Читайте также: |
|
Раннее утро. Солнце только что взошло над горным кряжем и озарило спокойную гладь озера. У нас все готово: веревки, кошки, палатка, теплая одежда и десятидневный запас продовольствия уложены в рюкзаки. Сегодня мы начинаем первый этап альпинистского обследования Фанского массива.
Короткое прощание с товарищами-туристами; последний взгляд на озеро, и мы, сгибаясь под тяжестью груза, покидаем уютное место нашего базового лагеря.
Наблюдая с вершины Кырк-шайтана расположение горных хребтов и отдельных пиков, мы успели убедиться, что карта, которой мы располагали, имела весьма относительную точность. Поэтому мы не сумели разработать более или менее точный маршрут подхода к Ганзе с севера и наметили лишь примерный путь вниз по Искандер-дарье до кишлака Джиджик, затем вверх по речке Джиджик к отмеченному на карте перевалу через главный хребет, а дальше — будем решать на месте.
Наши тяжелые рюкзаки замедляли движение, заставляли часто останавливаться для передышки, и мы мирились с ними лишь в надежде найти в Джиджике ишака под наш груз.
Недалеко от водопада мы сели передохнуть и увидели перед собой нашу спутницу — собаку.
— Ты куда? — спросил я ее.
Захмо дружеским вилянием хвоста выказала решимость идти вместе с нами куда угодно. Что делать? Взять ее с собой? Но ведь в пути, в пустынных горных долинах, ей будет трудно добывать пропитание, а уделять ей долю нашего строго рассчитанного рациона мы не могли; кроме того, на трудных скальных или ледовых участках собака была бы помехой.
Мы попробовали прогнать Захмо, но она была настойчива и все наши попытки отделаться от нее ни к чему не привели. Мы махнули рукой: пусть идет с нами.
Во второй половине дня мы пришли в знакомый уже нам кишлак Джиджик. В кишлаке почти не было людей: все взрослое население с вьючными животными и скотом ушло к летовкам на уборку хлебов и на пастбища.
Наши расчеты найти в Джиджике ишака не оправдались, зато из разговора с двумя таджиками, ремонтировавшими колхозный амбар, мы узнали, что пройти по ущелью речки Джиджик к перевалу нельзя и что подняться к нему можно только по соседнему ущелью речки Шадон.
Миновав оставшийся внизу кишлак Хайрамбет, мы вскоре подошли к небольшой речке — это и была Шадон. Тропа повернула вверх по ущелью и пошла по крутым осыпям. Солнце уже садилось, поползли длинные тени, последние красноватые лучи осветили красивую снежную вершину Пирях в Гиссарском хребте позади нас. Мы спустились к потоку, сняли рюкзаки и, разровняв площадку на осыпи, поставили палатку.
Утром мы отправились дальше по осыпям левого берега Шадона, миновали пустовавшую летовку — группу замысловато сложенных из камней и хвороста шалашей, и подошли к крутому, поросшему арчей склону. Едва видимая тропочка пошла вверх зигзагами, идти стало труднее. Солнце немилосердно пекло, в горле пересохло, а ручей остался внизу — утолить жажду было нечем. Я ушел вперед; Валентин, плохо переносивший жару, несколько отстал, Захмо, высунув язык, плелась сзади — ее не столько мучила жара, сколько голод.
Подъем уже стал казаться нам бесконечным, но вот последний зигзаг, последний щебенистый откос, последнее усилие, и мы выбираемся на гребень. Но это лишь отрог главного хребта, а перевал, к которому мы стремились, еще закрыт от нас группой остроконечных скал. Левее этих скал была видна вершина очень высокой горы, обратившей к нам свою страшной крутизны каменную стену. Мы сразу узнали ее: это была Ганза — цель наших стремлений. С Кырк-шайтана мы видели ее южную сторону, теперь мы увидели ее восточный склон. Наша уверенность в победе над Ганзой поколебалась: если к северу вершина обрывается такой же стеной — не придется ли нам отступить?
Нас продолжала мучить жажда, а поблизости не было ни воды, ни снега. Мы пошли дальше к группе скал, похожей на замок, — там лежал путь к перевалу, а, может быть, и к воде. Действительно, едва мы миновали подножие этих скал, как услышали журчание вытекавшего из-под осыпи ручейка. Скорее вниз, к воде! Напившись вдоволь, мы, несмотря на ранний еще час, решили тут же и переночевать.
Собирая топливо для костра, мы разглядывали верховье речки Джиджик и поняли, почему таджики направили нас к перевалу по долине Шадона: речка, вырвавшись из тесного ущелья, ниже вновь уходила в очень узкую, как будто ножом прорезанную щель в скалах.
Хорошо отдохнув, мы вышли на следующее утро довольно поздно, поднялись по осыпи к очередной скалистой гряде, перевалили ее и начали пересекать обширное поле пологой осыпи, спускающейся из-под невысоких скалистых вершин хребта Зинах. Чем ближе мы подходили к Ганзе, тем больше, массивнее она становилась, и тем грознее поднималась ее скалистая восточная стена. Вот, наконец, и долгожданный перевал, но то, что мы увидели по другую его сторону, нас озадачило: перед нами лежало очень глубокое и узкое ущелье, за которым вставали отвесные скалы отрогов Ганзы, а за ними громоздились пятитысячники северной группы Фанского массива. Все это дикое и суровое в своей первобытной красоте нагромождение колоссальных каменных глыб полутора-двухкилометровой высоты над глубоким и темным ущельем свидетельствовало о грандиозных геологических катастрофах давно минувших тысячелетий.
Влево от перевала, охватывая каменным полукольцом цирк, замыкающий лежащее перед нами ущелье, к вершине Ганзы шла почти отвесная стена, увенчанная острым зубчатым гребнем. С нее в одном месте очень круто падал ледничок; ближайшая группа скал скрывала от нас подножье стены.
Мы долго стояли на перевале, не зная, на что решиться. Нам было ясно, что перед нами лежало ущелье реки Имат — притока Сурхоба; было ясно, что заросшее лесом дно ущелья лежит метров на 800 ниже нашего перевала, ясно было также, что подъем на Ганзу по стене, замыкающей Иматский цирк, невозможен. Но где же путь к вершине?
За первой группой скал по ту сторону ущелья Имата видно было какое-то другое ущелье, узкой расщелиной соединяющееся с долиной Имата. Может быть, там и находится ключ к решению нашей задачи?
Чтобы лучше разобраться в обстановке, мы налегке поднялись на ближайший утес с правой стороны перевала. Теперь мы видели, что северо-восточный цирк Ганзы заполнен довольно большим ледником, падавшим очень круто в долину. В нижней своей части ледник был покрыт обломочным материалом. Из-под ледника вырывается поток, дающий начало реке Имат, из узкой щели противоположного нам склона вытекает бурная желтая речка. Мы правильно, решили искать путь на Ганзу с севера; очевидно, именно эта желтая речка должка привести нас к западной седловине Ганзы.
Теперь все ясно: вниз к желтой речке!
Мы добрались до дна ущелья уже в полной темноте; чуть ли не ощупью выбрали мягкую травянистую площадку у большого валуна и там расположились на ночь. Рядом шумела река.
Кое-как набрали дров, разожгли костер, приготовили ужин, поели и растянулись у огня. В это время взошла луна и осветила наш лагерь, лесок и застывший вверху ущелья ледник.
Нас окружала рощица из коренастой с толстыми стволами арчи и кустарниковой мелколиственной березы. Сквозь листву белел сползающий из северо-восточного цирка Ганзы ледник. Он был рядом, всего в каких-нибудь пятистах метрах от нас, и от него веяло холодом. Громадная стена Ганзы с ледяными карнизами нависала над лесом и ледником.
Утром мы переправились вброд через поток, пока он еще не вздулся от таянья снегов и, пройдя около километра вниз по течению, остановились в лесочке близ впадения в Имат желтой речки.
Яркая зелень причудливой арчи и раскидистых берез резко выделялась на фоне розово-серых скал и блестящих снегов.
В этом живописном уголке, расположенном на высоте 3100 м, мы разрешили себе полудневный отдых. Отдыхала и собака. От необычного для нее маршрута и полуголодного существования она заметно похудела, начала уставать и пользовалась каждой остановкой, чтобы, свернувшись клубочком, поспать и восстановить свои силы.
Ледник в верховьях реки Имат
Во второй половине дня мы пошли в боковое ущелье, вверх по желтой речке. Навстречу, прыгая по громадным обточенным водой камням, низвергался поток, в узком ущелье стояла водяная пыль.
Дальше ущелье постепенно расширялось и террасами поднималось вверх; по обе его стороны на сотни метров вверх уходили очень крутые скалы. Береза, рябина и арча негустой порослью покрывали террасы, отдельные кусты арчи лепились по осыпям и даже поднимались высоко по скалам. Выше растительности стало меньше, впереди показалась двуглавая вершина, напоминающая Ушбу. Мы перешли вброд один за другим три потока, составляющих желтую речку, и перед нами открылась вершина Ганзы — пирамида, подпертая с севера скалистым отрогом. Снежные поля Ганзы спускались к западной седловине. Со стороны нашего ущелья к седловине вел ледник и круто поднимающийся над ним ледяной склон.
В верхней своей части ледник был покрыт старым снегом весенних лавин, упавших со склона Ганзы, а под самым склоном виднелся снег свежих лавин. Было ясно, что подъем по этому леднику на седловину возможен, и мы почувствовали твердую уверенность в победе. Путь к вершине был найден. Поднявшись на высокую террасу перед мореной, мы остановились на ночлег. Чувствовалась близость ледника, несмотря на сравнительно небольшую высоту — около 3600 м — вечером стало холодно. Мы долго сидели у костра, обсуждая план восхождения.
Вершина Большой Ганзы с севера
Ночь прошла спокойно, мы проснулись, когда солнце уже освещало левый склон ущелья. Термометр в 7 часов утра показывал +2°С.
Ледник, лежавший перед нами, был своеобразен: его тупой язык на высоте примерно 3700 м зарывался в морены; грота не было, и вода скатывалась отдельными ручейками прямо по поверхности чистого белого льда, лишь ниже языка сливаясь в общий прозрачный поток. Несколько ниже ледника из-под правой морены и из ложбинки между мореной и скалами вытекали еще два потока мутно-желтого цвета. Эти три потока почти одинаковой величины давали начало желтой речке, по ущелью которой мы поднимались.
Мы пошли вначале по одной морене, старой, плотно сцементированной, но вскоре, дойдя до ледника, перешли на другую,— свежую, грязно-розового цвета, а затем спустились на ледник и по его ровной поверхности быстро пошли вперед.
Западная седловина Ганзы
Обойдя большую растрескавшуюся выпуклость ледника, перепрыгивая через узкие поперечные трещины, мы скоро подошли к крутому ледяному склону, ведущему к седловине, вначале ровному и гладкому, выше волнообразному с большими поперечными трещинами, а еще выше — переходящему в ледопад.
Это было первое серьезное препятствие на нашем пути. Для взаимной страховки мы связались друг с другом веревкой, надели кошки и поочередно пошли вверх.
Пройдя длину двух веревок, мы вырубили во льду небольшую площадочку и сели передохнуть. А Захмо стояла внизу перед склоном в полной растерянности: отставать от нас она не хотела, а крутой скользкий лед пугал ее — ведь у нее не было кошек!
Мы подумали, что трудность подъема заставит собаку отступить, и она уйдет вниз, в долину. Это было бы лучше для нее и для нас — ведь впереди предстояли значительно большие трудности и опасности.
Но Захмо вдруг сорвалась с места и мелкими прыжками, ловко цепляясь за лед когтями, в один миг взлетела к нам. Ее острые коготки были природными кошками. Захмо отступать не думала!
Мы долго еще шли вверх и в конце концов очутились в тупике: куда ни взглянешь — кругом ледяные пропасти, пути дальше нет. Пришлось повернуть назад и, пересекая ледяной склон по самому краю трещины, идти вправо, ближе к скалистым стенам.
Днем, когда эти стены нагревались солнцем, с них почти непрерывно летели камни, и мы вынуждены были держаться от них подальше, но теперь камнепад прекратился. Мы перешли на осыпь под стеной, сняли кошки и то по осыпи, то по ломким скалам обошли ледопад.
До седловины 'было еще далеко, а вечер был близок. На щебенистом откосе, под скалами, мы разровняли площадку и поставили на ней палатку. Высота была уже 4200 метров.
В этот вечер мы отпраздновали день моего рождения. Нещадно дымивший примус нагрел котелок воды, чай мы заварили покрепче, на «стол» выложили яства высокогорного пайка, «тосты» провозглашали лежа в спальных мешках. Ради праздника на «сладкое» дали нашей четвероногой «альпинистке» два кусочка сахара и разрешили ей ночевать в палатке.
***
Утром нас разбудило солнце. Склоны начали прогреваться и с них посыпались мелкие камни. Пора было уходить.
Ганза стояла, прямо против нас, обратив к нам свой крутой, фирновый склон, изборожденный трещинами и сбросами. Западное ребро его, покрытое снегом, казалось довольно пологим. Правда, получить верное представление о трудности пути по этому ребру мы не могли, так как находились очень близко от вершины, контуры Ганзы были неясными; вершина растянулась на полнеба, ее верхняя точка слилась в одну линию с ребрами.
Мы вновь подвязали кошки, связались и ступили на лед. Ледопад остался внизу, но ледяной склон был еще очень крут и пересечен многочисленными трещинами.
Валентин прошел вперед, вырубил большую ступень, укрепился и стал подтягивать через плечо веревку. Теперь идти мне. Сделав два шага, я оперся на ледоруб, но он соскользнул, и я, потеряв равновесие, упал и покатился к трещине; однако Валентин был настороже: он быстро натянул веревку и при рывке немного стравил ее. Я повис над трещиной: ощущение не из приятных, особенно в первый момент. Освоившись, я заметил в стенке ледяного обрыва подобие небольшой ступеньки, уперся в нее и быстро выбрался на покатую ледяную поверхность.
Скоро ледяной склон кончился, и мы опять перешли на осыпь. Путь стал легким, напряжение разрядилось, но наступила усталость: последние метры до седловины шли с большим трудом, часто останавливались и отдыхали, опершись грудью на ледоруб. Валентин едва шел, ему нехватало воздуха, апатия сковывала члены, хотелось опуститься на осыпь и уснуть.
Я ушел было вперед, но возвратился, опасаясь за Валентина: как бы им не овладела горная болезнь. Было ясно одно: от трудного подъема, с тяжелым грузом мы утомились — требовался отдых.
Но вот мы на седловине, на высоте около 4500 м. С ближайшего выступа гребня нам открылся великолепный вид на юг: прямо против нас поднималась остроконечная вершина1, между красноватыми скалистыми ребрами которой круто падали висячие ледники. Фоном для вершины служил зубчатый гребень Гиссарского хребта с его фирновыми полями и ледниками.
Ганза поднималась к небу огромной пирамидой; ее склоны, крутые фирновые наверху, пологие, щебенистые внизу плавно ниспадали к нам. Дальнейший путь нам был ясен до малейших деталей, и мы уже представили себя стоящими на вершине Ганзы...
Но сейчас нужен был отдых, обед и сон. Через три часа Валентин проснулся здоровехонек, он был вновь полон сил и бодрости и готов хоть сейчас же идти на вершину. Солнце уже склонялось к закату, когда мы, оставив на седловине лишние вещи и продукты, отправились вверх. Штурм Ганзы начался.
Полтора часа потребовалось нам для того, чтобы добраться по щебенистой осыпи и снежному полю до маленькой, каменистой площадки на краю обрыва, лежащей на высоте 4700 м. До вершины оставалось около 700 м по вертикали. В этот день мы могли бы подняться выше: были и силы и время, но дальше шел покатый фирновый склон, где труднее было бы устроить бивуак. Здесь было уже значительно холоднее, чем на предыдущей ночевке; еще до захода солнца мороз сковал ручейки. Собака тоже почувствовала холод и, не дожидаясь приглашения, влезла к нам в палатку.
***
Поднялись мы с рассветом. Ясное тихое утро предвещало на весь день хорошую погоду. Не мешкая, мы позавтракали и быстро подготовились к выходу. Связались веревкой, надели кошки и темные очки. С собой мы взяли теплую одежду, по банке консервов, печенье, шоколад.
Прямо перед нами почти до самой вершины поднимался плавными ступенями широкий фирновый склон. Влево он закруглялся и, изборожденный трещинами, круто падал далеко вниз к леднику; правее он подходил к узкому гребню отвесной южной скальной стены Ганзы. Впереди, где-то под самой вершиной, виднелась невысокая гряда скальных выступов.
Гусев имел больший опыт хождения по снежным и ледяным склонам, поэтому он шел впереди. Мы пересекли небольшую осыпь, подошли к первой огромной и выпуклой, как купол, обледенелой фирновой ступени и оглянулись: где Захмо?
Собака спокойно лежала на полотнищах палатки, согреваемая первыми лучами солнца, и сладко позевывала. Стало ясно, что дальше за нами она не пойдет, высота 4700 метров была, очевидно, ее «собачьим потолком».
Ноздреватая поверхность фирна, расчерченная мелкими бороздами, хорошо держала кошки, но крутизна склона заставила нас идти зигзагами. На поворотах Валентин вырубал площадочки, «лоханки», для очередного отдыха на них и более надежной взаимной страховки. За первой ступенью — небольшой участок более пологого склона, за ним — вторая ступень, — опять зигзаги, опять «лоханки»...
На вершине Большой Ганзы
К полудню мы добрались до небольшой мелкощебенистой площадки и остановились на ней, чтобы немного отдохнуть и позавтракать. Мы находились уже на высоте более пяти тысяч метров, внизу расходились гряды снежных хребтов; между ними в далекой глубине темнели долины; лишь немногие отдельные пики поднимались выше нас.
Впереди на нашем пути опять фирновый склон; внизу он заканчивался обрывом в несколько сот метров глубины, вверху подходил к скальным выступам, между которыми белели два снежных кулуара, выводящих к вершинному щебенистому гребню. Левый кулуар был ближайшей дорогой к вершине, и мы направились к нему.
Путь стал опаснее — неловкое движение грозило падением в бездну; мы удвоили осторожность. Яростнее заработал ледоруб, зигзаги стали отмечаться не только «лоханками» на концах, но и ступеньками посредине.
Но все шло гладко, этап за этапом, одна веревка за другой. Часа через два и фирновый склон, и снежный кулуар, и мелкощебенистая осыпь — все осталось позади, мы стояли на вершинном гребне. Собственно говоря, мы были уже на вершине; ее наивысшая точка — небольшой скальный выступ — находилась шагах в ста влево от нас. Через две минуты, в 15 ч. 30 м., мы стояли на ней. Альтиметр показывал 5415 м. Ганза была взята!
Погода была прекрасная: тихо, солнечно, тепло; наше самочувствие было превосходным. Все, что нас окружало, было ниже нас, ушло под горизонт, синевший вдали ровной, зубчатой линией, и лишь одна Чимггарга вырывалась вверх своей красивой, блестевшей снегами вершиной. Она заметно превышала Ганзу.
Особый восторг вызвала у нас стена, падающая на полтора километра вниз, к цирку Иматского ледника. Приятно было сознавать, что эта грозная стена с ледяными, обвешанными сосульками карнизами, снизу казавшаяся нам совершенно неприступной, была у нас под ногами. Глубоко внизу блестела речка Имат и маленькой полоской зеленела рощица, где мы три дня назад отдыхали, раздумывая о путях на вершину.
Никакого тура и никаких следов пребывания человека на вершине мы не нашли, значит, мы первыми ступили на нее.
Я занялся фотосъемкой величественной панорамы и буссольными засечками окружающих нас вершин, а Валентин тем временем сложил каменную пирамиду — тур — и, раскрыв альбом, начал зарисовывать Чимтаргу. Затем мы не спеша пообедали, написали записку о первовосхождении, обернули ее в фольгу от шоколада, вложили в пустую консервную банку и заложили внутрь тура. Там наша записка будет лежать до тех пор, пока другие восходители не поднимутся на Ганзу и не прочтут ее.
На вершине было очень хорошо, но солнце уже клонилось к западу, светлого времени в нашем распоряжении осталось всего три часа; это уже было «в обрез», чтобы добраться до оставленного лагеря.
Вновь связавшись веревкой, мы начали спуск по осыпи и по фирну. На опасном участке, где нужно было быть особенно осторожными, мы заторопились: Валентин, спустившись первым, не успел еще закрепиться, а я, не предвидя осложнений, не выждал и пошел к нему. Но не сделал я и пяти шагов, как неверно поставленная нога на крутом обледенелом фирне подвернулась, я потерял равновесие, присел и, не удержавшись на месте, заскользил по склону, все более ускоряя движение. Внизу ждала бездна.
Валентин в два прыжка пересек склон и, вонзив в него все зубцы своих кошек и клюв ледоруба, преградил путь моего скольжения. Сильный толчок выбил его из занятой позиции, но скольжение резко затормозилось. Мы оба, как бы обнявшись, продвинулись еще немного и остановились невдалеке от обрыва.
Этот эпизод напомнил нам о том, как опасно забывать осторожность при спуске. Дальше мы пошли медленнее, внимательно следя друг за другом. К счастью, мы стали находить старые «лоханки», вырубленные при подъеме, — не нужно было тратить времени на новую ледорубную работу и на поиски пути спуска. Правда, иногда, «лоханки» терялись, мне приходилось вырубать новые, но скоро мы опять их находили и уверенно продолжали движение.
Однако солнце спускалось быстрее нас и стало ясно, что до темноты нам не добраться до лагеря.
Солнце зашло, стало быстро темнеть, а конца спуска не видно. Вот уже стало совсем темно. Вскоре все ориентиры скрылись во мгле. Куда идти? Где наша палатка? Уж не прошли ли мы ее?
Мы остановились, пытаясь определить свое местонахождение. Присмотревшись к еле заметным во тьме очертаниям гребня, я пришел к заключению, что палатка должна быть где-то совсем недалеко. Но где? Вдруг простая мысль осенила меня. «Захмо!» — громко крикнул я в пространство, и тотчас, совсем близко от нас, раздался радостный лай. Через пять минут мы растягивали свою палатку, а собака с восторженными визгами прыгала вокруг нас и лизала нам руки.
Ночью поднялся сильный ветер и, как бы в отместку за покорение Ганзы, до рассвета трепал нашу маленькую палатку, врываясь в нее и забираясь к нам в спальные мешки, но к восходу солнца опять стало тихо.
Мы быстро собрались, спустились к перевалу и стали обдумывать маршрут спуска: возвращаться по старому пути было легко, интереснее было бы спуститься на другую сторону хребта, по его неизведанным южным склонам. Еще с Кырк-шайтана видели мы эти склоны, знали, что они скалисты и очень круты, но не знали,— проходимы ли они. Посовещавшись, решили попробовать пройти по ним и спуститься в долину реки Apr. Если это окажется возможным, — западную седловину Ганзы можно считать перевалом.
После довольно крутого спуска по осыпям мы вошли в узкое ущелье, заваленное огромными обломками скал. Пробираясь между ними, подошли к быстрому ручью, вытекающему из-под висячего языкообразного ледника смежной с Ганзой вершины. Ясного пути впереди не было, и мы решили идти вдоль ручья.
Скоро поток вошел в узкую расщелину между скал и зашумел каскадами по гладким, отполированным водой, каменным плитам, спускаться стало трудней. Вот ручей сделал резкий поворот влево, устремился в глубокую промоину и превратился в водопад. «За водой» дальше идти было некуда.
С большим трудом, рискуя поскользнуться на обледеневших за ночь береговых камнях, мы перебрались на другой берег ручья и, подойдя к краю обрыва, осторожно заглянули вниз.
Под нами была настоящая скальная стена, почти отвесно падающая метров на полтораста вниз и затем переходившая в пологую осыпь, по которой вдоль ручья было легко выйти к широкой долине какого-то потока. Стена казалась страшной, впору было повернуть обратно, но мы уже очень далеко зашли, и зеленеющая внизу долина казалась такой заманчивой, что мы решили рискнуть.
Скалы были шершавые, крепкие, кое-где на них виднелись маленькие площадочки.
Оставив наверху рюкзак и ледоруб, первым пошел на спуск я. Валентин, перекинув веревку через каменный уступ, начал стравливать ее. Метр, другой, третий... метр за метром, одно неторопливое движение за другим, и я достигаю маленькой площадочки, где можно стоять свободно.
Тогда на запасной веревке сверху вниз пошли вещи: рюкзак, другой, потом завернутые в ватник кошки, ледорубы. Все это я осторожно размещаю на своей площадке, привязываю одно к другому.
Теперь можно спускаться Валентину. Вот он перекинул веревку через уступ, чтобы начать спуск и остановился.
— А собака?
Захмо стояла на верхнем краю стены и с тревогой смотрела вниз: спускаться она не могла, уйти обратно, видимо, тоже. Не долго думая, Валентин обвязал вокруг собаки петлю из вспомогательной веревки и, удерживая конец веревки в руке, столкнул собаку в пропасть. Захмо взвизгнула и повисла в воздухе, растопырив лапы и поджав хвост.
Валентин стал стравливать веревку; собака понемногу спускалась, но на середине спуска уцепилась за маленький уступ. Никакие уговоры и даже рывки веревки на нее не действовали.
Валентин снова втащил собаку наверх, привязал к ней один конец тонкого шнура, а другой сбросил мне. — Тяни, Александр!
Собака, дрожа всем телом от страха, вновь повисла в воздухе, попыталась было удержаться на уступе, но шнурок неумолимо тянул ее все дальше вниз и скоро она стояла у моих ног.
Вслед за тем на ту же площадку, с помощью сдвоенной веревки спустился и Валентин. Страшно плотное население на крошечной «жилой» площади! Первый этап спуска занял больше часа. Теперь — второй этап, я опять иду вниз, Валентин вновь стравливает веревку. Собака застыла на том месте, куда ее поставили, в полной неподвижности.
Вот веревка ушла вниз, на 15, а затем на 20 метров. «Стой!» — кричу я Валентину «я на площадке, спускай вещи!»
За вторым этапом последовал третий, затем четвертый, пятый... Скалы были трудные, физическое состояние у нас — напряженное, начала чувствоваться усталость. Солнце палило во всю, нагревая скалы, нам было жарко, страшно хотелось пить, а где-то рядом шумел недосягаемый для нас ручей.
Еще этап, еще веревка, еще час... Наконец, последние 20 метров. Покрутившись на веревке, — стена была с навесом — я опустился на долгожданную осыпь. Вот «приземлился» и Валентин. Трудный спуск закончился.
Сто пятьдесят метров — восемь этапов, семь часов! Напряжение сразу разрядилось, стало легко и радостно. Мы сбежали вниз к потоку и стали пить показавшуюся несказанно вкусной воду.
Поднявшись вновь к вещам, мы увидели, что Захмо стояла, как окаменелая, на том же уступе, куда я ее поставил, — она была совершенно ошеломлена. Валентин взял ее на руки и снес к ручью, но и там она не пришла в себя. Тогда мы сунули ее носом в ручей, она очнулась, бросилась в воду и принялась жадно глотать ее.
Не задерживаясь долго на осыпи, быстро собрались и зашагали вниз в широкую долину, которая должна была вывести нас к реке Apr. Дно ее было покрыто мягкой зеленью, пейзаж напоминал тяньшанские сырты1. Дойдя до первых кустов стелющейся арчи, мы расположились на ночь.
Отлично выспавшись, мы решили не спешить дальше и основательно отдохнуть. Отсюда прекрасно были видны знакомые очертания Чимтарги, была видна и вершина Ганзы; на нее мы смотрели, запрокинув головы. Разглядывая южный и юго-западный склоны Ганзы, мы с трудом нашли место спуска: издали вся стена казалась совершенно отвесной, гладкой и спуск по ней — абсолютно невозможным.
Я досадовал, что накануне при спуске потерял возможность получить несколько эффектных кадров: пленка намоталась на затворный барабан и ФЭД вышел из строя. Сегодня я должен восполнить пробел — фотографирую и рисую Чимтаргу и Ганзу.
Только после плотного обеда мы отправились в дальнейший путь и вскоре вышли в долину реки Apr, одну из самых красивых в этом районе. В ней много зелени, крутые склоны покрыты кудрявыми кустами арчи, а берега реки окружены густыми зарослями ивы и березы; изредка встречается рябина.
Почувствовалось присутствие людей; встретилось большое стадо овец и коз. Сторожевые собаки с яростным лаем набросились на нашу Захмо, но она успела укрыться под защиту наших ледорубов. Немного ниже, на склонах расширившейся долины, зажелтели колхозные поля.
На ячменном поле, близ тропы, работали жнецы-таджики. Они заговорили с нами, объяснили, что они из кишлака Хайрамбет, расположенного километрах в тридцати отсюда, недалеко от слияния Искандер-дарьи с Ягнобом. Каждый клочок плодородной земли ценится здесь очень дорого; и поле, отстоящее на 30 км от селения, — явление обычное. Немного дальше за речкой Биод нам попалась уютная полянка, и мы, выбрав большую арчу с широкой кроной, расположились под ней на ночь. На другой день, собравшись в дальнейший путь, мы увидели человека с двумя нагруженными ишаками, идущего вверх по тропе. Это был рабочий из геологического отряда Т.Н. Ивановой, работающего где-то в верховьях Казнока.
Ущелье реки Apг
Лесные заросли в долине реки Арг
Он сообщил нам, что московские альпинисты — двое мужчин и одна маленькая энергичная женщина — в настоящее время находятся в районе Чимтарги, но на вершину еще не поднимались. Мы рассказали о нашем восхождении на Ганзу и просили передать об этом москвичам.
Нижнее течение Арга очень богато растительностью, к арче и березе прибавился тополь, облепиха, барбарис. Тропа шла то высоко над рекой среди редкого арчевого леса, то спускалась к густым лиственным зарослям у самой воды.
Еще километр-другой, и мы вышли к месту слияния реки Apr с рекой Кара-куль. Из этих чистых голубых рек образовывалась река Сары-таг, самая большая из впадающих в озеро Искандер-куль. Густая чаща исчезла, лишь кое-где зеленели кусты березы и ивняка.
На правом берегу реки был виден небольшой кишлак Сары-таг, единственный постоянный населенный пункт выше озера.
Долина Сары-тага после Арга показалась нам сухой, пустынной и, несмотря на кишлак и желтеющую ниву, — безжизненной.
Впереди — знакомые контуры горы Дождемерной, подле нее высокая каменная гряда, пересекающая долину. Эта гряда завального, а, может быть, и моренного происхождения, когда-то сдерживала воды озера, покрывавшего часть долины рек Сары-таг и Кон-чач и даже нижнюю часть долины реки Apr. Бывший уровень озера отмечен хорошо заметной горизонтальной полоской растительности по склонам, подобно полоскам, отмечающим бывшие уровни озера Искандер-куль.
Внизу завала — мостик через реку, от него уже знакомый путь к Искандер-кулю. И вот опять озеро, опять обход его по бесконечным изгибам береговой тропы и, наконец, — тополевая роща, где десять дней назад был наш лагерь.
Дата добавления: 2015-10-21; просмотров: 80 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
ИСКАНДЕР-КУЛЬ | | | ОТ ИСКАНДЕР-КУЛЯ ДО КШТУТА |