Я могу измениться, я сильный

Возможно, главный терапевтический подход к вопросу «Как же так?» («Почему же вы действуете вопреки своим высшим интересам?») это выдвинуть предположение, объясняя смысл поведения пациента. В сущности, терапевт прибегает к речевому построению наподобие: «Вы ведете себя так, потому что...», и это «потому что» обычно вовлекает мотивационный фактор, который лежит за пределами осознавания пациента. Справедливости ради нужно отметить, что предшествующие две категории я тоже рассматривал как предпочитаемые объяснения, но, если говорить коротко, во всех этих подходах цели объяснения совершенно разные.

Какой тип объяснения терапевт предлагает пациенту? И какие объяснения являются правильными, а какие ошибочными? Которое из них «глубокое»? Которое «поверхностное»? Именно на этом перекрестке возникают громадные метапсихологические расхождения, поскольку характер объяснений терапевта становится функцией идеологической школы, которой он принадлежит. Я думаю, мы можем обойти великий идеологический спор, удерживая пристальный взгляд на функции интерпретации, на отношении между объяснением и конечным продуктом — изменением. В конце концов, нашей целью является изменение. Самопознание, выведение в сознание вытесненного, анализ переноса и самоактуализация — все это полезные и прогрессивные устремления, все они имеют отношение к изменениям, предшествуют изменениям, сопровождают изменения, но не являются синонимами изменений.

Объяснение обеспечивает нас системой, при помощи которой мы можем привести события в нашей жизни в порядок нескольких типов согласованных и предсказуемых паттернов. Для того чтобы дать чему-то название, найти этому место в логической (или паралогической) причинной связи, необходимо столкнуться с этим, как с чем-то подконтрольным для нас. Наше поведение или наш внутренний пугающий, смутный опыт больше не бесконтрольны; вместо этого мы ведем себя (или имеем определенный внутренний опыт), потому что... «Потому что» предлагает нам власть (или ощущение власти, которое, феноменогически, равносильно власти). Оно предлагает нам свободу и возможность. Так как мы движемся от позиции мотивированных неизвестными силами к позиции идентичности и контроля над ними, мы движемся от пассивной, реактивной позиции к активной, действующей, изменяющей позиции.

Если мы примем за основу предпосылку, что главная функция объяснения в психотерапии — обеспечить пациента ощущением личной власти, тогда ценность объяснения может измеряться этим критерием. В той мере, в какой объяснение причин позволяет ощутить силу, оно является правильным, корректным или «истинным». Такое определение «истины» совершенно относительно и прагматично. Из этого следует, что ни одна объяснительная система не обладает гегемонией или исключительными правами; ни одна система не является более правильной, более основательной или более «глубокой» (и поэтому лучшей), чем другие. Терапевты могут предложить пациенту любое из возможных толкований для прояснения того или иного материала; каждое может быть подано в своей оболочке и каждое может быть «истинным». Фрейдовское, саливановское, хорнианское, экзистенциальное, трансакционное и адлерианское толкования — все они одновременно могут быть истинными. Ни одно из них, хотя горячие сторонники и утверждают обратное, не имеет исключительных прав на истину. В конце концов, все они основывются на воображаемых «как будто» -структурах. Все они говорят: «Вы ведете себя (или чувствуете), как будто то и то было правдой». Суперэго, ид, эго, архетипы, маскулинный протест, эго - состояния родителя, ребенка и взрослого — ни одна из этих реалий не существует; все они фикции, все представляют собой психологические конструкты, созданные для нашего семантического комфорта. Они оправдывают свое существование только достоинством объясняющей силы.

Означает ли это, что мы оставляем свои попытки создать точные, значимые интерпретации? Вовсе нет. Просто мы осознаем цели и функции интерпретации. Некоторые интерпретации могут превосходить другие не потому, что они «глубже», а потому, что они имеют больше объясняющей силы, более правдоподобны, обеспечивают большей властью, и поэтому более полезны. Очевидно, объяснения должны быть сшиты по меркам реципиента; вообще, они более эффективны, если заставляют понять, если логически подкреплены доказательной аргументацией, если опираются на эмпирические наблюдения, если созвучны с понятийным аппаратом пациента, если «воспринимаются» как справедливые, если они так или иначе «ладят» с внутренним опытом пациента и обобщаемы настолько, чтобы быть применимыми ко многим аналогичным ситуациям в жизни пациента. Интерпретации высшего порядка предлагают новое объяснение пациенту некоторых крупномасштабных паттернов поведения (в противоположность единичным свойствам или действиям). Новизна объяснения терапевта проистекает из его необычного понятийного аппарата, который позволяет ему обобщать данные о пациенте и его индивидуальности; в самом деле, часто данные являются материалом, который трудно заметить самому пациенту или который находится за пределами его осознания.

Будучи под давлением, до какой степени я готов отстаивать этот относительный тезис? Когда я представляю эту позицию студентам, они реагируют приблизительно следующими вопросами: означает ли это, что астрологическое толкование также имеет право на существование в психотерапии? Такие вопросы ставят меня в затруднительное положение, но я вынужден отвечать утвердительно. Если астрологическое, шаманское или магическое объяснение усиливает ощущение власти и ведет к внутренним личностным изменениям, это объяснение имеет право на существование. Есть много данных, полученных в кросскультурных психиатрических исследованиях, которые поддерживают это мнение; объяснение должно содержать ценности и соответствовать понятийному аппарату человеческого сообщества, в котором живет пациент. В более примитивных культурах часто приемлемыми являются только магическое или религиозное объяснения, а следовательно, они являются ценными и эффективными.

Интерпретация, даже наиболее изящная, бесполезна для пациента, который ее не воспринимает. Терапевт должен постараться рассмотреть кое - что из собственных данных вместе с пациентом и представить ему ясное объяснение. (Если он не может понять объяснений, значит, терапевт сам не понимает их; а не потому что, как считают некоторые, терапевт обращается непосредственно к подсознанию пациента.)

Не ждите всегда, что пациент примет объяснение. Иногда он должен прослушать одну и ту же интерпретацию много раз, прежде чем в один прекрасный день она в нем отзовется. Почему именно в этот день? Возможно, пациент получает необходимые подкрепляющие факты из каких-то новых событий или из фантазий и снов в качестве ранее неосознаваемого материала. Иногда пациент слышит интерпретацию от другого участника и принимает ее, несмотря на то, что из уст терапевта эту же интерпретацию он не принимал. (Пациенты явно способны интерпретировать с такой же пользой, как те терапевты и вообще другие участники, которые достаточно восприимчивы для таких интерпретаций, при условии, что другие участники признают роль пациента и не предлагают интерпретации ради обретения престижа, власти или положения фаворита в глазах лидера).

В конце концов, интерпретация находит иногда отклик у пациента, если взаимосвязь между ним и терапевтом просто является прямой. Вспомните, что реакция пациента на терапевта исходит из нескольких уровней. Пациент слышит слова терапевта как будто сквозь кодирующую систему, которая в соответствии со степенью тяжести его патологии скрывает содержание интерпретации и увеличивает его идиосинкразическое видение процесса, как - то: интерпретатор пытается его контролировать, чтобы показать свое превосходство над ним, чтобы поймать его в ловушку, чтобы выразить свое неодобрение, и так далее. Если отношения терапевта и пациента в чем - то нарушены, эти соображения становятся превалирующими, и тогда даже самая безупречная интерпретация не достигнет цели; интерпретация становится максимально эффективной, когда она передается в условиях приятия и доверия. Для более подробного обсуждения типов эффективных интерпретаций нет возможности; чтобы это сделать, потребуется описать огромное количество объясняющих школ. Как бы там ни было, существуют три достойных почитания понятия, настолько прочно связываемые с интерпретацией, что заслуживают здесь специального рассмотрения. Это использование прошлого, интерпретация групповой массы и перенос. К использованию прошлого я обращусь сейчас, к интерпретации групповой массы во второй части пятой главы. Так много интерпретирующих систем вращается вокруг оси переноса (в самом деле, традиционный анализ указывает, что эффективной может быть только интерпретация переноса), что теме переноса и прозрачности я посвящу целую главу.

Дата добавления: 2015-10-21