Я не только крестная, но и священник

Однажды рано утром, еще даже не светало, к вахте нашей фермы меня вызвал Николай:

– Какая-то женщина там волнуется. Вас зовет.

Выхожу. В морозной мгле – Эрна Карловна.

– Что случилось? Узнали что-нибудь о Гале?

– Я не о Гале. На этот раз пришла вам сказать, что Вера Леонидовна родила. Мальчик... Ох как тяжело она рожала! Трое суток мучилась. Хотели рассечь ребенка. Отказалась. Лучше, говорит, оба умрем. Или оба выживем. И выжила. Но до чего слаба! И молока ни капли. А ребенок крупный, только худой – ужас! Поят его ромашковым чаем. Если бы хоть сахар был, а так – вода.

Чем тут можно помочь? Я ей передала свою пайку – 300 граммов хлеба. С этого дня так и пошло: Иван Яковлевич, получая мой хлеб, отделял для меня граммов 100, а остальное давал Эрне Карловне – для Веры Леонидовны, а я перешла на свиной рацион, то есть на дуранду – хлопковый жмых.

Вера Леонидовна выписалась из родильного отделения. Против ожидания, мальчик пережил самые критические дни, но был плох, очень плох. У матери почти не было молока, а питание давали отвратительное. Мамки, то есть кормящие матери, получали тот же паек, что и все: 400 граммов хлеба, три раза в день суп из черной капусты или из отрубей, иногда с рыбьими костями или ржавыми рыбьими червивыми головами. Это прямой путь к авитаминозу. Я получала уменьшенный паек, так как считалась служащей, а не рабочей, и почти весь хлеб отдавала Вере Леонидовне, но что значили эти 200-250 граммов, когда ребенку нужно молоко?

И вот опять Эрна Карловна у меня.

– Фрося, – сказала она, – Вера Леонидовна просит вас окрестить ребенка. Вы знаете, я атеистка. Мои дети некрещеные, хотя в Латвии за это на нас косо смотрели. Вера Леонидовна так измучена, она столько страданий перенесла из-за этого ребенка, что было бы жестоко ей отказать. Ведь есть же такое поверье, что даже безнадежные дети после этого обряда выживают. Нельзя несчастную мать лишать этой надежды!

Я не лишена чувства юмора, и поэтому ясно отдавала себе отчет, до чего это нелепая картина: я – и вдруг в роли попа!

Но мало ли кем иной раз приходится быть...

Однажды в Бессарабии, в 1929 году, когда стояла особенно жестокая зима, я как-то раз оказалась в роли святого Георгия Победоносца и следующим летом сама слышала целую легенду о том, как «святой Георгий мало того что спас заблудившегося в поле человека, но дал ему понять, что он чуть не погиб в наказание за то, что накануне не оказал гостеприимства возчику, искавшему ночью приюта...»

Вообще окрестить слабенького ребенка in articulae mortis (при смерти (лат.)) вправе любой человек, который может прочесть «Символ веры». В крайнем случае имеет на это право и женщина.

Обряд крещения, несмотря на то что обстановка была по меньшей мере необычная, прошел очень торжественно и впечатляюще. Начать с того, что погас свет, и все происходило при свете свечи, оказавшейся у одной из мамок.

Свеча, воткнутая в бутылку, слабо освещала большой ящик, заменяющий аналой. На ящике – купель, то есть просто глубокая тарелка с водой, а также люлька, вернее чемодан из фанеры, в котором на небольшой подушечке слабо сучил ножками внук и правнук адмиралов Невельских, сделавших так много для России. Мамки с ребятишками на руках сгрудились в глубине небольшой комнаты, отведенной для них.

Крестик раздобыла все та же Эрна Карловна:

– Он освящен в Троице-Сергиевой Лавре, – сказала, вручая его мне, убежденная атеистка.

Я взяла крестик, погрузила его в воду и медленно и отчетливо прочитала молитву Господню – «Отче наш». Затем Вера Леонидовна вынула из чемодана своего ребенка, передала его мне и опустилась рядом с ящиком на колени, сжав руки и уронив на них голову.

В руках моих не было подушки, покрытой шелком, не было и кружевной накидки. Моему крестнику я могла подарить только кусок белой байки – все, что имела... Так лежал он у меня на руках, сжав кулачки на груди, и продолжал сучить ножками.

Я читала «Символ веры», смотря поверх свечи вдаль, и, по мере того как один за другим произносила слова, от которых отвыкла, мне все ясней вспоминалось, как я, собираясь в первый раз на исповедь, говорила слова «Символа веры» в папином кабинете, сидя на коленях у отца. Когда я дошла до слов: «И паки грядущаго со славой судити живым и мертвым, Его же царствию не будет конца», – то невольно повысила голос. И тут увидела, что женщины одна за другой опускаются на колени. Я чуть не забыла «Святую Апостольскую Церковь» и из-за этого дважды повторила: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века». А затем особенно торжественно: «Аминь!»

– Аминь! – сказала, подымая голову, Вера Леонидовна.

– Аминь! Аминь! – нестройно, вразнобой поддержали мамки с детьми на руках.

Дальше я уже совсем не знала, что надо делать. Полагается миропомазание, и за неимением святого мирра (ароматическая смола, используемая при совершении церковных таинств (лат.)) я сделала его водой: окуная в нее крестик, я чертила знамя креста на лбу, на груди, в паху, на ладонях и подошвах ног, приговаривая:

– Пусть чувства твои будут чисты, разум – ясен! Пусть путь твой будет направлен к добру, поступки твои служат правде. Да будет воля Твоя, Господи! Аминь!

И опять все откликнулись:

– Аминь!

Малыш не пищал. Только широко раскинул ручонки и разжал кулачки, что облегчило мне работу, позволив начертать кресты на ладошках.

Затем я зачерпнула горстью правой руки воду из тарелки и окропила всего нового христианина со словами:

– Во имя Отца и Сына и Духа Свята крещается раб Божий Дмитрий! Аминь!–

Тут его терпение лопнуло и он запищал. Завернув его в баечку, я передала его Вере Леонидовне со словами:

– Мать! Расти сына себе на радость, людям – на пользу!

Должна признаться, с того самого момента, как я, опустив крестик в воду, читала «Отче наш», у меня было ощущение, что все это делаю не я, а сила, которая выше меня и мною руководит.

– Смотрите! Он сам взял грудь! Он сосет! Он сам сосет! – радостно зашептала Вера Леонидовна.

И действительно, малыш, которому до того приходилось сдаивать молоко в рот, ухватил сосок губами, уперся своими паучьими лапками в грудь и жадно сосал, причмокивая, как настоящий!

Мамки одна за другой подходили к «аналою», робко окунали пальцы в «купель» и мочили «святой водой» головки своих детей. Даже татарочка Патимат. А ведь были они почти все урки из преступного мира, и даже не верилось, что эти присмиревшие, такие женственные матери обычно сквернословят, курят и всячески опошляют себя и свое материнство.

...Я шла по зоне, погруженной в темноту. В свинарник я в ту ночь не вернулась. Не пропустили бы через вахту. Я пошла в женский барак лордов, куда меня перевели из шалмана Феньки Бородаевой, после того как я «заделалась ветеринаром». Мое место было на верхнем этаже вагонки, наискосок от Эрны Карловны.

– Ну как? – спросила она.

– Все хорошо, – ответила я тоже шепотом и, подумав немного, добавила: – Просто очень хорошо!

Разговаривать мне не хотелось. Я смотрела в окно на красную звезду Альдебаран, «цыганскую звезду», или это был Марс, бог войны – разобрать было нельзя. Я лежала и думала: что ждет нас всех – Веру Леонидовну, Митю, меня? «Грядущие годы таятся во мгле...» (строка из стихотворения А.С. Пушкина «Песнь о вещем Олеге») Так было всегда, но в нашем положении – особенно. Даже «завтра» – загадка.

«Судьба играет человеком»

«Судьба играет человеком», а если заключенным, то не только судьба. Куда чаще произвол, притом жестокий.

Как-то на рассвете я услышала на вахте нашей свинофермы знакомый голос, в котором звучало отчаяние:

– Фхося!

Я узнала Веру Леонидовну. Она рвалась ко мне, пытаясь что-то сказать, но ее оттащили, и я смогла только разобрать:

– Нас отправляют неизвестно куда! Говорят, в Мариинск...

После мне передали, как обстояло дело.

Мамок не предупреждали, так как некоторые из них могли поубивать своих детей. Пришли и просто: айда, выходите! Вера Леонидовна смогла выскочить и крикнуть мне, что их отправляют. Другие и этого не смогли. У большинства отцы их детей были где-то здесь, чаще всего – в оцеплении строительных объектов. Матери надеялись, особенно если сроки были невелики, выйти на волю с ребенком и соединиться с отцом, образовать семью, ведь о чем же еще может мечтать женщина... Никто не хотел расставаться со своей мечтой, но кто считается с мечтой заключенных?

В Мариинских лагерях были детские дома для сирот. Туда устраивали детей заключенных, а также и детей репрессированных – членов семьи. Матерей рассылали кого куда. Теоретически, отбыв срок, они имели право получить своих детей. На практике же матери не хотели брать ребенка, не имея уверенности, что это их ребенок. Несчастные дети! Несчастные и матери. У одних отняли прошлое, у других – будущее. У всех – человеческие права...

Судьба играет человеком, а он и не догадывается, строит проекты, что-то создает, из кожи вон лезет...

Дата добавления: 2015-10-16