Свидетель

Сегодня утром мне позвонила подруга, у которой сейчас трудные времена. Она говорила на повышенных тонах, раздраженно, расстроенно. Говорила быстро и все больше по кругу. Я слышала, как она ходит взад‑вперед по комнате. Несколько раз она остановилась прикурить сигарету. И даже междугородние провода не скрыли, как она затягивается – как через пневмошланг. Паника и горе нескончаемых потерь довели ее до ручки, а современный мир не предоставил возможности их оплакивать. Ее психотерапевт – в отпуске за границей. С родными она связь не поддерживала.

– Я тебя не отвлекаю? – спросила она. – Я, небось, произвожу дикое впечатление.

Я ее уверила, что нет, не производит. Но, похоже, она вне себя от горя.

– Так и есть, – сказала она. – Столько всего произошло. – Она перечислила: смерть одного любимого питомца, травма другого, годовщина смерти родителя, болезнь близкого друга…

После того как мы проговорили почти час, я предложила:

– Кажется, тебе стоит попробовать писать.

Повесив трубку, я подумала о том, что сказала и сделала. Что требуется моей подруге, для чего ей нужно писать?

Думаю, моей подруге требуется свидетель. Да и всем нам тоже.

Современная жизнь так одинока потому, что мы уже не свидетели друг другу. Мы проносимся по жизни с такой скоростью, что часто чувствуем себя одинокими – и не без основания. Мои друзья разбросаны по миру. Моя семья тоже. Я в Таосе, Нью‑Мексико, а самые близкие мне люди живут в Дублине, Коннектикуте, Нью‑Йорке, Лондоне, Бате, Бразилиа. Мы поддерживаем связь по телефону и по факсу, но все это ненадежно.

Сегодня писатель Соня Чокетт будет читать в Денвере. Я позвонила в книжный и оставила ей слова: «Хорошего вечера. Поговорим после». В книжном не пообещали, что смогут передать мое сообщение. На прошлой неделе я послала факс Дэвиду в Лондон, но получил его кто‑то совсем другой. Он пришел на встречу, и там ему сказали: «Тебе факс от Джулии Кэмерон…» Тинкер – Эверсу, Эверс – Ченсу, а Ченса[31]еще поймать надо.

Даже с лучшими намерениями, с самой современной техникой, иногда выходит пан или пропал – или ретроградный Меркурий: те три периода в году, когда астрологи сообщают, что коммуникации выкидывают коленца. Нам нужен свидетель получше, поближе, нам нужно больше личной нежности, чем мы способны передать друг другу на расстоянии, как бы ни старались.

Я сказала подруге:

– Обитай ты в индийской деревне и переживай горе, да еще и не одно, никто бы не требовал от тебя продолжать «функционировать». Все бы знали, что тебе требуется погоревать. Современное представление о том, что, скорбя, нужно продолжать «выполнять свои функции», довольно бесчеловечно. Мы убеждены, будто, что бы ни случилось, нужно сохранять лицо, хорошую мину при плохой игре. А нужно ли?

– Думаю, да, – осторожно ответила подруга. – Мне кажется, это мой долг – вести себя как обычно, чтобы не беспокоить близких.

– У тебя должно быть место, где можно расклеиться.

– Ну да, согласна. – Судя по ее тону, эта мысль принесла ей облегчение.

– Для меня это место – страницы моих текстов.

Между нами повисла тишина – подруга задумалась, вернее, попыталась задуматься, несмотря на бурю в голове.

Наконец она заговорила.

– Вообще‑то, я пишу. Совсем недавно. Вчера я сочинила мужу письмо в пять страниц.

– Я как раз об этом и говорю, – поддержала я. – Я начала писать утренние страницы, когда разводилась. Мне нужно было место, чтобы выместить свою скорбь.

– Так вот когда ты начала писать по утрам! Вот для чего это надо!

– Но и не только для этого.

– Может, и мне стоит попробовать писать утренние страницы, – сказала подруга. – Я всегда воспринимала их как занятие Джулии, но, может, они и мне помогут.

– Вполне может быть.

Когда мы пишем, жизнь становится яснее и мягче. Когда пишем, мы – свидетели самим себе. И говорим, как деревенские старейшины: «Я помню тебя, когда ты еще пешком под стол ходил, и тебя теперь не узнать».

На письме найдется место для таких слов: «Я скучаю по Рипли, своему псу. Он был таким веселым и любвеобильным. Таким прыгучим и милым». Или для таких: «На этой неделе будет два года с тех пор, как умер отец. Может, купить скворечников, как он в свое время». На письме найдется место для всего, что нам необходимо и сказать, и услышать.

Мои утренние страницы можно было бы назвать «наставнические страницы»: они помогают выйти на связь с более мудрой и радушной частью меня самой, чем моя современная занятая персона деловой женщины. И хотя я немало ворчу и жалуюсь на страницах, я также любуюсь и восхищаюсь. Я сама себе деревенская сплетница: «А это ты видела? Ты слышала, что она сказала?» Когда пишу, я еще и задумываюсь: «А может, она имела в виду…» Это добавляет мне сострадательности.

Кристина – в крепком, но непростом браке. Муж в детстве потерял родителей и то и дело прячется в своей раковине, стоит ему учуять угрозу или потерять равновесие. Ни теплотой, ни уговорами невозможно его оттуда выманить, пока время и расстояние не заживят нанесенную ему рану. Для Кристины эти его уходы болезненны, она чувствует себя так, как будто ее бросили и предали. Она пишет, чтобы настроиться, чтобы слушать свое сердце, собственные нужды, а также ту часть себя, что в силах понять и выдержать эмоциональные бури мужа.

– Иногда мои страницы просят меня сходить на прогулку, купить хорошей пряжи, нарисовать акварелью именные таблички для выпускного моей племянницы, – рассказывает Кристина. – Бывает, они говорят, что муж просто обижен и напуган и вовсе не собирается меня бросать, а я – пусть даже собственный муж этого вот именно сейчас не замечает, – добрая и любящая женщина. Мои страницы подскажут: «свари суп» или «испеки пирог». Они напомнят купить марок и зажечь благовоние. И еще тысячей способов они не позволяют мне поставить на себе крест. Писать – словно общаться с мудрым старшим другом, который любит меня и желает мне только лучшего.

Иными словами, когда Кристина пишет, она – сама себе свидетель. Свидетельствовать – гораздо более деятельный процесс, чем может показаться на первый взгляд. У моего коня по имени Боб Хоуп[32]маленькие уши, он ими прядает от любопытства, когда через ограду и окно кабинета видит, что я что‑то задумала. Его навостренные уши заставляют меня остановиться на миг и подумать: «Что я делаю необычного?» Когда пишу, задаю себе тот же вопрос.

Джозеф – управленец, он пишет, чтобы помочь себе сохранить связь с самим собой долгими суетливыми рабочими днями.

«Мне столько всего приходится переваривать, – говорит он. – Я каждый день встречаюсь со столькими людьми и столько всего делаю, что мне требуется место, где можно спросить у самого себя, что я обо всем этом думаю. Когда не пишу, жизнь проносится мимо так быстро, что я не успеваю ее рассмотреть и чувствую, что теряю связь с собой. А когда пишу, могу поговорить с самим собой и почувствовать себя не только Джозефом‑начальником, а еще и Джозефом‑человеком.

Когда пишем, замечаем малейшие отклонения от курса, ухудшения настроения или отношений. Но мы также углядываем и хорошее: новую светлую дружбу, в которой битком шуток, проделок и потех. «Вот это номер! – говорит нам текст. – Как это клево!»

«Мы работаем без остановки», – пишет мне Дэвид о своей командировке в Лондон, где у него встречи с утра до ночи. Он подчеркивает «без остановки» – и все‑таки останавливается на минутку, чтобы написать мне.

Современная жизнь – как подъем по крутому склону. Она перегружена, требовательна, сложна. Нам нужен кто‑то или что‑то, чтобы поделиться, как нам тяжело. Нам нужен свидетель – и мы должны научиться им быть.

Дата добавления: 2015-10-16