Глава 20.2

Открываю глаза. Болят, будто песка кто насыпал. Сразу определяю: недосып. Потолок какой-то слишком белый. Солнце шпарит невозможно, ведь шторы так никто и не удосужился задернуть. Жмурюсь. Отворачиваюсь от окна на другой бок и тут вдруг врезаюсь во что-то теплое, мягкое, нежное... Открываю один глаз. Кто это? Такие щечки аппетитные. Осознав, что это, вероятно, Ноэль, резко приподнимаюсь, рассматриваю всю картину. Лежит как бы на боку, но ноги так нагло раскинул по всей кровати, потому-то я и задел одну из них. Простыня почти полностью сползла на пол с его стороны, лишь прикрывая все самое интересное одним легким уголком.
То есть мне это не приснилось? Это я... ему... его... О да, детка. Импульс. О нет, детка. Похоже, у меня может встать. Блядь, который час? Срочно в ванную и никаких Ноэлей. В холодный душ. А все-таки это реально охрененно. Хоть я жутко не выспался, но оно того, безусловно, стоило.
Торопливо принимаю душ, привожу себя в порядок. Смотрюсь в зеркало. Глаза красноватые. Ну, все равно Ноэль мне дал. И хочет еще. Разве это не успех, Винсент? Нет, это любовь, вот что это. Торжественно поздравляю тебя, Ив. Теперь ты пополнил ряды тех сумасшедших клоунов, которые ради любви будут выставлять себя на посмешище — ряды шутов-безумцев.
Тихо выхожу, стараясь больше не шуметь. Так же спит. Мирно, сладко... Легко дергаю простыню, и та натурально, будто сама по себе, падает на пол, открывая мне самое прекрасное, что я когда-либо видел... О, мой Ноэль, обнаженный, маленький, такой завлекающий... Аккуратно, чтобы не разбудить малыша, залажу на кровать. С какой стороны ни посмотри — он неотразим! Придвигаюсь ближе. Провожу одним пальцем, больше дразня, чем как-либо еще, по линии талии, бедер, останавливаюсь на сгибе под коленкой, заметив, как он начинает смешно морщиться. Наблюдаю. Тяжело вздохнув, переворачивается полностью на живот. Вот зря он так. Не сдержавшись, тянусь к его телу, принюхиваюсь. Я маньячу. Упираясь руками в кровать по обе стороны от Ноэля, склоняюсь над ним осторожно, чтобы ничем не задеть, вдыхаю его запах вдоль всего позвоночника. Гибкий позвоночник — моя страсть. Принюхиваюсь, а в конце оставляю поцелуй на попке. Сразу же возвращаюсь на свое место, потому что мой ангел пытается принять еще более удобную позу. Глазки открываются. Расплываюсь в дебильной улыбке, ведь они сразу находят меня.
— Доброе утро, — кажется, мой голос и правда похож на мурлыканье. Борюсь с собой, чтобы лишний раз не тянуть к мальчику руки. Но он, по-моему, пренебрежительно оценивает мои старания, читая по глазам, и с соблазняющей улыбкой по-кошачьи потягивается, переворачиваясь на бок. Ответа не поступает. Мне, по правде говоря, слов не нужно, когда он вот так передо мной… Отбрасывая все ненужные мысли в сторону, вытаскиваю из-под подушки его трусы, подсовываю их ближе к нему. Спокойно берет их, садится на кровати и тут же встает. Снова разглядываю красивую худенькую спину, ямочки на пояснице, упругие ягодицы, эти узкие детские бедра, стройные, ничем не отличные от девичьих ноги… Непропорционально длинные. Но я вновь и еще больше убеждаюсь в особом очаровании совсем юных форм. Он не стесняется средь белого дня светить всем, что у него есть. И это такая зрелая манера поведения после совместной ночи, что я опять теряюсь. Ну хоть кто-нибудь скажите, ему ведь не двенадцать? Вижу, что он все еще переминается с ноги на ногу, весь такой в своей святой наготе. Но причины этому, вероятно, не самые позитивные. — Ноэль, — ползу по кровати в его сторону, касаюсь легко его бедра и веду вниз по ноге в качестве чего-то успокаивающе-подбадривающего, когда он оборачивается, — болит?
— Не жалуюсь, — снова имею счастье созерцать его полуулыбку. С благодарностью смотрю в рубиновую глубину.
— Это пройдет, — вскакиваю с кровати, роюсь в выдвижном ящике письменного стола. — Вот, возьми, — протягиваю парню баночку с мазью. — Она хорошо помогает, снимает боль почти сразу.
— Знаешь, Ив, — пробегает взглядом состав, — боюсь, что, как только моя задница перестанет болеть, я начну отчаянно искать на нее приключения. А тебя может рядом и не оказаться.
— То есть? — непонятливо улыбаюсь. Вздохнув, Ноэль немного калечно направляется в ванную. — Ноэль, объясни, — плетусь за ним.
Как так получается, что… все его интонации, его слова, взгляды остаются те же, но приобретают оттенок взрослости и более глубокого понимания ситуации? Всего за одну ночь! Кто бы мог поспорить, что это не секс, — о, нет, — это не секс так меняет суть в человеке. Он что-то себе надумал. Хорошего или плохого — не так важно. Я счастлив созерцать этот поразительный результат, но никогда не узнаю тех мотивов, что подвигли его на это.
— Нечего объяснять, — забирается в ванную, становится под душ. Смотрю, как по его волосам и телу стекают струйки воды. Резко зашторивается. — Не смущай меня.
— Я не…
— Помолчи, пожалуйста, — раздосадованный голос.
— В чем дело? — возмущаюсь, хотя вдруг меня обуревает совершенно иные эмоции, из-за которых хочется лишь молча уйти и больше его не трогать. — Почему это я должен молчать?
— Потому что я хочу тебя, — интонации отбиваются от стен. Стою, как придурок, посреди ванной и действительно молчу. Хочет? Вот о чем он говорил. — Оставь меня пока что одного, ладно? — молча иду к выходу. — А вообще постой, — останавливаюсь. — Ты бы не мог принести мне мою щетку? Она где-то у тебя в сумке.
Снова молча выхожу, нахожу щетку, возвращаюсь. Мнусь у шторки. Он так меня хочет, что не хочет ни видеть, ни слышать? Ни даже знать, что я просто нахожусь рядом? Как это? Мне было с ним проще, пока он оставался ребенком-девственником. Хоть что-то было ясно.
— Принес, — тихо отзываюсь.
Шторка немного отодвигается. Мальчик смеряет меня задумчивым взглядом. Демонстрирую щетку с виноватой улыбкой, даже подаю ему тюбик с пастой. Забирает.
— Закрой двери, пожалуйста, но останься, — молча иду закрывать дверь. Ладно, я не понимаю, что происходит. То заткнись, то свали, то принеси, то закройся с ним… Но проблема в том, что, кажется, он сам не понимает, чего хочет. — Помоешь меня? — раздается вкрадчивая просьба за моей спиной. Застываю.
— Ты действительно этого хочешь? — уточняю, не оборачиваясь.
— Нет. На самом деле я хочу, чтобы ты меня касался, как-нибудь так, как ночью, везде, и позволил тебя чувствовать. Просто… — невозможно не обернуться. Оборачиваюсь. Мой мальчик, почему ты такой? Такой, что я не в силах противостоять. Со вчерашнего утра и по сегодня я ощущаю, как мое отношение к нему беспрестанно меняется, трансформируется во что-то все более поглощающее мою суть, даря наслаждение рабства. Делаю один неуверенный шаг к нему. — Просто я стесняюсь в этом признаться. Вот так.
Осмыслив услышанное, я понял, что это не уловка. Он искренне признался в том, что не хочет признаваться. Все-таки я ему нужен. Что ж, тогда я иду. Я иду и, не снимая боксеры, поднимаюсь к Ноэлю под душ, задергиваю шторку, беру мочалку… Ноэль отворачивается от меня, чистит зубы, вновь позволяя мне любоваться его спиной. Аккуратно касаюсь мочалкой его кожи. Я помню, насколько она еще нежна. Нет, я просто больше никогда этого не забуду.
Замечтавшись, продолжаю не спеша тереть хрупкое тело, даже приходится опуститься на колени, потому что так удобней. Мест, что поинтимней, касаться не решаюсь, и главным образом потому, что не хочу нас двоих свести с ума. Он и сам прекрасно с этим справляется, а я тем временем снова рассматриваю его ноги. Пена тут же смывается с потоками воды. Я тоже уже весь мокрый. Ноэль, прополоскав хорошенько волосы, наливает на них немного настойки. Слежу за этим процессом. Он замечает и лишь усмехается этому. Старательно втерев дурманящую жидкость в кожу головы, он снова становится под душ. Вероятно, настойка чересчур концентрированная, потому что по его телу стекает вода, и она тоже пахнет. Не успеваю отдать себе отчет прежде, чем ощущаю горький вкус во рту. Губы живут своей жизнью, так на удивление расторопно ловящие малейшие движения ищущего ласки изнеженного тела. Этот вкус тем не менее кажется одним из самых сладких, горько-сладких. А потом малыш наклоняется ко мне, и горечь сменяется мятным вкусом…
Я никогда, о боги, я никогда не был таким! Я не лелеял подобные ласки, я не сходил с ума от запахов, вкусов, дыхания, взглядов, присутствия… Я просто прежде не любил. Неделя. Одна неделя — и меня, прежнего бездушного идиота, больше нет. Вместо него есть идиот-романтик, раболепный идиот, теряющий голову от мальчика в раннем пубертате. Это невозможно. Было когда-то. Теперь же я стою перед ним на коленях, облизываю его с такой страстью, что даже осознание этого посылает сладостные волны возбуждения по всему телу. Так-то бывает в жизни. Или не бывает. Так, наверное, случается лишь однажды и лишь со мной.
Парень, как сквозь сон, шарит по мне руками, тоже опускается на колени. Снова какие-то невразумительные слова, отдаленно напоминающие молитву, льются прям рекой, и я стараюсь разобрать хоть что-то, ни на миг не прекращая целовать все, что попадается под губы.
— Ноэль, Ноэль, малыш, — обнимаю за талию. Гибкое тело будто начинает плавиться, а зубы, несмотря на всю слабость в теле, несдержанно впиваются в мои губы, не позволяя говорить. Но я все же стараюсь, — у нас… детка, у нас мало времени…
— Это у Реми его мало, а не у нас. У нас целая вечность…
— Пожалуйста, давай я верну тебя домой в целости и сохранности, а потом будем делать что только пожелаешь? — вместо ответа получаю взгляд ребенка, у которого отняли конфетку. Господи, ну и сладости ты предпочитаешь, мой дорогой. Но, не особо долго обижаясь, он встает и выключает воду.
— Тогда я уже все.
Не желая ворошить себя зачарованного, так и усаживаюсь себе на ноги, рассматриваю срывающиеся с моих волос капельки воды, пока Ноэль приводит себя в порядок. Ну, и мне бы не помешало, по второму кругу.
Через минут двадцать Ноэль уже со знанием дела поправляет свое жабо перед зеркалом. Я же пытаюсь справиться с непослушными волосами.
— Может, мы бы все-таки позавтракали? — осведомляюсь как бы между прочим.
— Дома позавтракаем. Уже почти девять.
Мальчик еще раз напоследок окидывает свое отражение взглядом и направляется к сумке запихивать свои вещи. Неотрывно слежу за ним, усаживаясь на край кровати. Его тело, недавно принадлежавшее мне, теперь формально спрятано, все самое вкусное скрыто от взора, и это лишь раздразнивает. Я не собираюсь поддаваться этому соблазну. Я просто изучаю новое чувство — чувство постоянного желания и ненасытности тем, что имею… Мне мало, безумно мало.
Ноэль, будто угадывая мое состояние, старается даже не смотреть на меня и ограничивается лишь простыми «да» и «нет». Не без сожаления я сегодня покидаю свою комнату. Она приобрела новое значение для меня. Особенно тот ночник. Все стало другим. В который раз я это говорю сам себе? Все стало другим, все изменилось…
На улице снова народу немерено. Плыву среди людей как упоротый. А Ноэль мне, кажется, что-то рассказывает. Обращаю внимание на его походку — очень даже ничего, как для того, чья попка потеряла девственность этой ночью… В голову лезут всякие пошлости, всякие до ужаса откровенные картины. И проблема даже не в том, что я хочу секса. Это не совсем то. Я хочу его, этого юношу — да, вот это правильно. Я хочу, чтобы это ему было приятно, безумно сладко, до дрожи в коленках, а ведь так и бывает обычно… Это какое-то невероятное удовольствие — доставлять удовольствие ему. Я иду, разглядываю его фигуру, его движения, его созревающую, раскрывающуюся привлекательность парниши-пассива… Он всегда был таким? Меня ведь никогда не заботило это. Но будь он хотя бы слегка другим — я бы усомнился в его ориентации. Но он таков, и почему-то именно сейчас я прозреваю: ведь не стал же он таким пластично-привлекательным из-за меня, из-за того, что осознавал свою «нижнюю» роль? Он всегда был таким себе пассивом сверху. И он рад, что я признаю подобное явление. Теперь-то он этим воспользуется по полной, не теряя шанса напоминать мне постоянно, насколько же я вожделею его, насколько брежу им в любовной лихорадке…
Я превратился в одну сплошную открытую рану, ноющую, зудящую, щиплющую, воспаленную… И он будет меня касаться, а я буду кровоточить и умолять его прикоснуться еще. Потому что это именно та боль, которая смешивает все остальные чувства и ощущения и придает им чего-то хмельного. И коль соткан ты из этих чувств, значит, навеки ты пьян. И именно поэтому ты можешь позволить себе еще больше, чем раньше. Скажи, что это любовь, и люди станут умиляться всякой мудистике, которую ты выкинешь. Но скажи ты им, что это «небесная» любовь, как они наморщат носики, скривят милые губки, выгнут ручки в конвульсивной манере, растопырят пальчики, всем своим видом продемонстрируют отвращение так, что и сами будут выглядеть хуже всякой реальной болезненности, будто в них гнездятся все пороки мира… А еще они тут же сочтут сладкий, цветочный аромат этой любви за запах анала. Всегда они так. Будто бы они, убежденные гетерасты, действительно имели дело с аналом. Я знаю лишь одно: мой мальчик пахнет. Так пахнет, как и полагается распускающемуся бутону.
Пока я размышлял по поводу своего отношения к этому всему и определял свое виденье самого себя в этой ситуации, поражаясь легкости моего сознания, мы успели дойти до нужного дома. Окончательно спускаюсь на землю, когда на глаза попадается знакомая табличка с надписью «Бонне». Ноэль открывает дверь. Прислушиваясь сначала, стараемся издавать как можно меньше звуков. Тишина.
— Давай я вещи заберу, — берет мою сумку, начинает в ней рыться.
— Считай, не надевал даже, — улыбаюсь. — Так бы я, как сумасшедший фанат, спер у тебя… твои трусы, например.
— Ну, сам виноват. Не дал мне одеться, — толкает меня локтем в бок.
— Тю, конечно, я не отпираюсь ни от чего, что успел сделать с тобой, — достаю из сумки баночку с мазью. — Возьми, пускай пока побудет у тебя.
— Одного раза недостаточно? — собирается уходить уже наверх, в комнату.
— Ну, ходишь нормально?
— Я могу продемонстрировать, как на подиуме, оценишь, — подходит к зеркалу, рассматривает себя, повернувшись боком, потом невинно так мне улыбается: — Разве я похож на того, кого… — он запинается, чтобы не произносить это вслух.
— Хах, нет, не так, — становлюсь так же, как и он, прижимаюсь к мальчику сзади, рассматриваю нас вдвоем. Да уж, Лолита. Безумно красивый. — Но ты уж точно не похож с этой улыбкой на того, кто так страстно стонал и чувственно отвечал на все прикосновения… — перехожу на шепот. — Может, это было самолюбованием? Ты похож на Нарцисса. Ты нравишься себе, малыш?
— Я? — внимательней всматривается в свое отражение, изучает по сантиметрам себя с ног до головы, потом, будто махнув рукой на все, со смехом отвечает: — Какая разница. Это я сейчас, возможно, симпатичный. Но вскоре превращусь в прыщавого подростка, стану совсем дистрофиком, — начинаю смеяться тоже, наводя беспорядок в его волосах. — Да, а что ты смеешься? Свяжусь с сомнительной компанией, буду курить травку, бухать какую-то дрянь, зажимать баб по углам.
— Детка, смотри, как бы ты со своей ориентацией сам не стал «сомнительным» кадром даже в сомнительной компании. Не все же такие толерантные.
— Тогда я буду околачиваться по гей-клубам, сделаю лазерную эпиляцию по всему телу, набью себе какую-нибудь цветную бабочку где-то в области лобка, надпись «принцесса» на пояснице, сделаю пирсинг в сосках, в языке, где-нибудь еще…
— Глупый, — прикрываю рукой его рот, — все, что тебе нужно, уже у тебя есть.
— Стесняюсь спросить, — вырывается из объятий, пятится к лестнице с ехидной улыбочкой, — о чем это ты конкретно говоришь.
На секунду мне кажется, что это приглашение следовать за ним, наверх, для известных, теперь известных целей. Возможно, даже чтобы просто еще раз «полечить» его попку с моей ассистенцией. Но в следующую секунду случается то, с чем я никак не ожидал, не подозревал даже столкнуться: из кухни, совсем тихо, как привидение, появляется Реми с чашкой кофе в руках. Ноэль как раз врезается в него, останавливается, остолбенев, не решаясь обернуться. Но, очевидно, прочитав в моем взгляде палитру совершенно разных чувств от удивления и детской неловкости до страха и ощущения безвыходности, он все-таки на секунду оборачивается, потом снова смотрит на меня. И смотрит так, будто это я должен ему объяснить, что мой друг делает у себя дома.
— Как спалось, ребята? — его голос разносится по прихожей зловещим эхом, взгляд, такой холодный, безжалостно бурит во мне дырку, и я уже просто не в состоянии пошевелить даже языком, чтобы ответить, чтобы попытаться оправдаться. Вдруг личико Ноэля искажается такой замысловатой ухмылкой, и он полностью поворачивается к Реми.
— Не хуже, чем тебе, дядя, — эпично хлопает его по плечу и направляется все же наверх. Я только мысленно умоляю его не оставлять нас с «дядей» наедине.
— Ты… не на работе, — не то спрашиваю, не то констатирую факт. Чувствую себя школьником, которого впервые застукали за курением.
— Наблюдательный, — замечает саркастично.
— Почему? Мама ничего мне об этом не говорила…
— Я в подчинении непосредственно у финдиректора. Отпросился, — делает еще глоток кофе и ставит чашку на тумбочку рядом с декоративной пальмой, складывает руки на груди, демонстративно лениво делает пару шагов в мою сторону. — А что? У тебя какие-то претензии ко мне?
— Да нет, просто… — вздыхаю, бросая попытки прикидываться. — Ладно, Реми. Мы типа спалились? Послушай, это все… — но договорить мне не удается. Синие, полные презрения глаза — последнее, что я вижу перед тем, как мой нос вновь встречается с кулаком. Ебать же, ну. Удерживаюсь на ногах, хотя порядком отшатываюсь в сторону. Кажется, опять кровь. — Блядь, — отчаянно смеюсь, вытирая багровую жидкость, задевая изувеченное место, — ну на хрена?
— Да, Ив, — хватает меня за плечо и прижимает к стене. Двузначно это как-то, — на хрена?
— Да разберись для начала, друг, — отталкиваю его. Это немного поубавило в нем решительности. Реми бояться — дураком быть, но обижать его желания не имею.
— Хорошо… — смеряет меня задумчивым взглядом, затем направляется к входной двери. — Пошли поговорим.
Молча достаю из сумки сигареты и следую за разгневанным другом на улицу. Почему именно сегодня? Почему именно он? Как бы он тут ни брыкался, он ранимый и если начинает паниковать, то отдается этому делу без остатка. Обижаться на него не за что, но, серьезно, зачем же бить? Да еще и в неоклемавшийся после прошлых происшествий нос. Хотя спасибо, что не по яйцам. Они тоже в последнее время популярны.
Реми садится на скамейку на крыльце. Подкуриваю, не спешу мостить свою задницу, расхаживаю туда-сюда. Начинать разговор как-то неохота. Наконец парень отзывается абсолютно буднично, хотя не совсем касаясь темы:
— Не маячь, — останавливаюсь в стороне, продолжаю молчать. — Ничего не хочешь мне рассказать?
— Что конкретно тебя интересует? — не смотрю в его сторону. Облака сегодня такие причудливые…
— Что между вами было?
— Что? — чуть не давлюсь дымом, оборачиваясь к нему. — А за что, твою мать, ты заехал мне по роже?
— Мать не трогай, — отрезает тихо, но твердо.
— Прости, — опускаюсь рядом с ним, задевая плечом его плечо. Язык бы подрезать мне. — Я не то имел в виду, ты знаешь…
— Отвечай, — его тон не оставляет мне выбора.
— Ну… с чего бы начать…
— Вы переспали? — безучастно звучит вопрос в лоб.
— Да, — отвечаю так же апатично.
— Насколько далеко все зашло?
— Ты хотел спросить, насколько глубоко? — переспрашиваю, горько усмехнувшись себе. — А впрочем, ты же сам все слышал, так? Или тебе нужны подробности?
— Заткнись, — потирает лоб, прикрывая ладонью глаза. Это верный признак того, что он в величайшем замешательстве.
— Вот, а теперь «заткнись», — хмыкаю, делаю последнюю тягу. — Не беспокойся. Проблем никаких нет, серьезно
— Нет?! — вдруг уставился на меня своим безумным взглядом. Ну, все, Реми паникует. — Ты больной, Ив?
— Я гей, — скептически поглядываю на друга.
— Я об этом и говорю, — отвечает, чуть понизив голос и отворачиваясь, рассматривая плитку на крыльце.
— Значит, теперь так?
— А как иначе? — теперь он встает. — Я вернулся домой, привел себя в порядок, тихо себе шастаю по дому, думая, что малой мирно спит наверху. Дай-ка, думаю, кофе попью. А тут дверь открывается — я чуть не пересрал! Прислушался, а это вы, мои дорогие, один лучше другого… и воркуете.
— Так в чем проблема? В том, что ты услышал? — непонимающе уточняю. — Или в ответственности?
Ответ я не получаю, потому что в дверях появляется Ноэль, с интересом осматривая нас двоих.
— Ну что? — обращается он к Реми. — Отчитал? Можно его уже забрать?
— Ноэль, нам с Ивом надо поговорить.
— Хорошо, — пожимает плечами, подходит ко мне, без капли стеснения садится мне на колени. Немного смущаюсь, что Реми приходится это наблюдать в том контексте, который теперь ему известен. — Я подожду, пока вы закончите.
— Оставь нас вдвоем, — явно сдерживаясь, просит Реми.
— Нет, я здесь подожду.
— Нет, ты там подождешь, за дверями, — цедит сквозь зубы, указывая на дом.
— Не надо делать из меня ребенка.
— То, чем ты с ним, — кивает в мою сторону, — занимаешься, не делает из тебя взрослого. Так что встал и зашел в дом.
Повисает неловкое молчание. Реми не в духе совсем. Кто знал, что его это так заденет. Понимаю, что дела не будет, пока Ноэль тут, да я и сам не смогу при нем говорить открыто обо всем, что случилось. Наклоняюсь к его уху:
— Мы быстро все обсудим, и я поднимусь. Иди.
— Я долго буду ждать? — раздраженно спрашивает друг. — Расцепитесь уже, любовнички.
— Кто-о? — желчно протягивает Ноэль. — Да что бы ты знал об этом…
— Думаешь, нет управы на тебя? — Реми лукаво оскалился. Господи, это настолько редкое для него явление, что нужно запечатлеть это в памяти. Обращается ко мне: — Когда там тебе на собеседование в редакцию? Завтра?
— Ну, допустим…
— Ага, понятно.
После этих слов Реми сам скрывается в доме. Чувствую себя придурком. Не понимаю, что происходит. Ноэль не спешит освобождать меня от своего веса, поворачивается ко мне лицом.
— Что он хочет?
— Даже представить сложно, — признаюсь честно. Пару секунд не моргая смотрим друг другу в глаза. Не могу сдержать улыбку. Бледные губы тянутся к моим. Отклоняюсь. — Малыш, сейчас он нас прикончит.
— А я хочу тебя, Ив, — горячее дыхание, даже для жаркого июльского дня, касается моих губ, его близость обжигает сердце, а слова, проникая в мое сознание, отдаются мощным импульсом в паху. О боже, Ноэль. А как я-то тебя хочу! Но увы.
— Мы договорим, и я приду, честно.
Снова нам помешал блюститель порядка. С чувством исполненного долга он заявляет:
— Ноэль, у меня, кстати говоря, для тебя хорошая новость: скоро приедет мамуля. Так что давай, начинай собирать вещи.
— Что? — произносим мы вдвоем с Ноэлем в один голос.
— Хах, вот так вот рушатся чужие ожидания и планы. Правда забавно?
— Я не понимаю, а почему она вернулась в Париж? Она с отцом? — мальчик действительно сползает с меня.
— Без. Повздорили, — равнодушно отвечает Реми. — Поторопись.
— Она хочет меня забрать? — Ноэль с подозрением щурит глаза, всматриваясь в лицо своего родственника.
— Наверное, — Реми начинает как-то странно-довольно улыбаться.
— Не может быть, — парень уходит в дом и только бросает через плечо: — Я позвоню ей, раз она уже во Франции.
— Позвони-позвони, — тихо отзывается друг себе под нос.
— Что это значит, Реми?
— Что конкретно тебе непонятно в моих словах? Надин вернулась из Индии, соскучилась по своему ребенку, хочет забрать.
— Но он же и недели здесь не пробыл…
— Тебя что-то не устраивает, Ив? Тебе мало? Она имеет на него намного больше прав, чем ты. Так что расслабься. Ты свое получил.
— Что «свое», что «свое»?! — на секунду хватаюсь за голову. — Какие права к черту? Кого ты из меня делаешь? Ты думаешь, я его принуждал? Смотри мне в глаза, — рывком разворачиваю друга к себе, встречая лишь пустой взгляд. — Я тебе клянусь, ни капли боли я ему не причинил, Реми! Изнасилованные мальчики не ходят с такими довольными лицами и не вешаются на шею своим насильникам, понимаешь? Я не хочу оправдываться и обвинять Ноэля, но не я это начал. Неужели ты никогда не замечал за ним этих повадок?
— В том и дело, что замечал. Только он еще маленький очень. И я боялся этого, потому что он сумасшедший, Ив. Сейчас Надин приедет, а ты не удивляйся, если он ей тут же поведает о своих ночных «приключениях». Он может. А отвечать за это буду я, а тебя вообще посадить могут. Ты об этом не думал?
— Не называй его сумасшедшим, ничего он не расскажет, — глубоко вздыхаю. Зачем кому-то что-то объяснять? Я устал. — Ты его не знаешь просто…
— Я как раз знаю его, уже двенадцать лет. И это дает более достоверную информацию, нежели то, как «познавал» его ты. Не обессудь. Сколько ты его знаешь? Неделю от силы?
— Он меня знает полгода.
— С моих слов, ага. И что? Это что-то меняет?
— Меняет, дружище, меняет… Но ты в это не поверишь.
— Попытайся меня переубедить, — откидывается на спинку скамейки в ожидании.
— Он, наверное, полгода зациклен был на том, чтобы добиться от меня сегодняшней ночи.
— Так все-таки ты хочешь сказать, что это он тебя соблазнил? Тебе что, реально нравятся малолетки?
— Сам в шоке! — развожу руками. — Но это не главное…
— А что главное?
— В это ты уж точно не поверишь… — теперь усмешка не сходит с моих губ. — Если бы не мои чувства, я бы запросто мог этому противостоять.
— Чувства? — внимательно меня рассматривает. — Какие?
— Такие… — поднимаю глаза к небу на манеру романтика.
— Голубые? Я и так в курсе.
— Небесно-сапфировые, винно-бордовые, пахнущие апельсиновым цветением, с лимонным вкусом, порывистые, сковывающие здесь, — указываю на голову, — и освобождающие где-то здесь, — опускаю ладонь к сердцу.
— Ив, это… — недоверчиво хмыкает. — Что он с тобой такого сделал, что я теперь тебя не понимаю?
— Соблазнил, — смеюсь.
— Это случилось сегодня ночью, а ты с первой встречи с ним какой-то чумной. Я это еще тогда заметил, хотя думал, что это просто первая реакция на Ноэля, как и у всех остальных.
— Тогда он меня и соблазнил, при первой встрече. А ночью, вернее было бы сказать, совратил.
— И что мне с вами делать… — безнадежно вздыхает, переплетая пальцы в замок.
— Я люблю его, Реми, — с улыбкой идиота смотрю на друга.
— Матерь божья! — вскакивает со скамейки, становится передо мной, с несильно отличной улыбкой спрашивает: — Ты шутишь? Забавный такой, Ив не способен на это!
— Если бы я был Ноэлем, я бы сейчас психанул и прошипел гневно: «Я никогда не шучу!» — подпираю голову рукой, устраивая локоть на колене, вижу лишь ноги друга, которые шагами измеряют крыльцо.
— Ты не Ноэль, — озадаченно констатирует.
— Но я все равно не шучу. Не нервничай. Угощайся, — протягиваю ему пачку с сигаретами. Он только отмахивается. Пожимаю плечами и подкуриваю сам. — Как хочешь.
— Ладно, об этом мы как-нибудь потом поговорим, — наконец останавливается. — Но это не отменяет того, что ты отвечаешь за секс с несовершеннолетним. Черт возьми, чересчур несовершеннолетним!
— Хорошо, я отвечу, если это выплывет. Если кто-то из вас двоих меня сдаст.
— Я не собираюсь тебя сдавать.
— Тогда не впадай в маразм, никто ничего не узнает. Он же мальчик все-таки, — с сожалением смотрю на Реми. Он что-то интенсивно обдумывает, не встречаясь со мной взглядами. Могу поспорить, он даже не слышит толком, что я ему тут втираю. И тут я вспоминаю, что у меня имеется еще одно доказательство и оправдание. — Хочешь, я принесу расписку?
— Что? — бросает, будто я его отвлек от важнейшего дела какой-то херней.
— Ноэль вчера написал расписку, потому что я долго упирался. На меня подействовало.
— Она не имеет никакой юридической силы из-за его возраста.
— А я тебе не как юристу предъявлю ее, а как беспокоящемуся о своем племяше дяде, — улыбаюсь.
— Скажи, Ив, — присаживается передо мной на корточки, произносит с серьезным выражением, — как Ноэль к тебе относится? Я знаю, что застенчивостью он не страдает. Но что за ней? Гормоны?
— Не знаю, — качаю головой. — Он никогда не говорил ничего о любви, да и… вот тут-то действительно может быть рано. А может, и нет. Но про чувства какие-то он точно упоминал. И говорил, что хочет работать вместе со мной над какими-то научными проектами, обещал всегда быть со мной, — глаза Реми становятся больше от удивления. — Да-да, именно так. И еще говорил, что не прочь бы гнить со мной в одной могиле. Это, по-моему, самый веский факт.
— Уф, — встает. — Это похоже на него. Только ему уже будет все равно.
— Он говорит, что не будет.
— Ладно, неси мне расписку тогда.
— Реми, можно я схожу к нему? — строю жалостливую мордашку.
— Нет, потом пойдешь. Так что поторапливайся.
Встаю, вздохнув. Ладно. Сам предложил. Даю на все про все себе пятнадцать минут, хотя это почти невозможно. Несусь домой. Взяв в руки дневник, хотел было уже вырвать страницу с распиской, но вовремя подумал сделать копию. Хорошо, что матери нет дома. Она бы полюбопытствовала. Оставляю сумку дома, она мне уже вряд ли понадобится. Беру лишь ключи, сигареты с зажигалкой и запихиваю копию в карман, предварительно сложив лист в несколько раз.
Не замечаю, как миную все, что встречается по дороге. Сам путь остается незамеченным, как что-то явно лишнее в этой истории. Дверь в дом оказывается незапертой, и я почему-то сразу об этом догадываюсь. Реми на кухне как раз разбирается с посудой.
— Я здесь, принес, — торопливо достаю свою индульгенцию, кладу на стол.
— Посмотрим, — уже совсем спокойно реагирует. Разворачивает лист бумаги, пробегает глазами написанное. — Ну и почерк.
— Ну что? Тебя это убеждает?
— Мне кажется или у художников предположительно должен быть почерк получше? — он будто издевается надо мной.
— Пожалуйста, Реми. Я ведь и правда спешил.
Наконец он удостаивает меня своим вниманием, хотя смотрит на меня не добродушней, чем на задравшего его шестиклассника, с которым нам приходилось справляться когда-то в школе на замене. Почему-то именно сейчас вспомнилась та ситуация, под его взглядом. Говорит сухо:
— Он у себя.
— Да? — почти выбегаю из кухни, но тут же задерживаюсь. — Можно тебя поцеловать?
— Вали уже, — с улыбкой фыркнул друг.
Взбегаю по лестнице, как ураган, врываюсь к Ноэлю в комнату.
— Стучать надо, — такими словами он меня встречает, не утруждая себя даже оторваться от своего занятия и обернуться ко мне. Перебирает свои рисунки, раскладывая их по папкам. Посреди комнаты стоит дорожная сумка на колесиках, еще не до конца собранная. А я скучал. Я заслужил тебя после всего, хотя бы на чуть-чуть, на прощание…
— Тут-тук, — касаюсь его волос, молча пересекши комнату. Он тут же разворачивается ко мне, бросив свои папки. Опять с леденцом во рту.
— Ты уже вернулся, — будто с облегчением произносит. Нечеткая артикуляция.
— Как видишь, — улыбаюсь из-за звучания его речи. — Все-таки уезжаешь?
— Мама хочет забрать меня, нам нужно кое-что решить… — отвечает нескрываемо расстроенно.
— Но ты же еще приедешь летом? Как только все решите — приезжай, — касаюсь его лица, любуясь чертами, к которым, кажется, уже совсем привык.
— Я не знаю, когда это еще случится. Ив, можно тебя кое о чем попросить?
Внутри я по-настоящему изумляюсь, потому что он никогда не спрашивал у меня разрешения по подобному поводу. Он на самом деле взволнован, и это еще больше волнует меня самого. Сила его переживаний сейчас так отчетливо чувствуется, заполняя всю комнату. Что-то похожее я уловил, когда впервые признался ему. Но сейчас это что-то другое, более осмысленное. И действительно искреннее. Я приятно удивляюсь, но виду не подаю:
— Конечно, малыш, я слушаю.
— Не жди, пока я уеду. Уходи раньше. Не надо прощаться.
— Но почему? Это же… — замечаю, что он уже не в состоянии это обсуждать, поджимает губы, глаза на мокром месте. — Ну эй, — обнимаю мальчика, присаживаясь перед ним. — Я понял все. Не надо.
— Мама совсем скоро будет уже, — шепчет дрожащим голосом мне на ухо.
— Но я же пришел не прощаться, а потому, что ты меня хочешь, так ведь?
Лимонные губки прижимаются к моим, и я отвечаю так нежно, целомудренно, словно целую что-то святое. Да это так и есть. Моего ангела, еще совсем ребенка, готового расплакаться, когда его всего лишь забирают домой после хорошей прогулки. Но ведь будет еще день, еще не один день! Ведь еще вся жизнь впереди. Я бы вот плакал, если бы оказалось, что этого всего между нами не было. Вот что важно: теперь что-то совершенно чистое и небесное есть между нами. И этому я рад. Я счастлив.
Теплое тело снова любовно льнет ко мне, руки снова гладят меня по груди, точно исследуя все изгибы. Не хочется никуда двигаться с места. Вдыхаю его аромат на полную грудь. Ноэль вдруг отстраняется. С ожиданием смотрю на него. Подходит к своему чемодану и достает оттуда знакомую бутылочку.
— Вот, возьми себе.
— А ты? — спрашиваю, но уже тяну руки к подарку.
— У меня таких дома завались.
— Спасибо… — это настолько трогательно, что я даже не знаю, как реагировать. — Тогда вот и тебе, — снимаю свои часы и отдаю мальчику с улыбкой. — Почему-то ты именно их у меня стащил, вот и забирай.
— Они тебе дороги, — с сомнением говорит, но тоже принимает предложенное.
— Не дороже тебя, — мягко поясняю. — И это наименьшее, что я могу тебе отдать.
— Почему-то все равно все это как-то грустно, — пытается застегнуть браслет. Помогаю ему. На его изящном запястье часы кажутся массивнее, чем на самом деле, и смотрятся слегка нелепо. Но ничего более очаровательного я еще не видел в жизни.
Нас прерывает звонок. Ноэль, чуть вздрогнув, тянется к столу за мобильным. По его разговору мне и так понятно, кто звонит, но все же после того, как он заканчивает секундный разговор, спрашиваю:
— Мама?
— Да. Подъезжает.
— Иди ко мне, — раскрываю объятия, присаживаюсь.
Кажется, что ничего труднее, чем попрощаться не прощаясь, мне не приходилось совершать. Его руки обвивают мою шею, щекой прижимается к моей. Ты не представляешь, как я благодарен тебе за все, что ты со мной сотворил, малыш. Все изменилось. Абсолютно все.
— Все, мне нужно закончить сборы, — слабо упирается мне в плечи.
— Ты мой маленький волшебник, — произношу с умилением, не желая его отпускать.
— Ив, пусти меня, — неуклюже освобождается от моих рук, возвращаясь к столу.
— Хорошо, — отвечаю как можно веселее, — тогда еще увидимся.
— Да, — соглашается без энтузиазма, не оборачиваясь.
— Ладно, маме привет, — делаю пару шагов к двери.
— Спасибо, передам.
— И ты это… пиши мне, если что, — оглядываюсь. О, мой Ноэль!
— Договорились, каждый день буду писать, — медленно, без охоты складывает папки на одну стопку. Голос снова дрожит, и он его понижает: — Уходи.
— Да ухожу же, — смеюсь, а внутри все сжимается. Делаю еще пару шагов. Снова оглядываюсь. — Я люблю тебя.
— Пошел вон! — решительно направляется ко мне. С интересом жду.
— А ты меня? — засовываю руки в карманы, совсем разворачиваясь.
— До свидания, — даже открывает мне дверь. — Ты меня задерживаешь.
— Ладно-ладно, не сердись, — останавливаюсь перед ним, за несколько сантиметров до порога. Смотрю в его рубиновые глазки, и хочет он того или нет, на прощание. Он не хочет, но он знает. По крайней мере, его слезы, застывшие чуть ли не на самых ресницах, выдают его.
— Все, время вышло, давай, — выталкивает меня за порог. Не сопротивляюсь, но когда хочу обернуться и еще раз взглянуть на этого взрослого ребенка, дверь захлопывается прямо перед моим носом.
— Ноэль… — прислоняюсь губами к щели.
— Что? — раздается совсем близко, кажется, из той же щели, но ниже.
— Не раскисай, малыш, — прикладываю ладонь к двери и прислушиваюсь. В ответ только всхлип. — Прекрати. Мы завтра встретимся, как обычно, — но в ответ снова лишь слабый стон. Слышу какое-то движение и определяю, что у него хватило силы воли отойти от двери. Упираюсь лбом в единственную преграду между нами. Я могу ее открыть. Но вряд ли смогу во второй раз уйти. Еще раз, напоследок, тихо-тихо: — Я люблю тебя, Ноэль, люблю, люблю, мой мальчик…
Шаги позади заставляют меня окончательно расстаться с дверью. Реми как раз направляется в комнату, которую покинуть мне стоило титанических усилий. Окидывает меня взглядом.
— Что, с дверью целуешься?
— Он попросил меня уйти, — отвечаю мрачно, не обращая внимания на его насмешку.
— Понятно. Сентиментальный, значит.
— Тем не менее, если ты собрался с ним что-то решать, его сентиментальность не помешает ему язвить в ответ, — придаю голосу больше уверенности. — Оставь его в покое пока что.
— Надин с минуты на минуту будет здесь, мне нужно с ним поговорить. Да и чего это я перед тобой оправдываюсь. Потерпит, раз и на такое решился, — демонстрирует мне копию.
— Ладно. Удачи.
Спускаюсь вниз. Как-то странно. Опять как во сне. Выхожу на улицу, подкуриваю. Но завтра ведь я его не увижу. Зачем я ему так сказал? Это все равно не сработало. Ничего не сработало. Хотя если бы я остался, то, возможно, все было бы еще хуже. Расплакался. Как девчонка же. Было бы из-за чего.
Меня бесит, что я злюсь. Нет, я не уверен, что я злюсь. Просто я так яростно втягиваю в себя дым, что сигареты хватает буквально на пять тяг. Обычно я такого не делаю. Чего я могу злиться? Потому, что моя измененная природа не позволила бы мне в другом случае просто так оставить ребенка одного, когда он дает волю эмоциям и, тем более, слезам? Или просто потому, что я бессилен? Что я мог сделать? Может, он прав? Я боюсь? И поэтому начинаю говорить о любви, надеясь, что это меня спасет. Я верю в чудо любви. Но его не существует. Лишь одни слова ничего не способны изменить.
Мой Ноэль. Зато я точно знаю, что люблю его. Когда осознаю это молча, никому не раскрывая этой тайны. Мой хороший. Не раскисай. Это же не навсегда. И хотя ты такой нежный, трогательный, сводящий с ума, когда на щечках блестят мокрые дорожки, я бы хотел в тот момент увидеть твою улыбку. Или почувствовать твою непробивную решительность, даже наглость. Твою силу, малыш. Я знаю, что в тебе ее предостаточно. Но ты почему-то поддался этой секундной слабости. Даже я не поддался, а ты ревешь. Не смей, Ноэль. Ты думаешь только о себе. Мне так неприятно знать, что я ничего не могу сделать, чтобы унять твою печаль. Не кисни.
Люди, идущие мне навстречу, странно поглядывают на меня и быстро отворачиваются, будто меня и вовсе нет. Не знаю, может, они понимают то, что я им пытаюсь сказать взглядом? «Скажите ему, пожалуйста, что это не стоит его слез. Скажите, что вскоре мы снова встретимся. Объясните, что это мелочь в сравнении с тем, что произошло с нами за эти дни. Скажите ему, обязательно передайте, что я люблю его. Молча. И что это — моя тайна. Он поймет». Умоляю тебя, Ноэль, не плачь.
Так, мысленно продолжая разговаривать с моим возлюбленным, я дохожу до самого дома. Еще не открыв калитку, вижу, что около моего крыльца ошивается знакомая фигура. «Только не плачь, Ноэль». Захожу во двор, достаю ключи.
— О, Ив, — обращается ко мне Этьен, явно обрадовавшись, наконец перестав изучать землю, по которой ходит, — я думал, ты не хочешь мне открывать.
— Глупости, милаш, — подхожу к двери. «Не раскисай, любимый». Вставляю ключ в скважину.
— А я тут мимо проходил и решил, что… — он внимательно на меня смотрит, отчего перестаю даже крутить ключ. Жду. «Никаких соплей, Ноэль». — Что случилось?
— А что случилось? — вздергиваю бровь, снова хватаясь за ключ. Этьен осторожно проводит по моей щеке. Замираю.
— Это слезы? — спрашивает почти шепотом.
— Слезы? — переспрашиваю недоверчиво, затем быстро справляюсь с замком, вбегаю в прихожую и подхожу к зеркалу. Глаза лишь слегка покраснели. Протираю руками влажную кожу. Всматриваюсь во что-то новое, чего раньше не замечал в своем взгляде. — Да, Этьен. Это слезы. Но они — не мои.

Дата добавления: 2015-10-16