Д. С. Мережковский: Личность как экватор двух гемисфер: мужской и женской. Отношение личности и пола как первостепенная проблема человечества.

Весьма своеобразное и интересное истолкование идея андрогинизма находит в «эмблематической» антропологии символизма. Символизм как особое философское и мировоззренческое течение является, пожалуй, самым неоднозначным и малоизученным движением в истории мысли прошлого десятилетия, и одной из ярчайших фигур этого направления по праву является Дмитрий Сергеевич Мережковский, позднее творчество которого являет собой своеобразное единство исторического анализа, философских построений, мистических прозрений и интуиций в совокупности с антропологическими и эсхатологическими конструкциями. Основополагающей для символизма является фундаментальная позиция, согласно которой пол как явление рассматриваемое феноменологически представляет собой феномен антиномический, сущность которого невозможно постичь вне способности мыслить антиномиями. То есть, иными словами, суть гендерной составляющей человеческого бытия - ее предельная антиномичность, парадоксальность. Именно эту проблему можно утверждать в качестве осевой для гендерной антропологии символизма, и в творчестве Д.С. Мережковского это основоположение является предельно явным.

Стоит начать с того, что именно проблему пола, проблему антиномичности гендерной стихии человеческого существования Мережковский полагает в качестве первостепенной и наиболее важной для каждого человека, более того, он считает, что именно эта проблема лежит в основании каждой цивилизаций, и от того, насколько правильно и адекватно сможет решить эту проблему та или иная цивилизация будет зависеть ее будущее развитие, ее жизнь или смерть. Такое убеждение объясняется тем, что двуполость, по мнению Мережковского, есть некая космическая, предвечная и изначальная заданность, основа бытия, которую должен раскрыть и осознать, реализовать в себе человек – каждый отдельный человек, как и все человечество, та или иная цивилизация в целом. Двуполость, как полагает Мережковский, представляет собой имманентно присущую всякому бытию божественную в основе своей, но изначально хаотическую и бессознательную полярность, предопределяющую его дальнейшее развитие и всякую деятельность: «То, что нам кажется материей, есть взаимодействие непротяженных точек – электронов, заряженных полярными силами, как бы мужское, деятельною, - отталкивания и как бы женскою, страдательною, - притяжения. Эта первичная двуполость Материи, хотя и отражает двуполость божественную - Отца и Духа-Матери, - как черная вода колодца отражает и днем звездное небо, - сама в себе остается демоничною, буйною, все вокруг себя и себя самое разрушающею силою – нерастворимейшим в глубинах Пола сгустком Хаоса»[1], - пишет он. Это означает, что именно человек как выразитель свободного и творческого начала в континууме мирового пространства должен привнести рациональное измерение в структуру мировой гендерности и тем осуществить необходимый переход на качественно новую ступень, если можно так сказать, эволюции космического пола, - эволюции от демонической бессознательности хаоса к божественному разуму и космической гармонии.

Мережковский, известный своими историографическими и историософскими симпатиями, и здесь производит некий исторический экскурс и обращается к библейской праистории и разного рола мифологемам и мифологическим наслоениям – мифологическим, религиозным, историческим и философским традициям совершенно разного рода, чтобы в итоге прийти к созданию очень сложной, афористичной, во многом эклектичной концепции и в то же время эксплицировать одно общее для всех религиозных и мистических учений основополагающее воззрение на феномен пола. «Раной оскопления – «стыдною раною» пола – все начинается в жертвенных «страстях» - страданиях бога-человека. «Я – женщина, как ты», - говорит жене своей, в незапамятно древней египетской сказке о «Двух братьях», молодой поселянин, Бата, Хлебный Дух, воплощенный Осирис-девственник»[2], - инкорпорирует Мережковский в структуру своего исследования почти что фольклорный элемент, утверждая однако наличие даже в таком спорном с точки зрения современной науки историческом материале отражение единой и неизменной идеи изначального космического андрогинизма. ««Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как я возлюбил вас». Заповедь только братской любви – не новая, а древняя, Моисеева: «Люби ближнего твоего, как самого себя». Так и поняли, и, вот уже две тысячи лет, так понимают все, кроме святых; поняли и позабыли слишком древнюю, «ветхую» заповедь. Но если бы св. Климент Александрийский, уже христианин, мог вспомнить, почувствовать себя снова «аттисианином», поклонником Аттиса, каким был в юности, то, может быть, понял бы, что заповедь эта, в самом деле «новая», связанная с тем, тоже новым и страшным, евангельским словом о скопцах, самих себя сделавших скопцами ради Царствия Небесного, - о явно-ледяном для безумных «скопчестве», тайно-огненном для мудрых девстве братски брачной любви»[3], - переходит русский символист к анализу евангельских текстов, раскрывая по-прежнему одну и ту же мысль – наличие в каждом человеке двух имманентно присущих ему полюсов единого, но двойственного в себе самом космического пола, и действительно стоит задуматься: что же было на самом деле действительно нового в новой заповеди Христа? И что это за новая любовь, которую принес Богочеловек на землю? Почему Мережковский считает, что она имеет какую-то связь со словом Господа о скопцах? Ответ таков: с точки зрения Мережковского, именно здесь берет свое начало одна из главных, основополагающих антиномий пола. «Самоубийство пола – самооскопление. <…> «Я думаю, что человек должен перестать родить. К чему дети, к чему развитие, коли цель достигнута? В Евангелии сказано, что в воскресении не будут родить, а будут как ангелы Божии», - скажет безумный Кириллов у Достоевского («Бесы), и повторит мудрый Толстой («Крейцерова соната»). Вот что значит: «Это не однажды было, но всегда есть». Всегда, везде, во всех веках и народах, от начала мира до конца, именно здесь, в поле – рождении – смерти – утоляющем жажду «дурной бесконечности», и разгорается неутолимая жажда конца»[4]. Это означает, что новая, подлинная любовь являет собой действительно нечто радикально новое и качественно отличное от всего уже известного и изведанного человечеством. Новая любовь потому, как полагает Мережковский, связана с «самоубийством пола – с самооскоплением», что необходимо заключает в себе самоотрицание пола в том его виде и выражении, какое он имеет сейчас, преодоление пола и выход на совершенно другой уровень гендерного существования человека. Вслед за Бердяевым Мережковский вновь настойчиво повторяет, что необходимо радикальнейшее изменение полового сознания и изменение самой сущности и, соответственно, значения половой составляющей в человеке. Мережковский как никто другой чувствует тот религиозный базис, без которого невозможно такое изменение, и этот базис неминуемо приводит нас к соприкосновению с христианством.

«Что же значит евангельское слово о скопцах, сделавших себя скопцами ради Царствия Небесного? – продолжает вопрошать Мережковский, - Почему оно сказано между благословением брака: «Будут два одною плотью» и благословением детей: «Их есть Царство Небесное»? Будь в Евангелии только одно из этих двух слов – или о браке, или о девстве-скопчестве, - все было бы понятно и просто. Но вот, их два – о поле и противополе, эросе и антэросе, как бы вечное «нет» земной любви - вечное «да» любви небесной; антиномия и здесь, как везде в Логосе-космосе: «противное – согласное». Если бы центр был один, можно бы замкнуть круг земной бесконечности; но вот, их два, и круг земной разорван – начата неземная парабола[5]». Еще древнегреческий философ Гераклит указывал на противоречие как на один из важнейших законов функционирования космического миропорядка, и именно на основе этой фундаментальной экспликации впоследствии было создано понятие антиномии и антиномичность как особая гносеологическая процедура, особый путь познания мира, отражающий признание человеком ограниченности возможностей рассудка и категориально-понятийного мышления. Мережковский констатирует принципиальную невозможность осмысления и понимания теории пола вне обращения к антиномическому способу восприятия действительности. Он, верный основополагающим постулатам символизма, подчеркивает всесторонне антиномичный характер земной реальности, которая в сущности своей суть лишь символ, мистическая эмблема качественно иного, более тонкого и сложного мира, и Мережковский вновь и вновь утверждая, что этот нереальный образ иной реальности имеет в основе своей некое трансцендентное начало, суть которого и исток – божественное, снова обращается к истории – к праисторической древности мифа.

«Кто это, мужчина или женщина, трудно понять по облику нагого тела в древнейшей, от начала второго тысячелетия, стенной росписи Кносского дворца – «Собиратель шафрана», как по такому же облику на гематитовой печати офитского перстня трудно понять, кто распятый Вакх-Орфей – мужчина или женщина. <…> Весь наклонившись вперед в стремительном беге, жадно, обеими руками, хватает он и рвет те молнийно-белые цветы: так водолаз Гильгамеш, на дне Океана, где, может быть погребена Атлантида, срывает Злак Жизни, спеша, чтоб не захлебнуться, вынырнуть; так от меча херувима бегущий Адам срывает на бегу последние цветы потерянного рая. Тайну музыки – магии – кто разгадает? Но кажется, смысл росписи таков: Злак Жизни сорвет не разделенный на две половины, мужскую и женскую. А только цельный Человек – Андрогин»[6]. Сотни подобных росписей с изображением андрогинов были найдены впоследствии в ходе раскопок и исследований в различных местах на острове Крит. Судя по их количеству, как утверждает Мережковский, Крит – земля андрогинов, или, по крайней мере, их столица. Множество древних критских мифов повествуют об андрогинах – муже-женственных совершенных и богоподобных существах. Вот один из них, который приводит Дмитрий Сергеевич: «Кажется очень древний миф об озере Сальмакис в Карии сообщает Овидий в «Метаморфозах». С юношей, купавшемся в озере, хотела сочетаться Наяда, но долго не могла настигнуть его, убегавшего; когда же наконец настигла, то умолила богов слить два их тела в одно, чтобы ей, любящей, никогда не разлучаться с любимым. Так родился Гермафродит. С той поры сальмакийские воды делают мужчин женоподобными и женщин – мужеподобными. Кажется, и в Ханаане-Финикии, другой «Красной Земле», живые воды бывшей райской долины, будущего Мертвого моря, где погребены Содом и Гоморра, делают то же. Это значит: всюду, где критяне, там и андрогины-атланты»[7]. Мережковский отождествляет жителей мифической, таинственно исчезнувшей Атлантиды - атлантов с андрогинами, полагая, что именно по причине своей невероятной силы, совершенства и могущества и погибли атланты-андрогины, не сумев справиться с колоссальным грузом ответственности, они погрязли в разврате, затем и погубившем их. «Андрогины-атланты» - не единственная метафизическая параллель, проводимая русским символистом, - его философия столь же многим обязан таким параллелям, сколь и фундаментальному антиномизму его теорий, и вот еще одна из таких смелых аналогий: «Крест на Востоке древнейший <…> найден здесь же, на Крите, в Кносском дворце. Имя дворца «Лабиринт» значит «Дом Лабриса», «Двуострой секиры», labyrinthos-labris. Нет почти ни одной палаты, ни даже келийки во всем огромном дворце без секирного знака. <…> Тут же, в Кноссе, найден греческий статир, кажется, с очень древним изображением лабиринта из переплетенных угольчатых крестиков, свастик. Это и значит: дом Секиры – дом Креста. <…> Между Крестом и Полом связь в христианстве разорвана, но между Секирой и Полом – уцелела в язычестве. Крест пола – двуострая Секира, - лучшего знаменья выбрать нельзя для распятого Эроса: два на одном топорище лезвия, обращенные в разные стороны, - два пола в одном теле Андрогина»[8] - вводит Мережковский религиозное измерение в понимание сущности феномена пола, указывая на предвечную метафизическую взаимосвязанность двух бытийных начал – религиозности и гендерности, не забывая и здесь об эмблематическом подходе к пониманию онтологической сущности мира, столь характерном для символизма. Именно этот подход помогает понять глубинный смысл одной из главных исторических загадок Древней Греции – двойной секиры, над разрешением которой так долго бились историки и историографы. «Чье оружие двойная секира? Мужеженщин, амазонок, живущих рядом с атлантами, по Диодору, может быть, из Атлантиды и вышедших. Кажется, и двойная Секира оттуда же. Муж совершенный, Геракл, убив царицу амазонок, Ипполиту, отнял у нее Секиру и низверг Царство Жен, но, только что прикоснулся к чуду божественной Двуострости – Двуполости, как сделался и сам женоподобным; ослабел, потерял все свое мужество, облекся в женские ризы и сел у ног Омфалы за прялку. Вечная женственность – мужественность вечная, эти два полюса в Геракле, совершенном человеке, соприкасаются»[9]. Два предвечных полюса гендерности соприкасаются-сливаются и должны соприкасаться не только в совершенном человеке, они являют собой не только непременный идеал подлинно человеческого, но, кроме того и один из главных отличительных признаков божественного, сверхчеловеческого бытия, что очень хорошо заметно как раз в древних языческих мистериях, к которым и обращается Мережковский: «Бог-человек Адонис – тот же Аттис, тот же Таммуз – оскопился двуострую секирою; умер однополым – двуполым воскрес. <…> «Аттис оскопился – значит, восщел к вечной Сущности, где нет ни мужского, ни женского, а есть новая тварь, новый Человек, Мужеженщина», - учат офиты. <…> Пол значит рождение; рождение, значит смерть. Кто победит пол, - победит смерть. Иакх-Дионис, «двуестественный», diphyes, соединяющий два естества, мужское с женским, это делает, так же как Аттис, Таммуз, Адонис, - все боги андрогины, вольные мученики Эроса»[10] - подходит Мережковский к радикальному преобразованию самого понимания божественного, и в наибольшей степени понимания божественного в контексте христианской традиции. Однако корни, происхождение и генезис этой традиции, по его мнению, восходят к древнейшим религиям человечества, в которых еще задолго до рождения Христа и появления христианства человек смутно предощущал и предчувствовал единую и неизменную, предвечную Правду о смысле и сущности мироздания и своей собственной природы, что, свидетельствует в пользу правомерности такого смелой трансформации. Христианство заключает в себе непререкаемую полноту Истины, однако именно в силу этой полноты и некоторой неземной трансцендентности христианского учения некоторые наиболее тонкие и сложные моменты остались здесь не выявленными в полной мере и не до конца понятыми. Именно к таким моментам христианского учения и относится вопрос феноменологического определения сущности пола, в деле приближения к адекватному пониманию которого нам могут быть весьма полезны некоторые языческие мистерии и соответствующие учения. Так считает русский символист Д.С. Мережковский, что служит для него достаточным основанием для инкорпорирования некоторых языческих концепций понимания божественного в русло христианского догматического богословия. И вот о каких концепциях прежде всего идет речь: «Бог двойной Секиры, Лабры, - Зевс Лабранд, Labrandus, в той самой Карии, где Сальмакийские воды превращают людей в андрогинов. <…> «Он бородат, но облечен в длинную, как бы женскую ризу, и шесть сосцов на обнаженной груди его расположены треугольником: а на правом плече двуострая секира», - сообщает Плутарх. <…> Тот же бог изображен и на римской, времени императора Геты, монете из Mylasa <…> справа от него зеленеет Дерево Жизни, а прямо перед ним сверкают на столбиках медные двойные Секиры – оружье двуполости в борьбе с полом, рожденьем – смертью, за вечную жизнь – воскресение: умер он однополым, двуполым воскрес, подобно Аттису и выходящему из гроба Зевсу Лабранду»[11]. Или вот еще другой подобный фрагмент: ««Есть на о. Кипр, - сообщает Макробий, - изваяние Венеры бородатой, в женской одежде… Аристофан называет ее ”Афродит”; в Аттике почитают ее богиней Луны, и жертвы приносят ей мужчины, в женской одежде, а женщины – в мужской». «Сделай нас себе подобными», - как бы говорят ей люди»[12]. Подобных цитат и примеров можно привести еще очень много, однако смысл их вполне очевиден: «…оскопление – выявление скрытой в мужчине женщины, Евы небесной – в земном Адаме. В здешнем порядке скопец беспол, - двупол в порядке нездешнем. Через смерть однополости – особи, разделенной полом надвое – к бессмертной двуполой, целостной личности, - таков путь оскопленного Аттиса, распятого Эроса»[13], как и других двуполых языческих богов-андрогинов, могли бы добавить мы. Двуполость и андрогинизм, по мнению Мережковского, являются непременным атрибутом божественного. Не только в языческих мистериях, но и в любой другой религии, и в христианстве.

Богатый и разнообразный исторический материал, которым оперирует Мережковский, как мы можем увидеть, действительно позволяет вывить весьма интересные закономерности. История для русского символиста – это своего рода фундамент, на котором он строит здание своего квазитеологического эксперимента-интерполяции древних мистических тенденций в состав христианского догматического богословия. «В самых святых местах Крита – на сталагмитах Диктейской пещеры, и между рогами Жертвы-Быка, и перед выходящим из могилы мертвецом, в гробовой росписи Hagia Triada, - две двойные Секиры, сложенные вместе, образуют одну четвертную. Что это значит? «Четверица – число чисел и божество божеств», - учит Пифагор, сам иерофант Четверицы. <…> «Три – число человеческое; человек есть троица». Это значит: в Троице – тайна Одного – совершенно целостной Личности: два существа, мужское и женское, соединяются в одно. Тайна же Двух – Пола – Четверица, соединяющая в любви две двуполые личности»[14]. И исторические данные вполне совместимы с биологическим дискурсом, переведенным в плоскость философии. «Может быть, здешняя двойственность в строении нашего тела – два глаза, два уха, два полушария мозга – отражают нашу двуполость нездешнюю: две половины одного существа – мужчина и женщина – в трех измерениях, соответствуют одному Существу двуполому – Мужеженщине – в четвертом измерении. <…> Если бы две двойные, сложенные Секиры ожили в человеческом образе, то мы бы увидели двух соединенных в любви Андрогинов»[15]. Мережковский считает, что в каждом человеке имманентно присутствует и присущ ему как женское, так и мужское начало, поэтому каждый человек изначально и перманентно являет собой человека-андрогина, однако до сих пор только потенциально. В рамках нашей эмпирической действительности только один пол выражен и явлен в человеке, в то время как предвечная заданность человеческого существования состоит в экспликации двуполости – одновременного выявления и выражения в каждом отдельно взятом человеческом индивиде как мужской, так и женской составляющей. И такое выявление имеет интересную внутреннею диалектику: «Здешний пол противоположен нездешнему: Аттис-Адонис – земной мужчина, небесная женщина; Кибела-Афродита – земная женщина, небесный мужчина, – поясняет Мережковский еще одну антиномию гендерного существования человека в эмпирическом мире и ее смысл, - Пол трех измерений в четвертом – обратен, опрокинут, как в зеркале. «Я женщина, как ты», - говорит Адонис Афродите; «Я мужчина, как ты», - говорит Афродита Адонису»[16]. Суть и смысл половой любви, в то время как и ее сущность, состоят именно в таком рационально непостижимом соединении в каждом человеке пола имманентного и пола трансцендентного; уже имеющегося и того, что еще только предстоит обрести и достичь. Именно такое достижение своей трансцендентно недостающей гендерной половины и составляет необходимое условие для начала подлинной любви: «Высшая точка любви – соединение не двух, а четырех половин: две половины одной личности хотят соединиться с двумя другой. Два существа – в трех измерениях, четыре – в четырех. Вот почему здесь, на земле, совершенное в любви соединение есть нечто невозможное, как бы надевание левой перчатки на правую руку: этого нельзя сделать в трех измерениях, можно – только в четырех. «Тленному сему надлежит облечься в нетление и смертному сему облечься в бессмертие»(1 Кор. 15; 53) – приводит Мережковский слова из новозаветного послания ап. Павла, - Тленному браку – в нетленный, смертному – в бессмертный»[17]. Очевидная иррациональность и мистическая убежденность Мережковского, тем не менее вполне рациональна, на чем сам Мережковский неоднократно настаивает. Важно подчеркнуть, что рациональное у него не просто отвлеченно-абстрактное признание главенствующей роли разума, но критерий, позволяющий отличить и распознать истинное, в данном случае в контексте феномена пола и любви, от ложного и случайного, а это, учитывая всю сложность стоящей перед нами задачи, оказывается весьма непросто. И вновь русский символист обращается к истории, чтобы найти там факты, свидетельствующие в пользу своей правоты. На этот раз мы оказываемся в Древнем Риме. «Римляне, люди совершенного здравого смысла, поклоняются богу Андрогину; если же у них рождается гермафродит, топят его в воде, думая, что таким рождением предрекают великие бедствия, - конец Рима – мира. Это, конечно, суеверье, но, может быть, смутная догадка о чем-то трансцендентно-действительном: бог Андрогин человеку гермафродиту противоположен, как высшая точка двуполости – низшей, как чудо – чудовищу, новый космос – древнему хаосу. Нам эта половая эсхатология, чувство мирового конца в поле, так же недоступна, как существам трех измерений – четвертое, и это, может быть, одна из причин того, что мы, тоже люди как будто совершенного здравого смысла, не создали и, вероятно, никогда не создадим ничего подобного двум римским всемирностям, христианской и языческой[18]. И вновь перед нами антиномия, некое противоположение эмпирической двуполости двуполости трансцендентно-божественной, суть и смысл которых прямо противоположны. Что касается здравого смысла, то рациональное начало, по мнению Мережковского, словно некий фундамент, отправная точка необходим для правильного движения в поиски истины гендерного существа человека, однако одной лишь рациональности недостаточно для достижения искомой истины и здесь необходимо также нечто гораздо большее, внепонятийное, внерациональное, вне-разумное, в корне отличное от всего привычного и обыденного. «Каждый любящий – хотя бы только на миг, но мигом этим решаются вечные судьбы любви, - был или будет на тех рубежах, где кончается земная Евклидова геометрия пола и начинается – другая, неизвестная. <…> Там бродят два демона, два Близнеца – Самоубийство и Любовь; там носится Агдистис, «круглая молния», готовая взорваться всесокрушающим взрывом Конца»[19].

Философское учение Мережковского об андрогинах насквозь проникнуто эсхатологией, оно внутренне эсхатологично, корень же его и исток лежат также в эсхатологическом горизонте земной истории. Не случайно Мережковский постоянно говорит о Конце, Апокалипсисе и именно с этих позиций оценивает эмпирический мир и его структурные составляющие, как и его прошлое: «Люди первого мира – «атланты» в мифе Платона, «исполины» в Книге Бытия – погибли от «разврата»; крайняя же степень разврата – Содом – поклонение образу Божественной двуполости, искаженному в дьявольском зеркале. Вот почему слова Марселя Пруста: «первое явление Женомужчин, потомков Содомлян, пощаженных небесным огнем», звучат, как похоронный колокол, над второй Атлантидой – Европой. «Уже и секира при корне дерев лежит», - Секира Двуострая. «Всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь», - огонь Конца», – вновь обращается Мережковский к евангельским текстам и по-своему их интерпретирует. «Пол и Личность – вот у каких корней лежит Секира. Как относятся друг к другу Личность и Пол? Люди раз уже ответили на этот вопрос не так, как надо, и первый мир погиб; погибнет и второй, если люди ответят снова не так. Пол и Личность, значит: здешний, в трех измерениях пол, и нездешняя, в четвертом измерении, двуполость. «Личность – равноденствие полов», в этих трех словах Розанова – весь главный половой смысл древних мистерий, так же, как в этих словах Канта: «Только муж и жена вместе образуют человека». <…> Муж и жена, конечно, в браке не внешнем, а внутреннем, не в двух существах, а в одном, - в Личности. Личность – экватор двух гемисфер, мужской и женской»[20].

И вновь древние мистические интуиции находят свое подтверждение в других сферах человеческого знания. Вернее, Мережковский находит путь к тому, чтобы подвести под некий общий знаменатель данные и выводы совершенно различных наук, вскрывая в них наличие единого внутреннего стержня, единой космической правды: «Так в человеке – так и в природе. Вещий бред мистерий подтверждается точным знанием, биологией. <…> Внутренняя двуполость особи есть первый зачаток личности; особь двупола, поскольку неповторима в роде, единственна; особь есть личность, поскольку выходит из рода, из пола, как орудья размножения, потому что «пол заключается во всем теле», по глубокому наблюдению зоолога Иог. Стэнструпа. Пол шире половых признаков: он в каждой клетке тела; не пол в теле, а тело в поле. Первая попытка личности выйти из родового, безличного в поле и есть двуполость особи. Быть личным, значит – быть двуполым. <…> Биология и мистерия утверждают один и тот же догмат божественно-космической двуполости»[21]. Двуполость есть непременное свойство бытия божественного, переданное им также и человеку, однако в нашем мире, исполненном трагической противоречивости, осознание человеком имманентно заложенной в нем андрогинности, означает не только начало зарождения в нем подлинно личностного начала, но и выявление со-присущей этому дару и взаимосвязанной с ним смертности эмпирически расколотого на две двуполые половины и космически одинокого человека-андрогина. «…Бог взял одно из ребер его (Адама) и закрыл то место плотью». Место открытое закрыл: пол в человеке и есть нечто изначально-открытое, трансцендентно-обнаженное, и потому страшное и стыдное, трансцендентно-зияющее, пустое, полое, - как бы щель, расщеп, раскол, распад единой Личности надвое, на мужское и женское. В этот-то половой расщеп и входит смерть, проникает в человека сквозь эту щель, как неприятель – в осажденную крепость. Только восстановленная в первичном, двуполом единстве, исцеленная, целая личность – Мужеженщина – будет снова закрыта для смерти, замкнута, совершенно кругла, как Андрогинная сфера Платона, или «круглая молния», «двуострая Секира», тот «вращающийся меч Херувима», flamma quails est fulguris, которым охраняется, по изгнании Адама из рая, путь к Древу Жизни»[22].

Для того чтобы создать прочный и надежный фундамент своей теории, свои эсхатологические построения Мережковский старается привести в некое единство с христианской апокалиптикой и с этой целью вновь обращается к библейскому повествованию, не забывая в то же время и о христианских апокрифах: ««Будут два одна плоть», - говорит первый Адам, скажет и второй, Сын Человеческий. Были два одно в прошлой вечности, стали двумя во времени и снова будут одно в вечности грядущей. Св. Климент Римский сохранил нам «незаписанное слово» Господне: «…Будучи же кем-то спрошен, когда придет Царствие Его, Господь сказал: когда два будут одно, и внешнее будет как внутреннее, и мужское будет как женское»[23]. Одна из характерных особенностей учения Мережковского это его всецелая убежденность в том, что необходимо должна наступить эпоха некоего «третьего завета», суть которого будет состоять в преимущественном действии на земле и осуществлении божественного Промысла третьим лицом Святой Троицы, а именно Духом Святым. Кроме того, действительно новый, третий завет должен быть заветом самораскрытия человеком своей подлинной природы и своего истинного предназначения в этом мире. Третий завет должен стать эпохой творческого пробуждения человеческих потенций и свободного, созидательного ответа человека Богу. Интересно отметить в связи с этим, что третье лицо Святой Троицы, Бога Святого Духа Мережковский мыслит совершенно прямо и однозначно как женское начало в контексте божественной реальности. «Если «Бог есть любовь», то богопознание есть самопознание человека в любви. Богу можно сказать: «Отец», а «Мать» - нельзя. Почему? Разве любовь Матери меньше, чем любовь Отца? Разве всепоглощающая любовь не у Матери? Сына и Отца мы забыли не потому ли, что забыли Мать? «Семя жены сотрет главу Змия», - сказано первому человеку, Адаму, и услышано первым человечеством. «Семя жены – Спаситель мира. К Сыну от Матери – путь первого человечества. «Мать», - сказало оно Богу раньше, чем «Отец». «Матерь моя – Дух Святой» - это «незаписанное слово» Госпола, agraphon, совпадает с евангельским словом в древнейших списках ев. Луки: «Ты Сын мой возлюбленный; Я днесь родил Тебя, или по-арамейски, на языке Иисуса, где Rucha, «Дух» женского рода: «Я днесь родила Тебя». Если Дух есть Мать, то путь второго человечества, нашего, обратен пути первого: уже не от Матери к Сыну, а от Сына к Матери – Духу»[24]. Это и есть та самая интерполяция языческого восприятия бога как первого и изначального андрогина в христианство. Христианский Бог-Троица в интерпретации Мережковского также оказывается Андрогинном, сочетающим в Себе как мужское, так и женское начало. Удивительно та свобода с которой Мережковский интерпретирует устоявшуюся веками христианскую догматику. Его воззрения это даже не смутные догадки, осторожные предположения софиологов, которые, тем не менее, получили от Церкви совершено однозначное и предельно краткое определение: ересь. У Мережковского другое. Это тот случай, когда на пути к цели, тем более, если эта цель – Истина, все средства хороши. Даже если эти средства граничат с ересью или ведут к полному расколу со всякой официальной церковностью. Можно условно разделить всех взыскующих правды на два вида: первые готовы на все ради Христа, однажды увидев, прочувствовав и признав в Нем тот вечный идеал, к которому столько стремилось человечество, блуждая во тьме и вслед за Достоевским они готовы повторить его слова о том, что даже если бы оказалось так, что Истина – вне Христа, а Христос не Истина, то нет иного выбора, как только остаться даже в этом случае со Христом, потому как нет ничего прекраснее, совершеннее и выше, нежели этот Богочеловек и Его учение. Вторая категория людей, готовых на все ради поиска Истина, утверждают, что только Истина сама по себе может быть действительно достойной целью безраздельного истинного поиска. Иными словами, в обозначенной выше ситуации, когда выясняется, что Истина и Христос - это не одно и то же, такие люди предпочтут остаться с Истиной, чего бы им этого не стоило. Именно к таким людям можно отнести с некоторыми оговорками русского философа В.В. Розанова. Какой из этих путей правилен не нам решать, да и вряд ли кому-либо удастся как-то однозначно решить эту столь сложную задачу. Мережковский не боялся идти на такие жертвы и использовать такие средства, какие он использовал, потому что верил: Истина стоит того. И это означает, что у него и у Розанова несомненно есть нечто общее.

Однако сам Мережковский не считает свои выводы и теоретические построения еретическими, он старательно пытается оправдать их и доказать их своеобразное право на каноничность. «В самых древних, микенских слоях Трои, найдены глиняные амфоры с едва обозначенным красными точками, женским обликом, должно быть, здешней богини Матери, Кибелы фриго-хеттейской: два глаза, два сосца и на круглой выпуклости, чреве сосуда, знак женского пола, кружок с угольчатым крестиком, свастикой. Крест и пол, это соединение кощунственно для нас, но не для Церкви. «Ложесна Твои престол сотвори, и чрево Твое пространнее небес содела», - поется в акафисте Пречистой Деве»[25]. Мережковский не идет против Христа, он не антихристианин, не богоборец, и если и идет когда против Него, то только по одной причине – из-за непреодолимой внутренней любви к вечной Правде, равно неведомой и желанной. И вновь здесь трудно не вспомнить слова Христа о блаженстве алчущих и жаждущих правды. ««Ты прекраснее сынов человеческих». – «Иисус, действительно, прекраснее всего в мире и самого мира. Когда Он появился, то, как солнце, затмил Собою звезды». Чем же красота Его больше всех красот мира? Тем, что она ни мужская, ни женская, но «сочетание мужского и женского в прекраснейшую гармонию». «Я победил мир», - мог сказать только совершенный муж. Но глядя на Сына, нельзя не вспомнить о Матери: «Блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, тебя питавшие!». Он в Ней – Она в Нем; вечная Женственность в Мужественности вечной: Два – Одно. Люди недаром любят Их вместе. Нет слова для этой любви на языке человеческом, но, сколько бы мы ни уходили от Него, сколько бы ни забывали о Нем, - вспомним когда-нибудь, что только эта любовь к Нему – к Ней – спасет мир»[26].

[1] Мережковский С.340.

[2] С. 333.

[3] С. 335-336.

[4] С. 354.

[5] С. 360.

[6] С. 362-363.

[7] С. 364.

[8] С. 364-365.

[9] С.365-366.

[10] С. 366.

[11] С. 367-368.

[12] С. 369.

[13] С. 370.

[14] С. 371.

[15] С. 372.

[16] С. 372..

[17] С. 373.

[18] С.376.

[19] С.376.

[20] С.377.

[21] С.378.

[22] С.381-382.

[23] С. 382.

[24] С.386.

[25] С. 389.

[26] С.384.

Дата добавления: 2015-10-21