А остальное тебе знать ни к чему

Да, тут не без пощёчин и зуботычин,
Впрочем, легчайших, так что не кличь врачей.
Сколько б ты ни был зычен и предназначен –
А все равно найдутся погорячей.

Ты даже не представляешь, как легко меняется ход времени в зависимости от настроения. Когда тебе плохо, минуты длятся годами. Когда тебе хорошо, - месяцы щелкают, как секунды. Ночи без тебя тянулись так долго, что мне казалось, куда легче отсидеть срок в тюрьме, чем дождаться утра. Дни с тобой пролетали с хлопком ресниц. Твои поцелуи, даже самые долгие, - короче одного биения сердца. Ждать тебя – сложнее, чем переплыть Ла-Манш.

По одной-единственной причине я не замечаю, как пролетают два года. И эта причина – ты. Мы с тобой теперь живем вместе. Ты, я, и твои дети. Они все еще твои, прости. Я обожаю Кевина и Келли, я провожу с ними не только все свободное время, я провожу с ними вообще все свое время. Но это не наша семья. Не знаю, почему так. Я эгоист. Или я дурак. Но это дети твои и Тины, а я просто живу с вами. Конечно, я знаю, что ты меня любишь. Нет, не сомневайся в этом. Ты заботишься обо мне, ты держишь меня за руку на прогулке, и никогда не обращаешь внимания на чужие взгляды. Ты у меня самый сильный мужчина, я всегда будут твоим самым нежным мальчиком.

Мальчик, держись за поручень, мир не прочен.
Ладно, не увенчают – так хоть учтут.
Выставочен как ни был бы, приурочен –
А все равно же вымучен, что уж тут.

Мы вечерами ждем тебя дома, я готовлю, а дети рисуют смешные карлючки на бумаге. Ты катаешь их на себе, ты ласкаешь меня в спальне.

Мне немного сложно жить в доме, где ты жил с Рейчел, где жил с Тиной. Иногда я чувствую себя просто очередным, и это так паршиво, как снова вдыхать дым погасшей сигареты. Это как горечь на языке после таблеток. Это как боль в ногах после отличной прогулки.

Но мне ли жаловаться? Раньше у меня не было ничего. Теперь у меня есть больше, чем все. И честное слово, я почти счастлив. Почему почти? Я просто дурак. Я не знаю. Есть что-то, что сдерживает меня. Мыльная пленка, тончайший полиэтилен между мной и чистым счастьем. Потому что счастье это не жизнь без забот и печалей.
Счастье – это состояние души. Моя душа истрепана, как пальто бездомного. Каким должно быть ателье, чтобы придать ему прежний вид? Магическим. Магии в мире нет. Прости. Пальто остается потрепанным.

Я правда люблю тебя. Этого хватит.
Звонче не петь, чем Данте для Беатриче.
Нынче – ни Дуче, ни команданте Че.
Как бы ты ни был вычерчен – ты вторичен;
Тысячен, если мыслить в таком ключе.

У меня болит живот. Нет, это не метафора и не истерическое, он правда болит. Сначала когда забываю поесть. Потом – почти постоянно. Сначала я не обращаю на это внимания. Потом я начинаю пить обезболивающие. Потом они не помогают. Я ничего не говорю тебе и стараюсь не жмуриться от боли. Когда впервые после секса на твоем члене кровь и ты долго стоишь на коленях и умоляешь меня простить тебя за то, что был недостаточно нежен. Я прощаю, но не понимаю, в чем дело, потому что мне совершенно не больно. Мне как всегда, честно. Когда кровь впервые после секса остается на простыни, я замечаю это утром, заправляя постель, и понимаю, что время идти к врачу.
Я оставляю детей на няню и отправляюсь в клинику по твоей страховке. Я не собираюсь ничего от тебя скрывать, просто и афишировать и устраивать цирк я тоже не хочу.

Я говорю с доктором, рассказываю о состоянии, и он отправляет меня на эндоскопию. Мне говорят, что у меня язва. Говорят, глубокая, и я слишком затянул. Говорят, надо меньше нервничать и лучше питаться. У меня берут биопсию, чтобы убедиться, что это не рак.

Я жду результатов в коридоре, через пару часов меня зовут к себе. У врача такое сочувственное лицо и так много терминологии в запасе, что я все понимаю. Завтра мне нужно лечь в стационар. На днях будет операция. Я отправляюсь домой, мне нужно к Келли и Кевину.

Мы ужинаем, укладываем деток спать, я нежно целую обе кудрявые макушки и ухожу следом за тобой в спальню. После душа ты ложишься на кровать, свет все еще горит, и это хорошо. Я опускаюсь рядом, я смотрю тебе в глаза и негромко, вполне спокойно говорю:

- У меня рак желудка.

Ты весь из червоточин, из поперечин,
Мелочен очень, сколько ни поучай.
Как бы ты ни был точен и безупречен –
Вечности не оставят тебе на чай.

Если честно, я никогда не видел таких глаз, как были твои после моих слов. Словно два черных дула. Словно города после ядерной зимы. Словно глубокие шахты. В них было пусто, а через секунду пустоту сменила такая острая боль, что мне пришлось закрыть свои, чтобы не пораниться.

- Но… - у тебя перехватывает дыхание, я слышу этот сдавленный всхлип, вырванный из груди.

- Завтра я лягу в стационар. Через пару дней мне сделают операцию. Потом контроль. Вроде бы, не все так плохо. Удалят часть желудка, но я и так мало ем, он мне не пригодится, - я пытаюсь пошутить, но ты выглядишь так, словно я бью тебя по лицу.

- Курт, - ты так сильно сжимаешь челюсти, что я боюсь, что они треснут. Я аккуратно забираюсь тебе на колени, обнимаю за шею и целую в скулу. Это так нормально – успокаивать тебя.

- Блейн, все будет хорошо. Обещаю тебе, я не умру. Не скоро, во всяком случае. Ты любишь меня?

- Люблю.

- Этого хватит. Точно, - я нежно целую твои губы, ты не отвечаешь, ты все еще не можешь закрыть глаза.
Ты всю ночь целуешь меня. Это даже странно. Ты целуешь все. Каждый миллиметр моего тела знакомится с твоими губами. Мы не занимаемся сексом, ты просто целуешь, гладишь, вдыхаешь и трешься щекой. Тебе плевать, что за часть тела попадает под твои губы. Ты с каждой одинаково нежен.

А под утро ты плачешь. Ты думаешь, что я сплю, но мое плечо намокает, а ты шепчешь о том, что я – самое дороге для тебя, что ты не переживешь моего ухода. А еще ты молишься Богу обо мне. Мое сердце обещает биться вечность, раз это так нужно тебе.

И не мечтай, что Бог на тебя набычен,
Выпучен, как на чучело, на чуму.
Как бы ты ни был штучен – а ты обычен.
А остальное знать тебе ни к чему.

Операция проходит успешно, я жив, но результаты мы узнаем только через полгода, когда мне снова сделаю биопсию и скажут, нет ли больше раковых клеток. Не знаю пока, как там оно будет, но я чувствую себя хорошо. На мне нет шрамов, все делали эндоскопически. Дошла техника – даже похвастаться нечем.

Кушать мне нельзя пока что, мне вводят глюкозу внутривенно. На второй день после операции меня переводят из реанимации в палату, и буквально через минуту приходишь ты с детьми.

Келли вырывается вперед, и пока никто не успел ее остановить, она взбирается на высокую кровать, обхватывает мою руку всем своим телом и кричит:

- Папа!

Первую секунду я думаю, что она обращается к тебе. Но когда Кевин повторяет ее действия и говорит то же слово, я понимаю, что это обо мне.

- Они скучали, - шепчешь ты, наклоняешься, и ласково целуешь меня в губы.

Келли гладит меня по щеке и лопочет что-то о доме и папе, и кисе, и кушать.

Кевин просит меня идти домой. Ты достаешь из-за спины коробочку, и я забываю, как дышать. Ты спокойный, ты такой счастливый, ты спрашиваешь у меня:

- Курт, ты выйдешь за меня? Серьезно. Я хочу, чтобы все было официально. Я хочу, чтобы ты был моим мужем.

Горло сдавливает так сильно, по ребрам снова, как несколько лет назад, судорога, и я выдыхаю:

- Конечно. Да.

Пленка между мной и счастьем исчезает.

Ты, я, и наши дети. Мы.

Я твой любимый.

Я твой будущий муж.

Я отец твоих детей.

Я твой родной и близкий.

Я твой единственный.

- Ты – мое все, - шепчешь ты мне на ухо в первую ночь после нашей свадьбы.

Верно. Я твой все.
________________
Вера Полозкова – осточерчение (знак неравенства, 2011)

Дата добавления: 2015-10-16