Глава 14. При входе в гостиную миссис Уэстон двум джентльменам потребовалось несколько

При входе в гостиную миссис Уэстон двум джентльменам потребовалось несколько изменить выражение лица: мистеру Элтону — придать спокойствие своим сияющим чертам, мистеру Джону Найтли — разгладить нахмуренное чело. Одна только Эмма могла оставаться такою, как ей подсказывала природа, и открыто предаваться своей радости. Она всегда радовалась случаю побыть с Уэстонами. Мистер Уэстон пользовался особенным ее расположением, и не было на свете человека, с которым она могла бы делиться всем столь откровенно, как с его женою, — говорить со столь твердым убеждением, что ее выслушают и поймут с полуслова, с интересом входя в подробности домашних дел, как приятных, так и затруднительных; в подробности будничных событий и недоразумений, относящихся к ней и ее батюшке. Все, что имело касательство до Хартфилда, находило живейший отклик в душе миссис Уэстон, и не было для них обеих большей отрады, чем посидеть полчасика вдвоем, толкуя о тех незначащих предметах, из коих ежедневно слагается счастье домашней жизни.

Не всякий день в гостях друг у друга дарил им это удовольствие, и уж подавно не обещали его те полчаса, которые оставались теперь до обеда, однако само присутствие миссис Уэстон, ее улыбка, прикосновение, голос были приятны Эмме, и она решила поменьше размышлять о странностях мистера Элтона и больше радоваться тому, что способно доставить радость.

Незадачу с простудою Гарриет обстоятельно обсудили еще до ее приезда. Мистер Вудхаус, благополучно водворенный в кресла, успел поведать эту историю, а заодно, и со всевозможной обстоятельностью, историю своего с Изабеллой путешествия сюда и долженствующего быть приезда Эммы им вослед, изъявил свое удовлетворение возможностью для Джеймса свидеться с дочерью — и как раз договаривал последние слова, когда явились остальные и миссис Уэстон, принужденная до той минуты всецело заниматься им одним, могла подняться навстречу своей любимице.

Положа себе на время выкинуть из головы мистера Элтона, Эмма, когда все общество расселось по местам, не без досады обнаружила, что он расположился подле нее. Как было ей не думать о его непонятной бесчувственности в отношении Гарриет, когда он мало того что поместился у ней под самым боком, но и непрестанно подставлял ей на обозрение свою сияющую физиономию, назойливо адресуясь к ней при всяком удобном случае! Он не только не давал ей забыть о нем, но всем поведением своим неизбежно внушал ей тайную мысль: «Неужели то, что вообразил мой брат, правда? Возможно ли, чтобы этот человек в самом деле начал переносить свои нежные чувства на меня, отвратясь от Гарриет?.. Нелепо, нестерпимо!» А между тем он изъявлял в своих речах столько заботы о том, довольно ли она согрелась, столько участия к отцу ее, столько восторгов, что очутился в обществе миссис Уэстон, и наконец принялся со столь великим жаром и малым разумением восхищаться ее картинами, что ужасно всем этим напоминал ретивого влюбленного, и Эмме стоило больших усилий держаться в ответ на все это в рамках, предписываемых хорошим воспитанием. Из уважения к себе она не могла отвечать грубостью; из уважения к интересам Гарриет — в надежде, что все еще образуется — вела себя, более того, с отменной учтивостью, но это давалось ей нелегко, тем более что у других в самый разгар трескотни мистера Элтона завязался разговор, который ей в особенности любопытно было бы послушать. По тому, что все-таки долетало до нее, она поняла, что мистер Уэстон рассказывает им о сыне; слова «мой сын», «Фрэнк», и снова «сын мой» несколько раз достигали ее слуха, а по другим обрывкам слов можно было догадаться, что он извещает их о скором приезде сына, однако она еще не успела унять мистера Элтона, когда разговор неотвратимо покатился дальше и возвращать его вспять наводящим вопросом было бы неловко.

Здесь нелишне заметить, что, вопреки намерению Эммы никогда не выходить замуж, было в имени, в образе мистера Фрэнка Черчилла нечто неизменно для нее притягательное. Часто — и особенно часто с тех пор, как его отец женился на мисс Тейлор — ей приходило на ум, что ежели все же ей привелось бы выйти замуж, то по годам, по званию, по состоянию никто не подошел бы ей более его. Казалось, самые узы между их семьями с определенностью указывали, что он назначен для нее. Нельзя было не предположить, что всякому, который знает их, сама собою напрашивается мысль об их союзе. В том, что ее лелеют мистер и миссис Уэстон, она не сомневалась ни минуты, и, хотя не собиралась, сколько бы он или кто-нибудь еще ни склонял ее к тому, отказываться от нынешнего своего положения, ибо не верила, что другое может сулить ей столь же изобильные блага, в ней велико было желание увидеть его, воочию убедиться в его достоинствах, самой произвести хорошее впечатление, а сознание, что друзья мысленно соединяют их имена, не лишено было для нее приятности.

При таковом умонаправлении Эммы галантности мистера Элтона пришлись отчаянно не ко времени; ей оставалось лишь то утешение, что хотя вся она внутри кипит от злости, но вид сохраняет самый вежливый — а прямодушный мистер Уэстон наверняка не утерпит и до скончания вечера еще раз огласит свою новость, хотя бы в общих чертах. Так и случилось — ибо, когда обед принес ей счастливое избавление от мистера Элтона и она оказалась за столом рядом с мистером Уэстоном, он воспользовался первою же передышкой от своих обязанностей хозяина, первою же минутой после того, как нарезал седло барашка, чтобы сообщить ей:

— Нам здесь недостает лишь двоих для ровного счета. Сюда бы еще вашу хорошенькую приятельницу, мисс Смит, и моего сына — и тогда я сказал бы, что все в сборе. Вы, ежели не ошибаюсь, не слышали, как я говорил в гостиной, что мы ждем Фрэнка? Я нынче утром получил от него письмо — он будет через две недели.

Эмма с подобающей долей сдержанности отвечала, что ей очень приятно слышать это, и от души подтвердила, что мистер Франк Черчилл и мисс Смит как нельзя удачнее дополнили бы собою их кружок.

— Он собирается приехать еще с сентября месяца, — продолжал мистер Уэстон, — только о том и пишет в каждом письме, но он не свободен распоряжаться своим временем. Ему приходится угождать другим, а этим другим, между нами говоря, зачастую нельзя угодить иначе, как довольно многим жертвуя. Но на сей раз у меня нет сомнений, и ко второй неделе января мы все-таки увидим его здесь.

— То-то будет вам радость! Вероятно, и миссис Уэстон рада не меньше вас, ведь ей так не терпится познакомиться с ним.

— Была бы рада, когда б не полагала, что все кончится новой отсрочкой. В ней нет такой уверенности, как во мне, что он приедет, — однако ей хуже моего известна подоплека этого дела и участвующие в нем лица. А суть, видите ли, в том, — но это уже сугубо между нами, об этом я там в гостиной даже не заикался, в каждом семействе, знаете, есть свои тайны, — так вот, суть и том, что на январь в Энскум приглашены гости, и Фрэнк может приехать лишь в том случае, ежели этих гостей отменят. Иначе ему нельзя тронуться с места. Ну, а мне доподлинно известно, что их отменят, так как именно этих знакомых терпеть не может некая особа, пользующаяся в Энскуме достаточным влиянием, и хотя раз в два-три года их почитают нужным приглашать, но всякий раз, когда доходит до дела, отменяют. Я твердо знаю наперед, чем это кончится. Голову даю на отсечение, что до середины января Фрэнк будет здесь, но добрая наперсница ваша, — указывая кивком головы на другой конец стола, — столь чужда всяческой блажи сама и не приучена была встречаться с нею в Хартфилде, что не может принимать в расчет ее последствия, как это издавна привык делать я.

— Мне жаль, если в этом деле нет полной определенности, — возразила Эмма, — однако я склонна принять вашу сторону, мистер Уэстон. Раз вы считаете, что он приедет, значит, и я буду так считать, ибо вам лучше судить, каковы порядки в Энскуме.

— Да, — полагаю, что я отчасти вправе составить себе таковое суждение, хотя ни разу в жизни там не был. Эта дама горазда на причуды!.. И все же из-за ее отношения к Фрэнку я не позволяю себе дурно о ней отзываться — по-моему, она искренне его любит. Одно время я думал, что никого, кроме себя, она любить не способна, но к нему она всегда была добра — на свой лад, то есть не без причуд, и прихотей, и желания во всем непременно поставить на своем. И ему делает, на мой взгляд, немалую честь то, что он умел возбудить в ней подобное чувство, ибо — пусть я никому больше об этом не обмолвлюсь — все прочие находят в ней каменное сердце и дьявольский норов.

Эмме предмет сей был столь любезен, что, едва только дамы перешли в гостиную, как она завела о нем речь с миссис Уэстон, поздравив ее — однако заметив при этом, что первой встречи, она знает, мы всегда ожидаем с тревогой. Миссис Уэстон согласилась, но, впрочем, прибавила, что предпочла бы знать поточнее, когда именно ей предстоит испытать волнения первой встречи, «потому что я не слишком полагаюсь на то, что он приедет. Я не столь радужно смотрю на вещи, как мистер Уэстон. Боюсь, как бы все это не кончилось ничем. Мистер Уэстон сообщил вам, вероятно, как обстоят дела».

— Да, — все зависит, кажется, единственно от капризов миссис Черчилл, а они, сколько я понимаю, отличаются редкостным постоянством.

— Эмма, дитя мое! — возразила, улыбаясь, миссис Уэстон. — Как связать постоянство с переменчивостью? — И, отнесясь к Изабелле, которая до сих пор не следила за их разговором: — Знайте, дорогая миссис Найтли, что, на мой взгляд, у нас вовсе нет оснований для той уверенности, что мистер Фрэнк Черчилл посетит нас, какую питает его отец. Это целиком зависит от воли и благорасположения его тетушки или, попросту говоря, от ее настроения. Вам — дочерям моим — я не побоюсь сказать всю правду. Миссис Черчилл единовластно царствует в Энскуме, и куда как своенравна — приедет он или нет, зависит от того, пожелает ли она его отпустить.

— Ох, уж эта миссис Черчилл, кто же ее не знает, — отозвалась Изабелла, — бедный юноша, не могу о нем подумать без сострадания. Что за пытка, должно быть, жить под одною крышей с человеком, у которого такой скверный нрав. Нам, к счастью, не дано было это изведать, но каждому и без того понятно, это не жизнь, а сущее наказанье. Хорошо еще, что у нее нет и не было своих детей! Как она мучила бы их, бедняжек!

Эмме жаль было, что им с миссис Уэстон нельзя остаться вдвоем. Тогда она узнала бы больше — при ней одной миссис Уэстон говорила бы с откровенностью, на которую не отваживалась в присутствии Изабеллы, и, полагала она, вряд ли старалась бы скрыть что-либо, относящееся до Черчиллов, помимо суждений о молодом Черчилле, подсказанных ей собственным чутьем и воображением. Покамест, однако, прибавить к сказанному было нечего. Вослед им вскоре перешел в гостиную и мистер Вудхаус. Надолго засиживаться в мужском обществе после обеда казалось ему нестерпимою повинностью. Ни вино, ни беседа не имели цены в его глазах, и он рад-радешенек был перебраться поближе к тем, с которыми всегда чувствовал себя легко и свободно.

Тут-то, покуда он ворковал с Изабеллой, Эмма и воспользовалась удобною минутой.

— Итак, у вас, значит, нет твердой уверенности, что сын ваш приедет. Жаль. В первом знакомстве мало приятного, когда бы оно ни совершилось, и чем скорей оно произойдет, тем лучше.

— Да, — и с каждою отсрочкой невольно нарастает предчувствие новых отсрочек. Боюсь, если даже визит этих знакомых, Брейсуэйтов, отменят, все равно отыщется какой-нибудь предлог обмануть наши ожидания. О нежелании с его стороны я не могу и мысли допустить, зато убеждена в великом желании Черчиллов держать его при себе. Они его ревнуют. Даже его уважение к отцу внушает им ревность. Короче говоря, у меня нет большой надежды, что он приедет, и лучше бы мистер Уэстон не ликовал раньше времени.

— Он обязан приехать, — сказала Эмма. — Пускай хоть на два дня — обязан, и как-то трудно себе представить, чтобы взрослый молодой человек не властен был распоряжаться собою даже в столь скромной мере. Я понимаю, молоденькую женщину, попади она в дурные руки, немудрено мелочным тиранством удерживать вдали от тех, с которыми ей хочется быть, но чтобы молодого мужчину держали в такой узде, что ему нельзя, при желании, на недельку наведаться к родному отцу, — это невероятно.

— Надобно сперва побывать в Энскуме да разобраться, каковы там порядки, а уж после решать, что ему можно, а что нельзя, — возразила миссис Уэстон. — Вероятно, подобную осторожность следует соблюдать всякий раз, когда мы беремся судить о поведении отдельного лица или же семейства, и уж тем более нельзя исходить из общих правил, составляя суждение об Энскуме, — там все подчиняется ей, а для нее законы не писаны.

— Да ведь она обожает племянника, души в нем не чает. Сколько я себе представляю, для особы вроде миссис Черчилл естественно было бы, ничем не поступаясь ради мужа, которому она обязана всем на свете — помыкая им, как ей взбредет на ум, сплошь да рядом, — идти в то же время на поводу у племянника, которому она не обязана решительно ничем.

— Голубчик Эмма, вам ли с вашим добрым нравом разгадывать чей-то вздорный иль устанавливать для него правила — пусть его следует своим правилам. Не сомневаюсь, что к голосу племянника прислушиваются подчас с большим вниманием, но очень может быть, что ему невозможно знать наперед, когда выдастся такой час.

Эмма выслушала и заметила холодно:

— Все равно, что ни говорите, а он должен приехать.

— Он может иметь огромное влияние в одних вопросах и ничтожное — в других, а вопрос, ехать ли ему к нам, скорей всего, относится как раз к числу тех, в которых миссис Черчилл недоступна его влиянию.

Дата добавления: 2015-10-16