Глава 25. Месяц ухаживания подошел к концу, его последние часы были на счету

Месяц ухаживания подошел к концу, его последние часы были на счету. Нельзя было отсрочить наступление приближающегося дня – дня свадьбы, и все приготовления к нему завершились. Во всяком случае, мне больше делать было нечего. Мои дорожные сундуки, упакованные, запертые и перевязанные веревками, стояли у стены моей комнатки. Завтра в этот час они будут уже далеко на пути в Лондон, как и я (с соизволения Божьего)… то есть не я, а некая Джейн Рочестер, с которой я пока еще не была знакома. Оставалось только прибить карточки с адресом – вот они, четыре квадратика на комоде. Мистер Рочестер собственноручно написал на каждой адрес: «Миссис Рочестер, гостиница…, Лондон». Я никак не могла заставить себя прибить их – или поручить это кому-нибудь еще. Миссис Рочестер! Ее пока не существовало, и родиться она должна была завтра где-то после восьми часов утра. Нет, я подожду, пока не буду убеждена в ее появлении на свет, и вот тогда помечу этот багаж ее именем. Достаточно и того, что вон из того гардероба напротив туалетного столика якобы принадлежащая ей одежда уже изгнала мое черное суконное ловудское платье и соломенную шляпку. Ведь не моим был этот подвенечный наряд – жемчужного цвета платье и воздушная фата, узурпировавшие вешалку. Я закрыла дверцы гардероба, чтобы не видеть скрытое в нем чужое колдовское облачение, которое в этот вечерний час (девять часов), казалось, призрачно мерцало в сумраке моей спальни. «Пребудь сама с собой, белая греза, – сказала я мысленно. – Меня снедает лихорадочный жар, я слышу шум ветра и выйду подставить ему лицо».

Мое лихорадочное состояние объяснялось не только суетой приготовлений, не только предвкушением великой перемены – новой жизни, которая должна была начаться на следующий день. Без сомнения, оба эти обстоятельства содействовали снедавшему меня беспокойству, которое в тот поздний час погнало меня в ночную тьму. Но была третья причина, более властная, чем они.

Меня угнетала неясная тревога. Произошло нечто непонятное, но никто ничего не видел, никто, кроме меня, не ведал о том, что случилось накануне ночью. Мистера Рочестера не было дома – он еще и сейчас не вернулся, – дела призвали его в небольшое принадлежащее ему имение милях в тридцати от Тернфилда. Хоть включало оно всего две-три фермы, но ему было необходимо самому побывать там до отъезда из Англии. И теперь я ожидала его возвращения, чтобы облегчить свое смятение и найти у него ответ на загадку, которая поставила меня в тупик. Подождите его и вы, читатель, а когда я открою ему мою тайну, узнаете ее и вы.

Я пошла в плодовый сад, надеясь укрыться в нем от сильного южного ветра, который дул весь день, не принеся, однако, ни капли дождя. С приближением ночи он не только не затих, но как будто удвоил свой натиск и вой. Деревья гнулись в одну сторону, часами не разгибаясь, не расправляя веток, такой была сила, клонившая их густые кроны к северу; по небу, клубясь, неслись тучи, и ни разу голубое небо не улыбнулось этому июльскому дню.

С каким-то необузданным восторгом бежала я перед ветром, и гремящий воздушный поток словно развеивал мою тревогу. Спустившись по лавровой аллее, я остановилась перед рассеченным каштаном. Он стоял черный, опаленный, расколотый ствол жутко зиял. Его половины не разделились до конца – мощный комель и крепкие корни удерживали их вместе, но разъединение погубило их – живительный сок уже не струился, могучие сучья справа и слева были мертвы, и, конечно, зимние бури повалят если не обе, то, уж во всяком случае, одну половину. Однако пока они еще как бы составляли единое дерево – и, погубленное, оно продолжало стоять.

– Вы поступаете правильно, держась друг за друга, – сказала я, будто эти великаны-близнецы были живыми и могли меня слышать. – Наверное, хотя вы выглядите сокрушенными, обожженными, обугленными, в вас еще теплится жизнь, питаемая прочной связью с верными, трудолюбивыми корнями. Больше вы никогда не оденетесь зеленой листвой, птицы больше не станут вить гнезда и рассыпать безыскусственные трели на ваших ветвях. Ваше время радостей и любви миновало, но вы не одиноки: у каждого из вас есть друг, соболезнующий ему в его несчастье.

Пока я смотрела вверх на них, вдруг в узком клине неба между ними на миг проглянула луна – ее диск был кроваво-красен и полузакрыт: казалось, она бросила на меня один растерянный, отчаявшийся взгляд и тотчас вновь погребла себя в глубине тучи. На мгновение ветер около Тернфилда стих: но откуда-то издали, из-за рощ и ручьев, донеслись дикие скорбные стенания. Слушать их было невыносимо, и я опять побежала.

И бродила по саду, собирая яблоки, усеивавшие траву у стволов. Затем занялась тем, что отделила спелые от неспелых, унесла их в дом и спрятала в кладовой. Оттуда я отправилась в библиотеку проверить, растоплен ли камин – ведь в такой бурный, пусть и летний вечер мистера Рочестера, когда он вернется, обрадует уютный огонь. Да, камин уже затопили, и он хорошо разгорелся. Я придвинула его кресло поближе, подкатила к нему столик, опустила шторы и распорядилась, чтобы принесли свечи – их оставалось только зажечь. Закончив эти приготовления, я по-прежнему не находила себе места и чувствовала, что не могу оставаться в доме. Небольшие часы в библиотеке и старинные напольные в прихожей одновременно пробили десять.

«Как поздно! – подумала я. – Надо побежать к воротам. Временами светит луна, и я без труда разгляжу дорогу. Наверное, он вот-вот приедет, и встретить его там значит хоть немного сократить томительное ожидание».

В огромных деревьях, осенявших ворота, ревел ветер, но дорога, насколько она была видна и вправо, и влево, была пустынна, и лишь порой, когда выглядывала луна, по ней бежали тени туч, однако, кроме них, на всем ее длинном, белеющем в темноте протяжении ничто не двигалось.

Пока я смотрела, детские слезы затуманили мне глаза – слезы разочарования и нетерпения. Устыдившись, я утерла их. Но все стояла там. Луна затворилась в своей небесной обители, плотно задернула занавески густых туч. Стало совсем темно. Ветер захлестал каплями дождя.

– Почему он не едет! Почему он не едет! – восклицала я вне себя от дурных предчувствий, рождаемых фантазией. Я ждала, что он приедет еще перед чаем, а теперь темно, что могло его задержать? Несчастный случай? Опять я вспомнила о том, что произошло прошлой ночью. И истолковала это как предзнаменование беды. Я боялась, что мои надежды слишком прекрасны, чтобы сбыться, что последний месяц я купалась в чрезмерном блаженстве, что солнце моего счастья уже миновало зенит и теперь надо ожидать заката.

«В дом я вернуться не могу, – думала я. – Не могу сидеть у камина, пока он во власти такого ветра и дождя. Лучше устать телом, чем истомиться сердцем. Пойду вперед, ему навстречу».

И я зашагала по дороге – очень быстро, но пройти мне пришлось немного. Не миновала я и четверти мили, как послышался конский топот, и я увидела несущегося галопом всадника. Рядом с ним бежала собака. Прочь зловещие предчувствия! Это он! Он верхом на Месруре, сопровождаемый Лоцманом. Он увидел меня, потому что луна как раз выплыла на середину окутанной дымкой синей поляны, посылая на землю смутные лучи. Он снял шляпу и замахал над головой. Я припустилась к нему бегом.

– Ну вот! – воскликнул он, нагибаясь в седле и протягивая руку. – Ты не можешь жить без меня, это очевидно. Поставь ногу на мой сапог, дай мне обе свои руки и прыгай!

Я подчинилась. Радость придала мне ловкости, и я очутилась на спине коня перед ним. Меня приветствовал горячий поцелуй, сдобренный маленькой толикой хвастливого торжества, с которым я кое-как смирилась. Он умерил свои восторги и спросил:

– Но что случилось, Дженет? Почему ты вышла встретить меня в такой час? Произошло что-то дурное?

– Нет, но мне казалось, что вы никогда не вернетесь. И нестерпимо было ждать в доме, особенно в такой ветер и дождь.

– Ветер и дождь, это верно! Да с тебя течет вода, как с русалки. Закутайся в мой плащ, Джейн, мне кажется, у тебя жар. Твоя щека и пальцы просто обжигают! Так ответь же, что-нибудь случилось?

– Сейчас ничего. Я не боюсь и не чувствую себя несчастной.

– Но, значит, раньше чувствовала?

– И очень. Я потом расскажу вам, сэр, и, наверное, вы только посмеетесь над моими страхами.

– Я буду от души смеяться над тобой, когда кончится завтрашний день. А пока не смею. Мой приз еще не завоеван. Последний месяц ты ведь была скользкой точно угорь и колючей как дикая роза! Я не мог протянуть пальца и не уколоться. А теперь я словно держу в объятиях заблудившуюся овечку. Ты отбилась от стада, ища своего пастуха, правда, Джейн?

– Мне были нужны вы, но не торжествуйте. Мы приехали. Спустите меня на землю.

Он ссадил меня с коня. Джон увел Месрура, а мистер Рочестер, войдя следом за мной в прихожую, велел мне поскорее переодеться во что-нибудь сухое и тогда спуститься к нему в библиотеку. А когда я побежала к лестнице, остановил меня и потребовал обещания, что я потороплюсь. И я поторопилась: через пять минут я уже вошла в библиотеку, куда ему подали ужин.

– Сядь, Джейн, и составь мне компанию. С соизволения Божьего, теперь, если не считать завтрака, тебе очень долго не придется есть в Тернфилд-Холле.

Я села возле него, но сказала, что есть не могу.

– Потому что ты думаешь о предстоящем тебе путешествии, Джейн? Мысль о Лондоне отбивает у тебя аппетит?

– Сейчас, сэр, я не заглядываю в будущее и едва понимаю собственные мысли. Все в жизни кажется призрачным.

– Кроме меня! Я достаточно весом. Вот потрогай и убедись сама.

– Вы, сэр, фантом! Вы всего лишь сон – даже больше, чем все остальное.

Он, смеясь, протянул руку.

– Это сон? – спросил он, поднося ладонь к самым моим глазам. Кисть у него была округленной, мускулистой и сильной, как и вся рука.

– Да, хотя я прикасаюсь к ней, это все-таки сон, – ответила я, отводя ее от лица. – Сэр, вы кончили ужин?

– Да, Джейн.

Я позвонила и распорядилась, чтобы унесли поднос. Когда мы вновь остались одни, я помешала в камине, а потом села на скамеечку у ног моего патрона.

– Скоро полночь, – сказала я.

– Верно. Но вспомни, Джейн, ты обещала бдеть со мной в ночь перед моей свадьбой.

– Да. И я сдержу обещание – во всяком случае, на час-другой. У меня нет ни малейшего желания лечь спать.

– Ты закончила все приготовления?

– Да, все.

– И я тоже, – сказал он. – Уладил все дела, и завтра мы покинем Тернфилд через полчаса после того, как вернемся из церкви.

– Очень хорошо, сэр.

– С какой странной улыбкой, Джейн, ты произнесла эти слова – «очень хорошо»! Какой румянец пылает на твоих щеках, и как необычно блестят твои глаза! Ты здорова?

– Мне кажется, что да.

– Кажется! В чем дело? Скажи мне, что ты чувствуешь?

– Не могу, сэр. Никакие слова не выразят то, что я чувствую. Мне бы хотелось, чтобы этот час никогда не кончался. Кто знает, какую судьбу принесет следующий?

– Это меланхолия, Джейн. Ты либо чересчур взволнована, либо переутомлена.

– А вы, сэр, чувствуете себя спокойным и счастливым?

– Спокойным? Нет. Но счастливым – до самой глубины сердца.

Я подняла глаза, чтобы увидеть свидетельства счастья на его лице: оно пылало.

– Доверься мне, Джейн, – сказал он. – Избавь свой дух от тяготеющей над ним тяжести, поделись ею со мной. Чего ты страшишься? Что я не окажусь хорошим мужем?

– Такая мысль мне даже в голову не приходила.

– Тебя пугает новая сфера, в которую ты вступаешь, новая жизнь, которую ты начинаешь?

– Нет.

– Ты ставишь меня в тупик, Джейн. Твое лицо, этот тон, такой грустный и вызывающий, заставляют меня недоумевать и страдать. Объясни же!

– Ну так слушайте, сэр! Вчера вы не ночевали дома.

– Да, конечно, и ты некоторое время назад намекнула, что в мое отсутствие что-то произошло. Вероятно, что-то незначительное, но тем не менее ты расстроена. Может быть, миссис Фэрфакс сказала что-то? Или ты случайно услышала болтовню слуг? Твое чувствительное уважение к себе получило рану?

– Нет, сэр. – Часы начали отбивать двенадцать, и я подождала, пока серебряный звон не замер, как и хриплые удары, доносившиеся из прихожей, а затем продолжала: – Вчера я весь день была очень занята и чувствовала себя очень счастливой в этих хлопотах, потому что меня, хотя вы как будто считаете иначе, вовсе не преследуют страхи перед новой сферой и прочим. Для меня чудо – надежда на то, что я буду жить с вами, потому что я люблю вас. Нет, сэр, не надо сейчас нежностей, не мешайте мне говорить. Вчера я всей душой уповала на Провидение и верила, что все складывается прекрасно и для вас, и для меня. День был солнечный, если помните, безветрие и ясное небо сулили вам безопасность и легкую поездку. После чая я немного погуляла по двору, думая о вас, и в воображении видела вас так близко, что почти не замечала вашего отсутствия. Я думала о жизни, ожидающей меня впереди: вашей жизни, сэр, более богатой и волнующей, чем моя, – настолько, насколько океан глубже ручья, несущего в него свои воды по прямому песчаному руслу. Я спрашивала себя, почему моралисты называют этот мир юдолью скорби – для меня он цвел будто роза. На закате воздух похолодел, небо заволокли облака. Я вернулась в дом, и Софи позвала меня наверх поглядеть на мое подвенечное платье, которое как раз доставили, и под ним в коробке я нашла ваш подарок, за который с княжеской щедростью вы послали в Лондон, решив, я полагаю, обманом заставить меня принять подарок не менее дорогой, чем драгоценности, от которых я отказалась. Разворачивая ее, я улыбалась и думала о том, как буду поддразнивать вас за ваши аристократические вкусы и ваши усилия облечь вашу невесту-плебейку в наряд герцогини. Думала, как покажу вам полосу простых кружев, которую собственноручно приготовила, чтобы покрыть свою плебейскую голову, как спрошу, не считаете ли вы, что такая фата больше пойдет невесте, которая не принесет своему мужу ни состояния, ни красоты, ни родственных связей. И ясно увидела выражение вашего лица, услышала ваши нетерпеливые республиканские ответы, ваше надменное утверждение, что вы не ищете пополнить ваше богатство или возвыситься в обществе, женившись на кошельке или титуле.

– Ты видишь меня насквозь, колдунья! – перебил мистер Рочестер. – Но что еще ты усмотрела в фате, кроме вышивки? Яд или кинжал? Иначе почему теперь у тебя такой опечаленный вид?

– Нет-нет, сэр! Кроме тонкости и изукрашенности ткани, я обнаружила только гордость Фэрфакса Рочестера, а она меня не испугала, так как я уже свыклась с этим демоном. Но, сэр, когда стало смеркаться, поднялся ветер, хотя вчера вечером он дул иначе, чем сегодня: не завывал дико, а «стонал угрюмо» – звук куда более жуткий. Я так жалела, что вас не было дома. Я вошла сюда, и при виде пустого кресла и темного камина у меня похолодело сердце. И когда я легла, то не могла уснуть: меня терзало тревожное волнение. А буря все усиливалась, и моим ушам почудилось, что она заглушает иной тоскливый звук, раздававшийся то ли в стенах дома, то ли снаружи – вначале я не могла решить. Но он повторялся – неясный, но страдальческий – всякий раз, когда ветер на миг стихал. В конце концов мне пришло в голову, что где-то вдалеке воет собака. Я была рада, когда вой оборвался. И заснула, но и над моими снами тяготела темная бурная ночь. Оставалось в них и мое стремление быть с вами, только омраченное сознанием, что нас разделила непреодолимая преграда. На протяжении первого сна я шла и шла по неведомой извилистой дороге, меня окружал непроницаемый мрак, дождь хлестал по моему лицу. Я несла ребенка, совсем еще младенца, слишком маленького и слишком слабого, чтобы идти самому. Он дрожал от озноба в моих оледенелых руках и жалобно плакал у самого моего уха. Мне казалось, сэр, что вы на той же дороге где-то далеко впереди меня, и я напрягала все силы, тщась нагнать вас, вновь и вновь пыталась произнести ваше имя, умолять, чтобы вы меня подождали, но двигалась я с трудом, а мой голос замирал, не выговорив ни слова. Вы же, я чувствовала, с каждой минутой все удалялись и удалялись.

– И эти сны продолжают угнетать тебя, Джейн, теперь, когда я рядом? Испуганная пичужка! Забудь примерещившееся горе и думай только о счастье наяву! Ты говоришь, что любишь меня, Дженет. Я помню твои слова, и ты не можешь их отрицать. Эти слова не замерли у тебя на губах. Я услышал их, ясные и тихие, – мысль, быть может, слишком заветная, но сладостная, будто музыка: «для меня чудо – надежда на то, что я буду жить с тобой, Эдвард, потому что я люблю тебя». Ты любишь меня, Джейн? Повтори!

– Да, сэр, всем сердцем.

– Странно! – сказал он после минутного молчания. – Эта фраза пронзила мою грудь болью. Почему? Мне кажется, причина в том, что ты произнесла ее с религиозным пылом. И твой устремленный на меня взгляд исполнен веры, искренности, преданности. Это слишком! Будто ко мне приблизился ангел. Погляди на меня с вызовом, Джейн, как ты умеешь смотреть! Улыбнись одной из своих непонятных, застенчивых, дразнящих улыбок. Скажи, что ненавидишь меня, подтрунивай надо мной, язви меня – делай что хочешь, но только не наполняй мое сердце грустью: я предпочел бы рассердиться, лишь бы не впустить в него печаль.

– Я буду подтрунивать и язвить, сколько вам захочется, когда завершу свой рассказ. Но выслушайте меня до конца.

– Я полагал, Джейн, что ты рассказала мне все. Я думал, что нашел причину твоей меланхолии в сонных грезах.

Я покачала головой.

– Как! Что-то еще? Не верю, что это может быть нечто важное. Заранее заверяю тебя в моем скептицизме. Так что же дальше?

Какое-то беспокойство в его голосе, нетерпение, прячущее тревогу, удивили меня, однако я продолжила свой рассказ:

– Мне приснился еще один сон, сэр. В нем Тернфилд-Холл превратился в руины, приют летучих мышей и сов. Мне чудилось, что от великолепного фасада осталась только передняя стена, очень высокая и еле держащаяся. В лучах луны я бродила по заросшим бурьяном развалинам позади нее, натыкаясь то на мраморный камин, то на обломок лепного карниза. И опять я несла на руках завернутого в шаль неизвестного младенца. Как ни устали мои руки, как ни мешал мне он идти, положить его где-нибудь мне было воспрещено. Мне надлежало нести его. Вдали на дороге раздался конский топот: я знала, что это вы, что вы отправляетесь на много лет в далекий край. С отчаянной опасной быстротой я начала карабкаться на единственную стену, чтобы сверху увидеть вас в последний раз. Камни срывались под моими ступнями, я хваталась за плети плюща, а они ломались. Ребенок в ужасе цеплялся за мою шею, чуть меня не задушил. Наконец я оказалась на верху стены и увидела вас – пятнышко на белой дороге, уменьшающееся с каждой секундой. Налетел такой сильный порыв ветра, что я не устояла на ногах и присела на выступ, положив перепуганного младенца себе на колени. Вы скрылись за поворотом дороги, я наклонилась, чтобы посмотреть вам вслед, стена обрушилась, меня тряхнуло, младенец скатился с моих колен, я потеряла равновесие, упала и проснулась.

– Ну теперь-то, Джейн, уже все?

– Предисловие, сэр. Сам рассказ еще впереди. Проснувшись, я открыла глаза, и их что-то ослепило. Я подумала: «А! Восходит солнце!» Но ошиблась. Глаза мне ослепил всего лишь огонек свечи. Я решила, что ко мне вошла Софи. Свеча стояла на туалетном столике, а дверцы гардероба, в котором я повесила подвенечное платье и фату, были распахнуты. Я услышала шорох в той стороне и спросила: «Софи, что вы тут делаете?» Ответа не было, но от гардероба отошла неясная фигура. Ее рука взяла свечу и поднесла ее к платью на вешалке. «Софи! Софи!» – снова окликнула я. Ответом вновь было молчание. Я села на кровати, наклонилась вперед, почувствовала удивление, потом недоумение, и вдруг кровь похолодела в моих жилах. Мистер Рочестер, это была не Софи, это была не Лия, не миссис Фэрфакс, это была не… – Да, я была уверена тогда и уверена сейчас – это даже не была загадочная Грейс Пул.

– Конечно же, это была либо та, либо другая, либо третья, – перебил мой патрон.

– Нет, сэр. Уверяю вас, что нет. Фигура, стоявшая передо мной, ни разу не попадалась мне на глаза в Тернфилд-Холле до этого часа. Рост, все очертания были мне незнакомы.

– Опиши ее, Джейн.

– Мне кажется, сэр, это была женщина высокая, широкоплечая, с густыми черными волосами, падавшими ей на спину. Я не поняла, во что она была одета. Что-то белое, прямое, но что это было – платье, простыня или саван, я не знаю.

– Ты видела ее лицо?

– Сначала нет. Но затем она взяла в руки мою фату, долго на нее смотрела, а потом накинула себе на голову и повернулась к зеркалу. Тут я увидела в темном овале стекла четкое отражение лица.

– Каким оно было?

– Страшным, ужасным… Ах, сэр, я никогда еще не видела ничего подобного! Багровое лицо, свирепое лицо! Как мне хотелось бы забыть блуждающие налитые кровью глаза, черную опухлость черт!

– Привидения, Джейн, обычно бывают бледными.

– Это было скорее лиловым. Вздутые темные губы, лоб в складках, крутые дуги черных бровей над красными глазами. Сказать вам, кого оно мне напомнило?

– Я слушаю.

– Призрачное германское чудовище – вампира, сэр.

– А! Так что же оно сделало?

– Сэр, оно сняло мою фату со своей уродливой головы, разорвало пополам и, бросив обрывки на пол, растоптало их.

– А потом?

– Отдернуло гардину и выглянуло наружу. Возможно, оно заметило приближение зари, потому что взяло свечу и направилось к двери. У кровати оно остановилось, злобные глаза уставились на меня… Женщина поднесла свечу к моему лицу и задула под самыми моими глазами. Я успела увидеть наклоненное над собой ее багрово-синее лицо и потеряла сознание – во второй раз за всю мою жизнь я лишилась чувств от ужаса.

– Кто был с тобой, когда ты пришла в себя?

– Никого, сэр. Но в окна светило солнце. Я встала, умыла лицо, смочила волосы на висках и выпила стакан воды. Убедившись, что я не больна, а только ослабела, я решила, что никому, кроме вас, не расскажу об этом видении. Теперь, сэр, откройте мне, кто эта женщина?

– Порождение слишком разгоряченной фантазии. Тут сомнений быть не может. Мне придется поберечь тебя, мое сокровище. Такие нервы не созданы для грубого с ними обхождения.

– Сэр, поверьте, мои нервы тут ни при чем. Это была явь. Все, о чем я рассказала, произошло на самом деле.

– А твои предыдущие сны, они тоже были явью? Тернфилд-Холл лежит в развалинах? Я разлучен с тобой непреодолимыми препятствиями? Я покидаю тебя без единой слезы, без поцелуя, без единого слова?

– Пока нет.

– О, значит, я намерен поступить так в недалеком будущем? Но уже зарождается день, который соединит нас нерушимыми узами. А тогда, ручаюсь тебе, эти бредовые ужасы не повторятся.

– Бредовые ужасы, сэр! Если бы я могла поверить! А теперь желала бы еще сильнее, так как даже вы не можете объяснить мне тайну этого жуткого видения.

– Раз я не могу, Джейн, значит, оно лишь сонная химера.

– Но, сэр, именно это я и сказала себе, когда проснулась утром. А когда я обвела взглядом комнату, чтобы при свете солнца найти утешение и ободрение в привычности каждого предмета, то на ковре… я увидела неопровержимое доказательство неверности такого объяснения – фату, разорванную пополам по всей длине.

Я почувствовала, как мистер Рочестер вздрогнул. Он порывисто обнял меня.

– Благодарение Богу! – воскликнул он. – Если и правда к тебе прошлой ночью забралось какое-то воплощение зла, то уничтожена была лишь фата! Только подумать, что могло бы произойти!

Он перевел дух и так крепко обнял меня, что я не могла вздохнуть. После минуты-другой молчания он продолжал уже веселым тоном:

– Теперь, Дженет, я все тебе объясню. Это был наполовину сон, наполовину явь. Не сомневаюсь, к тебе в комнату действительно заходила женщина, и это была… ну конечно же, Грейс Пул. Ты сама называешь ее странной. И у тебя есть на то полное право: что она сделала со мной? Что с Мейсоном? В полусне ты увидела ее, наблюдала ее поведение, но в лихорадочном, почти бредовом состоянии тебе померещился жуткий облик, не схожий с ее подлинной внешностью. Длинные растрепанные волосы, распухшее черное лицо, рост, широкие плечи были плодом воображения, результатом кошмара. То, что фата была в злобе разорвана, – это правда, и поступок в ее духе. Понимаю, ты спросишь, почему я держу в своем доме такую женщину. В годовщину нашей свадьбы я объясню тебе это, но не теперь. Ты удовлетворена, Джейн? Согласна с моим объяснением тайны?

Я подумала и пришла к выводу, что другого объяснения нет. Удовлетворена же я не была, но не хотела расстраивать его и притворилась. Впрочем, на душе у меня и правда стало легче, а потому я ответила ему спокойной улыбкой. После чего – уже давно шел второй час – я приготовилась уйти.

– Софи ведь спит с Аделью в детской? – спросил он, когда я зажгла свою свечу.

– Да, сэр.

– И в кроватке Адели достанет места для тебя. Раздели ее с ней до утра, Джейн. Вполне понятно, что случившееся взбудоражило твои нервы, а потому я предпочту, чтобы ты не спала в одиночестве. Обещай, что ляжешь в детской.

– С радостью, сэр.

– И хорошенько заприте дверь изнутри. Разбуди Софи, когда поднимешься туда, попроси, чтобы она подняла тебя завтра пораньше. Тебе ведь нужно одеться и позавтракать до восьми. И больше никаких мрачных мыслей! Прогони докучные тревоги, Дженет. Разве ты не слышишь, как нежно теперь шепчет ветер? И дождь больше не стучит в окна. Погляди-ка, – он приподнял штору, – какая чудесная ночь!

Да! Половина небосвода совсем очистилась от туч – ветер теперь переменился, дул с запада, – и они длинными посеребренными волнами уносились на восток. Мирно лила свой свет луна.

– Что же, – сказал мистер Рочестер, глядя на меня. – Как теперь чувствует себя моя Дженет?

– Ночь безмятежна, сэр, и я тоже.

– И тебе не будут сегодня сниться разлуки и несчастья, а только счастливая любовь и священные узы.

Предсказание это сбылось лишь наполовину: несчастья мне не снились, но и радости тоже. Попросту говоря, я так и не заснула. Обняв малютку Адель, я берегла ее детский сон – такой спокойный, такой мирный, такой невинный – и ждала наступления дня. Моя душа бодрствовала, и я встала вместе с солнцем. Помню, как прильнула ко мне Адель, когда я хотела приподняться, помню, как я поцеловала ее, разжимая обвившие мою шею маленькие руки. Какое-то странное чувство вдруг заставило меня заплакать, и я поспешила уйти, опасаясь, как бы мои всхлипывания не нарушили ее по-прежнему крепкий сон. Она казалась символом моей прошлой жизни, а тот, грозный, но обожаемый, кого мне предстояло встретить, когда я оденусь для него, знаменовал мой неведомый будущий день.

Дата добавления: 2015-10-16