Глава XLII Одна! Одна!

«Когда любимый голос, что для тебя был

Звонким и отрадным, внезапно исчезает,

И тишина, в которой ты не смеешь плакать,

Как приступ сильной боли оглушает…

Какая надежда? Какая помощь? Какая музыка ворвется

В тишину и ты очнешься?»

Миссис Браунинг «Замена»

Потрясение оказалось сильным. Маргарет впала в состояние прострации, которое не находило облегчения ни в слезах, ни в словах. Она лежала на диване, закрыв глаза и не разговаривая, а когда ее спрашивали, отвечала шепотом. Мистер Белл был растерян. Он не отважился покинуть ее, не осмелился попросить ее сопровождать его в Оксфорд, куда он запланировал вернуться еще по пути в Милтон. Физическое истощение Маргарет было слишком сильным, и о том, что она сможет выдержать глубокое душевное потрясение, столкнувшись с ужасным зрелищем, не могло быть и речи. Мистер Белл сидел у камина, размышляя, как ему лучше поступить. Маргарет лежала неподвижно и почти не дыша. Он не покинул ее, и даже обед, который Диксон, горько рыдая, приготовила для него внизу, не соблазнил его. Ему принесли полную тарелку какой-то еды. В целом, он был довольно привередлив и разборчив в еде и хорошо различал любые оттенки вкуса, но сейчас обильно сдобренный специями цыпленок имел для него привкус древесных опилок. Мистер Белл нарезал немного мяса для Маргарет, обильно поперчил и посолил. Но когда Диксон, следуя его указаниям, попыталась накормить ее, Маргарет вяло покачала головой, подтвердив, что в таком состоянии еда, скорее, навредит ей, чем пойдет на пользу.

Мистер Белл тяжело вздохнул, поднялся и вышел вслед за Диксон из комнаты.

− Я не могу оставить ее одну. Я должен написать в Оксфорд, дабы убедиться, что необходимые приготовления сделаны — с этим могут справиться до моего приезда. Разве миссис Леннокс не может приехать к ней? Я напишу ей и попрошу ее приехать. Рядом с девочкой должна быть подруга, хотя бы только для того, чтобы уговорить ее поплакать.

Диксон плакала за двоих. Но, утерев глаза и справившись с волнением, она сумела рассказать мистеру Беллу, что миссис Леннокс из-за приближающихся родов не в состоянии предпринять сейчас такое путешествие.

− Что ж, тогда нам придется попросить миссис Шоу. Она ведь уже вернулась в Англию, верно?

− Да, сэр, она вернулась. Но я не думаю, что ей захочется оставить миссис Леннокс в столь «интересном» положении, — возразила Диксон, которая не одобряла вмешательство в домашние дела незнакомца, разделившего с ней право позаботиться о Маргарет.

− В таком «интересном» положении… — мистер Белл прокашлял конец предложения. — Она смогла наслаждаться Венецией, Неаполем или какими-то папистскими местами, когда в прошлый раз ее дочь находилась в «интересном» положении на Корфу, как я полагаю. И что значит это недолгое благоприятное «интересное» положение в сравнении с положением Маргарет — без помощи, без семьи, без друзей. Она словно каменное изваяние на могиле. Уверяю вас, миссис Шоу приедет. Позаботьтесь, чтобы комната, которая ей понравится, была готова для нее к завтрашней ночи. Я позабочусь, чтобы она приехала.

И мистер Белл написал письмо, которое миссис Шоу оросила слезами, как и те письма, что она получала от своего дорогого генерала, когда у него случался приступ подагры, и которые она всегда ценила и берегла. Если бы мистер Белл предоставил ей выбор, прося или убеждая ее, возможно, она бы отказалась и не приехала, хотя от всего сердца сочувствовала Маргарет. Ему пришлось резко, не совсем учтиво настоять на приезде, чтобы заставить ее преодолеть свою vis inertiae^[46] и позволить горничной унести багаж после того, как та закончила укладывать сундуки. Эдит в чепце, с шалью и слезами вышла на верхнюю площадку лестницы, а капитан Леннокс пошел провожать миссис Шоу до экипажа.

− Не забудь, мама. Маргарет должна приехать и жить с нами. Шолто поедет в Оксфорд в среду, и ты должна известить его через мистера Белла, когда нам тебя ожидать. И если тебе понадобится Шолто, он сможет приехать из Оксфорда в Милтон. Не забудь, мама, ты должна привезти Маргарет.

Эдит вернулась в гостиную. Мистер Генри Леннокс сидел там, разрезая страницы нового «Ревью». Не поднимая головы, он сказал:

− Если вы не хотите надолго лишаться Шолто, Эдит, я надеюсь, вы позволите мне поехать в Милтон и оказать там посильную помощь.

− О, благодарю вас, — ответила Эдит. — Думаю, что мистер Белл сделает все, что в его силах, и больше помощи не потребуется. Однако не ждите, что профессор колледжа проявит находчивость. Дорогая, любимая Маргарет! Разве не замечательно, если она снова будет здесь жить? Вы неплохо ладили в прошлом.

− Мы? — равнодушно спросил он, сделав вид, что его заинтересовала заметка в «Ревью».

− Ну, возможно, и нет… Я забыла. Меня интересовал только Шолто. Но разве не удачно сложилось, что если моему дяде суждено было умереть, это произошло именно сейчас, когда мы вернулись домой, поселились в старом доме, и вполне готовы принять Маргарет? Бедняжка! Здесь все ей покажется другим! Я куплю новый ситец в ее спальню, и комната будет выглядеть новой и светлой, что немного развеселит ее.

С теми же добрыми намерениями миссис Шоу ехала в Милтон, порой испытывая страх перед первой встречей и размышляя о том, как ее выдержать. Но чаще всего она раздумывала о том, как бы поскорее увезти Маргарет из «этого ужасного места» и вернуться в уютную обстановку Харли-стрит.

− О, боже! — сказала она своей служанке. — Посмотри на эти камины! Моя бедная сестра Хейл! Не думаю, что я смогла бы отдыхать в Неаполе, зная, как она живет! Я должна была приехать и забрать ее и Маргарет отсюда.

А себе она призналась, что всегда считала своего зятя очень слабым человеком, но самую большую слабость он проявил, променяв свой любимый Хелстон на это ужасное место.

Маргарет все так же неподвижно, безмолвно и без слез лежала на диване. Ей сказали, что приедет тетя Шоу, но она не выразила ни удивления, ни радости, ни недовольства. Мистер Белл, к которому вернулся аппетит, оценил старания Диксон и даже насладился ее стряпней, но тщетно пытался заставить Маргарет попробовать «сладкое мясо»,^[47] тушеное с нежным птичьим мясом. Она покачала головой с тем же молчаливым упрямством, как и в предыдущий день. И ему пришлось утешиться, съев все самому. Но Маргарет первая услышала, как остановился кэб, доставивший тетю со станции. Ее веки дрогнули, губы покраснели и задрожали. Мистер Белл спустился вниз встретить миссис Шоу. Когда они поднялись, Маргарет стояла, пытаясь унять головокружение. Увидев тетю, она пошла к ней навстречу, в раскрытые объятия, и впервые нашла облегчение в слезах на плече тети. Мысли о тихой, привычной любви, о многолетней нежности, о родстве с умершими; это необъяснимое семейное сходство взглядов, голосов, жестов в тот момент так сильно напомнили Маргарет ее мать, что смягчили и растопили ее онемевшее сердце потоком горячих слез.

Мистер Белл незаметно вышел из комнаты и спустился в кабинет, где приказал разжечь камин и попытался отвлечься, снимая с полок книги и просматривая их. Каждый томик навевал воспоминания о его умершем друге. Возможно, это занятие и отвлекло его от двухдневного наблюдения за Маргарет, но оно не избавило от мыслей о ее отце. Он был рад услышать голос мистера Торнтона, который попросил разрешения войти в дом. Диксон довольно надменно ответила ему. С приездом служанки миссис Шоу она вновь стала грезить о былом великолепии рода Бересфордов, «положении» — как Диксон нравилось его называть, — которого ее юная хозяйка была лишена, и которое, благодаря Богу, теперь ей возвращали. Эти грезы, о которых она с упоением рассказывала служанке миссис Шоу, тем временем ловко выведывая все подробности роскошной обстановки и уклада дома на Харли-стрит для назидания Марты, сделали Диксон довольно высокомерной в общении с жителями Милтона. Всегда испытывая благоговейный страх перед мистером Торнтоном, она осмелилась довольно резко заявить ему, что сегодня вечером он не сможет увидеть никого из обитателей дома. Ей стало очень неловко, когда ее утверждение опроверг мистер Белл, открыв дверь кабинета и пригласив гостя войти:

− Торнтон! Это вы? Зайдите на пару минут. Я хочу поговорить с вами.

Мистер Торнтон прошел в кабинет, а Диксон пришлось вернуться на кухню и восстанавливать собственное самоуважение необыкновенной историей об экипаже сэра Джона Бересфорда и его шестерке лошадей, когда он был шерифом графства.

− Я не знаю, что хотел вам сказать. Только грустно сидеть в комнате, где все напоминает тебе о твоем умершем друге. И к тому же Маргарет и ее тетя должны побыть в гостиной наедине.

− Миссис… ее тетя приехала? — спросил мистер Торнтон.

− Приехала? А, да! Со служанкой и прочим. Кто бы мог подумать, что она сама приедет в такое время! И теперь мне придется собраться и вернуться обратно в «Кларендон».

− Вам не нужно возвращаться в «Кларендон». У нас в доме пустуют пять или шесть комнат.

− Хорошо проветренных?

− Я думаю, в этом вы можете положиться на мою мать.

− Тогда я только поднимусь наверх и пожелаю этой измученной девочке спокойной ночи, поклонюсь ее тете и сразу же уйду с вами.

Мистер Белл провел какое-то время наверху. Мистеру Торнтону его отсутствие показалось слишком долгим — у него было много дел, и он едва смог улучить минуту, чтобы зайти в Крэмптон и справиться о здоровье мисс Хейл.

Когда они вышли из дома, мистер Белл сказал:

− Меня задержали в гостиной женщины. Миссис Шоу торопится вернуться домой — как она говорит, из-за своей дочери, — и хочет, чтобы Маргарет немедленно уехала с ней. Сейчас она годится для путешествия не больше, чем я — для полета. Кроме того, Маргарет говорит и очень правильно, что у нее есть друзья, которых она должна повидать… что она должна попрощаться с некоторыми людьми. А потом тетя взволновала ее своими давними жалобами, что она забывает о своих старых друзьях. А Маргарет ответила, громко рыдая, что она будет рада уехать из этого места, где так много страдала. Завтра я должен вернуться в Оксфорд, и теперь не знаю, на какую чашу весов бросить свой голос.

Мистер Белл замолчал, словно задал вопрос, но не получил ответа от своего спутника, в мыслях которого эхом отдавались слова…

«Где она так много страдала». Увы! Именно такими запомнятся ей эти восемнадцать месяцев в Милтоне — для него невыразимо драгоценные даже в своей горечи, которая стоила радости всей остальной жизни. Ни потеря отца, ни потеря матери, столь же дорогих ей, как и она сама для мистера Торнтона, не могли отравить воспоминания о тех неделях, днях, часах, когда прогулка в две мили была наслаждением, потому что каждый шаг приближал его к ней. Каждый шаг этого пути был бесценным — уводя его все дальше от нее, он заставлял вспоминать подлинную грацию ее манер или приятную остроту ее характера. Да! Что бы ни происходило с ним, не относящееся к его чувствам, он никогда бы не назвал то время, когда он мог видеть ее каждый день… когда она была так близко… временем страданий. Для него это время было царской роскошью, несмотря на боль и унижение, теперь же серая действительность заполнила собой все вокруг, лишив его жизнь надежд и страхов.

Миссис Торнтон и Фанни сидели в гостиной. Последняя трепетала от восторга, когда служанка разворачивала один блестящий материал за другим, чтобы ее хозяйки могли оценить, как ткань для свадебного платья «играет» при свете свечей. Миссис Торнтон пыталась сочувствовать дочери, но тщетно. Она не могла думать ни о фасоне, ни о платье, и искренне желала, чтобы Фанни приняла предложение брата и заказала свадебное платье у самой лучшей лондонской портнихи без бесконечных мучительных обсуждений, нерешительных колебаний, которые возникали из желания Фанни выбирать и руководить всем самой. Мистер Торнтон был только рад оказать любезность любому здравомыслящему мужчине, которого могли бы очаровать посредственные, напыщенные манеры Фанни, выделив ей достаточно средств на покупку роскошного платья, в ее глазах не менее, а может быть и более ценного, чем сам возлюбленный. Когда вошли ее брат и мистер Белл, Фанни покраснела, притворно заулыбалась и захлопотала над тканями, но ее манеры только напомнили мистеру Беллу о бледной, скорбящей Маргарет, которая сидела неподвижно, склонив голову, скрестив руки, в комнате, где тишина была такой звенящей, что казалось, будто этот звон вызван духами мертвых, которые все еще витают возле своих любимых. Когда мистер Белл впервые поднялся наверх, миссис Шоу спала на диване, и ни один звук не нарушил тишины.

Миссис Торнтон оказала мистеру Беллу радушный прием. Особенно любезной она бывала, когда принимала друзей сына. И чем более неожиданным был приход гостей, тем больше она старалась предоставить гостю всевозможные удобства.

− Как мисс Хейл? — спросила она.

− Сломлена этим последним ударом.

− Хорошо, что у нее есть такой друг, как вы.

− Жаль, что я всего лишь ее друг, сударыня. Кажется, это звучит очень жестоко, но ее прекрасная тетя отстранила меня, вынудив уйти с поста утешителя и советчика. Кроме того, есть еще и кузены, которые требуют, чтобы Маргарет приехала в Лондон, как будто она — комнатная собачка, принадлежащая им. А она слишком слаба и несчастна, чтобы поступать по собственной воле.

− Она, должно быть, и в самом деле, слаба, — сказала миссис Торнтон, подразумевая совсем иное, но сын прекрасно ее понял. — Но где, — продолжила миссис Торнтон, — были эти родственники в то время, когда мисс Хейл оказалась почти без друзей и ей пришлось вынести много страданий? — но ответ на вопрос мало интересовал ее. Не дождавшись его, она вышла из комнаты, чтобы заняться домашними обязанностями.

− Они жили за границей. У них есть права на нее. Я отдам им должное. Тетя воспитала ее, а Маргарет со своей кузиной были как сестры. Единственное, чем я недоволен — то, что не могу принять ее как собственное дитя. И я ревную к этим людям, которые, кажется, не ценят привилегии своего права. Все было бы по-другому, если бы Фредерик потребовал, чтобы она приехала к нему.

− Фредерик?! — воскликнул мистер Торнтон. — Кто он? Какое право…? — он прервал свои неистовые вопросы.

− Фредерик, — ответил мистер Белл удивленно. — Разве вы не знаете? Он — ее брат. Разве вы не слышали…

− Я никогда не слышал его имени прежде. Где он? Кто он?

− Несомненно, я рассказывал вам о нем, когда их семья впервые приехала в Милтон… сын, который был замешан в том мятеже.

− Я впервые услышал о нем только сейчас. Где он живет?

− В Испании. Его арестуют сразу же, как только он ступит на английскую землю. Бедняга! Он будет сожалеть, что не сможет присутствовать на похоронах отца. Нам придется довольствоваться капитаном Ленноксом, поскольку я не знаю других родственников, которых можно было бы позвать.

− Я надеюсь, мне позволено поехать?

− Конечно, благодарю вас. Вы все-таки хороший человек, Торнтон. Хейл любил вас. На днях в Оксфорде он говорил мне о вас. Он очень жалел, что в последнее время редко виделся с вами. Я признателен вам за то, что вы хотите оказать ему уважение.

− Но о Фредерике. Он когда-нибудь приезжал в Англию?

− Никогда.

− И он не был здесь, когда умерла миссис Хейл?

− Нет. В то время я был там. Я не виделся с Хейлом много лет, если вы помните, я приехал… Нет, я приехал уже спустя какое-то время после похорон. Но бедного Фредерика Хейла здесь не было. Почему вы думаете, что он был?

− Однажды я видел молодого человека, прогуливающегося с мисс Хейл, — ответил Торнтон. — И я полагаю, это было в то самое время.

− О, должно быть, это был молодой Леннокс, брат капитана. Он — адвокат, они поддерживали с ним постоянную переписку. И я помню, мистер Хейл сказал мне, что думает, что он приедет. Вы знаете, — сказал мистер Белл, поворачиваясь и прищуривая один глаз, чтобы пристальнее наблюдать за лицом мистера Торнтона, — я однажды вообразил, что вы неравнодушны к Маргарет.

Ответа не последовало. Выражение лица не изменилось.

− И так же подумал бедный Хейл. Он и не подозревал об этом, пока я не сказал ему.

− Я восхищался мисс Хейл. И каждый должен так поступать. Она — прекрасный человек, — ответил мистер Торнтон, загнанный в угол упрямыми расспросами мистера Белла.

− И это все?! Вы говорите о ней так сдержанно, как о «прекрасном человеке», который только привлекает взгляд. А я надеялся, что в вас достаточно благородства, чтобы оказать ей внимание. Хотя я верю… на самом деле, я знаю, она отказала бы вам, и все же безответная любовь к ней, вознесла бы вас выше всех тех, кто никогда не любил ее. «Прекрасный человек», в самом деле! Вы говорите о ней так, словно оцениваете лошадь или собаку!

В глазах мистера Торнтона вспыхнул огонь.

− Мистер Белл, — сказал он, — прежде чем говорить так, вам следовало бы вспомнить, что не все люди так свободно выражают свои чувства, как вы. Давайте поговорим о чем-нибудь еще.

И хотя сердце мистера Торнтона сильно билось, как при звуке трубы, от каждого слова мистера Белла, и хотя он знал, что впредь его мысли о пожилом оксфордском профессоре будут тесно связаны с тем, что наиболее дорого его сердцу, все же его не заставили обнародовать то, что он чувствует к Маргарет. Он не рассыпался в похвалах, стараясь превзойти другого, восхваляющего то, что он чтил и страстно любил. Он перевел разговор на обсуждение скучных дел, которые были у него с мистером Беллом, как у хозяина и подрядчика.

− Что это за груда кирпичей и известкового раствора, мимо которых мы шли по двору? Требуется какой-то ремонт?

− Нет, никакого, спасибо.

− Вы что-то строите за свой счет? Если да, я очень вам обязан.

− Я строю столовую… для людей, я имею в виду… рабочих.

− Я подумал, что это вам трудно угодить, если эта комната не достаточно хороша для вас, холостяка.

− Я познакомился с необычным парнем и отправил одного или двух детей, о которых он заботится, в школу. Так случилось, что однажды я проходил мимо их дома — я просто оказался там по поводу пустяковой оплаты. И когда я увидел, какое скудное, отвратительное жаркое они едят на обед — жирное, подгоревшее мясо — это навело меня на мысль. Но это произошло до того, как продукты подорожали этой зимой, и я стал подумывать, что если закупать продукты оптом и готовить сразу большое количество еды, можно сэкономить много денег и получить больше выгоды. Поэтому я поговорил со своим другом… или своим врагом — человеком, о котором я вам говорил — и он обнаружил ошибки в каждом пункте моего плана. В результате я отказался от этой идеи из-за ее непрактичности, а также потому, что если бы я привел свой план в действие, мне бы пришлось вмешаться в независимость своих рабочих. И тут вдруг Хиггинс пришел ко мне и любезно выразил свое одобрение плана — почти такого же, как мой, который я мог бы утвердить, — и более того, одобрение еще нескольких рабочих, с которыми он говорил. Полагаю, меня немного возмутило его поведение и я думал избавиться от всего этого — и будь, что будет. Но мне показалось ребячеством отказываться от плана, который я когда-то посчитал мудрым и хорошо продуманным просто потому, что он не принес мне славы, как автору. Поэтому я спокойно сыграл роль, предназначенную для меня, словно я какой-то стюард из клуба. Я закупаю провизию оптом и нахожу подходящую экономку или кухарку.

− Я надеюсь, вы удовлетворены вашей новой должностью. Вы хорошо разбираетесь в картофеле и луке? Но я полагаю, миссис Торнтон помогает вам закупать продукты.

− Нисколько, — ответил мистер Торнтон. — Она не одобряет весь этот план, и мы никогда не говорим об этом с ней. Но я справляюсь вполне хорошо, получаю большой запас продуктов из Ливерпуля и мясо от мясника нашей собственной семьи. Я могу заверить вас, никто не пренебрегает горячими обедами, что готовит экономка.

− В силу своей должности вы пробуете каждое блюдо, когда его приготовят? Я надеюсь, у вас есть белая палочка?

− В первое время я добросовестно занимался закупками и даже скорее подчинялся заказам рабочих, которые они передавали через экономку, чем следовал своим собственным суждениям. Один раз говядина была слишком низкого сорта, в другой — баранина была недостаточно жирной. Я думаю, они поняли, как я старательно соблюдаю их независимость и не навязываю им свои идеи. Поэтому однажды два или три человека — и мой друг Хиггинс среди них — спросили меня, не хочу ли я зайти и перекусить. Это был очень напряженный день, но я понял, что люди обидятся, если после их попытки сблизиться, я не сделаю шаг им навстречу, поэтому я вошел, и никогда в своей жизни я не ел ничего вкуснее. Я сказал им… я имею в виду, моим соседям, поскольку я не мастер говорить… насколько мне понравилась эта еда. И каждый раз, когда в их рационе есть это особенное блюдо, меня непременно встречают эти люди со словами: «Хозяин, сегодня рагу на обед, не хотите зайти?». И если бы они не пригласили меня, я бы навязался им не больше, чем, если бы сел в бараке за общий стол без приглашения.

− Я бы подумал, что ваше присутствие, как хозяина, больше сдерживает их разговоры. Они не могут ругать хозяев, пока вы там. Я подозреваю, что они ведут такие разговоры в те дни, когда в их меню нет рагу.

− Ну! До сих пор мы успешно справлялись со всеми затруднительными вопросами. Но если какие-то из прежних споров возникают снова, я, конечно, высказываю свое мнение на следующий день после «дня рагу». Но вы едва ли знакомы с нашими даркширскими парнями, несмотря на то, что сами из Даркшира. У них такое чувство юмора и такая особенная манера выражаться! Сейчас я хорошо знаком со многими из них, и они уже свободно разговаривают при мне.

− Совместная трапеза лучше всего уравнивает людей. Смерть — ничто по сравнению с этим. Философ умирает нравоучительно, лицемер — нарочито, простодушный — скромно, бедный идиот — слепо, как воробей падает на землю. Философ и идиот, мытарь и лицемер — все едят одинаково — у всех хорошее пищеварение. Вот теория для вашей теории.

− На самом деле, у меня нет теории. Я ненавижу теории.

− Прошу прощения. Чтобы показать, как я раскаиваюсь, не примите ли вы десять фунтов на продукты, чтобы закатить пир для ваших рабочих?

− Спасибо, но нет. Они платят мне ренту за плиту и кухню на заднем дворе фабрики. И им придется платить еще больше за новую столовую. Я не хочу ударяться в благотворительность. Я не хочу пожертвований. Однажды, позволив подобное из принципа, я допущу разговоры людей, что разрушит всю простоту замысла.

− Люди будут говорить о любом нововведении. Вы ничего не сможете поделать.

− Мои враги, если они у меня есть, могут создать ажиотаж вокруг этой идеи с обедом. Но вы — друг, и я надеюсь, что вы оцените мой эксперимент молчанием. В настоящий момент это новая метла, и метет она достаточно чисто. Но, без сомнения, со временем на нашем пути возникнет множество препятствий.

Дата добавления: 2015-10-16