Глава 9. Итак, хотя мистер Найтли не поладил с Эммой, сама она не видела причин быть с собою не в

Итак, хотя мистер Найтли не поладил с Эммой, сама она не видела причин быть с собою не в ладу. Он был так сердит, что минуло более обычного времени, пока он вновь появился в Хартфилде, и, когда они встретились, по строгому виду его было ясно, что он ее не простил. Это огорчило ее, но она не раскаивалась. Напротив, все, что происходило в ближайшие дни, только оправдывало замыслы ее и действия, делало их лишь милее ее сердцу.

Портрет, вставленный в изящную раму, был вскоре по приезде мистера Элтона благополучно ей вручен, повешен над каминною доской в общей гостиной, и мистер Элтон, вскочив полюбоваться им, должным образом рассыпался в бессвязных изъявлениях восторга, а что касается Гарриет, то чувства ее буквально на глазах перерастали в привязанность, столь сильную и прочную, сколь позволяли ее молодость и склад натуры. Эмма в самом скором времени убедилась, что, если она и вспоминает мистера Мартина, то не иначе как для сравнения с мистером Элтоном — сравнения, целиком в пользу последнего.

Ее мечты образовать и развить ум юной своей подруги систематическим серьезным чтением и обсуждением прочитанного не принесли покамест иных плодов, помимо знакомства с несколькими начальными главами да намерения завтра пойти дальше. Куда легче было не заниматься, а болтать, куда приятнее не трудиться, упражняя ум Гарриет и обогащая его точными фактами, а давать волю воображению, рисуя себе картины ее будущего и строя планы, — и пока единственным литературным занятием Гарриет, единственною духовной пищей, которой запасалась она про черный день на склоне лет, было собирать разного рода загадки, которые ей попадались, и переписывать их на четвертки лощеной бумаги, приготовленные Эммой и украшенные вензелями и орнаментом в виде воинских доспехов.

В наш просвещенный век подобные собрания, порой весьма обширные, не редкость. У мисс Нэш, старшей наставницы в пансионе миссис Годдард, загадок набралось по крайней мере триста, а Гарриет, которая начала их переписывать, подражая ей, надеялась, при содействии мисс Вудхаус, далеко ее превзойти. Эмма призывала на помощь свою изобретательность, память и вкус, а так как Гарриет обладала красивым почерком, то собрание обещало быть первоклассным как по форме, так и по величине.

Мистер Вудхаус обнаружил к этому занятию не меньше интереса, чем обе девицы, и частенько напрягал свою память, силясь найти что-нибудь подходящее. Столько было прехитрых загадок в дни его юности — да вот беда, ни одна не идет на ум! Но дайте срок, он еще вспомнит! И всякий раз дело кончалось строкою: «Китти-печурка была холодна».

Добрый друг его мистер Перри, посвященный в эту затею, тоже не мог вспомнить ничего стоящего из области загадок, но мистер Вудхаус призывал его держать ушки на макушке, ибо, бывая повсюду, мистер Перри мог услышать что-нибудь достойное внимания.

В расчеты его дочери никак не входило призывать на помощь лучшие умы Хайбери. Единственным, к кому она обратилась, был мистер Элтон. Ему одному предложили внести свою лепту, припомнить занимательные загадки, шарады и головоломки, и Эмме приятно было видеть, с каким усердием он роется в памяти, добросовестно следя в то же время, чтобы не обронить с языка что-нибудь не слишком любезное, в чем не таился бы тонкий комплимент прекрасному полу. Ему обязаны были они двумя-тремя изящнейшими загадками, а когда он наконец вспомнил и с некоторой слащавостью продекламировал нехитрую шараду:

Мое первое — это согласия знак,

А второе лепечет, проснувшись, дитя.

Что же целое? Это прекрасный очаг,

Можно греться, а можно обжечься шутя, —

(Здесь и далее стихотворный перевод Р. Сефа.)

то радовался и торжествовал столь бурно, что Эмме просто жаль было признаться, что она уже переписана на одной из предыдущих страниц.

— Отчего бы вам самому не сочинить для нас шараду, мистер Элтон? — сказала она. — Вот верная порука тому, что это будет свежо и ново, притом же для вас ничего нет легче.

— Ах, нет! Он никогда не пробовал — можно сказать, ни разу в жизни. Куда ему! Он боится, что даже мисс Вудхаус… — заминка на мгновенье, — или мисс Смит не могли бы вдохновить его на это.

Однако свидетельство такового вдохновения не замедлило появиться на другой же день. Мистер Элтон на минутку заглянул в Хартфилд и положил на стол листок бумаги, объяснив, что принес шараду, которую посвятил одной молодой особе, предмету своих воздыханий, его приятель, — но по виду, с которым это было сказано, Эмма тотчас догадалась, что он говорит о себе.

— Она не предназначается для собрания мисс Смит, — прибавил он. — Я не вправе выставлять ее на всеобщее обозрение, ибо она принадлежит моему другу, — но вам, может статься, любопытно будет взглянуть на нее.

Слова эти обращены были не столько к Гарриет, сколько к Эмме, и Эмма понимала почему. Он изнывал от смущения и, боясь поднять глаза на Гарриет, предпочитал адресоваться к ней. Через минуту он ушел, помедлив перед тем один короткий миг.

— Возьмите, — с улыбкою сказала Эмма, подвигая листок к Гарриет, — это написано для вас. Берите же, это ваше.

Однако Гарриет, вся охваченная трепетом, не дотрагивалась до бумаги, и Эмма, которой никогда не претило быть первой, принуждена оказалась ознакомиться с нею сама.

"К мисс…

ШАРАДА

Мой первый слог — он возле или близь,

Как сад у дома, где кусты сплелись.

Мое второе — это мощь ума,

Ключ к тайне мира, истина сама!

Но стоит вместе их соединить,

Протянется от сердца к сердцу нить.

Твой быстрый ум ответ найдет тотчас,

Он вспыхнет в блеске этих томных глаз!"

Эмма пробежала ее глазами, задумалась на минуту, нашла разгадку, перечла шараду для верности, вникая в каждую строчку, и, передав листок Гарриет, сидела с довольною усмешкой, говоря себе, покуда Гарриет, в сумбуре надежд и несообразительности, ломала над ним голову: "Недурно, мистер Элтон, совсем недурно. Я читывала шарады похуже. Признание — намек изрядный. Отдаю вам должное. Это первый осторожный шаг. Это явственная мольба: «Умоляю; мисс Смит, позвольте мне открыть вам мои чувства. Отгадайте мою шараду, и вам откроется смысл моих намерений».

«Он вспыхнет в блеске этих томных глаз!» Живая Гарриет, «Томные» — очень точное слово, наивернейший из эпитетов, коими можно наградить ее глазки.

«Твой быстрый ум ответ найдет тотчас…»

Хм-м, быстрый ум, — и это у Гарриет! Что ж, тем лучше. Нужно и впрямь влюбиться по уши, чтобы приписывать ей такие свойства. Ах, мистер Найтли, какая жалость, что вас здесь нет, — я думаю, это бы вас убедило. Раз в жизни вам пришлось бы признать, что вы не правы. В самом деле, отличная шарада! И очень кстати. Теперь дело быстро пойдет к развязке.

От сих отрадных размышлений, кои могли бы при иных обстоятельствах занять ее надолго, ее оторвали нетерпеливые вопросы озадаченной Гарриет.

— Что же это, мисс Вудхаус? Что бы это могло быть?.. Не представляю — мне ни за что не догадаться. Что это может значить? Попробуйте разгадать вы, мисс Вудхаус. Пожалуйста, помогите мне. Я такой трудной не видывала. Это не аллея? Интересно, кто этот его приятель — и эта молодая особа! А хороша, по-вашему, шарада? Может быть, это пряжа!

«Протянется от сердца к сердцу нить».

Или сирень, может быть?

«Как сад у дома, где кусты сплелись».

Или забор? Или газон? Или парк? Хотя нет, «парк» — это только один слог. Должно быть, страх как мудрено, иначе бы он не принес ее. Ой, мисс Вудхаус, вы думаете, мы найдем ответ?

— Парки, заборы! Вздор! Гарриет, голубушка, о чем это вы? С какой ему стати приносить нам шараду, которую его приятель составил о парке или заборе? Дайте-ка мне ее сюда и слушайте: «К мисс…» — следует читать: «К мисс Смит».

"Мой первый слог — он возле или близь,

Как сад у дома, где кусты сплелись".

Это — при.

«Мое второе — это мощь ума, Ключ к тайне мира, истина сама»!

Это — знание, — ясно, как день. А теперь главная изюминка:

Но стоит вместе их соединить,

— видите, получается признание —

Протянется от сердца к сердцу нить.

Очень к месту сказано! И далее следует заключение, понять которое, милая Гарриет, вам, думаю, не составит большого труда. Прочтите его и утешьтесь. Это, бесспорно, написано к вам и для вас.

Долго противиться столь заманчивым увещаньям Гарриет была не в силах. Она прочла заключительные строчки и вся просияла, затрепетала. Она не могла выговорить ни слова. Но это и не требовалось от нее. Ей довольно было чувствовать. Говорила за нее Эмма.

— Этот мадригал исполнен столь очевидного, столь точного смысла, — сказала она, — что не оставляет места сомнениям насчет намерений мистера Элтона. Вы — предмет его чувств и в скором времени получите полнейшее тому доказательство. Я так и думала. Я и раньше думала, что не могу обманываться, — теперь это подтвердилось, теперь в душе его та же ясность и определенность, какая, с тех пор как я узнала вас, была и в моих пожеланиях на этот счет. Да, Гарриет, с тех самых пор хотела я, чтобы случилось именно так, — и вот это случилось. Между вами и мистером Элтоном непременно должна была возникнуть взаимная склонность — это было так желательно, естественно, что не скажешь даже, чего тут больше. Это было и вероятно, и уместно в равной мере. Вот привязанность, которою вправе гордиться женщина. Вот узы, которые не сулят ничего, кроме хорошего. Они дадут вам все, что надобно — положение, независимость, дом, достойный вас, — дадут остаться среди всех подлинных друзей ваших, поблизости от Хартфилда и от меня, и навсегда скрепят нашу дружбу. Вот, Гарриет, союз, за который никогда не придется краснеть ни вам, ни мне.

— Мисс Вудхаус… дорогая мисс Вудхаус… — только и способна была лепетать Гарриет в первые минуты, вновь и вновь нежно обнимая своего друга, — и когда между ними все-таки возобновилась наконец более или менее связная беседа, Эмма ясно увидела, что Гарриет смотрит на вещи, чувствует, предается надеждам и воспоминаниям именно так, как ей надлежит. Преимущества мистера Элтона получили полное признание.

— Что бы вы ни сказали, всегда выходит по-вашему, — воскликнула Гарриет, — и оттого лишь я полагаю, верю и надеюсь, что все это в самом деле так. Иначе мне бы и в голову не пришло. Я не заслуживаю ничего подобного. Мистер Элтон, который мог бы жениться на ком угодно! Уж о нем-то двух мнений быть не может. Все достоинства при нем. Взять хотя бы эти стихи — прелесть! «К мисс…» Надо же так уметь… Неужели он и впрямь разумеет меня?

— Конечно. Для меня тут вопроса нет и для вас не должно быть. Положитесь на мое суждение. Это своего рода пролог к пьесе, эпиграф, предпосланный главе, — за ним не замедлит последовать проза, излагающая существо дела.

— Но кто бы мог предположить… Мне бы месяц назад, право же, и во сне не приснилось!.. Чудеса, да и только!

— Ну как не чудеса, когда мистер Элтон знакомится с мисс Смит, — поистине чудеса, поистине странно, когда вдруг сбывается то, что столь очевидно, столь явно отвечает разумным пожеланиям — отвечает также заветным планам других людей. Вы с мистером Элтоном назначены друг другу самим положением дел, по всем домашним обстоятельствам, его и вашим, вам суждено быть вместе. Брак ваш ничем не уступит тому, который свершился в Рэндалсе. Как видно, в хартфилдском воздухе витает нечто, ведущее любовь по верному пути, направляющее течение ее в нужное русло.

Гладким не бывает путь истинной любви, [6] -

— в хартфилдском издании эта Шекспирова строка была бы снабжена пространным примечанием.

— Чтобы мистер Элтон влюбился не в кого-нибудь, а в меня — хотя я до Михайлова дня [7]ни разу словечком с ним не перемолвилась и знала его только в лицо! И кто влюбился — красавец, каких на свете нет, который к тому же у всех в почете, совсем как мистер Найтли! Повсюду-то он нарасхват — говорят, ему никогда нет надобности садиться за стол в одиночку, разве что по доброй воле, а так и дня не проходит, чтобы не пригласили куда-нибудь. А как прекрасно говорит он в церкви! У мисс Нэш записаны все тексты, на которые он составлял проповеди с тех пор, как приехал в Хайбери. Подумать только! Как вспомню день, когда увидела его в первый раз!.. Могла ли я вообразить! Мы с девицами Эббот как услышали, что он идет мимо, так сразу бегом в ту комнату, где окна на улицу, и ну глядеть в щелку между шторами — а тут вошла мисс Нэш, забранилась, прогнала нас, а сама осталась поглядеть, но, правда, по доброте сердечной тотчас сжалилась, позвала меня назад и тоже дала посмотреть. И каким же он показался нам красавчиком! Он шел рука об руку с мистером Коулом.

— Это союз, который непременно придется по душе друзьям вашим — кем бы и чем они ни были — если только они способны мыслить здраво, — ну, а соразмеряться в поступках с мнением глупцов нам незачем. Если они желают видеть вас счастливою в браке — вот человек, которого легкий нрав служит верным тому залогом! Если надеются, что вы будете жить в той местности и в том кругу, который сами избрали бы для вас, — вот случай, когда это сбудется! Если единая их цель — знать, что вы, как принято выражаться, удачно вышли замуж — вот партия, которая обеспечит вам порядочное состояние, прочное положение, поднимет вас на ту ступень общества, которая их удовлетворит!

— Да, правда. Как вы хорошо говорите, заслушаться можно. Все-то вы понимаете. Все умеете — вы и мистер Элтон. Что за шарада!.. Я бы, кажется, год ломала голову, а такого не придумала.

— По тому, как он отнекивался вчера, понятно было, что он не преминет испробовать свое искусство.

— Я только могу сказать, что из всех шарад, какие мне приводилось читать, эта лучшая.

— Во всяком случае, несомненно, как нельзя лучше служит своему назначению.

— И длинная, каких у нас было мало.

— Как раз длина, я считаю, не слишком большое достоинство. Такие шутки, вообще говоря, чем короче, тем лучше.

Гарриет, вновь поглощенная шарадой, не слышала ее. Сравнения самого благоприятного свойства приходили ей на ум.

— Одно дело, — говорила она, а щечки у самой так и пылали, — когда у человека голова как у всякого другого, — понадобилось сказать что-то, он садится и пишет письмо, в котором сказано самое необходимое, и вкратце, — и другое дело сочинять стихи и шарады, вроде этой.

Более решительного неприятия мистера Мартина с его скучною прозой и желать было нельзя.

— Прелесть что за строки! — продолжала Гарриет. — В особенности две последние… Но как вернуть ему листок, сказать, что я нашла разгадку?.. Ах, мисс Вудхаус, как нам теперь быть? — Предоставьте это мне: Вам делать ничего не надо. Нынче же вечером, я полагаю, он будет здесь, и я верну ему шараду — мы обменяемся незначащими фразами, а вы будете ни при чем. Пускай ваш томный взгляд вспыхнет для него во благовременье.

— Ах, какая жалость, мисс Вудхаус, что эту прекрасную шараду нельзя переписать в мой альбом! Там ни одна не сравнится с нею.

— А что вам мешает? Опустите две последние строки и переписывайте на здоровье.

— Да, но эти две строки…

— Самые лучшие. Согласна — чтобы наслаждаться ими наедине. Вот вы наедине и наслаждайтесь ими. Они не станут хуже оттого, что их отделили от целого. Двустишие не распадется, и смысл его не изменится. Вы только уберите его, и исчезнет всякий намек на то, кому посвящаются стихи, — останется изящная и галантная шарада, способная украсить собою любое собрание. Уверяю вас, небрежение к его шараде понравится ему не более, чем небрежение к его чувствам. Влюбленного поэта, если уж поощрять, то непременно и как влюбленного, и как поэта, не иначе. Дайте альбом, я запишу ее сама, и уж тогда никто не усмотрит в ней ни малейшей связи с вами.

Гарриет повиновалась, хотя в ее сознании части шарады оставались неразделимы и ей не верилось до конца, что не объяснение в любви записывает в альбом ее подруга. Слишком сокровенными казались ей эти строки, чтобы предавать их гласности.

— Я этот альбом теперь из рук не выпущу, — сказала она.

— Очень хорошо, — возразила Эмма, — вполне естественное побуждение, и чем долее оно не покинет вас, тем мне будет приятней. Однако сюда идет мой батюшка, и вы не станете противиться тому, чтобы я прочла ему шараду. Она доставит ему такое удовольствие! Он обожает подобные вещи, в особенности когда в них сказано что-нибудь лестное о женщинах. Его нежнейшая душа исполнена самой рыцарской галантности! Позвольте же прочитать ее ему.

Лицо Гарриет изобразило серьезность.

— Гарриет, голубушка, негоже так носиться с этой шарадой… Вы рискуете, в нарушение всех приличий, выдать свои чувства, ежели обнаружите чрезмерную понятливость и готовность и покажете, что придаете шараде большее, чем следует, значение — что вы вообще придаете ей значение. Пусть столь скромная дань восхищения не обезоруживает вас. Если бы он желал строгой тайны, то не оставил бы листок, покамест рядом была я, но ведь он и подвинул его скорее не к вам, а ко мне. Не будемте же впадать в излишнюю торжественность по этому поводу. Он обнадежен довольно, и незачем томиться и вздыхать над этой шарадою, дабы подвигнуть его на дальнейшие шаги.

— О да! Меньше всего я хотела бы выставить себя из-за нее в нелепом свете. Поступайте, как считаете нужным.

Вошел мистер Вудхаус и вскоре вновь навел разговор на этот предмет, осведомясь, как обычно:

— Ну, мои милочки, как идут дела с альбомом? Есть ли что-нибудь новенькое?

— Да, папа, у нас есть, что почитать вам, кое-что свеженькое. Сегодня утром на столе был найден листок бумаги — оброненный, надобно полагать, некой феей, — а на нем премилая шарада, которую мы только что записали в альбом.

И Эмма прочла ему шараду так, как он любил: медленно, внятно, два или три раза подряд, объясняя по ходу чтения, что означает каждая часть, и мистер Вудхаус остался очень доволен; в особенности, как она и предвидела, приятно пораженный галантными словами в адрес дамы.

— Да, очень уместно сказано, очень кстати. И справедливо. «В блеске томных глаз». Шарада так хороша, душенька, что я без труда угадаю, какая фея принесла ее… Никто не мог бы написать так красиво, кроме тебя, Эмма.

Эмма только кивнула головою и усмехнулась. После минутного раздумья он с нежным вздохом прибавил:

— Ах, сразу видно, в кого ты пошла. Твоя дорогая матушка великая была искусница по этой части! Мне бы такую память! Но я ничего не помню — даже загадку, которую называл тебе. Ничего не удержалось в голове, кроме первой строфы, а их несколько.

Китти-печурка была холодна,

Но от огня распалилась она.

Я, простофиля, обманутый ей,

Должен платиться одеждой своей,

Шел на огонь, и меня же

Черной измазали сажей.

Вот и все, что мне запомнилось, — а только знаю, что ловко там в конце закручено. Но ты, кажется, говорила, душенька, что она у тебя есть.

— Да, папа, — на второй странице. Мы списали ее из «Изящных извлечений». Она, как вы знаете, принадлежит перу Гаррика.

— Совершенно верно… Жаль, не помню, как там дальше.

Китти-печурка была холодна…

При этом имени мне думается невольно о бедной Изабелле — ее едва было не окрестили Кэтрин, в честь бабушки. Надеюсь, мы увидим ее у себя на будущей неделе. Ты не подумала, душенька, куда ее поместить и какую комнату отвести детям?

— О да! Она, конечно, займет свою комнату, ту, что и всегда, — а для детей есть детская… Все как обычно. Для чего что-то менять?

— Не знаю, душа моя, — но ее так давно не было, — с самой Пасхи, да и тогда она приезжала всего на несколько дней. Какое неудобство, что мистер Джон Найтли — адвокат!.. Изабелла, бедняжка, совсем от нас оторвана! Воображаю, как опечалится она по приезде, не застав в Хартфилде мисс Тейлор!

— Для нее это вовсе не будет неожиданностью, папа.

— Как сказать, душенька. Для меня, по крайней мере, было большою неожиданностью, когда я впервые услышал, что она выходит замуж.

— Мы непременно должны позвать мистера и миссис Уэстон обедать, когда Изабелла будет здесь.

— Конечно, милая, если успеем… Ведь она, — удрученным голосом, — приезжает всего лишь на неделю. У нас ни на что не хватит времени.

— Да, обидно, что они не могут остаться дольше, — однако же так диктует необходимость. Двадцать восьмого мистер Джон Найтли должен снова быть в городе, и нужно за то сказать спасибо, папочка, что все их время здесь будет отдано нам, из него не выпадут два-три дня на посещение аббатства. Мистер Найтли обещает на сей раз не предъявлять свои права — хотя у него, как вы знаете, они не были даже дольше, чем у нас.

— Душа моя, просто ужасно было бы, если б Изабелле, бедняжке, пришлось жить не в Хартфилде, а где-то еще.

Мистер Вудхаус никогда не признавал, что у мистера Найтли могут быть права на брата, а у кого-либо, кроме него самого, — права на Изабеллу. Минуты две он посидел в задумчивости, затем продолжал:

— Только не понимаю, отчего Изабелла тоже обязана ехать так скоро назад, если должен он. Постараюсь-ка я, пожалуй, уговорить ее задержаться. Она и дети могли бы прекрасно побыть у нас еще.

— Ах, папа, — это вам никогда не удавалось и, думаю, не удастся. Для Изабеллы немыслимо остаться, когда муж уезжает.

То была неоспоримая правда. Сколь она ни казалась горька, мистеру Вудхаусу оставалось лишь покорно вздохнуть, и Эмма, видя, как он приуныл при мысли, что дочь его привязана к мужу, тотчас перевела разговор на тему, которая не могла не рассеять его грусть.

— Пока мои сестра и брат будут здесь, Гарриет должна проводить у нас как можно больше времени. Я уверена, ей понравятся дети. Детки — наша гордость, верно, папа? Любопытно, кто ей покажется красивее, Генри или Джон?

— Да, любопытно. Бедные крошки, то-то будет им радость приехать сюда. Они так любят бывать в Хартфилде, Гарриет!

— Еще бы, сэр! Кто же не любит здесь бывать!

— Генри — славный мальчуган, настоящий мужчина, а Джон — вылитая мать. Генри — старший, его назвали в честь меня, а не отца. В честь отца назвали второго, Джона. Кому-то, я думаю, может показаться странным, что не старшего, но Изабелла настояла, чтобы его назвали Генри, чем я был очень тронут. Удивительно смышленый мальчуган. Впрочем, все они на удивление понятливы, и такие милашки! Подойдут, станут подле моего кресла и скажут: «Дедушка, не дадите ли мне веревочку?», а Генри однажды попросил у меня ножик, но я сказал, что ножи делают только для дедушек. Их отец, по-моему, зачастую бывает с ними крутенек.

— Вам так кажется, — сказала Эмма, — потому что сами вы — воплощенная мягкость. Ежели бы вы могли сравнить его с другими папеньками, то не подумали бы, что он крут. Он хочет вырастить сыновей деятельными, крепкими и, когда они расшалятся, может изредка осадить их резким словом, но он любящий отец — мистер Джон Найтли определенно любящий, заботливый отец. И дети платят ему любовью.

— А потом приходит их дядюшка и подкидывает их до потолка, так, что смотреть страшно.

— Но им это нравится, папа, они это обожают! Для них это первое удовольствие, и если бы дядя не завел для них строгий порядок, то самый первый ни за что не уступил бы очередь другому.

— Не знаю, мне это непонятно.

— Но так всегда бывает, папочка. Одной половине человечества всегда непонятно, почему что-то нравится другой.

В четвертом часу, когда девицы, в преддверии обеда, готовились уединится каждая у себя, вновь пожаловал герой неподражаемой шарады. Гарриет отворотилась, — но Эмма встретила его с улыбкой, как ни в чем не бывало, и зоркий взгляд ее быстро прочел в его глазах сознание того, что жребий брошен — что послан вызов Судьбе. По-видимому, он явился посмотреть, чем это может для него обернуться. Нашелся, кстати, и удобный повод: спросить, составится ли нынче вечером без него партия у мистера Вудхауса. Если его присутствие хоть в малой степени необходимо, все прочее отступает; если же нет — его друг Коул давно уже с таким упорством зазывает его отобедать — придает этому такое значение, что он условно обещался прийти.

Эмма поблагодарила его, прибавив, что не допустит, чтобы он из-за них обманул надежды друга; партия у ее батюшки, конечно, составится и без него. Он вновь изъявил готовность — она вновь отказалась, и он уже было собрался откланяться, когда она взяла со стола листок бумаги и протянула ему со словами:

— Ах, да! Вот та шарада, которую вы столь любезно оставили, — спасибо, что вы показали нам ее. Она нас привела в такой восторг, что я позволила себе переписать ее в альбом мисс Смит. Надеюсь, ваш приятель не рассердится. Понятно, я не пошла далее первых шести строк.

Мистер Элтон явно не знал, что сказать. На лице его изобразилась неуверенность, изобразилось замешательство; он пробормотал что-то о «высокой чести», покосился на Эмму, потом на Гарриет, увидел на столе раскрытый альбом и, взяв его, принялся внимательно читать. Эмма, желая замять неловкость этой минуты, сказала с улыбкою:

— Вы должны принести за меня извинения вашему другу, но шарада его так хороша, что грех ограничивать число ее ценителей одним или двумя. Он может быть уверен, что, покуда будет писать столь галантно, снищет одобрение всякой женщины.

— Скажу без колебаний, — ответствовал мистер Элтон, хоть в каждом слове его угадывалось колебание, — скажу без колебаний, что… во всяком случае, если чувства приятеля моего совпадают с моими… ежели б он видел, подобно мне, какой чести удостоились его скромные вирши… — вновь обращая свой взгляд на альбом и кладя его обратно, — то, несомненно, счел бы эту минуту счастливейшею в своей жизни.

С этими словами он поспешил удалиться. И очень вовремя, невольно подумалось Эмме, ибо, при всех его отменных и похвальных качествах, речам его присуща была напыщенность, от которой ее разбирал неудержимый смех. Не в силах более противиться ему, она убежала к себе, оставив радости более нежного и возвышенного свойства на долю Гарриет.

Дата добавления: 2015-10-16