Лингвистическая трактовка категорий

В "Пролегоменах ко всякой будущей метафизике..." Кант намечает два пути исследования категорий. Первый – ориентирован на то, чтобы отыскать и систематизировать реально существующие в обыденном языке понятия (слова), которые, постоянно встречаются во всяком опытном познании.

Второй состоит в том, чтобы, на основании предварительно разработанных правил, сконструировать, полную умозрительную схему рассудочных понятий, независимую ни от исторических условий жизни человека, ни от содержания обрабатываемого материала.

Сам Кант выбирает второй путь, ведущий, в конечном итоге, к холодным вершинам гегелевского Абсолютного духа. Но его главная идея о том, что структуры бытия зависят, пусть даже от универсально-всеобщих, но все-таки человеческих определений, оказалась более плодотворной именно на первом пути. Этот путь привел к разработке лингвистической интерпретации категорий, которая была стимулирована, исследованиями Вильгельма Гумбольдта.

Как уже было показано, основная функция категорий состоит во внесении определенного порядка в некую нерасчлененную или неорганизованную целостность. Этот порядок, так или иначе, выражается (или отображается) в языке.

Лексический состав языка и совокупность категорий, в основном, совпадают, а всякое слово, поскольку оно обобщает, выступает как категория для определенного множества вещей. Благодаря этому совпадению, даже человек, совершенно не подозревающий о существовании теоретических схем категориального анализа или синтеза, «видит» мир определенным образом упорядоченным только потому, что использует для его описания свой родной язык.

Язык, точно так же, как и категории, не выводится каждым отдельным человеком непосредственно из его индивидуального опыта. Язык имеет доопытную (априорную) природу. Каждый отдельный человек получает его как наследие длинного ряда ушедших поколений. Но как всякое наследство, язык, с одной стороны, обогащает, а с другой - связывает человека до и независимо от него установленными нормами и правилами. Являясь, по отношению к познаваемому, субъективными, нормы и правила языка, по отношению к познающему, объективны.

Но если мышление еще можно представить как абсолютно чистое (пустое) мышление (Гегель, да и Гуссерль прекрасно демонстрируют это), то речь немыслима как абсолютно "чистая речь", лишенная какого бы то ни было определенного содержания. Любой разговор есть разговор о чем-то. Это "что-то" и есть предмет речи, выделенный и зафиксированный в слове. Стало быть, в словах, как лексических единицах языка уже происходит и первичное расчленение бытия, и первичный синтез чувственных впечатлений.

История языка не имеет четко выраженного начала. Как бы далеко вглубь веков не уходили наши исследования, всюду, где мы обнаруживаем людей, мы застаем их уже говорящими. Но невозможно, чтобы в мышлении людей, обладающих словом, совершенно отсутствовали те исходные членения бытия и мысли, которые уже существуют в языке. Представление о чистом, лишенном всякого содержания мышлении, работающем "на холостом ходу" - это абстракция, которая вырастает лишь на почве декартовского cogito. Действительное мышление никогда не бывает чистым "мышлением ни о чем", оно всегда имеет интенциональный характер, т.е. оно всегда направлено на предмет, всегда есть мышление о чем-то определенном.

На первый взгляд кажется, что язык, как знаковая система, совершенно нейтрален по отношению к мысли, которая может быть выражена в любой произвольно выбранной знаковой системе: звуковой, графической, цветовой и др. Но в этом случае получается, что мысль возникает до языка и лишь выражается в нем. Мышление облекается в звучащую речь как в форму (точнее, как в одну из возможных форм) внешнего выражения уже существующего собственного содержания.

Действительная взаимосвязь между мышлением и языком гораздо сложнее. Это становится заметно при постановке вопроса об их генезисе.

Филогенез (историческое развитие), как правило, воспроизводится в индивидуальном развитии - онтогенезе. Как показали исследования Ж. Пиаже, формирование категорий в сознании ребенка происходит после освоения им соответствующих языковых конструкций. Сначала ребенок овладевает сложными синтаксическими оборотами, типа "потому что", "там где", "после того как", "несмотря на", "если бы" и др., которые служат для выражения причинных, пространственных, временных, условных - т.е. категориальных отношений.

Категории не выводятся из предметного опыта, а осваиваются вместе с освоением языка и закрепляются, прежде всего, в навыках речевого общения. Осознаются они значительно позже, чем начинают использоваться в языковых практиках. По-видимому, и порядок исторического развития категорий был, тем же самым. Сначала неосознанное безотчетное использование и только потом (гораздо позже) осмысление.

Существует органическая связь категорий с определенными типами вполне реальных практических вопросов, каждый из которых может быть сформулирован с прямым использованием соответствующей категории: Где? - В каком пространстве? Когда? - В какое время? и т.д. Но и наоборот, каждая категория может быть выражена в виде вопроса. " Что это?" – категория сущности; "Где?", "Когда?" - категории пространства и времени; "Какой?, Сколько?" - качества и количества; "Почему?" - категория причины; "Зачем?" - цели.

Мы вопрошаем бытие о тех его сторонах, свойствах и характеристиках, которые составляют сферу наших жизненных интересов. В лингвистической интерпретации категории - есть линии, по которым интересующие нас фрагменты и отношения отделяются от общей массы и предстают перед нами как предметы нашего пристального внимания. Каждая категория представляет определенный ракурс, в котором мы видим бытие с особой точки зрения, а все вместе они образуют некое функциональное единство, закрепленное в системе языка. Каждый владеющий языком, причастен к этой системе, но это отнюдь не означает преднамеренности и полной осознанности ее применения. Человек, как замечает Сартр, "является существом не столько говорящим, сколько говоримым", и язык владеет человеком, может быть, в большей мере, чем человек владеет языком.

Культура каждого сообщества, как и его язык, отличается от культуры и языка всякого другого сообщества. Это дает нам все основания предположить, что разграничительные линии, которые язык прочерчивает по "телу" бытия могут образовывать миры, имеющие различные конфигурации. Впервые эта мысль была высказана в известной гипотезе о лингвистической относительности, названной, по имени ее авторов, гипотезой Сепира-Уорфа.

"Мы расчленяем природу, - говорит Уорф, - в направлении, подсказываемом нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны... Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе, в основном, потому, что мы - участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию... Определить явление, вещь, предмет, отношение и т.п., исходя из природы, невозможно; их определение всегда подразумевает обращение к категориям того или иного конкретного языка."[1][i]

Суть гипотезы о лингвистической относительности состоит в том, что организация мира нашего опыта зависит от категориального строя конкретного языка, поэтому даже одно и то же событие может выглядеть совершенно по-разному, в зависимости от употребляемых языковых средств. В самом деле, мир, в котором "Петух сзывает кур своим криком", отличается от мира, где "Крик петуха приводит в движение кур".

Принимая эту гипотезу мы переносим категории из сфер аристотелевского бытия, кантовского чистого разума или гегелевской Абсолютной идеи в сферу человеческого языка и прощаемся с вдохновлявшей этих мыслителей надеждой открыть (или создать) абсолютно полную и завершенную систему категорий, которая была бы единой и единственной "для всех времен и народов". Помещая категории в структуры языка, мы признаем, что в них находит свое выражение не бытие как таковое или сознание вообще, а конкретный жизненный мир человека принадлежащего к определенной культуре и исторической эпохе.

Идея связи категорий с непосредственным жизненным миром человека получает развитие в современных вариантах феноменологическо-экзистенциальной философии. В традиционном понимании категории служат, прежде всего, для того, чтобы выделить и обозначить то, что является для человека наиболее важным, значительным. Но то, что представляется важным и значительным с точки зрения целого - культурного сообщества, например, - может быть совершенно безразличным для отдельно взятого, "вот этого" человека. Для отдельного человека самым важным может быть то, что его непосредственно задевает, касается именно и только его индивидуального бытия: его опасения и надежды, стремления и комплексы, сомнения и страхи. Так в контексте философских исследований появляются совершенно нетрадиционные, так называемые, "экзистенциальные категории", такие как, например: "смерть", "страх", "заброшенность", "забота" и др.

Подводя итоги нашего анализа, можно сказать следующее. Независимо от контекста их интерпретации философские категории представляют предельно широкие родовые определения бытия. Как предельно общие роды, сами они не имеют стоящего над ними высшего рода и, следовательно, не могут быть, подобно понятиям, определены через отнесение к более высокому роду, с указанием на видовое отличие. Они определяются не через более высокие роды, а путем установления отношений с другими категориями. Понятия, которые входят в смысловое поле каждой категории, подчинены ей и выражают те или иные ее аспекты, оттенков и конкретные формы проявления. Отношения между категориями и понятиями можно проиллюстрировать следующим образом.

Всякое понятие имеет определенную предметную область или объем, который включает множество предметов, охватываемых данным понятием. Так, например, объем понятия "стол" - множество всех возможных столов, а понятия "дом" – всех возможных домов. Понятно, что, поскольку имеются в виду не только актуально существующие, но и все возможные столы или дома, объем каждого из этих понятий составляет бесконечное множество, поэтому мы не можем сказать, какое из этих понятий имеет больший объем, а какое - меньший. Однако существуют понятия, отношения между которыми таковы, что позволяют однозначно определить, какая из двух сравниваемых бесконечностей больше. Так, например, бесконечное множество берез явно меньше, чем бесконечное же множество деревьев, а бесконечность деревьев меньше бесконечности растений. Мы получаем иерархический ряд понятий, в котором каждое последующее, включает в себя предыдущее, как свою составную часть: береза - дерево - растение - живая природа - природа - бытие. Завершает этот ряд понятие, которым исчерпывается возможность дальнейшего расширения объема. Это и есть философская категория, которая выступает как максимально широкое обобщение, абсолютный предел дальнейшего расширения предметной области.

Понятия низших уровней общности очерчивают границы предметных областей конкретных наук, и выступают как категории той или иной науки, поскольку выполняют (в пределах ограничиваемой ими области) ту же роль предельных обобщений. Так, например, если предметом философии является бытие, то природа - это предмет естествознания в целом, живая природа - предмет биологии, растение - ботаники и наверняка в лесотехнической академии изучается какая-нибудь наука, предметом которой являются только деревья.

Итак, мы выяснили, что роль философских и научных категорий в познании чрезвычайно важна. Тем не менее, единой универсальной системы категорий не существует. На разных этапах исторического развития господствующими в практической и духовной деятельности становятся различные типы категорий или, что то же самое, различные принципы структуризации бытия и мышления. В целом, каждую категориально понятийную систему можно уподобить сети, которую мы забрасываем в океан бытия, в надежде поймать Золотую рыбку Абсолютного знания. Но сеть эта всякий раз выносит на поверхность лишь то, что захватывают нами самими сплетенные ячейки.

[1]

[i] Уорф Б.Л. Наука и языковедение // Новое в лингвистике, М., 1960, с. 175-177.

Дата добавления: 2015-07-12