Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Дени Дидро (Denis Diderot) 1713—1784

Читайте также:
  1. Дени Верас (Denis Veiras) около 1630—1700

Нескромные сокровища (Les Bijoux indiscrets) - Роман (1746)

Действие этого произведения, насыщенного в соответствии с литера­турной модой эпохи псевдовосточным колоритом, происходит в Аф­рике, в столице империи Конго — Банзе, в которой легко угадывается Париж с его нравами, причудами, а также вполне реаль­ными обитателями.

С 1500000003200001 г. от Сотворения мира в Конго правит сул­тан Мангогул. Когда он родился, отец его — славный Эргебзед — не стал созывать к колыбели сына фей, ибо большинство государей, вос­питание которых было поручено этим женским умам, оказались глупцами. Эргебзед лишь повелел главному гаруспику Кодендо соста­вить младенцу гороскоп. Но Кодендо, выдвинувшийся исключительно благодаря заслугам своего двоюродного деда — великолепного повара, по звездам читать не умел и судьбу ребенку предсказать не смог. Дет­ство принца было самым заурядным: еще не научившись говорить, он изрек множество прекрасных вещей и в четыре года дал материал для целой «Мангогулиады», а к двадцати годам умел пить, есть и спать не хуже всякого властелина его возраста.

Движимый бессмысленной прихотью, свойственной великим мира

[705]

сего, старый Эргебзед передал корону сыну — и тот стал блистатель­ным монархом. Он выиграл множество сражений, увеличил импе­рию, привел в порядок финансы, исправил законы, даже учредил академии, причем сделал все это — к изумлению ученых, — не зная ни слова по-латыни. А еще Мангогул был мягок, любезен, весел, кра­сив и умен. Многие женщины добивались его благосклонности, но уже несколько лет сердцем султана владела прекрасная юная Мирзо­за. Нежные любовники никогда ничего не таили друг от друга и были совершенно счастливы. Но порой они скучали. И однажды Мирзоза, сидя за вязанием, сказала: — Вы пресыщены, государь. Но гений Ку­куфа, ваш родственник и друг, поможет вам развлечься.

А гений Кукуфа, старый ипохондрик, укрылся в уединении, чтобы всласть заняться усовершенствованием Великой Пагоды. Зашитый в мешок и обмотанный веревкой, он спит на циновке — но может по­казаться, будто он созерцает...

На зов султана Кукуфа прилетает, держась за ноги двух больших сов, и вручает Мангогулу серебряный перстень. Если повернуть его камень перед любой женщиной, то самая интимная часть ее тела, ее сокровище, поведает обо всех похождениях своей хозяйки. Надетый же на мизинец, перстень делает своего владельца невидимым и пере­носит его куда угодно.

Мангогул приходит в восторг и мечтает испытать Мирзозу, но не решается: во-первых, он ей полностью доверяет, а во-вторых, боится, узнав горькую правду, потерять любимую и умереть с горя. Мирзоза тоже умоляет не подвергать ее испытанию: красавицу глубоко оскор­бляет недоверие султана, которое грозит убить их любовь.

Поклявшись Мирзозе никогда не испытывать на ней действил кольца, Мангогул отправляется в покои старшей султанши Манимонбанды и наводит перстень на одну из присутствующих там дам — очаровательную проказницу Альсину, которая мило болтает со своим супругом-эмиром, хотя они женаты уже неделю и по обычаю могут теперь даже не встречаться. До свадьбы прелестница сумела убедить влюбленного эмира, что все слухи, ходящие о ней, — лишь гнусная ложь, теперь же сокровище Альсины громко изрекает, как гордится, что хозяйка его стала важной особой, и рассказывает, на какие ухищ­рения пришлось ей пойти, дабы убедить пылкого эмира в своей не­винности. Тут Альсина благоразумно падает в обморок, а придворные объясняют случившееся истерическим припадком, исходящим, так сказать, из нижней области.

Это происшествие наделало много шума. Речь сокровища Альсины была опубликована, исправлена, дополнена и откомментирована, Кра-

[706]

савица «прославилась» на всю страну, что, впрочем, восприняла с аб­солютным хладнокровием. А вот Мирзоза печалится: султан собирает­ся внести смуту во все дома, раскрыть глаза мужьям, привести в отчаяние любовников, погубить женщин, обесчестить девушек... Да, Мангогул твердо намерен забавляться и дальше!

Над феноменом говорящих сокровищ бьются лучшие умы Акаде­мии наук Банзы. Сие явление ставит в тупик приверженцев обеих научных школ Конго — и вихревиков во главе с великим Олибри, и притяженцев во главе с великим Чирчино. Вихревик Персифло, вы­пустивший в свет трактаты о бесконечном количестве предметов, ему неизвестных, связывает болтовню сокровищ с морскими приливами, а ученый Оркотом считает, что сокровища говорили всегда, но тихо, нынче же, когда вольность речи стала таковой, что без стыда рассуж­дает о самых интимных вещах, сокровища заверещали во весь голос. Вскоре диспут мудрецов делается бурным: от вопроса удаляются, те­ряют нить, находят ее и снова теряют, ожесточаются, доходят до криков, потом до взаимных оскорблений — на чем заседание Акаде­мии и заканчивается.

Священнослужители объявляют болтовню сокровищ предметом своей компетенции. Брамины-лицемеры, чревоугодники и распутни­ки, приписывают это чудо злому духу Кадабре; таким образом они пытаются сокрыть собственные грехи — а ради этого любой брамин-лицемер пожертвует всеми пагодами и алтарями. Праведный брамин в большой мечети провозглашает, что болтовня сокровищ — это кара, которую Брама обрушил на погрязшее в пороках общество. Ус­лышав сие, люди проливают слезы, прибегают к молитвам и слегка даже к бичеваниям, но ничего в своей жизни не меняют.

Правда, женщины Конго трепещут: тут с языка-то вечно срыва­ются глупости — так что же может наплести сокровище?! Впрочем, дамы считают, что болтовня сокровищ скоро войдет в обычай — не отказываться же из-за нее от галантных похождений! Тут очень кста­ти один из многочисленных мошенников Банзы, которых нищета сделала изобретательными, — некий господин Эолипиль, несколько лет читавший лекции по эрундистике, объявляет, что придумал кляпы для сокровищ. «Наморднички» эти немедленно входят в моду, и женщины расстаются с ними, лишь убедившись, что от них больше вреда, чем пользы.

Так, Зелида и София, две подруги-лицемерки, 15 лет скрывавшие свои интрижки с таким искусством, что все считали этих дам образ­цами добродетели, теперь в панике посылают за ювелиром Френиколем, после долгих торгов покупают у него самые крошечные

[707]

«наморднички» — и вскоре над подругами смеется весь город, узнав­ший эту историю от служанки Зелиды и от самого ювелира. София решает, что, потеряв доброе имя, надо сохранить хотя бы удовольст­вия, и пускается во все тяжкие, Зелида же с горя уходит в монас­тырь. Бедняжка искренне любила мужа и изменяла ему только под влиянием дурных нравов, царящих в свете. Ведь красавицам с детства внушают, будто заниматься домом и быть при муже — значит похо­ронить себя заживо...

Не помог «намордничек» и красавице Зелаис. Когда султан на­правляет на нее свой перстень, сокровище ее начинает удавленно хрипеть, а сама она падает без чувств, и врач Оркотом, снимая с не­счастной «намордник», видит зашнурованное сокровище в состоянии острого пароксизма Так выясняется, что кляп может убить — от болтовни же сокровищ еще никто не умер. Потому дамы отказыва­ются от «намордников» и ограничиваются теперь лишь истериками. «Без любовников и истерик вообще нельзя вращаться в свете», — за­мечает по этому поводу один придворный.

Султан устраивает 30 проб кольца — и чего только не слышит! На интимном ужине у Мирзозы сокровище одной дамы устало пере­числяет всех ее любовников, и хотя придворные убеждают разъярен­ного мужа не расстраиваться из-за такой ерунды, тот запирает жену в монастырь. Последовав за ней, султан наводит перстень на сокрови­ща монашек и узнает, сколько младенцев родили эти «девственни­цы». Сокровище страстной картежницы Маниллы вспоминает, сколько раз оно платило карточные долги своей хозяйки и добывало ей денег на игру, обобрав старого главу браминов и разорив финан­систа Тюркареса В опере султан направляет кольцо на хористок, и их сокровища начинают распевать фривольные куплеты, но вскоре спектакль кончается и сокровища актрис отправляются туда, где им предстоит заниматься отнюдь не пением.

Но больше всего султана потрясает история Фелисы — не столь красивой, сколь очаровательной двадцатипятилетней жены пятидеся­тилетнего эмира Самбуко, богатого и знаменитого полководца и дип­ломата. Пока он трудился во славу Конго, сокровище Фелисы поглотило славу, карьеру и жизнь отважного полковника Зермунзаида, который, предаваясь в походе любви с Фелисой, не заметил при­ближения неприятеля; тогда погибло более трех тысяч человек, Фелиса же с криком «Горе побежденным!» бросилась на постель, где всю ночь бурно переживала свое несчастье в объятиях вражеского ге­нерала, а потом страдала в плену у молодого и пылкого императора Бенина Но муж выкупил Фелису, и ее сокровище быстро поглотило

[708]

все колоссальные доходы, три пруда и два высокоствольных леса главы браминов, друга Самбуко, а потом сожрало прекрасное име­ние, дворец и лошадей одного министра, бросило тень на множество титулов, приобрело несметные богатства... А старый муж все знает и молчит.

Зато древнее сокровище престарелой Гарии, уже забывшее о пер­вых приключениях своей хозяйки, рассказывает о ее втором муже, бедном гасконском дворянине Сендоре. Нищета победила его отвра­щение к морщинам и четырем любимым собакам Гарии. В первую брачную ночь он был жестоко покусан псами и долго потом уговари­вал старуху выгнать собак из спальни. Наконец Сендор вышвырнул в окно любимую левретку жены, и Гария на всю жизнь возненавидела убийцу-мужа, которого вытащила из нищеты.

А в укромном домике сенатора Гиппоманеса, который вместо того, чтобы думать о судьбах страны, предается тайному разврату, со­кровище очередной дамы этого вельможи — пышнотелой Альфаны — сетует на свою многотрудную жизнь: ведь мать Альфаны растранжирила все состояние семьи, и теперь дочери приходится за­рабатывать известным способом...

Сокровище знатной дамы Эрифилы пылко призывает актера Оргольи. На свидании с красавицей тот премило ковыряет в носу — жест весьма театральный, восхищающий знатоков — и любуется ис­ключительно собой и своими талантами.

Сокровище долговязой, белобрысой, развязной и распутной Фанни ругает прославленных предков своей хозяйки («Глупое поло­жение титулованного сокровища!») и вспоминает, как Фанни целых полтора дня страдала из-за того, что ее никто не любит. «Но ведь лю­бящий требует от любимой ответного чувства — и верности в прида­чу!» — сказал ей тогда молодой философ Амизадар и с грустью заговорил о своей умершей возлюбленной. Раскрыв сердца друг другу, познали они величайшее счастье, неведомое менее влюбленным и менее искренним смертным. Но это не для светских дам. И хоть со­кровище Фанни в восторге от Амизадара, сама она решает, что он и его странные идеалы просто опасны...

Во время бала-маскарада султан выслушивает сокровища горожа­нок: одни хотят наслаждений, другие — денег. А после бала двое офицеров едва не убивают друг друга: Амина, любовница Алибега, подавала надежды Нассесу! Но сокровище Амины признается, что подавало надежды вовсе не Нассесу, а его статному лакею. Как же глупы мужчины! Думают, что такие мелочи, как чины и звания, могут обмануть сокровище женщины!

[709]

Офицеры в ужасе отшатываются от Амины, а султан выслушивает сокровище Киприи — высохшей особы, желающей, чтобы ее считали блондинкой. В молодости она танцевала в марокканском театре; со­держатель — Мегемет Трипадхуд привез ее в Париж и бросил, но придворные прельстились марокканкой, и она заработала кучу денег. Однако великим талантам нужна большая сцена. В поте лица труди­лась Киприя в Лондоне, Вене, Риме, в Испании и Индии, побывала в Константинополе — но ей не понравилась страна, где сокровища сидят под замком, хотя мусульмане и отличаются легкостью францу­зов, пылкостью англичан, силой германцев, стойкостью испанцев и налетом итальянской утонченности. Потом Киприя славно поработа­ла в Конго, а став ни на что не годной, подцепила знатного и богато­го добряка-мужа. О своих похождениях сокровище-путешественник болтает на английском, итальянском, испанском и латыни, но автор не рекомендует переводить эти непристойности дамам.

Впрочем, иногда султан использует волшебное кольцо и во благо. Перстень помогает решить проблему пенсий, о которых хлопочут толпы вдов, потерявших мужей во время победоносных войн султана. Сокровища этих женщин докладывают, что отцы их детей — вовсе не мужья-герои, которых и прикончили-то не враги, а любовники жен, пенсии же вдовы потратят на содержание смазливых лакеев и актеров... Кольцо спасает от смертной казни через кастрацию знатно­го красавца Керсаэля: его любовница, молодая прекрасная Фатима, услышав, что он собирается бросить ее ради танцовщицы, из мести заявляет, будто он ее, Фатиму, изнасиловал. Узнав правду, султан тор­жественно сажает злодейку и ее сокровище под замок — зато вызво­ляет из дальнего имения прелестную Эгле, которую запер там ревнивый муж, великий кравчий Селеби, наслушавшийся лживых на­ветов ее врагов; да и сама она, следуя советам добрых подруг, вела себя так, словно была виновна, за что и просидела полгода в провин­ции — а это для придворной дамы страшнее смерти.

Испытывает султан и сокровища дам, связями с которыми похва­ляются придворные щеголи, — и выясняет, что среди множества лю­бовников этих женщин не было ни одного из тех, кто громко позорит их имена.

После проб кольца султан начинает сильно сомневаться в могуще­стве пагод, честности мужчин и добродетели женщин. Сокровища последних рассуждают, как сокровища кобыл! И султан направляет перстень на свою голубоглазую лошадку золотистой масти, в гневе из­гнав секретаря Зигзага, который осмелился думать, будто является слугой султана, а не его лошади, — и забыл, что, входя в дома вели-

[710]

ких мира сего, нужно оставлять свои убеждения за порогом. Ржание кобылки, почтительно записанное другим секретарем, ученые мужи объявляют: а) трогательным монологом из древнегреческой трагедии; б) важным фрагментом египетской теологии; в) началом надгробной речи у могилы Ганнибала; г) китайской молитвой. И лишь Гулливер, вернувшийся из страны лошадей, легко переводит пестрящую орфо­графическими ошибками повесть о любви старого паши и маленькой кобылки, которую до того покрывало великое множество ослов.

А Мирзоза философствует. Местом обиталища души у младенца она объявляет ноги. С возрастом душа поднимается все выше — и у многих женщин на всю жизнь остается в сокровище. Оно и опреде­ляет поведение таких особ. Но у истинно добродетельной дамы душа находится в голове и в сердце; и только к одному нежно любимому человеку влекут такую даму и зов сердца, и голос сокровища. Султан отказывается верить, что у женщин вообще есть душа Со смехом он читает Мирзозе записки изнуренных многотрудными странствиями путешественников, которых посылал на далекий остров стяжать муд­рость. На острове этом жрецы, подбирая супружеские пары, тща­тельно следят за тем, чтобы сокровища жениха и невесты идеально совпадали по форме, размеру и температуре, а на самых темпера­ментных особ возлагается почетная обязанность служить всему обще­ству. «Ведь все на свете условно, — говорит верховный жрец острова. — Преступлением называете вы то, что мы считаем добро­детелью...»

Мирзоза шокирована. Султан же замечает, что если бы любимая была поглупее и всегда бы восторженно его слушала, то это бы их очень сблизило! Вот у островитян каждый занимается своим делом. А в Конго — каждый не своим. Хотя и там и тут очень смешные моды. Ведь в области моды безумцы издают законы для умных, а куртизан­ки — для честных женщин...

Впрочем, если султан сумеет найти этих самых честных женщин, он готов подарить Мирзозе загородный дворец и прелестную фарфо­ровую обезьянку. Ведь даже милая Эгле, обиженная на мужа, уступи­ла Альманзору... Зато Фрикамона, проведшая юность в монастыре, даже на порог не пускает мужчин, живет в окружении скромных де­вушек и обожает свою подругу Акарис. А другая дама, Каллипига, се­тует на то, что ее возлюбленный Мироло не обращает внимания на ее сокровище, предпочитая совсем иные наслаждения. Султан восхи­щен добродетелью этих дам, но Мирзоза почему-то не разделяет его восторгов.

На досуге Мангогул, Мирзоза, пожилой придворный Селим и пи-

[711]

сатель Рикарик — человек эрудированный, но тем не менее умный — спорят о литературе. Рикарик превозносит древних авто­ров, Селим отстаивает современных сочинителей, описывающих ис­тинные человеческие чувства. «Какое мне дело до правил поэтики? Лишь бы мне нравилась книга!» — говорит он. «Нравиться и уми­лять может только правда, — соглашается Мирзоза. — Но разве те напыщенные действа, которые ставят в театрах, походят на настоя­щую жизнь?!»

А ночью Мирзозе снятся прекрасные статуи великих писателей и мыслителей разных эпох. Мрачные догматики окуривают статуи лада­ном, что немного вредит изваяниям, а пигмеи оплевывают их, что не вредит статуям совсем. Другие пигмеи отрезают у живых голов носы и уши — подправляют классиков...

Уставшему от философствований султану тоже снится сон. Мангогул на гиппогрифе возносится в парящее в мутном пространстве ог­ромное здание, полное старых полуголых калек и уродов с важными лицами. Балансируя на острие иглы, почти нагой старик выдувает мыльные пузыри. «Это страна гипотез, — объясняет султану Пла­тон. — А клочки ткани на телах философов — остатки одежд Сокра­та...» Тут султан видит слабого ребенка, который на глазах превращается в могучего великана с факелом в руке, озаряющим све­том весь мир. Это Опыт, который одним ударом рушит шаткое зда­ние гипотез.

Султанский фокусник Блокулокус по прозвищу Пустой Сон рас­суждает о ночных видениях. Тут все дело в нашем восприятии... Ведь и наяву одних людей мы принимаем за умников, других за храбре­цов, старые дуры считают себя красавицами, а ученые публикуют свои ночные бредни в виде научных трудов...

Пока султан ищет добродетельных дам, шестидесятилетний Селим — красивый, благородный, изящный, мудрый, бывший в мо­лодости любимцем всех прелестниц, в старости же прославившийся на государственном поприще и снискавший всеобщее уважение, — признается, что так и не сумел постичь женщин и может лишь бого­творить их. Мальчишкой он лишился невинности с юной кузиной Эмилией; та умерла родами, а Селима пожурили и отправили путе­шествовать. В Тунисе он лазил по веревочной лестнице к жене пира­та, на пути в Европу ласкал во время шторма прелестную португалку, пока ее ревнивый муж стоял на капитанском мостике; в Мадриде Селим любил прекрасную испанку, но жизнь любил еще больше, а потому бежал от супруга красавицы. Знавал Селим легкомысленных француженок, холодных с виду, но пылких и мстительных англича-

[712]

нок, чопорных немок, искусных в ласках итальянок. Через четыре года Селим вполне образованным вернулся домой; поскольку же он интересовался и серьезными вещами, изучив военное дело и танцы, то получил высокий пост и стал участвовать во всех увеселениях принца Эргебзеда. В Банзе Селим узнал женщин всех возрастов, наций и сословий — и распутных светских дам, и лицемерных буржуазок, и монахинь, к которым проник, переодевшись послушницей. И везде вместо искренних чувств находил он лишь лживость и при­творство. В тридцать лет Селим женился ради продолжения рода; супруги относились друг к другу как подобает — холодно и благопри­стойно. Но как-то Селим встретил очаровательную Сидализу — жену полковника спаги Осталука, славного человека, но жуткого урода и ревнивца. С огромным трудом, совершенно изменившись, удалось Селиму завоевать сердце добродетельной Сидализы, считавшей, что без уважения любви быть не может. Селим спрятал обожаемую жен­щину в своем домике, но ревнивый муж выследил беглецов и прон­зил грудь жены кинжалом. Селим прикончил негодяя и долго оплакивал любимую, но потом понял, что вечного горя не бывает и вот уже пять лет связан нежными чувствами с очаровательной Фульвией. Султан спешит испытать ее сокровище — и выясняется, что сия титулованная дама в страстном стремлении обзавестись наследни­ком десять лет отдается всем подряд. Оскорбленный Селим подумы­вает удалиться от двора и стать философом, но султан удерживает его в столице, где Селим продолжает пользоваться всеобщей любовью.

Он рассказывает Мирзозе о «добрых старых временах», «золотом веке Конго» — царствовании деда Мангогула, султана Каноглу (намек на Людовика XIV). Да, было много блеска — но какая нище­та и какое бесправие! А ведь мерило величия государя — это счастье его подданных. Каноглу же превратил своих приближенных в марио­неток, да и сам стал марионеткой, которой управляла старая дряхлая фея (намек на г-жу де Ментенон).

А султан тем временем испытывает сокровище Заиды — дамы с безупречной репутацией. И сердце, и сокровище красавицы в один голос говорят о любви к Зулейману. Правда, замужем Заида за отвра­тительным Кермадесом... И все же султана потрясает образ верной и прекрасной Заиды — и Мангогул сам делает ей нескромное предло­жение, получив же решительный отказ, возвращается к пленительной Мирзозе.

А та, поклонница высоких принципов, совершенно не подходя­щих ни к ее возрасту, ни к положению, ни к лицу, восхваляет чистую любовь, основанную на дружбе. Султан и Селим смеются. Без зова

[713]

плоти любви нет! И Селим рассказывает историю о прекрасном юноше Гиласе. Великий идол лишил его способности удовлетворять страсть и предрек, что излечит несчастного лишь женщина, которая не разлюбит его, далее узнав о его беде. Но все женщины — даже го­рячие поклонницы платонической любви, старухи и непорочные вес­талки — отшатываются от Гиласа. Исцеляет его лишь прекрасная Ифис, на которой лежит такое же заклятие. Гилас с таким пылом выражает ей свою благодарность, что вскоре ему начинает грозить возврат болезни...

Тут приходит известие о смерти Суламека — скверного плясуна, который благодаря усилиям поклонниц стал учителем танцев султана, а потом с помощью реверансов — и великим визирем, в каковой должности и продремал пятнадцать лет. Во время блистательной над­гробной речи проповедника Брррубубу Мирзоза, которую ложь всегда приводит в истерическое состояние, впадает в летаргию. Чтобы про­верить, жива ли красавица, султан направляет на нее перстень, и со­кровище Мирзозы заявляет, что, верное султану до гроба, оно не в силах расстаться с любимым и отправиться на тот свет. Очнувшаяся фаворитка оскорблена тем, что султан нарушил обещание, но тот в восторге клянется ей в вечной любви. Простив государя, фаворитка все же умоляет его вернуть перстень Кукуфе и не тревожить больше ни своего сердца, ни всей страны. Taк султан и поступает.

Е. В. Максимова

Монахиня (La religieuse) - Роман (1760, опубл. 1796)

Повесть написана в форме записок героини, обращенных к маркизу де Круамару, которого она просит о помощи и с этой целью расска­зывает ему историю своих несчастий.

Героиню зовут Мария-Сюзанна Симонен. Отец ее — адвокат, у него большое состояние. Ее не любят в доме, хотя она превосходит сестер красотой и душевными качествами, и Сюзанна предполагает, что она — не дочь г-на Симонена. Родители предлагают Сюзанне принять монашество в монастыре св. Марии под тем предлогом, что они разорились и не смогут дать ей приданое. Сюзанна не хочет; ее уговорили пробыть два года послушницей, но по истечении срока она по-прежнему отказывается стать монахиней. Ее заточают в келье; она решает сделать вид, что согласилась, а на самом деле хочет публично

[714]

заявить протест в день пострига; для этой цели она приглашает на церемонию друзей и подруг и, отвечая на вопросы священника, отка­зывается принести обет. Через месяц ее отвозят домой; она сидит взаперти, родители не желают ее видеть. Отец Серафим (духовник Сюзанны и ее матери) с разрешения матери сообщает Сюзанне, что она не дочь г-на Симонена, г-н Симонен догадывается об этом, так что мать не может приравнять ее к законным дочерям, и родители хотят свести к минимуму ее часть наследства, а поэтому ей ничего не остается, кроме как принять монашество. Мать соглашается встре­титься с дочерью и говорит ей, что та своим существованием напоми­нает ей о гнусной измене со стороны настоящего отца Сюзанны, и ее ненависть к этому человеку распространяется на Сюзанну. Мать хочет, чтобы дочь искупила ее грех, поэтому копит для Сюзанны вклад в монастырь. Говорит, что после выходки в монастыре св. Марии Сюзанне нечего и думать о муже. Мать не хочет, чтобы после ее смерти Сюзанна внесла раздоры в дом, но официально ли­шить Сюзанну наследства она не может, так как для этого ей необхо­димо признаться мужу.

После этого разговора Сюзанна решает стать монахиней. Лоншанский монастырь соглашается ее взять. Сюзанну привозят в монас­тырь, когда там только что стала настоятельницей некая госпожа де Мони — женщина добрая, умная, хорошо знающая человеческое сердце; она и Сюзанна сразу проникаются взаимной симпатией. Между тем Сюзанна становится послушницей. Она часто впадает в уныние при мысли о том, что скоро должна стать монахиней, и тогда бежит к настоятельнице. У настоятельницы есть особый дар утеше­ния; все монахини приходят к ней в трудные минуты. Она утешает Сюзанну. Но с приближением дня пострига Сюзанну часто охватыва­ет такая тоска, что настоятельница не знает, что делать. Дар утеше­ния покидает ее; она не может ничего сказать Сюзанне. Во время принятия пострига Сюзанна пребывает в глубокой прострации, со­вершенно не помнит потом, что было в тот день. В этом же году умирают г-н Симонен, настоятельница и мать Сюзанны. К настоя­тельнице в ее последние минуты возвращается дар утешения; она умирает, предчувствуя вечное блаженство. Мать перед смертью пере­дает для Сюзанны письмо и деньги; в письме — просьба к дочери ис­купить материнский грех своими добрыми делами. Вместо г-жи де Мони настоятельницей становится сестра Христина — мелочная, ог­раниченная женщина. Она увлекается новыми религиозными тече­ниями, заставляет монахинь участвовать в нелепых обрядах, возрождает способы покаяния, изнуряющие плоть, которые были от-

[715]

менены сестрой де Мони. Сюзанна при каждом удобном случае вос­хваляет прежнюю настоятельницу, не подчиняется обычаям, восста­новленным сестрой Христиной, отвергает всякое сектантство, выучивает наизусть устав, чтобы не делать того, что в него не входит. Своими речами и действиями она увлекает и кое-кого из монахинь и приобретает репутацию бунтовщицы. Ее не могут ни в чем обвинить; тогда ее жизнь делают невыносимой: запрещают всем с ней общать­ся, постоянно наказывают, мешают спать, молиться, крадут вещи, портят сделанную Сюзанной работу. Сюзанна помышляет о само­убийстве, но видит, что всем этого хочется, и оставляет это намере­ние. Она решает расторгнуть обет. Для начала она хочет написать подробную записку и передать кому-нибудь из мирян. Сюзанна берет у настоятельницы много бумаги под предлогом того, что ей нужно написать исповедь, но у той появляются подозрения, что бумага ушла на другие записи.

Сюзанне удается во время молитвы передать бумаги сестре Урсу­ле, которая относится к Сюзанне по-дружески; эта монахиня все время устраняла, насколько могла, препятствия, чинимые Сюзанне другими монахинями. Сюзанну обыскивают, везде ищут эти бумаги; ее допрашивает настоятельница и ничего не может добиться. Сюзан­ну бросают в подземелье и на третьи сутки выпускают. Она заболева­ет, но скоро выздоравливает. Между тем приближается время, когда в Лоншан съезжаются послушать церковное пение; поскольку у Сю­занны очень хороший голос и музыкальные способности, то она поет в хоре и учит петь других монахинь. Среди ее учениц — Урсула. Сю­занна просит ее переправить записки какому-нибудь искусному адво­кату; Урсула это делает. Сюзанна имеет большой успех у публики. Кое-кто из мирян с ней знакомится; она встречается с г-ном Манури, который взялся вести ее дело, беседует с приходящими к ней людь­ми, стараясь заинтересовать их в своей участи и приобрести покрови­телей. Когда в общине узнают о желании Сюзанны расторгнуть обет, то ее объявляют проклятой Богом; до нее нельзя даже дотрагиваться. Ее не кормят, она сама просит еду, и ей дают всякие отбросы. Над ней всячески издеваются (перебили ее посуду, вынесли из кельи ме­бель и другие вещи; по ночам в ее келье шумят, бьют стекла, сыплют ей под ноги битое стекло). Монахини считают, что в Сюзанну все­лился бес, и сообщают об этом старшему викарию, г-ну Эберу. Он приезжает, и Сюзанне удается защититься от обвинений. Ее уравни­вают в положении с остальными монахинями. Между тем дело Сю­занны в суде проигрывается. Сюзанну обязывают в течение нескольких дней носить власяницу, бичевать себя, поститься через

[716]

день. Она заболевает; сестра Урсула ухаживает за ней. Жизнь Сюзан­ны в опасности, но она выздоравливает. Между тем тяжело заболева­ет и умирает сестра Урсула.

Благодаря стараниям г-на Манури Сюзанну переводят в Арпажонский монастырь св. Евтропии. У настоятельницы этого монастыря — крайне неровный, противоречивый характер. Она никогда не держит себя на должном расстоянии: или чересчур приближает, или чересчур отдаляет; то все разрешает, то становится очень суровой. Она неверо­ятно ласково встречает Сюзанну. Сюзанну удивляет поведите одной монахини по имени Тереза; Сюзанна приходит к выводу, что та рев­нует к ней настоятельницу. Настоятельница постоянно восторженно хвалит Сюзанну, ее внешность и душевные качества, засыпает Сюзан­ну подарками, освобождает от служб. Сестра Тереза страдает, следит за ними; Сюзанна ничего не может понять. С появлением Сюзанны сгладились все неровности характера настоятельницы; община пере­живает счастливое время. Но Сюзанне иногда кажется странным по­ведение настоятельницы: она часто осыпает Сюзанну поцелуями, обнимает ее и при этом приходит в сильное волнение; Сюзанна по своей невинности не понимает, в чем дело. Однажды настоятельница заходит к Сюзанне ночью. Ее знобит, она просит разрешения лечь к Сюзанне под одеяло, прижимается к ней, но тут раздается стук в дверь. Выясняется, что это сестра Тереза. Настоятельница очень гне­вается, Сюзанна просит простить сестру, и настоятельница в конце концов прощает. Наступает время исповеди. Духовник общины — отец Лемуан. Настоятельница просит Сюзанну не рассказывать ему о том, что происходило между ней и Сюзанной, но отец Лемуан сам расспрашивает Сюзанну и все узнает. Он запрещает Сюзанне допус­кать подобные ласки и требует избегать настоятельницы, ибо в ней — сам сатана. Настоятельница говорит, что отец Лемуан не прав, что нет ничего греховного в ее любви к Сюзанне. Но Сюзанна, хотя, будучи очень невинна, и не понимает, почему поведение насто­ятельницы грешно, все же решает установить сдержанность в их от­ношениях. Между тем по просьбе настоятельницы меняется ду­ховник, но Сюзанна строго следует советам отца Лемуана. Поведе­ние настоятельницы становится совсем странным: она по ночам ходит по коридорам, постоянно наблюдает за Сюзанной, следит за каждым ее шагом, страшно сокрушается и говорит, что не может жить без Сюзанны. Веселым дням в общине приходит конец; все подчиняется строжайшему порядку. Настоятельница от меланхолии переходит к благочестию, а от него — к бреду. В монастыре воцаря­ется хаос. Настоятельница тяжко страдает, просит за нее молиться,

[717]

постится три раза в неделю, бичует себя. Монахини возненавидели Сюзанну. Она делится своими огорчениями с новым духовником, отцом Морелем; она рассказывает ему историю своей жизни, говорит о своем отвращении к монашеству. Он тоже полностью ей открыва­ется; выясняется, что он также ненавидит свое положение. Они часто видятся, их взаимная симпатия усиливается. Между тем у настоятель­ницы начинается лихорадка и бред. Она видит ад, языки пламени во­круг себя, о Сюзанне говорит с безмерной любовью, боготворя ее. Она через несколько месяцев умирает; вскоре умирает и сестра Те­реза.

Сюзанну обвиняют в том, что она околдовала умершую настоя­тельницу; ее горести возобновляются. Духовник убеждает ее бежать вместе с ним. По дороге в Париж он покушается на ее честь. В Па­риже Сюзанна две недели живет в каком-то притоне. Наконец она бежит оттуда, и ей удается поступить в услужение к прачке. Работа тяжелая, кормят скверно, но хозяева относятся неплохо. Похитив­ший ее монах уже пойман; ему грозит пожизненная тюрьма. О ее побеге тоже повсюду известно. Г-на Манури уже нет, ей не с кем по­советоваться, она живет в постоянной тревоге. Она просит маркиза де Круамара помочь; говорит, что ей просто нужно место служанки где-нибудь в глуши, в безвестности, у порядочных людей.

А. А. Фридрих

Племянник Рамо (Le neveu de Rameau) - Повесть-диалог (1762—1779, опубл. 1823)

Произведение написано в форме диалога. Герои его — рассказчик (подразумевается сам Дидро) и племянник Жана-Филиппа Рамо — крупнейшего представителя классицизма во французской музыке вре­мен Дидро. Рассказчик вначале дает характеристику племяннику Рамо: аттестует его как одного «из самых причудливых и странных существ в здешних краях»; он не кичится своими хорошими качест­вами и не стыдится дурных; он ведет беспорядочную жизнь: сегодня в лохмотьях, завтра — в роскоши. Но, по словам рассказчика, когда такой человек появляется в обществе, он заставляет людей сбросить светскую маску и обнаружить свою истинную сущность.

Племянник Рамо и рассказчик случайно встречаются в кафе и за­водят беседу. Возникает тема гения; племянник Рамо считает, что гении не нужны, так как зло появляется в мире всегда через какого-

[718]

нибудь гения; кроме того, гении разоблачают заблуждения, а для на­родов нет ничего вреднее правды. Рассказчик возражает, что если ложь и полезна на краткий срок, то с течением времени оказывается вредна, а правда — полезна, и есть два рода законов: одни — вечные, другие — преходящие, появляющиеся лишь благодаря слепоте людей; гений может стать жертвой этого закона, но бесчестие со временем падет на его судей (пример Сократа). Племянник Рамо рассуждает, что лучше быть честным торговцем и славным малым, чем гением с дурным характером, таким образом в первом случае человек может накопить большое состояние и тратить его на удовольствия свои и ближних. Рассказчик возражает, что от дурного характера гения стра­дают лишь люди, живущие возле него, зато в веках его произведения заставляют людей быть лучше, воспитывать в себе высокие добродете­ли: конечно, лучше было бы, если бы гений был столь же добродете­лен, сколь и велик, но согласимся принять вещи такими, какие они есть. Племянник Рамо говорит, что хотел бы быть великим челове­ком, известным композитором; тогда у него были бы все жизненные блага и он наслаждался бы своей славой. Потом он рассказывает, как его покровители прогнали его, потому что он один раз в жизни по­пробовал говорить как здравомыслящий человек, а не как шут и сумасброд. Рассказчик советует ему вернуться к своим благодетелям и попросить прощения, но в племяннике Рамо взыгрывает гордость, и он говорит, что не может этого сделать. Рассказчик предлагает ему тогда вести жизнь нищего; племянник Рамо отвечает, что он презира­ет сам себя, так как мог бы жить роскошно, будучи прихлебателем у богачей, выполняя их щекотливые поручения, а он не использует свои таланты. При этом он с большим искусством разыгрывает перед своим собеседником целую сценку, самому себе отводя роль свод­ника.

Рассказчик, возмущенный циничностью своего собеседника, пред­лагает сменить тему. Но, прежде чем сделать это, Рамо успевает ра­зыграть еще две сценки: сначала он изображает скрипача, а затем, с неменьшим успехом, — пианиста; ведь он не только племянник ком­позитора Рамо, но еще и его ученик и неплохой музыкант. Они заго­варивают о воспитании дочери рассказчика: рассказчик говорит, что танцам, пению и музыке будет учить ее по минимуму, а основное место отведет грамматике, мифологии, истории, географии, морали; будет также немного рисования. Племянник Рамо считает, что невоз­можно будет найти хороших учителей, ведь изучению этих предметов им пришлось бы посвятить всю свою жизнь; по его мнению, самый искусный из нынешних учителей тот, у кого больше практика; поэто-

[719]

му он, Рамо, приходя на урок, делает вид, что у него уроков больше, чем часов в сутках. Но сейчас, по его словам, он дает уроки неплохо, а раньше ему платили ни за что, но он не чувствовал угрызений со­вести, так как брал деньги не честно заработанные, а награбленные; ведь в обществе все сословия пожирают друг друга (танцовщица вы­манивает деньги у того, кто ее содержит, а у нее выманивают деньги модистки, булочник и пр.). И здесь не подходят общие правила мо­рали, ведь всеобщая совесть, как и всеобщая грамматика, допускает исключения из правил, так называемые «моральные идиотизмы». Племянник Рамо говорит, что если бы разбогател, то вел бы жизнь, полную чувственных удовольствий, и заботился бы лишь о себе; при этом он замечает, что его точку зрения разделяют все состоятельные люди. Рассказчик возражает, что гораздо приятнее помочь несчастно­му, прочесть хорошую книгу и тому подобное; чтобы быть счастли­вым, нужно быть честным. Рамо отвечает, что, на его взгляд, все так называемые добродетели не более чем суета. К чему защищать отече­ство — его нет больше, а есть только тираны и рабы; помогать дру­зьям — значит делать из них неблагодарных людей; а занимать положение в обществе стоит только для того, чтобы обогащаться. Добродетель скучна, она леденит, это очень неудобная вещь; а добро­детельные люди на поверку оказываются ханжами, лелеющими тай­ные пороки. Лучше пусть он составит свое счастье свойственными ему пороками, чем будет коверкать себя и лицемерить, чтобы казать­ся добродетельным, когда это отвратит от него его покровителей. Рассказывает, как он унижался перед ними, как в угоду своим «хозя­евам» он и компания других прихлебателей поносили замечательных ученых, философов, писателей, в том числе и Дидро. Он демонстри­рует свое умение принимать нужные позы и говорить нужные слова. Говорит, что читает Теофраста, Лабрюйера и Мольера, и делает такой вывод: «Сохраняй свои пороки, которые тебе полезны, но избегай свойственного им тона и внешнего вида, которые могут сделать тебя смешным». Чтобы избежать такого поведения, надо его знать, а эти авторы очень хорошо описали его. Он бывает смешным лишь когда хочет; нет лучшей роли при сильных мира сего, чем роль шута. Сле­дует быть таким, каким выгодно; если бы добродетель могла привести к богатству, он был бы добродетельным или притворялся им. Пле­мянник Рамо злословит о своих благодетелях и говорит при этом: «Когда решаешься жить с людьми вроде нас <...>, надо ждать бес­численных пакостей». Однако люди, берущие к себе в дом корыст­ных, низких и вероломных шутов, прекрасно знают, на что идут; все это предусмотрено молчаливым соглашением. Бесполезно пытаться

[720]

исправить врожденную порочность; наказывать такого рода заблужде­ния должен не человеческий закон, а сама природа; в доказательство Рамо рассказывает скабрезную историю. Собеседник Рамо недоумева­ет, почему племянник Рамо так откровенно, не стесняясь, обнаружи­вает свою низость. Рамо отвечает, что лучше быть большим преступником, чем мелким мерзавцем, так как первый вызывает из­вестное уважение масштабами своего злодейства. Рассказывает исто­рию про человека, который донес инквизиции на своего благодетеля, еврея, бесконечно доверявшего ему, и к тому же обокрал этого еврея. Рассказчик, удрученный таким разговором, снова меняет тему. Речь заходит о музыке; Рамо высказывает верные суждения о превосходст­ве итальянской музыки (Дуни, Перголезе) и итальянской комичес­кой оперы-буфф над французским музыкальным классицизмом (Люлли, Рамо): в итальянской опере, по его словам, музыка соответ­ствует смысловому и эмоциональному движению речи, речь велико­лепно ложится на музыку; а французские арии неуклюжи, тяжелы, однообразны, неестественны. Племянник Рамо очень ловко изобра­жает целый оперный театр (инструменты, танцоров, певцов), удачно воспроизводит оперные роли (у него вообще большие способности к пантомиме). Он высказывает суждения о недостатках французской лирической поэзии: она холодна, неподатлива, в ней отсутствует то, что могло бы служить основой для пения, порядок слов слишком жесткий, поэтому композитор не имеет возможности располагать целым и каждой его частью. Эти суждения явно близки суждениям самого Дидро. Племянник Рамо говорит также о том, что итальянцы (Дуни) учат французов, как делать музыку выразительной, как под­чинить пение ритму, правилам декламации. Рассказчик спрашивает, как он, Рамо, будучи так чувствителен к красотам музыки, так бес­чувствен к красотам добродетели; Рамо говорит, что это врожденное («отцовская молекула была жесткая и грубая»). Разговор переходит на сына Рамо: рассказчик спрашивает, не хочет ли Рамо попытаться пресечь влияние этой молекулы; Рамо отвечает, что это бесполезно. Он не хочет учить сына музыке, так как это ни к чему не ведет; он внушает ребенку, что деньги — все, и хочет научить сына самым лег­ким путям, ведущим к тому, чтобы он был уважаем, богат и влияте­лен. Рассказчик про себя замечает, что Рамо не лицемерит, сознаваясь в пороках, свойственных ему и другим; он более откровенен и более последователен в своей испорченности, чем другие. Племянник Рамо говорит, что самое главное — не в том, чтобы развить в ребенке по­роки, которые его обогатят, а в том, чтобы внушить ему чувство меры, искусство ускользать от позора; по мнению Рамо, все живущее

[721]

ищет благополучия за счет того, от кого зависит. Но его собеседник хочет перейти от темы нравственности к музыке и спрашивает Рамо, почему при его чутье к хорошей музыке он не создал ничего значи­тельного. Тот отвечает, что так распорядилась природа; кроме того, трудно глубоко чувствовать и возвышаться духом, когда вращаешься среди пустых людей и дешевых сплетен.

Племянник Рамо рассказывает о некоторых превратностях своей жизни и делает вывод, что нами распоряжаются «проклятые случай­ности». Говорит о том, что во всем королевстве ходит только монарх, остальные лишь принимают позы. Повествователь возражает, что и «король принимает позу перед своей любовницей и пред Богом», и в мире каждый, кто нуждается в помощи другого, вынужден бывает «заняться пантомимой», то есть изображать разные восторженные чувства. Не прибегает к пантомиме лишь философ, так как ему ниче­го не нужно (в качестве примера приводит Диогена и киников), Рамо отвечает, что ему необходимы разные жизненные блага, и пусть он лучше будет обязан ими благодетелям, чем добудет их трудом. Потом он спохватывается, что ему пора в оперу, и диалог завершает­ся его пожеланием себе жить еще лет сорок.

А. А. Фридрих


Дата добавления: 2015-10-16; просмотров: 55 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Антуан Гамильтон (Antoine Hamilton) 1646—1720 | Франсуа Салиньяк де Ла Мот-Фенелон (François de Salignac de la Mothe Fénelon) 1651-1715 | Жан Мелье (Jean Meslier) 1664-1729 | Ален Рене Лесаж (Alain René Lesage) 1668-1747 | Пьер Карл де Шамплен де Мариво (Pierre Carlet de Champlain de Marivo) 1688-1763 | Шарль де Секонда Монтескье (Charles de Secondât Montesqieu) 1689-1755 | Аиссе (Aïssé) 1693 или 1694-1733 | Вольтер (Voltaire) 1694-1778 | Антуан Франсуа Прево (Antoine-François Prévost) 1697-1763 | Клод Проспер Жолио де Кребийон-сын (Claude-Prosper-Jolyot de Crébillon-fils) 1707-1777 |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Жан-Жак Руссо (Jean-Jacques Rousseau) 1712—1778| Книга первая О РАЗУМЕ ВООБЩЕ

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.021 сек.)