Союз − не всегда сила

«За гробом вослед провожатые шли,

И плакальщиц стоны звучали вдали».

Перси Биши Шелли «Мимоза»,

пер. К. Бальмонта

Как и было решено накануне, мистер Хейл и Маргарет отправились навестить Николаса Хиггинса и его дочь. В своем траурном одеянии, напоминавшем им о недавней потере, они чувствовали странную робость, но на самом деле их скованность объяснялась тем, что впервые за много недель они вышли на люди вместе. Отец с дочерью молча шли рядом друг с другом вновь ощущая, как тесно горе соединило их.

Николас сидел у огня на своем обычном месте, но при нем не было его привычной трубки. Он не встал, чтобы поприветствовать их, хотя по его взгляду Маргарет поняла, что он рад их приходу,

− Садитесь, садитесь. Огонь хорошо разгорелся, − сказал он, помешивая угли резкими движениями, словно отвлекая внимание от своей персоны.

Он выглядел довольно неопрятно: черная борода, небритая уже несколько дней, придавала ему бледный, изнуренный вид, а куртке требовалась починка.

− Мы подумали, что сможем застать вас дома после обеда, − сказала Маргарет.

− У нас тоже траур, с тех пор как мы последний раз виделись, − заметил мистер Хейл.

− Да, да. Печали сейчас больше, чем еды на столе. У меня теперь большой обеденный перерыв ― очень большой, длиною в целый день. Вы застанете меня в любое время.

− Вы по-прежнему без работы? − спросила Маргарет.

− Да, − кратко ответил Хиггинс. Потом, немного помолчав, добавил, впервые взглянув на них: − Я не нуждаюсь в деньгах. Даже не думайте об этом. Бесс, бедняжка, скопила немного денег под подушкой, чтобы одолжить мне на черный день, да и Мэри ходит резать фланель. Но я по-прежнему без работы.

− Мы должны Мэри немного денег, − сказал мистер Хейл, прежде чем Маргарет смогла остановить его, внезапно пожав ему руку.

− Если она возьмет их, я выставлю ее за дверь. Я буду жить в этих четырех стенах, а она − снаружи. Вот так.

− Но мы должны поблагодарить ее за оказанные услуги, − снова начал мистер Хейл.

− Я никогда не благодарил вашу дочь за все добро, что она сделала моей бедной девочке. Я никогда не найду слов для этого. Но я постараюсь их найти, если вы начнете поднимать шум из-за того, сколько малышка Мэри заработала у вас.

− Вы без работы из-за забастовки? − спросила Маргарет осторожно.

− Забастовка закончилась. На этот раз − все. Я сижу без работы, потому что никогда не просил ее. И я никогда не просил ее, потому как добрых слов − мало, а плохих слов − много.

Он находился в таком настроении, когда ему доставляло удовольствие отвечать на вопросы загадками. Но Маргарет поняла, что ему хочется, чтобы у него попросили разъяснения.

− А добрые слова − это…?

− Просить работу. Полагаю, что это почти самые лучшие слова, что могут сказать люди. «Дайте мне работу» означает «Я сделаю ее, как человек». Это хорошие слова.

− А плохие слова − отказ дать вам работу, когда вы ее просите.

− Да. Плохие слова − это «Ага, приятель! Ты все сделал по-своему, а теперь я все сделаю по-моему. Ты сделал все, что мог для них, когда им требовалась помощь. Это твой способ быть преданным своим друзьям, а я буду предан моим. Ты − несчастный дурак, ты не знал, как плохо быть преданным дураком. Поэтому убирайся и будь проклят. Для тебя здесь нет работы». Это плохие слова. Я − не дурак. А если бы был, то народ по-своему должен был научить меня, как поумнеть. Я мог бы выучиться, если бы кто-нибудь попытался научить меня.

− Разве не стоило, − сказал мистер Хейл, − попросить своего бывшего хозяина взять вас обратно? Шанс не велик, но все-таки это шанс.

Николас снова взглянул проницательным взглядом на вопрошавшего, а потом горько усмехнулся.

− Мистер, если вы не обидитесь, я задам вам в свою очередь один или два вопроса.

− Пожалуйста, − ответил мистер Хейл.

− Я полагаю, вы как-то зарабатываете себе на жизнь. В Милтоне люди редко живут в свое удовольствие, как и везде.

− Вы совершенно правы. У меня есть небольшой независимый доход, но, поселившись в Милтоне, я стал частным учителем.

− Учить людей! Хорошо! Я полагаю, они платят вам за то, что вы учите их, разве нет?

− Да, − ответил мистер Хейл, улыбаясь. − Я учу, чтобы получать за это деньги.

− А те, что платят вам, разве они не говорят вам, что делать, а что не делать с деньгами, которые вы заработали?

− Нет, конечно, нет!

− Они не говорят: «У вас может быть брат или друг, такой же близкий, как брат, которому нужны деньги, как вы считаете, для добрых намерений. Но ты не должен давать ему денег. А если мы узнаем, что ты все-таки сделал это, мы просто перестанем платить тебе». Они ведь не говорят так?

− Нет, конечно, нет!

− А вы бы стерпели, если бы они так сказали?

− Это было бы очень жестокое требование, и я бы задумался, стоит ли ему подчиняться.

− На всем белом свете ничто не заставило бы меня подчиниться, − сказал Николас Хиггинс. − Теперь вы поняли это. Вы попали в самое яблочко. Хэмпер − у которого я работал − заставляет своих людей поклясться, что они не потратят ни пенни на то, чтобы помочь Союзу рабочих или поддержать голодающих забастовщиков. Их можно заставить поклясться, − продолжил он презрительно. − Но из них не получится ничего, кроме лжецов и лицемеров. Но это меньший грех, по-моему, чем так ожесточать человеческие сердца, запрещать делать добро людям, когда они в нем нуждаются, или помогать в правом и справедливом деле. Но я никогда не нарушу своей клятвы ради работы, хоть бы сам король предложил ее мне. Я − член Союза рабочих и считаю, что это единственное, что приносит рабочим пользу. Я был забастовщиком и знаю, что такое умирать от голода. Поэтому, если я получу шиллинг, шесть пенсов пойдут им, если они потребуют их от меня. Важно то, что я не знаю даже, где получить этот шиллинг.

− Это правило против поддержки Союза действует на всех фабриках? − спросила Маргарет.

− Не могу сказать. Это их новая выдумка против нас. Думаю, скоро хозяева поймут, что не смогут придерживаться его, что их тирания только плодит лжецов. Но сейчас оно действует.

Он замолчал. Молчала и Маргарет раздумывая, стоит ли говорить то, что у нее на уме. Ей не хотелось лишний раз раздражать Хиггинса. Наконец Маргарет решилась. Но свой вопрос она задала кротко, словно ее вынудили его задать, тем самым показывая, что не желает говорить ничего неприятного. Хиггинс, казалось, не был раздражен, а только смущен.

− Вы помните, бедняга Баучер как-то сказал, что Союз рабочих − это тиран? Мне кажется, он даже сказал, что это самый худший из тиранов. И я помню, в тот раз вы согласились с ним.

Прошло много времени, прежде чем Николас ответил. Он положил голову на руки и смотрел на огонь, поэтому ей не удалось увидеть выражение его лица.

− Я не стану отрицать, что Союзу необходимо заставлять человека ради его же собственной пользы. Я скажу правду. Человек, который не состоит в Союзе, ведет жизнь, полную страданий. Но когда он − член Союза, о его интересах заботятся лучше, чем он сам смог бы позаботиться о себе, по правде говоря. Это единственный способ для рабочего человека отстоять свои права. Чем больше человек в Союзе, тем больше шансов для каждого, что к нему будут справедливо относиться. Правительство заботится только о дураках и сумасшедших. И если человек склонен причинить себе или своему соседу вред, Союз немного сдержит его, нравится ему это или нет. Вот все, что мы делаем в Союзе рабочих. Мы не можем упечь людей в тюрьму, но мы можем сделать жизнь человека такой невыносимой, что он будет вынужден вступить в Союз. Баучер был дураком, и никогда не было дурака хуже его.

− Он причинил вам вред? − спросила Маргарет.

− Вот именно. На нашей стороне было общественное мнение, пока он и ему подобные не начали бунтовать и нарушать законы. Из-за них забастовка закончилась.

− Тогда не лучше ли было оставить его в покое, а не заставлять вступать в Союз? Он не принес вам пользы, а вы свели его с ума.

− Маргарет, − произнес ее отец тихо и предупредительно, заметив, как нахмурился Хиггинс.

− Она мне нравится, − внезапно ответил Хиггинс. − Она говорит то, что думает. Но при всем при том она не понимает, что такое Союз. Это − великая сила, это — наша единственная сила. Я прочел в одном стихотворении, как плуг срезает маргаритку, и слезы навернулись мне на глаза. Но пахарь никогда не остановит плуг, я ручаюсь, — как бы ему ни было жалко эту маргаритку. Для этого у него хватит здравого смысла. Союз рабочих − это плуг, что готовит землю к посеву. Баучер, понятно, никакая не маргаритка, он просто сорняк, его надо вырвать с корнем и выбросить с поля долой. Я очень сердит на него сейчас, поэтому не могу судить о нем справедливо. Я бы сам прошелся по нему своим плугом с большим удовольствием.

− Почему? Он снова сделал что-то плохое?

− Да, конечно. От него одни беды. Сначала поднял этот бунт. Потом ему пришлось прятаться, и он до сих пор бы прятался, если бы Торнтон преследовал его, как я надеялся. Но Торнтону оказалось выгодно не наказывать бунтовщиков. Поэтому Баучер снова прокрался к себе домой. Он не показывал оттуда носа день или два. Была у него такая передышка. А потом, куда вы думаете, он направился? К Хэмперу! К черту его! Он пошел просить работу с таким лицемерным выражением на лице, что меня затошнило от одного его вида, хотя хорошо знал о новом правиле − не иметь ничего общего с Союзом рабочих, не помогать голодающим забастовщикам! Почему он должен умирать от голода, если Союз не помогает ему в его нужде?! Вот он и пошел − рассказать все, что он знает о наших делах, ни на что негодный Иуда! Но Хэмпер ― и я поблагодарю его за это в свой смертный час ― выкинул Баучера и не выслушал его − ни слова, хотя народ, стоящий поблизости, говорит, что предатель плакал, как ребенок.

− О! Как ужасно! Как печально! − воскликнула Маргарет. − Хиггинс, я не знала вас таким. Разве вы не видите, что вы довели Баучера до такого унижения, заставив его вступить в Союз против его воли. Это вы сделали его таким!

− Сделали его таким! А кем он был?

Тут за дверью дома на узкой улочке послышались приглушенные звуки, привлекшие всеобщее внимание. Голоса замолкали и затихали; шаги замедлялись или останавливались, словно топтались на одном месте. Это была мерная, тяжелая поступь людей, несущих тяжелую ношу. Маргарет, мистер Хейл и Николас Хиггинс − все бросились к входной двери. Их влекло не простое любопытство, а какой-то священный порыв.

Шестеро мужчин шли посередине дороги, трое из них были полицейскими. Они несли снятую с петель дверь, на которой лежало тело мертвого мужчины. С его одежды на землю падали капли воды. Все жители улицы высыпали посмотреть и присоединиться к процессии. Каждый задавал вопросы носильщикам, те отвечали неохотно, так как уже не в первый раз повторяли одну и ту же историю.

− Мы нашли его в ручье в поле, вон там.

− В ручье! Но там же недостаточно воды, чтобы утонуть!

− Он был решительный парень. Он лежал лицом вниз. Он устал жить, видимо, для этого у него была причина.

Хиггинс спросил у Маргарет дрожащим голосом:

− Это ведь не Джон Баучер? У него бы не хватило мужества. Конечно! Это не Джон Баучер! Почему они все смотрят сюда? Послушайте! У меня звон в голове, я ничего не слышу.

Носильщики осторожно положили дверь на камни, и все увидели утопленника − его остекленевшие глаза, один из которых был полуоткрыт, уставившись прямо в небо. Его лицо распухло, кожа приобрела странный цвет из-за воды в ручье, куда стекали воды из красильных цехов. Надо лбом у него были залысины, но на затылке волосы росли тонкими и длинными, и с каждой пряди стекала вода. Маргарет узнала Джона Баучера. Ей казалось, что кощунственно вглядываться в это перекошенное, измученное страданиями лицо, и она неосознанно вышла вперед и бережно накрыла лицо умершего своим платком. Взгляды всех присутствующих были прикованы к ней, и когда она отвернулась от Баучера, исполнив свой почтительный долг, они провожали ее до того места, где будто прикованный стоял Николас Хиггинс. Мужчины-носильщики переговорили между собой, один из них подошел к Хиггинсу, который охотно бы скрылся в доме.

− Хиггинс, ты знал его! Ты должен сообщить его жене. Сделай это осторожно, парень, но побыстрее, мы не можем оставить его здесь надолго.

− Я не могу, − сказал Хиггинс. − Не просите меня. Я не могу встретиться с ней.

− Ты знаешь ее лучше всех, − сказал мужчина. − Мы уже принесли его сюда − теперь твоя очередь.

− Я не могу это сделать, − сказал Хиггинс. − Меня подкосила его смерть. Мы не были друзьями, а теперь он мертв.

− Ну, если не можешь, значит, не можешь. Но кто-то должен. Это тяжелая обязанность. Это просто удача, что его жена не узнает об этом от грубого человека, который не сможет ей сообщить эту новость бережно.

− Папа, иди ты, − сказала Маргарет тихо.

− Если бы я мог …если бы у меня было время подумать, что лучше сказать. Но так сразу… − Маргарет поняла, что ее отец не в состоянии это сделать. Он дрожал с головы до ног.

− Я пойду, − сказала она.

− Благослови вас, мисс, это добрый поступок. Я слышал, у нее очень слабое здоровье, и мало кто из соседей хорошо с ней знаком.

Маргарет постучалась в закрытую дверь, но в доме стоял такой шум из-за беспорядочных детских голосов, что она не услышала ответа. Она сомневалась, слышали ли ее, но с каждым мгновением ожидания ее решимость таяла. Наконец Маргарет открыла дверь, вошла, закрыла дверь за собой и заперла ее на засов. Хозяйка дома даже не заметила ее.

Миссис Баучер сидела в кресле-качалке у еле горевшего камина. Кругом царил беспорядок, — казалось, будто в доме никто не убирался уже несколько дней.

Маргарет что-то сказала, не понимая, что говорит, в горле и во рту все пересохло, а шум детских голосов мешал расслышать ее слова. Она повторила попытку.

− Как вы, миссис Баучер? Боюсь, вы очень больны.

− Разве я могу чувствовать себя хорошо? − ворчливо ответила она. − Я осталась одна управляться с этими детьми, а мне нечего им дать, чтобы они успокоились. Джон не должен был оставлять меня такой больной.

− Давно он ушел?

− Уже четыре дня. Здесь он не получит работы, и ему пришлось идти пешком до Гринфилда. Но он мог бы уже вернуться или прислать мне весточку, получил ли он работу. Он мог бы…

− О, не вините его, − сказала Маргарет. − Он тяжело переживал, я уверена…

− Ну-ка, успокойся, и дай мне поговорить с леди! − обратилась она не слишком ласково к маленькому мальчику в возрасте около года. Потом, оправдываясь, заговорила с Маргарет: − Он всегда ласкается ко мне и просит «папочку» и «хлеба с маслом». А у меня нет масла для него, а папочка ушел и забыл о нас, я думаю. Он − папин любимчик, − сказала миссис Баучер, внезапно переменив тон и посадив ребенка к себе на колени, она стала нежно его целовать.

Маргарет положила ладонь на руку женщины, чтобы привлечь к себе внимание. Их взгляды встретились.

− Маленький бедняжка, − медленно произнесла Маргарет, − он был папиным любимчиком.

− Он и сейчас папин любимчик, − ответила женщина, поспешно поднявшись и встав лицом к лицу с Маргарет.

Обе женщины молчали минуту или две. Потом миссис Баучер заговорила тихим, недовольным голосом, который становился все более раздражительным с каждой новой репликой:

− Он − папин любимчик, я говорю. Бедные также любят своих детей, как и богатые. Почему вы не отвечаете? Почему вы смотрите на меня с такой жалостью? Где Джон?

Несмотря на свою слабость, она схватила Маргарет за плечи и затрясла, заставляя ее ответить.

− О, Господи! − сказала она мгновенье спустя, осознав значение печального взгляда гостьи, и как подкошенная упала в кресло.

Маргарет взяла ребенка на руки.

− Он любил его, − сказала она.

− Да, − ответила женщина, − он любил нас всех. У нас был тот, кто любил нас. Это было давно, — когда он был еще жив и жил с нами, он сильно любил нас. Он любил этого малыша, может быть, сильнее, чем всех нас. Но он любил меня, и я любила его, хотя ругала его пять минут назад. Вы точно знаете, что он умер? − спросила она, пытаясь встать. − Если он только болен и хочет умереть, они могут принести его сюда. Я сама очень сильно больна − я болела очень долго.

− Но он мертв, он утопился!

− Людей приносят сюда после того, как они утопились. О чем я думаю, сидя спокойно, когда должна волноваться? Эй, тише вы, дети… тише вы! Возьмите это, возьмите что-нибудь поиграть, но не кричите, пока мое сердце разбито! Куда ушла моя сила? О, Джон… муж!

Маргарет не дала ей упасть, подхватив ее под руки. Она усадила миссис Баучер в кресло-качалку и обняла ее, встав на колени рядом с креслом − голова женщины покоилась на плече Маргарет. Другие дети сжались в кучку от страха, они, кажется, начали понимать таинство происходящего. Но осознание приходило к ним медленно. Наконец дети как будто обо всем догадались и принялись так отчаянно плакать, что Маргарет не знала, как это вынести. Джонни плакал громче всех, хотя и не понимал, почему он плачет, бедняжка.

Их мать дрожала в объятиях Маргарет. Маргарет услышала шум у дверей.

− Открой дверь. Открой быстро, − попросила она старшего ребенка. − Она заперта. Не шуми − сделай все тихо. О, папа, пусть они поднимутся наверх очень тихо и осторожно, возможно, она не услышит их. Она потеряла сознание − вот и все.

− Так для нее даже лучше, бедняжки, − сказала женщина, следовавшая по пятам за мужчинами, несшими мертвого Баучера. − Но вам неудобно держать ее. Постойте, я принесу ей подушку, и мы положим ее прямо на пол.

Услужливая соседка оказала большую помощь Маргарет. Девушка была явно чужой в этом доме, посторонней в этом районе, но соседка была такой доброй и внимательной, что Маргарет почувствовала, что она сама здесь больше не нужна, и что, возможно, будет лучше показать пример и покинуть дом, чтобы увести за собой праздных и сочувствующих зрителей.

Она огляделась в поисках Николаса Хиггинса. Его нигде не было видно. Поэтому она заговорила с женщиной, которая предложила положить миссис Баучер на пол.

− Вы можете намекнуть всем этим людям, что семью лучше оставить в покое? Когда миссис Баучер придет в себя, она должна увидеть только одного − двух, хорошо ей знакомых. Папа, ты поговоришь с людьми и выпроводишь их? Она не может дышать, бедняжка, когда вокруг столько людей.

Маргарет опустилась на колени возле миссис Баучер и протерла ей виски уксусом. Но через несколько минут она удивилась, почувствовав приток свежего воздуха. Маргарет огляделась и увидела улыбки, которыми обменялись ее отец и та женщина.

− Как это удалось? − спросила Маргарет.

− Наша добрая подруга, − ответил мистер Хейл, − воспользовалась главной уловкой, чтобы освободить помещение.

− Я попросила их уйти и забрать с собой детей, напомнив, что теперь они − сироты, а их мать − вдова. Это самое большее, что можно было сделать, а дети, несомненно, сыты по горло сегодняшним горем — и добротой тоже. Она знает, как он умер?

− Нет, − ответила Маргарет. − Я не смогла рассказать ей все сразу.

− Ей нужно рассказать из-за расследования. Смотрите! Она приходит в себя. Вы это сделаете или я? Или, может быть, это лучше сделать вашему отцу?

− Нет, вы, вы, − ответила Маргарет.

Они молча ждали, пока миссис Баучер окончательно придет в себя. Потом соседская женщина села на пол и положила голову миссис Баучер себе на колени.

− Соседка, − сказала она, − твой муж умер. Знаешь, как он умер?

− Он утонул, − вяло ответила миссис Баучер, впервые заплакав, осознавая свое горе.

− Его нашли утонувшим. Он возвращался домой, потеряв всякую надежду на этой земле. Он думал, что Бог не будет таким жестоким, как люди. Может быть, он не так жесток. Может быть, он будет таким же нежным, как мать. Может быть, нежнее. Я не говорю, что твой муж поступил правильно, и я не говорю, что он поступил неправильно. Все, что я говорю, это что, возможно, ни я, ни мои родные никогда не будем так страдать, как он, и, возможно, мы так не поступим.

− Он оставил меня одну с этими детьми! − стонала вдова, менее потрясенная, нежели ожидала Маргарет, тем, как окончил жизнь ее муж.

− Не одну, − серьезно ответил мистер Хейл. − Кто остался с вами? Кто вас защитит?

Вдова широко открыла глаза и посмотрела на говорившего, чье присутствие до сих пор она не замечала.

− Кто обещал быть отцом для оставшихся без отца? − продолжил он.

− Но у меня шесть детей, сэр, а старшему нет еще и восьми. Я не сомневаюсь в Его силе, сэр… только нужно немного веры, − и она снова заплакала.

− С ней лучше поговорить завтра, сэр, − сказала соседка. − Лучше всего ее успокоит присутствие ребенка рядом с ней. Жаль, что они забрали малыша.

− Я схожу за ним, − вызвалась Маргарет.

Через несколько минут она вернулась, неся на руках Джонни. Его лицо было перепачкано едой, а в кулачках зажаты сокровища в виде кожуры, кусочков хрусталя и головы от гипсовой фигурки. Она отдала его в руки матери.

− Вот! − сказала женщина, − теперь идите. Они поплачут вместе и успокоятся вместе, — никто кроме ребенка не сделает этого лучше. Я останусь с ней, пока буду нужна, и если вы придете завтра, то сможете с ней толково поговорить, — она сейчас не в состоянии.

Маргарет с отцом медленно шли по улице, и она остановилась у закрытой двери дома Хиггинса.

− Войдем? − спросил ее отец. − Я тоже думал о нем.

Они постучали. Ответа не последовало, — они толкнули дверь. Она была заперта, но им показалось, что они услышали движение внутри.

− Николас! − снова позвала Маргарет. − Это только мы. Вы нас не впустите?

− Нет, − ответил он. − Я уже выразился, как можно яснее, что жалею о сказанном, когда запер дверь. Оставьте меня сегодня.

Мистер Хейл настоял бы на своем желании войти, но Маргарет приложила палец к его губам.

− Я не удивляюсь этому, − сказала она. − Я сама хотела бы остаться одна. Кажется, это единственное, что пойдет нам на пользу после такого дня.

Дата добавления: 2015-10-16