о чем ты думаешь. Но я хотела бы получить ответ на один-единственный вопрос: почему ты считаешь, что имеешь право на свое собственное суждение, идущее вразрез с мнением большинства? Значит ли для тебя что-нибудь мнение коллектива? А может быть, товарищ Таганов становится индивидуалистом?

— Извини меня, Товарищ Соня, но я тороплюсь.

— Не беспокойся, товарищ Таганов. Мне тебе нечего больше сказать. Только позволь дать тебе один дружеский совет: не забывай о том, что, согласно сегодняшнему выступлению, может ожидать тех, кто считает себя умнее партии.

Андрей медленным шагом спустился к выходу. На улице было темно. Голубоватый отблеск освещал мрамор парадного подъезда. Свет от расположенного за толстым стеклом уличного фонаря проецировал на стену фасада клетки своих решетчатых рам, высвечивая блики сползающих дождевых капель. Уверенной поступью Андрей зашагал вниз по улице. Его хорошо слаженной фигуре с гордой осанкой впору были бы доспехи римского воина или крестоносца; однако сейчас эти атрибуты прошлого заменяла кожаная куртка. Вытянутая тень Андрея скользнула по освещенной части фасада и растворилась в темноте.

***

Придя домой, Виктор снял куртку и швырнул ее на стул в прихожей. Небрежно брошенные в угол калоши задели стоявший там зонтик, который с шумом упал. Виктор не потрудился его поднять.

Он прошел в гостиную. Мариша сидела за столом, зарывшись в груде открытых книг. Склонив голову набок, она что-то старательно писала, время от времени в раздумье кусая карандаш. Василий Иванович, пристроившись у окна, увлеченно вырезал деревянную шкатулку. Ася возилась на полу с осколком разбитой вазы, в который были собраны опилки, картофельные очистки и шелуха от семечек.

— Ужин готов? — резким тоном поинтересовался Виктор. Мариша выпорхнула из-за стола навстречу Виктору и заключила его в свои объятия.

— Нет... не совсем, дорогой, — извиняясь, проговорила она. — Ирина была занята, а мне к завтрашнему дню необходимо подготовить этот доклад, поэтому...

Виктор раздраженно отбросил руки Мариши и вышел из комнаты, хлопнув дверью. По слабо освещенному коридору он направился к Ирине в комнату. Открыв дверь без стука, Виктор увидел Ирину, стоявшую у окна в объятиях Саши; они целовались. Отпрянув от Саши, Ирина вскрикнула, задыхаясь от негодования:

— Виктор!

Не говоря ни слова, Виктор повернулся и захлопнул за собой дверь.

Он вернулся в гостиную и принялся орать на Маришу:

— Почему, черт возьми, кровать в нашей комнате не заправлена? В конце концов, мы живем не в свинарнике. Чем ты занималась весь день?

— Но, дорогой, — залепетала Мариша. — У меня... у меня были занятия на рабфаке, затем я ходила на собрание в Ленинскую библиотеку на заседание редколлегии нашей стенгазеты. К тому же, еще этот доклад по электрификации, который я должна прочесть завтра на собрании кружка. А поскольку я ничего не знаю по этому вопросу, мне пришлось перерыть гору литературы...

— Ладно, тогда сходи посмотри, можно ли что-нибудь быстро разогреть на примусе. Я хочу, чтобы меня кормили, когда я прихожу домой.

— Хорошо, дорогой.

Собрав поспешно книги, Мариша понеслась на кухню, прижимая к груди стопку тяжелых томов. В дверях две книги выпали у нее из рук. Мариша с трудом наклонилась, подняла их и выскочила из комнаты.

— Почему ты не устроишься на работу? — обратился Виктор к отцу.

— А в чем, собственно, дело, Виктор? — спросил он.

— Ни в чем. Абсолютно ни в чем. Просто глупо повесить на себя ярлык неработающего буржуа и находиться постоянно под подозрением.

— Виктор, мы давно с тобой не спорили о наших политических взглядах. Но если ты так настаиваешь, то тогда слушай: я никогда в жизни не стану работать на твое правительство.

— Но ты, отец, конечно, уже не надеешься на то, что...

— Я не желаю говорить о своих надеждах с членом партии. А если тебя обременяют расходы...

— Нет, отец, дело не в этом.

В гостиной появился Саша, собравшийся уже уходить и направляющийся в прихожую. Он попрощался за руку с Василием Ивановичем и, погладив по голове Асю, вышел из комнаты, не обращая никакого внимания на Виктора.

— Ирина, мне нужно поговорить с тобой, — окликнул Виктор сестру.

— Я слушаю, — отозвалась Ирина.

— Мне бы не хотелось, чтобы нас кто-нибудь слышал.

— Ничего страшного, пусть отец тоже послушает то, что ты хочешь мне сказать.

— Хорошо, так и быть. Меня беспокоит этот человек, — пояснил Виктор, указывая на только что закрывшуюся за Сашей дверь.

— Что так?

— Я надеюсь, ты оцениваешь всю сложность ситуации.

— Нет. О чем это ты?

— Ты понимаешь, с каким человеком ты находишься в любовной связи?

— Это не просто любовная связь. Мы с Сашей помолвлены.

Виктора передернуло, он открыл было рот, но не нашелся что сказать. Затем, стараясь не терять самообладания, он произнес:

— Ирина, это совершенно невозможно.

Ирина смотрела прямо в глаза Виктору; ее взгляд выражал угрозу и презрение.

— Неужели? Это почему же?

Виктор склонился к Ирине, уголки его рта подергивались.

— Послушай, — сказал он, — не пытайся что-либо отрицать — это бесполезно. Я прекрасно знаю, что представляет собой этот твой Саша Чернов. Он напрямую задействован во всевозможных контрреволюционных заговорах. Это, конечно, меня не касается, и я буду держать язык за зубами. Но скоро об этом узнают мои товарищи по партии. Ты же понимаешь, что грозит таким парням, как он. Неужели ты думаешь, что я буду спокойно смотреть, как моя сестра выходит замуж за контрреволюционера? Ты представляешь, каким образом это может сказаться на моей партийной репутации?

— Ты и твоя так называемая партийная репутация -— мне столь же безразличны, как дерьмо кошачье, — заявила Ирина.

— Ирина! — вмешался изумленный словами дочери Василий Иванович. Виктор обернулся в его сторону.

— Объясни же хоть ты ей! — взревел Виктор. — Эта семья тяжелым бременем ложится на мои плечи и мешает мне жить. Можете провалиться ко всем чертям, если вам так этого хочется, но вам ни за что не удастся потащить меня за собой!

— Успокойся, Виктор, — тихо произнес Василий Иванович, — ни ты, ни я не можем здесь ничего поделать. Твоя сестра любит этого человека. Она имеет право на личное счастье. Бог свидетель, за последние годы Ирина видела не очень-то много хорошего.

— Если ты так боишься за свою партийную шкуру, — заявила Ирина, — то я могу покинуть этот дом. Мне хватит того, что я зарабатываю. Голодать, получая то, что твои красные кружки называют прожиточным минимумом, я могу и одна! Если бы не отец с Асей, я давно бы уже ушла!

— Ирина! — взмолился Василий Иванович. — Только не это!

— Другими словами, — обратился Виктор к сестре, — ты не собираешься бросать этого глупого мальчишку?

— И к тому же, — выпалила Ирина, — я не собираюсь говорить о нем с тобой!

— Ну и хорошо, — рассудил вслух Виктор. — Мое дело — предупредить.

— Виктор! — взмолился Василий Иванович. — Ты же не причинишь Саше никакого вреда, правда?

— Не беспокойся, — съязвила Ирина, — он ничего ему не сделает. Это бы слишком скомпрометировало его партийную репутацию.

Встретив на улице Ваву Миловскую, Кира с трудом узнала ее. Вава сама робко подошла к Кире и пробормотала:

— Как дела, Кира?

На голове у Вавы была не чищенная уже несколько дней старая фетровая шляпа, переделанная из отцовского котелка с оборванными полями. Темный локон небрежно спадал на правую щеку Вавы, ее губы были неровно накрашены поблекшей помадой с фиолетовым оттенком, носик Вавы блестел, а в ее тусклых глазах сквозили усталость и безразличие.

— Вава, я так давно тебя не видела. Как ты живешь?

— Я... Я, Кира, вышла замуж.

— Да ну... Поздравляю! Когда?

— Спасибо. Две недели назад. — Глаза Вавы избегали прямого взгляда. — Я, мы... мы не устраивали большой свадьбы и никого не приглашали. Присутствовали только самые близкие. Дело в том, что мы венчались в церкви, и Коля не хотел, чтобы об этом знали в учреждении, где он работает.

— Коля?

— Да, Коля Смяткин, ты, наверное, помнишь его, вы встречались с ним как-то на вечеринке у меня дома, хотя... Вот так, теперь я — гражданка Смяткина... Коля работает в Табачном тресте; должность не очень высокая, но ему обещают повышение... Он очень хороший... к тому же... любит меня... Вот я и решила выйти за него замуж.

— Ну и правильно, Вава.

— А чего ждать? Сегодня трудно жить одной, если ты не... Ты единственный человек, Кира, который не стал желать мне счастья в семейной жизни. И это мне в тебе нравится.

— Но я искренне хочу, чтобы ты была счастлива, Вава.

— А я счастлива! — вызывающе вскинув голову, заявила Вава. — Я очень счастлива!

На руках у Вавы были засаленные перчатки. Она держала Киру за локоть; все ее поведение выражало нерешительность. Вава не могла осмелиться высказать что-то очень для нее важное. Как бы опасаясь, что Кира может уйти, она своими пальцами еще сильнее вцепилась в руку подруги. Затем, отводя взгляд, Вава прошептала:

— Как ты думаешь, Кира... а он счастлив?

— Виктор не из тех людей, которые дорожат счастьем, — ответила Кира.

— Я бы еще поняла... — удрученно продолжала Вава, — если бы она была хорошенькой... Но я видела ее... Впрочем, это меня совершенно не касается. Кира, приходите с Лео к нам в гости. Правда... мы еще не нашли себе квартиру. Я переехала к Коле, поскольку... у меня дома... В общем, ты понимаешь, отец был против, и я решила, что мне лучше уйти. А Коля живет в комнатушке, которая раньше служила кладовой в большом особняке, она такая маленькая, что... Но когда мы найдем квартиру, я вас обязательно приглашу... Ну, ладно, мне нужно бежать. До свидания, Кира.

Дата добавления: 2015-07-12