Ф. Тютчев

Боль взламывала душу, взрывала сердце, превращая его в окровавленные разбитые осколки. То же было и с душой. Терпеть все это невыносимо, и Билл закричал во все горло, так громко, насколько позволял того голос. Ногти впивались в кожу, оставляя красные отметины. Он не понимал, как можно жить, как можно верить и ждать, делать что-то - теперь, после того, как… как он узнал, что…
- Это все неправда, - в отчаянии закричал он, делая шаг вперед и падая на колени перед могилой близнеца.
Он рыдал навзрыд, захлебываясь от обрушившегося на него осознания — все, что было раньше, закончилось, отделив страшным рубежом солнечное «вчера» от беспросветного «завтра». Надежда и все, что было с ней связано, умерло.
Симона наблюдала за сыном, но не решалась сделать шаг к нему, чтобы сесть рядом и успокоить. Она чувствовала, что нужно дать ему выплеснуть эту боль, мысль о потере близнеца. Глядя на сына, на то, как он содрогается в истошных криках и рыданиях, у нее сжималось сердце, а на глаза снова наворачивались слезы.
Наверное, - подумала она, - страшно даже представить, как это больно потерять близнеца. Она смотрела на сына и по щекам текли слезы.
Билл сидел рядом с могилой и бил по надгробию кулаками – от злости, от отчаяния, от разрывающей душу боли. Зачем? Зачем он приехал сюда? Чтобы убедиться в том, что его нет? В том, что НИЧЕГО больше нет?
Осталась только отчаянная, предательская, безысходная тоска, заполнившая собой все, и бесконечное тупое оцепенение, вдруг разом навалившееся на него, подобно снежной лавине, когда все желания и мысли разом закончились, превратившись в монотонный, бессмысленный, бездумный хаос, стучащий в голове десятками молоточков.
- Ты обещал... Обещал, что никогда не оставишь меня… - шептал Билл, глотая соленые слезы. – У нас было три месяца, мы бы что-нибудь придумали, но…
Громкий всхлип. Кашель и глубокий вдох, прерванный очередным всхлипом.
- Как ты посмел уйти сейчас, когда ты так мне нужен? Кто позволил тебе умереть и оставить меня? – яростные удары о каменную плитку. Костяшки пальцев уже разбиты в кровь. – Я ненавижу, слышишь?! Ненавижу тебя за это!!!
Кровь пульсировала в висках от прорвавшейся злости, а в ушах нарастал тонкий, давящий комариный звон. И это означало лишь одно, нужно немедленно взять себя в руки, успокоиться, пока стало не слишком поздно…
- Как я буду жить без тебя?! – закричал Билл. Его кулак в очередной раз ударил по каменной плитке. Несколько секунд он вглядывался в выгравированную надпись, после чего разразился новым потоком горьких, нескончаемых слез.
Голос его матери звучал приглушенно, едва пробиваясь сквозь нарастающий рев ветра. Да и он не прислушивался к тому, что она там говорила. Сейчас для него не существовало ничего, кроме всепоглощающей боли, овладевшей каждой клеточкой его тела и души.
Билл прижался щекой к холодному камню рядом с надписью и прикрыл глаза. Ему хотелось умереть – прямо здесь и сейчас, в эту самую секунду. Хотелось, чтобы кто-то, сидящий там наверху, на небесах, тот, кто забрал из его жизни Тома, забрал и его… Избавил от этой боли и невыносимых страданий.
Из груди вырывались полузадушенные всхлипы, а голова просто раскалывалась, но Билл продолжал лежать на могиле брата, среди цветов и похоронных венков. Но, несмотря на все его молитвы, он продолжал жить, а сердце продолжало стучать.
- Ты обещал, что будешь рядом… И не сдержал свое обещание… - прошептал Билл.
Он был весь в грязи, песке и мелких крапинках от дождя. А холодный ветер пронизывал насквозь.
Слезы на его щеках подсохли, неприятно стягивая кожу. Он никогда столько не плакал, как за последние несколько часов. Неудивительно, что так сильно болит голова. Его глаза теперь были не просто обведены синими кругами от недосыпа, но и белки глаза покраснели, а веки припухли. Ему в глаза было страшно взглянуть, потому что ничего, кроме боли, там невозможно было разглядеть.
Тома больше нет — это осознание впивалось в кожу тысячами осколков. Уничтожало, расщепляло, растворяло, разъедало, крошило, разрушало…
Он изо всех пытался настроиться на что-то другое. Он старался не думать, вернуться к тому состоянию, когда несколько дней подряд пытался обмануть самого себя и убежать от истинной реальности. Но контраст ощущений был слишком велик, чтобы оставить ему хотя бы малейшую лазейку, позволяющую провалиться в спасительный самообман.
Тома больше нет. Нет. Он умер. Ушел. Навсегда…

Оставил одного… и забрал вместе с собой частицу моей души.
Частичку меня. А, может, вовсе и не частичку, кто знает?..
Я знаю лишь то, что то, что сейчас – это нихрена не жизнь. Это существование.
Жалкое и бессмысленное. Никчемное. Раздражающее. Угнетающее.
Потому что нет жизни без него. Нет и не будет.
Без него – нет ничего.

Понимание этого сводило с ума, доставляя такую боль, которая, наверное, способна убить рано или поздно. Боль, словно из груди вырвали клещами огромный кусок, или же лишили рук и ног, и зрения, и слуха, и всего остального, оставив лишь ненужную возможность говорить и чувствовать постоянную боль.
Биллу казалось, что его сердце раскололи напополам, и оно истекает кровью. И некому прижать ладошку, закрыв эту дыру, из которой толчками, пульсируя, уходит вместе с алой кровью жизнь.
Все это похоже на сюрреалистичный кошмар. Когда выдыхаешься, сдуваешься, как воздушный шарик, превращаясь в мягкую, бесполезную, выпотрошенную оболочку. Кому нужна оболочка без самого содержимого? Кому нужна жизнь, если в ней нет смысла?
Как жить, если тот, кто превращал в жизнь твое существование, исчез? Ушел, оставил одного в этом огромном мире?
Ответ был прост, и с каждым вдохом Билл привыкал к нему все больше, признавая за собой право выбора. В конце концов, это только его выбор и ничей больше, ведь так? Смерть - это всего лишь переход туда, в другой мир, где Том снова будет рядом. Где он будет любить, обнимать, целовать… где сможет вернуть счастье и покой мыслям.
Надо было встать, отряхнуться и уйти домой, но он не мог, поэтому продолжал прижиматься щекой к ледяному камню…
Билл в бессилии закрыл глаза и почувствовал, что медленно теряет связь с миром.
***

Очнулся он уже в их доме. На диване в гостиной. Он слышал доносящиеся из кухни обеспокоенные голоса. Хотелось встать, спросить, что они там делают, но не было сил. Да и осознание того, что Тома больше нет, вновь нахлынуло, загребая в свои смертоносные объятия. Билл тяжело вздохнул, открывая глаза. Комната перед глазами пошатнулась, но уже через секунду приобрела четкость.
- Милый, ты пришел в себя, - Симона кинулась к сыну, как только заметила, что он пошевелился. – Мы так волновались…
Она по-прежнему была очень бледна. С опухшими пустыми глазами, искаженными горечью и материнской болью.
Симона обнимала его, прижимала к груди и нервно гладила по волосам, застревая в них пальцами. Билл позволил матери обнимать его. Он вообще чувствовал себя никем, куклой-пустышкой, выпотрошенной, никому не нужной игрушкой. Без души и без сердца.
К ним подошла какая-то неизвестная Биллу женщина, а позади нее маячил Гордон. Его лицо было серьезно, как и всегда.
Женщина подошла к брюнету и коснулась краешком стакана до его губ.
- Выпей, - попросила она, и Билл приоткрыл рот, позволяя незнакомке влить ему в рот горьковатую жидкость. – Как себя чувствуешь?
- А как, по-вашему, должен чувствовать себя человек, потерявший самое дорогое, что было в его жизни? – нервно усмехнулся он, облизывая сухие губы.
Симона встревожено вглядывалась в его лицо, сжимая ладонью его руку.
Женщина начала что-то тараторить, потупив взгляд, но Билл уже ее не слушал. Ему было плевать. Он лишь усмехался, со злостью поглядывая на свою мать, словно та была для него незнакомкой с улицы. Его взгляд, как и он сам, был опустошенным.
Гордон подошел к нему, положив горячую ладонь ему на плечо. Билл поднял на него взгляд, но отчим по-прежнему был серьезен и непоколебим.
- Билл, ты же взрослый парень, ты должен это принять. Он действительно умер. Тома больше нет.
Его жесткий голос вгрызался в мозг.
Пальцы Билла до боли вцепились в волосы: он сидел, кусая губы, пытаясь подавить поднимающуюся ярость. Ему вдруг очень сильно захотелось дать отчиму пощечину, чтобы он не смел говорить ему об этом…
«Бежишь от правды, Каулитц? Беги, беги. Все равно далеко убежать – не удастся», - недавний голос прозвучал так реалистично, что Биллу на какое-то мгновение показалось, что его обладатель сидит позади него. Но нет. Это все лишь его разыгравшееся воображение.
- Милый, ты должен поверить. Его больше нет… - негромко произнесла Симона, сильнее сжимая его ладонь.
Недавняя рана вновь раскрылась и начала кровоточить. Глаза вновь защипало, и он тяжко, прерывисто вздохнул.

Зачем? Зачем они меня так мучают?..
Неужели не понятно, что мне не нужны эти слова? Не нужна их компания, утешения, сочувствие?!
Все, в чем я сейчас нуждаюсь – это тишина и спокойствие…

Билл долго молчал, прежде чем поднять на мать с отчимом покрасневшие пустые глаза. Он посмотрел на них, на их обеспокоенные лица, и чуть слышно прошептал, каким-то отстраненным, деревянным голосом:
- Я хочу побыть один.
Он медленно поднялся на ноги и, не сказав ни слова, направился наверх, в их с Томом спальню. Он достал из-под кровати новую бутылку виски, которую вчера припрятал туда, но выпить не успел.
Он откупорил ее и присел на пол, облокотившись на стену. Высокоградусный напиток обжег горло, но ему было плевать. Совсем скоро алкоголь возьмет над ним верх, забрав на время его душевную, раздирающую боль.
Опустошенный, раздавленный, потерянный, оглушенный - он сидел на полу у стены и вливал в себя терпкий алкоголь.
Он спрятал лицо в ладонях, пытаясь сгрести остатки себя в подобие личности, чтобы найти причину жить дальше. Но – бесполезно.
Он же сам говорил, что без Тома – нет жизни. И никому и ничему не удастся это изменить.
Теперь эта спальня, этот дом, да и вообще все, что хоть мимолетно напоминало ему о брате, причиняло невыносимую боль.
Особенно спальня. Их спальня. Она причиняла боль - обстановкой, тишиной, вкрадчивым, затаившимся полумраком. Это его личный, персональный ад до конца жизни.
Мысли накатывали волной, сшибая рассудок в леденящую пустоту, пробирающую холодом до костей, и все труднее было заставить себя расслабиться, успокоиться и ни о чем не думать.
Билл сделал несколько больших глотков виски и откинул голову назад, прислонившись затылком к холодной стене. Он закрыл глаза, пытаясь воскресить в памяти совсем недавние прикосновения горячих, обжигающих, самых любимых губ, сбивчивый шепот, ласковые слова и добрые улыбки…

Боже, но почему одна лишь мысль об этом приносит такую нечеловеческую, раздирающую боль, от которой хочется свернуться калачиком и горько завыть, словно раненый зверь?
Как это вообще можно стерпеть?
Да и возможно ли жить с этой болью?

Биллу причиняет боль все, что напоминает о нем. Даже какая-нибудь незначимая мелочь. Поэтому он закрылся в их спальне и почти никуда не выходил. Только по естественным нуждам.
Он сидел на полу, сжимая одной рукой бутылку виски, и отстранено смотрел куда-то вперед. В голове, словно финальные титры, крутились картинки их с Томом счастливой беззаботной жизни…
Билл резко поднялся на ноги, и алкоголь тут же дал о себе знать: брюнет покачнулся и чуть не свалился на пол, едва удержавшись на ногах. Он подошел к кровати и заглянул под нее, доставая из-под нее чехол от акустической гитары. Любимой гитары Тома, которую тот купил в 11 лет на деньги, которые заработал своим трудом. Тогда они с Биллом устроились якобы на «работу» к другу матери. Они помогали ей на огороде, поливали цветы, ухаживали за домашним скотом, и подруга их мамы платила им за это деньги. Том долгое время откладывал заначку и, в конце концов, купил эту гитару.
На ней он играл только для Билла.
Братья любили устраивать мини-концерты друг для друга. Когда Том доставал из-под кровати гитару, мягко перебирая струны, играя какую-нибудь красивую мелодию, а Билл сидел рядом с ним и пел…
Билл не мог поверить, что больше Том никогда не сыграет для него на этой гитаре. И не только на гитаре… Том очень любил свой черный рояль и частенько засиживался в их «творческой комнатке», чтобы от души поиграть. И он даже не догадывался, что почти всегда Билл сидел за дверью, по другую сторону, и, закрыв глаза, наслаждался игрой Тома.
Билл крепче зажмурил глаза, чувствуя, что глаза снова защипало. Он так устал плакать… так устал…
Он глубоко вдохнул и невольно вспомнил свое обещание. Тогда он не хотел обещать этого, но Том его просто вынудил…

- Пообещай мне, Билл… Пообещай, что будешь счастлив, даже когда меня не станет!
- Я не могу пообещать тебе того, что не смогу выполнить.
- Ты можешь. Билли…

- Как же ты ошибся, Томми, - прошептал Билл вслух, поглаживая кончиками пальцев чехол от гитары. – Я не буду счастлив – никогда. Я просто не смогу.
Он коснулся замочка на чехле и медленно потянул его, расстегивая. Билл достал гитару, провел по грифу указательным пальцем, с болью вспоминая, как тонкие длинные пальцы Тома касались ее. А потом Билл заметил, что из чехла выпал какой-то свернутый листок.
Скорее всего, ноты какой-нибудь песни, - подумал Билл, потянувшись за листком.
Он развернул его и из бумажки, сложенной конвертом, выпала тонкая золотая цепочка с кулоном, состоящим из семи искусно сделанных букв: «forever». Брюнет около минуты держал цепочку в руках, после чего дрожащими пальцами расстегнул маленький замочек и одел себе на шею. Стало как-то необъяснимо тепло.
Затем он все-таки взял в руки листок и, в изумлении распахнув глаза, заскользил взглядом по строчкам, написанным аккуратным каллиграфическим почерком его брата:

Здравствуй, мой ангел!
Если ты читаешь это письмо, то, скорее всего, меня уже нет в живых. Ты никогда сам не берешь мою гитару, предоставляя это мне, и если ты ее взял, получается, я уже умер. Как я догадался? Все просто: ты наверняка начнешь вспоминать и, рано или поздно, наткнешься на мою гитару. Я уверен, что тебе захочется взять ее в руки. Я ведь прав?
Я написал это письмо в тот же день, когда узнал, что мне осталось жить всего каких-то жалких три месяца. У меня всего пятнадцать минут, чтобы написать тебе это подобие письма, потому что ты в душе и вот-вот придешь. Кстати, надеюсь, тебе понравилась цепочка? Я заказал ее месяц назад и хотел подарить тебе на Рождество, но теперь я не уверен, что моей затее суждено сбыться.
Знаешь, это невыносимо так жить, когда знаешь, что вскоре сдохнешь. Но для меня еще невыносимей мысль о том, что я оставлю тебя одного в этом мире. Ты ведь такой беззащитный, такой неженка. Кто будет о тебе заботиться?
Я шучу, конечно же. На самом деле ты очень самостоятельный и серьезный. Кому, как не мне, знать об этом? Ты сам можешь управлять своей жизнью и принимать решения.
Ладно, я не за этим взялся написать тебе. Просто, зная себя, я бы никогда не решился сказать тебе в лицо то, что сейчас пишу. Чувствовать твою боль и видеть слезы на твоих щеках – это худшее для меня. Если честно, я пока даже не знаю, как признаться тебе в том, что скоро умру. Сегодня, когда я вернулся от врача, ты выглядел таким счастливым. Просто сиял, как только что начищенный самовар. Я смотрел и не мог налюбоваться на тебя. Я хотел сразу же рассказать тебе, но ты начал тараторить что-то про новую песню. Эх, Билли, ты неисправим. Но это даже к лучшему. Я выберу более подходящий момент, чтобы сообщить тебе об этом. Очень сложно предугадать твою реакцию, но буду надеяться, что мы обойдемся парочкой истерик.
Наверное, так и получилось?
Отчего-то я уверен, что ты не будешь присутствовать на моих похоронах. Я хорошо знаю тебя. Моя смерть станет для тебя шоком, и первое время ты будешь отрицать очевидное, а именно то, что меня больше нет. Я понимаю, что тебе будет сложно жить с этой мыслью, но я верю, что ты справишься. Ты ведь сильный, ведь так? Я уверен в этом. Ты смиришься и справишься с этим. Еще, хочу попросить тебя – не лей попусту слезы, хорошо? Твоему прелестному личику они не идут. Я хочу, чтобы несмотря ни на что, ты улыбался и шагал вперед с гордо поднятой головой! Ты ведь это умеешь, верно? Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, возьми Густа и Жору, и поезжайте куда-нибудь отдохнуть. Например, на Мальдивы. В прошлый раз, когда мы вдвоем там отдыхали, тебе очень понравилось. Помнишь, как за два дня до отъезда, работник отеля застал нас, когда мы трахались в лифте? Это было так забавно. Я никогда не забуду твое пылающее лицо, которое, безусловно, выиграло бы первое место на конкурсе самых спелых помидоров. Честно говоря, вспоминая о тех счастливых теплых вечерах, проведенных с тобой, на глаза наворачиваются слезы. Но не переживай, когда ты вылезешь из ванны, я уже приведу себя в порядок. Не хочу пока что тебя расстраивать. Будь моя воля, я бы вообще ничего не сказал тебе, но понимаю, что таким образом сделаю хуже.
А если ближе к делу, то знай, я не требую от тебя, чтобы ты вечно хранил память обо мне. Своей любовью ты сделал меня самым счастливым человеком на Земле, и за это я тебе бесконечно благодарен. Ты всегда был и будешь для меня самым дорогим и любимым. Ведь ты мой близнец. Моя частичка. Моя половинка.
Я никогда не перестану удивляться тому, что ты совершенно другой. Несмотря на то, что мы близнецы, мы никогда не стремились быть похожими друг на друга. Ты всегда был экспрессивным, импульсивным и независимым. Из нас двоих ты всегда был более суматошным и взбалмошным. Если бы не ты, мы бы, наверное, никогда не собрали группу и не стали звездами мирового масштаба. Ведь это ты, окрыленный идеей создать рок-группу, уговорил меня, помнишь? Удивительно, но я помню это так четко, словно это было вчера. Я помню даже твое выступление на «StarSearch» с твоей легендарной песней «It’s raining men». В тот день ты пленил не одно сердце своим волшебным голосом. Я удивлялся твоему спокойствию перед этим выступлением, ты вел себя так, словно это самый обыкновенный концерт в Магдебурском клубе. Видимо, в тот день я переволновался за нас двоих. Помню, как ты весь вечер отпаивал меня валерьянкой и успокаивал нежными поцелуями…
Известность тебя немного подпортила, не спорю. Ты превратился в самую настоящую «капризную диву». Точнее, ты был таковым со всеми, кроме меня. Со мной, что бы ни случилось, ты оставался все тем же кареглазым дьяволенком, каким был всегда. Знаешь, иногда меня очень пугало то, как сильно я тебя люблю. Я не раз думал, что от переполняющих грудь эмоций сердце просто-напросто остановится от счастья.
Милый мой ангел, я исписал уже так много, но так и не сказал тебе самого важного. Пообещай, что не будешь сходить с ума и терять веру в себя. Я хочу, чтобы ты был уверенным и сильным, чтобы ты продолжал жить и был самым счастливым.
Ты был всей моей жизнью. Для меня не существовало никого и ничего кроме тебя, ты знаешь об этом. Но я ушел, а ты остался, и я не хочу, чтобы ты зацикливался. У тебя впереди вся жизнь, поэтому просто будь счастлив. Я так хочу. И не вздумай злоупотреблять алкоголем, это не самый лучший способ заглушить боль. Будь выше этого, Билли. Ты сможешь, я верю.
И знай, любимый, где бы я не находился, я скучаю по тебе.

P.S. Я всегда буду любить тебя.

Навсегда твой, Том.

А с другой стороны листа была маленькая приписка, почти незаметная, как будто ее накарябали наспех:

Now I'm here
No more fears
Angel, don't you cry
I’ll meet you on the other side*

Билл яростно кинул бутылку из-под виски об стену, и та со звоном разбилась, разлетевшись осколками в разные стороны. Он медленно разжал руку, в которой держал письмо, и оно упало на пол.
Он тихо всхлипывал без слез, опустив голову и спрятав лицо в ладони - одинокий человек в опустевшем доме, потерявшийся в собственной боли и в безысходности неумолимо наваливающегося будущего.
Будущего, в котором больше нет Его.

* Сейчас я здесь,
Отбрось все страхи,
Не плачь, мой ангел,
Я встречу тебя на другой стороне…(цитата из Tokio Hotel - Phantomrider)

Глава 13. (эпилог)

Я не могу поверить, что день настал,
Когда наши часы остановились.
Кажется, горизонт исчезает,
А все наши мечты неосуществленные.
Я чувствую, конец уже близок
Случилось то, чего мы так боялись.

Дата добавления: 2015-07-12