Я не отрывал глаз от страницы, подчеркнуто игнорируя другана.

— Саванна ее зовут, да? Са-ван-на. Черт, мне нравится это имя. Такое… Такое… А, изысканное! Но держу пари, она просто тигрица в юбке!

— Заткнись, а?

— Ты со мной не это! Разве не я воспитывал тебя, как мать родная? Не выгонял тебя пинками на вечеринки? Наконец ты послушался, и теперь время возвращать долги. Я жду подробностей.

— Это не твое дело.

— Но вы хоть пили текилу? Я говорил тебе, это с любой сработает!

Я молчал. Тони воздел руки:

— Хорош тянуть, уж столько-то ты можешь рассказать старому другу!

— Я не хочу об этом говорить.

— Потому что влюблен? Ты что-то такое рассказывал, но я начинаю думать, что ты все выдумал.

— Правильно, выдумал, теперь отвяжешься? Покачав головой, Тони поднялся со стула.

— Да ты просто сохнешь по ней, приятель.

Я ничего не ответил, но про себя не мог не согласиться. Я пропал, влюбился в Саванну по самую маковку и был готов на все, лишь бы быть с ней. Я подал рапорт о переводе в Штаты. Командир нашей части, известный своим практическим подходом к делу, отнесся к моей просьбе серьезно. На вопрос о причине я ответил, что у меня одинокий пожилой отец. Офицер откинулся на спинку стула и без обиняков сказал:

— Шансы невелики, если у твоего отца нет проблем со здоровьем.

Выходя от начальства, я не пытался скрыть разочарование от того, что мне ничего не светит минимум шестнадцать месяцев. В следующее полнолуние я вышел из казармы и побрел на травянистую лужайку, где мы часто играли в соккер. Там я лег на спину и уставился на луну, вспоминая каждую минуту нашей недели и тихо кипя от сознания, что я сейчас так далеко.

С самого начала звонки и письма стали регулярными. Мы обменивались и и-мейлами, но вскоре я понял, что Саванна предпочитает настоящие письма и ждет от меня того же самого. «Конечно, это не так оперативно, как и-мейл, но за это я письма и люблю, — писала она. — Мне нравится неожиданность, когда находишь письмо в почтовом ящике, и будоражащее предвкушение новостей, когда открываешь конверт. Мне нравится, что я могу взять письмо с собой и прочесть на природе, чтобы лицо овевал легкий бриз, а строки письма вдруг начинали звучать. Мне нравится представлять, как ты выглядел, когда писал мне, — твою одежду, обстановку, то, как ты держал ручку. Наверное, это наивно и неточно, но я представляю, что ты сидишь в палатке за импровизированным столом и пишешь при свете масляной лампы, а снаружи завывает ветер. Это несравненно более романтично, чем читать и-мейл с монитора бездушной машины, которую используешь для загрузки музыки или поисков доклада».

Я улыбался, читая о палатке с масляной лампой и столом из ящиков, но согласился, что это куда романтичнее, чем купленные на деньги правительства флуоресцентные светильники и письменный стол в наших бревенчатых казармах.

Шли дни, недели, и моя любовь к Саванне становилась все сильнее. Иногда я тайком уходил от сослуживцев, чтобы побыть одному, доставал фотографию Саванны и пристально изучал каждую черточку. Я был одержим Саванной и до мелочей помнил проведенную с ней неделю, но по мере того как лето сменилось осенью, а осень перешла в зиму, я все больше был благодарен ей за фотографию. Я говорил себе, что точно помню, как Саванна выглядит, но не мог не признать, что детали со временем стираются из памяти. А может, прежде я их просто не замечал. Например, на фотографии я разглядел маленькую родинку под левым глазом, которую как-то упустил, а ее улыбка при внимательном рассмотрении оказалась немного асимметричной. Эти божественные несовершенства делали Саванну еще прекраснее, но временами мне было невыносимо оттого, что приходится изучать их по фотографии.

Жизнь шла своим чередом. Я постоянно думал о Саванне и очень скучал по ней, но у меня были обязанности, которые нужно было выполнять. В начале сентября вследствие ряда обстоятельств, которые даже армия не в силах внятно объяснить, мое отделение вторично послали в Косово для присоединения к Первой бронетанковой дивизии, выполнявшей очередную миротворческую миссию, при том что почти вся пехота была отослана обратно в Германию. В Косово обстановка оказалась довольно спокойной, мне ни разу не пришлось стрелять, но это не значит, что я проводил дни, собирая цветочки и мечтая о Саванне. Я чистил автомат, ходил в патрули, постоянно был настороже на случай нападения каких-нибудь фанатиков и к ночи с ног валился после многочасового напряжения. Иногда я по два-три дня не думал, что сейчас делает Саванна, и вообще не вспоминал о ней. Но разве это делало мою любовь менее реальной? Я вновь и вновь задавал себе этот вопрос и всякий раз отвечал «нет», ибо ее образ нападал на меня как из засады, когда я меньше всего ожидал, вызывая нестерпимую тоску, как в день отъезда. Что угодно могло вызвать прилив воспоминаний: сослуживец, упомянувший жену, сербская парочка, держащаяся за руки, или даже улыбки некоторых местных жителей, встречавших нас на улицах.

Письма от Саванны приходили примерно раз в десять дней, и к моему возвращению в Германию скопилась целая стопка. Ни одно из них не походило на первое письмо, прочитанное мною в самолете; большинство посланий напоминали непринужденную, легкую болтовню, и лишь в конце порой прорывались истинные чувства. Саванна держала меня в курсе событий. Оказывается, первый дом они закончили с небольшим опозданием относительно графика, поэтому второй коттедж пришлось гнать на всех парах. Рабочие дни стали длиннее, но доморощенные строители уже напрактиковались и кое-чему научились, поэтому работа спорилась. По завершении первого дома студенты устроили пир на всю округу, и тосты в их честь звучали до самого утра. Почин отмечали в «Лачуге креветки»; Тим заявил, что тамошняя обстановка даст фору любому дорогому ресторану. Я узнал, что Саванна будет слушать лекции почти у всех преподавателей, к которым записывалась весной. Она пришла в восторг, выяснив, что подростковую психологию будет читать доктор Барнс, автор большой статьи, недавно опубликованной в каком-то эзотерическом журнале по психологии. Я не искал доказательств, что все эти месяцы Саванна думала исключительно обо мне, даже попадая молотком по пальцу или помогая вставлять оконную раму, или общалась с Тимом, страстно желая, чтобы на его месте был я. Мне нравилось думать, что наше чувство глубже подобных мелочей, а постепенно к этому добавилась вера, которая помогла мне еще сильнее любить Саванну за ее успехи.

Конечно, я очень хотел знать, любит ли она меня по-прежнему, и Саванна ни разу меня не подводила. Полагаю, в этом причина, почему я сохранил все до единого письма. В конце всегда было несколько предложений, иногда даже целый абзац, заставлявших задуматься и будораживших воспоминания, и я перечитывал эти отрывки, словно слушая голос Саванны:

_Я_думаю_о_нас_с_тобой_и_нашем_чувстве,_зная,_что_другие_с_уверенностью_назовут_ту_неделю_типичным_влиянием_лета_и_моря,_романом-однодневкой,_который_скоро_забудется._Вот_почему_я_никому_не_говорю_о_нас._Люди_не_поймут,_а_мне_не_хочется_объяснять._Я_и_так_знаю_—_наша_любовь_реальна._Когда_я_думаю_о_тебе,_то_не_могу_не_улыбаться_при_мысли,_что_ты_каким-то_образом_стал_моей_половинкой._Я_люблю_тебя_не_только_сейчас,_но_постоянно_и_мечтаю_о_том_дне,_когда_ты_снова_обнимешь_меня_своими_сильными_руками._

А вот что она написала после того, как я отправил свою фотографию:

_Хочу_поблагодарить_тебя_за_фото_—_я_уже_положила_его_к_себе_в_кошелек._На_снимке_у_тебя_здоровый_и_счастливый_вид,_но_должна_признаться,_увидев_тебя,_я_заплакала._Не_потому,_что_мне_стало_грустно, —_хотя_мне_и_правда_стаю_грустно,_потому_что_я_не_могу_увидеться_с_тобой_по-настоящему, —_а_просто_от_счастья._Фотография_напоминает_мне_—_ты_самое_лучшее,_что_есть_в_моей_жизни._

Отрывок из письма, которое пришло в Косово:

_Должна_сказать,_меня_обеспокоило_твое_последнее_письмо._Я_хочу_узнать_подробнее._Мне_нужно_знать_об_этом,_пусть_даже_у_меня_занимается_дыхание_и_холодеет_внутри,_когда_я_читаю,_что_такое_жизнь_солдата._Я_собираюсь_домой_на_День_благодарения_и_волнуюсь_насчет_результатов_тестирования,_а_ты_где-то_в_горячей_точке,_окруженный_людьми,_желающими_навредить_тебе._Я_всей_душой_хочу,_чтобы_те_люди_узнали_тебя_получше,_и_тогда_ты_будешь_в_безопасности._Совсем_как_я_в_твоих_объятиях._

Рождество в том году получилось невеселое — впрочем, всегда грустно встречать этот праздник вдали от дома. Это было не первое унылое Рождество за годы службы, и каждый раз праздник заставал нас в Германии. Двое парней из нашей казармы наскоро соорудили рождественскую елку из подручных материалов — зеленую брезентовую штормовку надели на швабру и обмотали гирляндой мигающих лампочек. Больше половины сослуживцев разъехались по домам, а меня в числе других невезучих оставили на посту на случай, если нашим русским друзьям стукнет в голову, что мы по-прежнему смертельные враги. Большинство тех, кто остался, отправились в город праздновать сочельник и вусмерть напиваться качественным немецким пивом. Я уже открыл подарок, присланный Саванной, — свитер во вкусе Тима и пакет домашнего печенья, и знал, что она тоже получила духи, которые я отправил. Но мне было тоскливо, и в качестве подарка самому себе я раскошелился на телефонный разговор с Саванной. Звонка она не ожидала, и много недель спустя я вновь и вновь вспоминал ее восторженный вопль. Мы говорили больше часа. Я соскучился по звуку ее голоса, забыл ее уморительный акцент и выговор в нос, становившийся заметнее, если она начинала говорить быстро. Я откинулся на спинку стула, представляя, что Саванна рядом, и слушал, как она описывает падающий снег. Как по волшебству за моим окном тоже начался снегопад, и на краткий миг мне показалось, что мы снова вместе.

С января 2001 года я начал считать дни, оставшиеся до нашей встречи. Мой летний отпуск начинался в июне, а до конца службы оставалось меньше года. Я просыпался утром и говорил себе — осталось служить триста шестьдесят дней, затем триста пятьдесят девять, триста пятьдесят восемь, а с Саванной мы увидимся через сто семьдесят восемь, сто семьдесят семь, сто семьдесят шесть дней и так далее. Перспектива казалась реальной и довольно близкой, и потихоньку я осмелился мечтать о возвращении в Северную Каролину. С другой стороны, это занятие наглядно доказывало черепашью скорость времени — так в детстве дни удлинялись, когда я нетерпеливо ждал летних каникул. Не будь у меня писем Саванны, ожидание показалось бы бесконечным.

Отец мне тоже писал. Не так часто, как Саванна, но строго по графику — раз в месяц. К моему удивлению, его письма стали в два-три раза длиннее привычной одностраничной нормы; дополнительную площадь занимали, разумеется, монеты. В свободное время я приходил в компьютерный центр и через Интернет искал редкие монеты и выяснял их историю. Информацию я послал отцу. Клянусь вам, на следующем папином письме я в первый раз заметил высохшие пятна от слез. Конечно, это лишь мое предположение — папа никогда не заводил об этом речь, но я надеюсь, что он изучал присланные данные с тем же тщанием, которое обычно доставалось «Бюллетеню нумизмата».

В феврале нас отправили на совместные маневры с другими частями НАТО — очередное мероприятие типа «представьте, что сейчас 1944 год и идет война». По условиям учения, предполагаемый противник предпринял стремительное танковое наступление по сельской местности Германии. Практическая ценность таких учений весьма невелика, если вам интересно мое мнение. Подобные войны давно стали частью прошлого, как испанские галеоны, дающие залп из бортовых пушек ближнего боя, или кавалерия Соединенных Штатов, во весь опор скачущая на помощь своим. Сейчас никто не может сказать, кто окажется нашим врагом, но все уверены — это будут русские, что вообще ни в какие ворота не лезет, ведь они теперь наши союзники. К тому же не надо забывать, что у них осталось не так уж много танков на ходу. Даже если они тайно построили тысячи «тридцатьчетверок» на каком-нибудь секретном заводе в Сибири с целью поутюжить гусеницами старушку Европу, лавина танков будет встречена ударами с воздуха и бронетанковыми дивизиями, а не нашим братом пехотинцем. Однако меня, как вы сами понимаете, никто не спрашивал. В довершение всего с самого начала маневров установилась отвратительная погода, с каким-то дерьмовым холодным фронтом, затеявшим движение с севера, неся арктический воздух нам в подарок. Эпическая сила, иначе не скажешь: слякоть, снег, град, скорость ветра больше пятидесяти миль в час — словом, армия Наполеона во время отступления от Москвы. От холода на бровях выступал иней, было больно дышать, а пальцы моментально примерзали к стволу автомата, стоило его задеть. Отдирать было чертовски неприятно (за маневры я потерял немало кожи с пальцев). Однако, замотав лицо и держа руку на прикладе, я маршировал в ледяной каше под бесконечным ледяным душем, изо всех сил стараясь не превратиться в ледяную статую, пока мы изображали борьбу с врагом.

Предполагаемый противник продержал нас десять дней. Половина моих бойцов обморозилась, другая половина пострадала от переохлаждения, и к окончанию маневров в отделении оставалось три или четыре боеспособных солдата, как один загремевших в изолятор сразу по возвращении на базу. Включая меня. Маневры в целом оказались едва ли не самым смехотворным и идиотским мероприятием, в котором армия заставила меня участвовать. А это кое-что значит, поскольку мне довелось выполнять много дурацких заданий старого доброго Дядюшки Сэма и Большой красной единицы.[10 - Имеется в виду знаменитая Первая американская пехотная дивизия.] Когда командир части прошелся по больничной палате, поздравив мое отделение с отлично выполненной боевой задачей, меня подмывало высказаться насчет целесообразности изучения тактики современной войны или как минимум настройки телеканала метеопрогнозов. Однако я, как истый пехотинец, четко бросил руку к виску и поблагодарил за теплые слова.

После этого потянулись однообразные месяцы гарнизонной службы. Скуку немного разбавляли нечастые занятия по изучению новых моделей оружия или навигации. Несколько раз я ходил с ребятами в город выпить пива, но большей частью качался, перетаскав, наверное, тонны железа, бегал, пробежав сотни миль, и навешал Тони бессчетных плюх, когда мы боксировали на ринге.

Впрочем, весна в Германии оказалась куда приветливее, чем я ожидал после погодки на маневрах. Снег таял, показались цветы, в воздухе потеплело. Особой жары не было, но температура поднялась выше нуля, и этого хватило многим, втом числе и мне, чтобы натянуть шорты и играть возле казармы во фрисби или софтбол. Когда до июня осталось всего ничего, я уже на стенку лез от нетерпения, желая поскорее попасть в Северную Каролину. Саванна окончила колледж и занималась на летних курсах, готовясь к экзамену на степень магистра, поэтому я планировал ехать сразу в Чапел-Хилл. Я предвкушал две незабываемые, великолепные недели — Саванна обещала сопровождать меня даже в Уилмингтон, — и меня попеременно бросало то в жар, то в холод. При мысли о предстоящей побывке меня окатывало волной возбуждения, нетерпения, волнения… и страха.

Да, мы переписывались и разговаривали по телефону. Да, я выходил смотреть на луну в первую ночь полнолуния (Саванна писала, что тоже соблюдает этот зарок). Но я не видел ее почти год и не мог представить ее реакцию на нашу встречу. Кинется ли она в мои объятия, едва я сбегу с трапа самолета, или встретит меня сдержанным поцелуем в щеку? Станем ли мы непринужденно общаться или затеем разговор о погоде, мучаясь взаимной неловкостью? По ночам я не мог уснуть, прокручивая в воображении различные сценарии нашей встречи.

Дата добавления: 2015-10-21