Глава 23. Чудесный июнь царил над Англией – чистые небеса, сияющее солнце благословляли

Чудесный июнь царил над Англией – чистые небеса, сияющее солнце благословляли длинную череду дней, хотя обычно и единственный такой редко выпадает нашей опоясанной морями стране. Будто они покинули Италию, как стая блещущих оперением перелетных птиц, и на пути с юга опустились отдохнуть на утесах Альбиона. Сено было убрано, луга вокруг Тернфилда зазеленели отавой, дороги белели спекшейся пылью, деревья стояли во всей своей темной красе, живые изгороди и рощи контрастировали глубокой зеленью роскошной листвы с солнечной светлостью молодой травки на лугах между ними.

В конце Иванова дня Адель, полдня собиравшая землянику у дороги в Хей, отправилась спать с солнцем. Я подождала, пока она не уснула, а тогда вышла подышать вечерней прохладой.

Наступил самый сладостный час из двадцати четырех: «пыланье дня уже угасло», роса освежила истомленные жарой поля и опаленные вершины холмов. Там, где солнце закатилось в величавой простоте, свободное от спесивой пышности облаков, по небосводу разливался лиловый сумрак; его мягкие тона переходили в еще более нежные, и лишь в одном месте над вершиной холма алел край алого рубина, пламенное жерло печи. Восток же чаровал своей темной синевой и собственным скромным алмазом – замерцавшей одинокой звездой. Луна же, которой предстояло его озарить, пока еще пряталась за горизонтом.

Некоторое время я прогуливалась по двору, но затем откуда-то донесся тонкий, такой знакомый запах – аромат сигары, – и я увидела, что дверь из библиотеки на террасу чуть приоткрыта. Я знала, что за мною могут наблюдать оттуда, и потому ушла в плодовый сад. В усадьбе не нашлось бы уголка уединеннее и более сходного с Эдемом. Под сенью деревьев благоухали цветы. Очень высокая стена отгораживала сад от двора, а с другой стороны буковая аллея заслоняла его от лужайки. В дальнем конце только утопленная изгородь отделяла сад от пустынных лугов. Обсаженная лаврами аллея, извиваясь, спускалась к изгороди и завершалась могучим каштаном, опоясанным скамьей, и там можно было прогуливаться, оставаясь невидимой для посторонних глаз. И пока выпадала такая медвяная роса, пока царила такая тишина, пока собирались такие сумерки, мне казалось, что я могла бы вечно бродить в этой обители теней. Но вот я возвращаюсь наверх к цветникам и плодовым деревьям, привлеченная туда светом, который проливает между ними восходящая луна, и тут вдруг меня останавливает… нет, не услышанный звук, не увиденная фигура, но опять предостерегающий терпкий аромат.

Шиповник и жимолость, жасмин, гвоздики и розы уже давно курят фимиам наступившему вечеру, но это не аромат цветков или цветов, это – мне он хорошо известен – это аромат сигары мистера Рочестера. Я оглядываюсь и вслушиваюсь. Я вижу деревья, обремененные зреющими плодами. Я слышу трели соловья в роще в полумиле от сада. Нигде не видно движущейся фигуры, не слышно приближающихся шагов. Но это благоухание усиливается. Мне надо бежать отсюда. Я устремляюсь к калитке, ведущей в другую часть сада, – и вижу, что в нее входит мистер Рочестер. Я отступаю в увитую плющом нишу. Он ведь не останется здесь долго, он скоро вернется туда, откуда пришел, и, если я затаюсь, он меня не заметит.

Но нет! Вечер столь же приятен ему, как и мне, и старый сад чарует его, как и меня. Он неторопливо шагает по дорожке, то приподнимает ветку крыжовника с ягодами, не уступающими величиной сливе, то срывает спелую вишню, то нагибается над клумбой вдохнуть душистость цветов или полюбоваться жемчужинами росы на их лепестках. Мимо меня пролетает большой бражник и опускается на цветок у ног мистера Рочестера. Он видит бабочку и нагибается, чтобы рассмотреть ее получше.

«Сейчас он стоит спиной ко мне, – подумала я, – и занят бражником. Если я буду ступать очень осторожно, то сумею ускользнуть незаметно».

Я пошла по дерну бордюра, чтобы меня не выдал хруст песка. Он стоял шагах в четырех-пяти от того места, где мне предстояло пройти, но как будто был всецело занят бражником. «Нет, он меня не заметит!» – подумала я и переступила через его длинную тень (луна еще не поднялась высоко). Он сказал негромко, не оборачиваясь:

– Джейн, подойдите посмотрите на этого молодца!

Я ступала бесшумно, глаз на затылке у него нет… неужели его тень способна чувствовать? Я вздрогнула и подошла к нему.

– Поглядите, какие крылья! – сказал он. – Он напомнил мне вест-индских бабочек. В Англии нечасто видишь таких больших и узорчатых ночных странников… А! Вот он и улетел!

Бражник исчез из виду. Я смущенно направилась к калитке. Мистер Рочестер дошел со мной до нее и тогда сказал:

– Поверните назад. Такой чудесный вечер жаль проводить в четырех стенах. И уж конечно, никто не захочет лечь спать, когда закат вот так встречается с лунным восходом.

К несчастью, мой язык, хотя обычно не медлит с ответом, порой подводит меня, не сумев отыскать благовидный предлог. И, разумеется, спотыкается он именно в ту минуту, когда уместное слово, правдоподобное извинение особенно необходимы, чтобы выручить меня из неловкого положения. Мне не хотелось в этот час прогуливаться с мистером Рочестером по ночному саду, но я не находила причины, на которую могла бы сослаться, чтобы уйти от него. И пошла назад очень медленно, думая только о том, какую бы отыскать лазейку. Однако он выглядел таким невозмутимым и серьезным, что я устыдилась своего смущения. Дурные последствия, если они вообще угрожали, казалось, существовали лишь в моих мыслях, он же пребывал в безмятежном неведении.

– Джейн, – начал он, когда мы вошли в лавровую аллею и неторопливо направились к утопленной изгороди и каштану, – летом Тернфилд очень приятен, не правда ли?

– Да, сэр.

– Вероятно, вы его полюбили? Вы, с вашим умением воспринимать красоту Природы и вашей солидной шишкой, знаменующей силу привязанностей.

– Да, он стал мне дорог.

– И хотя я не в состоянии этого понять, но, как я замечаю, вы привязались и к глупенькой Адели, и даже к простодушной старушке Фэрфакс?

– Да, сэр. По-разному, но я привязана к ним обеим.

– И вам будет грустно расстаться с ними?

– Да.

– Жаль-жаль! – сказал он, вздохнул и помолчал. – В жизни всегда так, – продолжал он затем, – едва обретешь милое сердцу место отдохновения, как некий голос приказывает встать и продолжить путь, ибо час привала закончился.

– Должна ли я продолжить путь, сэр? – спросила я. – Должна ли я покинуть Тернфилд?

– Мне кажется, должны, Джейн. Мне очень жаль, Дженет, но, мне кажется, иного выбора у вас нет.

Это был тяжкий удар, но я сумела его выдержать.

– Что же, сэр, когда будет отдан приказ отправиться в путь, я буду готова.

– Он уже отдан. Я должен отдать его теперь же.

– Так, значит, вы правда женитесь, сэр?

– Вот и-мен-но! Со-вер-шен-но вер-но! С обычной вашей проницательностью вы попали в самый центр мишени.

– И скоро, сэр?

– Очень скоро, моя… то есть мисс Эйр. И благоволите вспомнить, Джейн, как вы первая, едва я или Молва открыто намекнули на мое намерение всунуть мою старую холостую голову в священную петлю законного брака – короче говоря, заключить в супружеские объятия мисс Ингрэм (очень широкие потребуются объятия! Но не важно: такой прелести, как моя красавица Бланш, в избытке быть не может). Ну, так я хотел сказать, что… да слушайте же меня, Джейн! Или вы отворачиваете лицо, высматривая других бабочек? Не трудитесь, дитя: это только игра теней. Я хочу напомнить вам, что это вы сами первая сказали мне с тактом, который я столь в вас уважаю, с той предусмотрительностью, осторожностью и смирением, столь подобающими вашему ответственному и зависимому положению, что в случае, если я сочетаюсь браком с мисс Ингрэм, и вам, и малютке Адели лучше убраться куда-нибудь подальше. Не стану останавливаться на тени, которую такая поспешность бросает на характер моей возлюбленной. Право, Дженет, когда вы будете далеко, я попытаюсь забыть о нем и буду помнить лишь о мудрости этой мысли, столь глубокой, что я положил ее в основу своих действий. Адель отбудет в пансион, а вы, мисс Эйр, должны найти себе новое место.

– Да, сэр. Я немедленно пошлю объявление в газету, а пока, полагаю… – Я собиралась сказать: «Полагаю, мне можно остаться здесь до того, как я отыщу себе новый кров», однако я умолкла, испугавшись, что фраза получается слишком длинная и я не совладаю со своим голосом.

– Примерно через месяц, – продолжал мистер Рочестер, – я надеюсь стать счастливым новобрачным, а до тех пор сам подыщу место и приют для вас.

– Спасибо, сэр, извините, что я причиняю…

– Извиняться не к чему! Я считаю, что нанимаемая, когда она исполняет свои обязанности так хорошо, как исполняли их вы, получает право ожидать от своего нанимателя любую небольшую помощь, которую он может оказать без особых затруднений. Более того, через свою будущую тещу я узнал о месте, которое, мне кажется, подойдет вам; пять дочерей миссис Дионисиус О'Ядд, Белена-Лодж, Коннот, Ирландия, нуждаются в наставнице. Ирландия вам понравится. Говорят, если не ошибаюсь, люди там на редкость добросердечны.

– Но это так далеко, сэр.

– Вздор! Небольшое путешествие и расстояние – что они для столь разумной девицы, как вы!

– Дело не в путешествии, а в расстоянии, а кроме того, море ведь такая преграда…

– Между чем и чем, Джейн?

– Между мной и Англией, и Тернфилдом, и…

– Чем же еще?

– И вами, сэр.

Последнее я выговорила почти невольно, и так же без разрешения моей воли у меня хлынули слезы. Однако беззвучные – я не зарыдала, даже не всхлипнула. Мысли о миссис О'Ядд в Белена-Лодже оледенили мое сердце. Еще более ледяной была мысль о соленых пенных валах, которые забушуют между мной и тем, рядом с кем я сейчас шла, однако более всего ледяным было напоминание о даже еще более широком море – богатстве, знатности, сословных предрассудках, – отделявшем меня от предмета моей такой естественной и такой неизбежной любви!

– Это так далеко, – повторила я.

– О, бесспорно, а когда вы поселитесь в Белена-Лодже, Коннот, Ирландия, я уже никогда не увижу вас, Джейн, поскольку могу сказать с полной уверенностью, что никогда не поеду в Ирландию, так как эта страна не слишком влечет меня. Мы были добрыми друзьями, Джейн, не правда ли?

– Да, сэр.

– А накануне разлуки друзья предпочитают остающееся недолгое время проводить друг с другом. Так побеседуем полчаса о вашем путешествии и нашем расставании, пока на небосводе звезды не обретут весь свой блеск. Вот каштан, вот скамья на его узловатых корнях. Так посидим здесь в покое и тишине, хотя, возможно, нам больше никогда не придется сидеть здесь.

Он усадил меня и сел сам.

– Путь до Ирландии далек, Дженет, и мне жаль отправлять моего дружка в столь утомительную дорогу. Но если ничего лучшего я найти не могу, так что же делать? Между мной и вами есть сродство, как вам кажется, Джейн?

К этому времени я боялась произнести хоть слово. Сердце у меня разрывалось.

– Потому что, – продолжал он, – иногда у меня возникает странное связанное с вами чувство, особенно когда вы совсем рядом со мной, вот как сейчас. Словно под левыми ребрами у меня есть шнур, крепко и неразрывно соединенный с таким же шнуром в точно том же месте вашей фигурки. И если бурное море и двести миль суши разделят нас, я боюсь, что связующий шнур разорвется, и меня мучают нервные опасения, как бы у меня не началось внутреннее кровоизлияние. Ну а вы – вы меня забудете.

– Вот этого никогда не будет, сэр, вы знаете…

Продолжать было невозможно.

– Джейн, вы слышите, что в роще поет соловей? Послушайте!

Я слушала и судорожно всхлипывала, так как больше у меня не было сил подавлять свои чувства. Я не могла сопротивляться и вся содрогалась от безысходного отчаяния. Когда я обрела дар речи, то лишь для того, чтобы сказать, что предпочла бы никогда не родиться и, уж во всяком случае, никогда не приезжать в Тернфилд-Холл.

– Потому что вам жаль его покидать?

Буря чувств, поднятая горем и любовью в моей груди, брала верх, рвалась наружу, заявляла свое право на главенство – право смести все препятствия, право жить, восстать и, наконец, воцариться. Да – и заговорить.

– Мне горько расстаться с Тернфилдом, я люблю Тернфилд, люблю его, потому что здесь я испытала чудесную полноту жизни, пусть недолго. Мной не помыкали. Не леденили ужасом. Я не была замурована среди тупости, не была лишена соприкосновения с блестящей, сильной, высокой духовностью. Я беседовала лицом к лицу с тем, кого я почитаю, кто наполняет меня восторгом, – с человеком оригинального, могучего, широкого ума. Я узнала вас, мистер Рочестер, и мысль, что я должна быть разлучена с вами безвозвратно и навсегда, поражает меня ужасом и обрекает на муки. Я вижу неизбежность моего отъезда, и она подобна неизбежности смерти.

– Где вы видите неизбежность? – внезапно спросил он.

– Где? Вы сами, сэр, показали мне ее.

– В каком образе?

– В образе мисс Ингрэм, благородной красавицы, вашей невесты.

– Моей невесты? Какой невесты? У меня нет невесты.

– Но будет.

– Да! Будет! Будет! – Он скрипнул зубами.

– Тогда я должна уехать, вы сами это сказали.

– Нет, вы должны остаться! Я клянусь – и клятва эта нерушима.

– Говорю же вам, я должна уехать! – возразила я почти с исступлением. – Вы думаете, я могу остаться и быть для вас ничем? Вы думаете, я говорящий автомат? Механизм, лишенный чувств? И стерплю, чтобы мой кусочек хлеба был вырван из моих уст и капелька моей живой воды выплеснута из моей чаши? Вы думаете, что, раз я бедна, безродна, некрасива и мала ростом, у меня нет души, нет сердца? Вы ошибаетесь! У меня есть душа, как и у вас, и сердце тоже! И если бы Господь даровал мне немного красоты и много богатства, я бы добилась того, чтобы расстаться со мной вам было бы столь же тяжко, как мне теперь расставаться с вами. Сейчас я говорю с вами без посредничества обычаев и условностей или даже смертной плоти: моя душа обращается к вашей душе, словно они обе миновали врата могилы и мы стоим перед Божьим Престолом равные – потому что мы равны!

– Потому что мы равны, – повторил мистер Рочестер. – Вот так, – добавил он и заключил меня в объятия, прижал к груди, прикоснулся губами к моим губам. – Вот так, Джейн!

– Да, так, сэр, и все же не так, – возразила я. – Ведь вы женаты, или почти женаты, почти муж той, кто во всем ниже вас, той, к кому вы не питаете уважения, той, кого, я убеждена, вы не любите истинной любовью. Ведь я видела и слышала, как вы высмеивали ее. Я бы с презрением отвергла такой союз, а потому я лучше вас… Отпустите меня!

– Куда, Джейн? В Ирландию?

– Да – в Ирландию. Я высказала все, что думаю, и теперь могу уехать куда угодно.

– Джейн, угомонитесь. Не вырывайтесь, точно дикая обезумевшая птица, которая ломает свои перья в отчаянных попытках освободиться.

– Я не птица, и я не бьюсь в сетях. Я независимый человек, наделенный собственной волей, и я хочу уйти от вас.

Еще усилие – и я, высвободившись, выпрямилась, глядя ему в лицо.

– И ваша воля решит вашу судьбу, – сказал он. – Я предлагаю вам мою руку, мое сердце и все, чем владею.

– Вы разыгрываете фарс, и мне смешно.

– Я прошу вас прожить жизнь рядом со мной, быть моим вторым «я», чудесной спутницей на земном пути.

– Ее вы уже выбрали и должны остаться верны своему выбору.

– Джейн, помолчите немного, вы чересчур взволнованы, я тоже помолчу.

По лавровой аллее пронесся порыв ветра, зашуршал в листве каштана, унесся прочь в незримую даль и замер. Теперь единственным звуком в ночи была соловьиная песня, и, слушая ее, я опять заплакала. Мистер Рочестер сидел не двигаясь и смотрел на меня ласково и серьезно. Прошло несколько минут, прежде чем он снова заговорил.

– Подойдите ко мне, Джейн, нам надо объясниться и понять друг друга, – наконец сказал он.

– Я больше никогда к вам не подойду. Все разорвано, и я не могу вернуться.

– Но, Джейн, я зову вас как мою жену: только вы моя избранница.

Я молчала, не сомневаясь, что он смеется надо мной.

– Подойдите же, Джейн, подойдите!

– Между нами стоит ваша невеста.

Он встал и в один шаг оказался передо мной.

– Моя невеста здесь, – сказал он, вновь меня обнимая. – Потому что здесь равная мне, подобная мне. Джейн, вы станете моей женой?

Но я все еще не отвечала, все еще старалась вырваться, потому что все еще не могла поверить.

– Вы сомневаетесь во мне, Джейн?

– Полностью.

– У вас совсем нет веры в меня?

– Ни чуточки.

– Так я в ваших глазах лжец? – спросил он почти с гневом. – Мой маленький скептик, вам придется поверить. Люблю ли я мисс Ингрэм? Нет. И вы это знаете. Любит ли она меня? Нет. Чему я искал и нашел доказательства. Я устроил так, что до нее дошли слухи, будто мое состояние втрое, если не вчетверо, меньше, чем считают, а затем поехал в Ингрэм-Холл узнать результат. И она, и ее маменька обдали меня холодом. Я не хочу и не могу жениться на мисс Ингрэм. Вы… вы странное… вы почти неземное создание! Я люблю вас, как себя. Вас – бедную и безродную, и маленького роста, и некрасивую, вас я умоляю взять меня в мужья.

– Как, меня? – вскричала я (его пылкость, а главное, его невежливость, начали меня убеждать в его искренности). – Меня, у кого в мире нет ни единого друга, кроме вас – если вы мой друг, – и ни единого шиллинга, кроме тех, что дали мне вы?

– Вас, Джейн! Вы должны стать моей, всецело и только моей. Вы согласны? Ответьте «да», и поскорее!

– Мистер Рочестер, дайте мне посмотреть на ваше лицо. Подставьте его лунным лучам.

– Зачем?

– Потому что я хочу прочесть его выражение. Повернитесь же!

– Ну вот! Но прочесть мое лицо вам будет не легче, чем смятый, исчерченный лист бумаги. Читайте же, но поторопитесь, ведь я страдаю.

Его лицо было необыкновенно взволнованным, и его залила волна краски. Одно выражение сменялось другим, в глазах таился непонятный огонь.

– Джейн, вы пытаете меня! – воскликнул он. – Этим взыскующим, но преданным и великодушным взглядом вы пытаете меня!

– Но почему? Если вы говорите правду и искренни в своем предложении, мои чувства к вам – лишь благодарность и преданность, а они не могут быть орудием пытки.

– Благодарность! – воскликнул он и добавил в каком-то безумии: – Джейн, дайте мне согласие сейчас же! Скажите: Эдвард – назовите меня по имени – Эдвард, я выйду за тебя замуж!

– Вы говорите серьезно? Вы правда меня любите? Вы искренне хотите, чтобы я стала вашей женой?

– Да. И если вам нужны клятвы, я клянусь!

– Тогда, сэр, я выйду за вас замуж.

– Эдвард… Моя милая женушка!

– Милый Эдвард!

– Приди же ко мне, совсем, совсем, – сказал он и продолжал проникновенным голосом мне на ухо, прижимаясь щекой к моей щеке: – Будь моим счастьем, я буду твоим.

– Да простит меня Бог, – сказал он потом, – а человек да не помешает. Она моя и останется моей.

– Мешать некому, сэр. У меня нет родственников, которые могли бы возражать.

– Да, и это самое лучшее, – сказал он.

Люби я его меньше, торжество в его голосе и глазах показалось бы мне свирепым, но, сидя рядом с ним, очнувшись от кошмара расставания, обретя рай в обещанном союзе, я могла думать лишь о блаженстве, испить которое мне было даровано столь щедро. Вновь и вновь он повторял: «Ты счастлива, Джейн?», вновь и вновь я отвечала: «Да». А потом он заговорил, словно про себя:

– В этом искупление, искупление… разве я не нашел ее без друзей, сирой и безутешной? Разве я не буду хранить, лелеять и утешать ее? Разве в моем сердце нет любви, а в моем решении – неколебимой твердости? На Божьем суде это послужит оправданием. Я знаю, мой Творец не осуждает того, что я делаю. А что до суда света, я отвергаю его. Людскому мнению я бросаю вызов.

Но ночь – что произошло с ней? Луна еще не зашла, однако мы погрузились во мрак: я едва различала его лицо, хотя оно было так близко. И что случилось с каштаном? Он гнулся и стонал, а в лавровой аллее бушевал ветер.

– Надо вернуться в дом, – сказал мистер Рочестер. – Погода изменилась, а я мог бы просидеть здесь с тобой до утра, Джейн.

«А я с вами», – подумала я. И, возможно, произнесла бы это вслух, но тут из тучи, на которую я смотрела, вырвался свинцово-голубой зигзаг, над нашими головами раздался треск, грохот, раскат следовал за раскатом. Я спрятала мои ослепленные глаза на плече мистера Рочестера.

Хлынул ливень. Мистер Рочестер увлек меня вверх по аллее и через сад в дом. Но мы вымокли насквозь, прежде чем успели вбежать в дверь. В прихожей он снял с меня шаль и стряхивал воду с моих волос, когда из своей комнаты вышла миссис Фэрфакс. Я заметила ее не сразу, как и мистер Рочестер. На столике горела лампа. Часы начали бить двенадцать.

– Поскорее сними мокрую одежду, – сказал он. – Но прежде, чем ты уйдешь, – спокойной ночи, спокойной ночи, моя любимая.

Он несколько раз поцеловал меня. Когда же он опустил руки и я подняла глаза, то увидела старушку, бледную, нахмурившуюся, ошеломленную. Я только улыбнулась ей и побежала наверх. «Объяснения подождут!» – подумала я. Тем не менее, очутившись у себя в комнате, я огорчилась при мысли, что она, пусть временно, неверно истолкует то, что увидела. Но вскоре радость изгнала все другие чувства. И как ни завывал ветер, как ни близко грохотал гром, как ни часто и ослепительно сверкали молнии, как ни лил дождь на протяжении двухчасовой грозы, я не испытывала ни малейшего страха и почти никакого почтения к разбушевавшимся стихиям. За это время мистер Рочестер трижды подходил к моей двери спросить, не боюсь ли я, спокойна ли, и в этом было утешение, был источник силы, чтобы выдержать что угодно.

Утром я еще не успела встать с постели, как ко мне прибежала Адель и сообщила, что в старый каштан за плодовым садом ночью ударила молния и расколола его пополам.

Дата добавления: 2015-10-16