Непокорная Лэся

Каждый день приносил все новые и новые разочарования. ЦБЛ, этот некогда оазис в пустыне бесчеловечности, превратился в нечто вполне лагерное. На каждом шагу натыкалась я на возмутительное безразличие к страданиям и несправедливость. Жестокость и бесчувствие стали фоном, на котором протекала наша жизнь. Один из характерных примеров – случай с Лэсей Кульчицкой, операционной санитаркой.

Роль операционной санитарки – ответственная и очень нелегкая. Она вместе с сестрой заготавливает материал – «шарики», салфетки большие и маленькие; она стерилизует в автоклаве материал, операционные простыни, халаты, маски, инструмент и, разумеется, делает уборку в операционной, предоперационной, автоклавной и кабинете Кузнецова. Да всего и не перечесть! И сколько бы операций ни было, днем и ночью она первая приступает к работе и последняя ее заканчивает.

Внешность у Лэси запоминающаяся: брови – ласточкино крыло, точеный носик, красивый рисунок губ, с которых не сходила улыбка. Улыбалась она тем более охотно, что зубы у нее были очень красивы, а улыбка – обаятельна. Ко всему этому – жгучие черные глаза. И – волосы. В операционной волосы не должны быть видны, но при первой же возможности она выпускала свои французские локоны, спадающие до плеч.

В числе больных, приходивших ко мне ежедневно в перевязочную, был некто Семенов – изрядно занудливый тип, очень боявшийся за свое здоровье. Поступил он к нам с тяжелой травмой – разрывом уретры. Прежде этого рода травма считалась безнадежной, но Кузнецов починял уретру весьма остроумным способом: он делал разрез в области промежности, вводил в разрез катетер: одним концом – в мочевой пузырь, а другим – наружу, сквозь оба отрезка поврежденной уретры. Катетер закреплялся лейкопластырем, и его конец опускался в подвешенную бутылочку. Таким образом, моча не скапливалась в пузыре, а выделялась каплями в бутылочку, а уретра заживала. Когда уретра срасталась, катетер удаляли. Только уже после его удаления, чтобы отверстие не сузилось, надо было его бужировать, то есть вводить гибкие бужи – кожаные прутики с небольшой пуговкой на конце, постепенно подбирая бужи все большего сечения. Процедура, что и говорить, мучительная для больного и далеко не из приятных для меня. С Семеновым приходилось ежедневно подолгу заниматься, и, лежа на столе, он обычно развлекал меня болтовней.

– Ой, сестрица, что я вам расскажу! – начал он, располагаясь на столе поудобнее. – Только вы никому не говорите, так как мне может здорово влететь.

Я уверила его в моей полной незаинтересованности в этом, и он продолжал:

– Пробрался я сегодня тайком в кабинет. Там справа есть дверь. Она постоянно закрыта, а в ее глубокой нише, за портьерой стоят весы. Дай, думаю, взвешусь. А вдруг, Боже упаси, я похудал? Исхудать, потерять силы – это же конец! Вот я и рискнул самовольно взвеситься. Только подошел, стал на весы, а тут кто-то входит. Я так и замер, притаившись в углу за портьерой! Но не утерпел и выглянул. Вижу – Лэся из операционной. Подходит она к письменному столу, отперла ящик и стала какие-то инструменты раскладывать. Вдруг скрипнула дверь. Я выглянул и обомлел: сам Кузнецов. Дверь на ключ и к Лэсе. Та выпрямилась, попятилась: «Что вы, что вы, Виктор Алексеевич!» А он: «Ты что это, – говорит, – не понимаешь?» Прижал Лэсю к столу, а сам уже ее юбчонку задирает. Ну, думаю, пропал я! Увидит – сразу выпишет! Но, однако, смотрю. Тут Лэся рванулась, нырнула под стол и – в угол. Стол, он в углу стоит, наискось. За ним – угол отгороженный. Лэся и забилась туда. «Виктор Алексеич, побойтесь Бога! У вас жена... Стыдно! Да и у меня жених, Михаил, тоже в заключении. Но он на меня надеется, ждет, верит мне. Нам вместе освобождаться...» – «Чепуха все это! Брось артачиться, не то худо будет: на общие работы пойдешь!» А она – так гордо на него, ногой как топнет: «И пойду! А чести своей девичьей вам, старику, не отдам!» Так и сказала, ей-богу. Ох и обозлился же он! Весь, как туча, почернел: «Постой же, дрянь, вот увидишь!» – и подался. А Лэся вся так и дрожит, бедняга. Как она вышла, я – шасть в дверь – и давай Бог ноги! И про весы забыл...

Я уже успела убедиться, что, выйдя на волю, Кузнецов стал куда меньше заниматься работой и куда больше – удовлетворением своей похоти. Я знала хитрость и коварство Кузнецова. Обид он не прощает. И все же я полагала, что, имея такой богатый выбор (все девки, которым он делал аборт, предварительно «проходили обследование» при закрытых дверях), он не станет губить непокорную Лэсю, ведь она образцовая операционная санитарка, очень нужная работница его коллектива.

Нет, обиду он ей не простит, особенно того, что она назвала его стариком. Какой же он предлог найдет? Я не догадывалась, как легко это можно устроить.

Дата добавления: 2015-10-16