Глава восьмая. Живописные дороги Калабрии 4 страница

Раньше я и вообразить не мог, что посещу город, где в русле реки похоронен Аларих. Можно назвать те похоро­ны самыми драматичными в истории. Приехав, страшно обрадовался тому, что мое окно смотрит на мост, перебро­шенный через Крати. Река сейчас сузилась до размеров ручейка, но при закатном солнце еще заметна эта серебря­ная змейка. Я стоял там, пока не зажгли фонари. На ан­тичный город спустилась темнота.

Какие перемены произошли на юге Италии с тех пор, как в 1897 году в Козенцу приехал Джордж Гиссинг, при­влеченный, как и я, желанием увидеть реку Бусенто! Он остановился в постоялом дворе с прелестным названием «Два львенка». Двор этот, даже при большом и печаль­ном опыте путешественника, показался ему невероятно от­талкивающим. «В зловонной атмосфере, ощупью, пробирался я по скользким камням, пока не дошел до лестницы. Поднялся на этаж и оказался в темном помещении. На­крытые скатертями столы и запах жарящегося масла дали понять, что скоро будет подано угощение». Население Козенцы составляло в то время около 14 000 человек, се­годня здесь живут 83 000.

Эти слова Гиссинг писал о старом городе. В Новой Козенце типичная современная архитектура, некоторые дома появились при фашистах, другие здания — под патрона­жем «Касса дель Меццоджорно» — либо построены, либо находятся в процессе строительства. При Гиссинге улица Корсо Умберто Примо еще не имела ответвлений, ныне ее под прямым углом пересекает новый проспект — Корсо Маццини. Горянки в те времена не покупали обувь, а уж тем более — электрические лампочки. А что бы сказал Гиссинг, если бы увидел группу дровосеков или пастухов, сидящих в кафе и смотрящих по телевизору модное дефи­ле в Милане? После болезненных воспоминаний о «Двух львятах» как бы обрадовался этот путешественник, попа­ди он в номер с кондиционером и ванной, да еще и с окна­ми, глядящими на рыночную площадь, мост Крати и собор Сан-франческо-ди-Паола!

Все, написанное о юге Италии даже тридцать лет на­зад, не говоря уже о семидесятилетнем периоде, расска­зывает о жизни, которая быстро уходит. Я уже говорил, но, думаю, не грех повторить: хорошие дороги, автобусное сообщение и, сверх того, телевидение принесли новый мир некогда изолированному народу. Возможно, телевизор сде­лал больше для настоящего объединения Италии, чем ус­пел Гарибальди. Речь дикторов подточила древние диалек­ты, и редко встретишь сейчас человека, который не понимал бы стандартной итальянской речи. Но даже телевидение не может сделать каменистую почву плодородной, а совре­менные фабрики, на первый взгляд весьма внушительные, часто не могут привлечь рабочую силу. Эмиграция про­должается, иногда это сезонный отток в другие страны Ев­ропы или в Австралию, Канаду и, в пределах установлен­ного лимита, — в Соединенные Штаты.

Не проходило и дня, чтобы я не замечал свидетельства активности «Касса дель Меццоджорно»: новая дамба, хорошая новая дорога, осушенное болото, возделанная долина, засаженная злаковыми культурами, даже краси­вая старинная готическая церковь, освобожденная от штукатурки. Мне казалось это почти чудом, южным ре­нессансом. Но я заметил, что когда бы ни хвалил «Касса дель Меццоджорно», итальянец с видом знатока непре­менно прикладывал к носу палец. Хорошо известный средиземноморский жест, означающий, что следует про­явить осторожность. Возможно, итальянцы унаследовали его у древних греков, которые предостерегали друг друга в отношении финикийцев и говорили: «Да, вам, возмож­но, все это кажется замечательным, но, пожалуйста, вспомните, что здесь есть и другая сторона». Но в чем точно заключается эта сторона, так и не ясно, за исклю­чением того, что осваивается огромный денежный поток, легально, конечно! Позвольте итальянцу поговорить на эту тему. Вот что написал Луиджи Бардзини в своей книге «Итальянцы»:

«Несмотря на значительные, а временами и невероят­ные улучшения, нелепо было бы поверить в то, что про­блемы «дель Меццоджорно» вот-вот разрешатся. Начнем с того, что бедность поселилась здесь с незапамятных вре­мен, и слишком она укоренилась, чтобы исчезнуть. В боль­шинстве случаев ее, что называется, «замели под ковер». Она накладывает на все свой отпечаток. Большая часть новшеств и изменений к лучшему сосредоточена возле не­скольких городов, нескольких районов и самых плодород­ных участков земли. Стоит лишь завернуть за угол краси­вой улицы, отойти на небольшое расстояние от нового оте­ля, от процветающей фабрики или недавно построенного жилищного района, чуть-чуть подняться в горы, и бедность сразу бросится в глаза, но туда туристы из северных обла­стей обычно не заглядывают.

Южане, конечно же, хотят жить лучше, по стандартам среднего жителя Западной Европы, им необходимо раз­решить некоторые из самых насущных материальных про­блем. Они все хотят этого, но им нужно и кое-что еще. Они хотят, чтобы исчез разрыв между жизнью Севера и Юга. Они хотят жить так же, как северяне. Все остальное неприемлемо. Все остальное несправедливо, унизительно. Они не понимают, почему их северные сограждане, явно не умнее их (скорее, наоборот), имеют столь замечатель­ные условия жизни — такие хорошие фабрики, больни­цы, устроенные по последнему слову техники. Почему у них так много денег и почему всего этого нет на Юге?

Хотя я тоже увидел разницу в жизненных стандартах Юга и Севера, в одном аспекте южане и северяне сходят­ся — они понимают значение туризма. Большинство верит в то, что когда-нибудь на них прольется золотой поток иностранной валюты, и проблема «дель Меццоджорно» бу­дет разрешена. Возможно, что до некоторой степени это верно. Если южанина попросят выйти из Средневековья в развитой промышленный мир, то он, скорее, пойдет рабо­тать в местный отель, а не на иностранную фабрику.

Доктор Валенте, директор туристского бюро Козенцы, по образованию — историк. Он заинтересовался истори­ей погребения Алариха в русле реки Бусенто. Однажды утром он взял меня с собой на берег этой реки. Она отде­ляет старый город от нового и протекает через крутое, ро­мантическое ущелье. Его отвесные стены до самой верши­ны поросли кустарником и деревьями. Я всегда думал, что Бусенто (или Бусентин, как называли его ранее) — мощ­ная река, но здесь я обнаружил очаровательный фореле­вый ручей и каскады. Стало быть, это и есть ручей, кото­рый когда-то отвели в сторону и, после того как уложили Алариха в его смертную постель, снова вернули на место, чтобы никто не потревожил могилы вождя. Подумать толь­ко, что раньше я считал эту затею мощным инженерным решением! Надо лишь захотеть, и пятьдесят человек за несколько часов смогут отвернуть Бусенто. В то солнеч­ное утро я в этом совершенно убедился. Из античных ис­точников следует, что река возвратилась в родное русло, могила скрылась под водой, а рабочих, сделавших это, уби­ли, чтобы никто не знал о месте погребения. Местные жи­тели в эту историю не верят. Говорят, что в горах спрятать захоронение куда удобнее.

— Как думаете, когда погребли Алариха? — спросил я.

— В августе 410-го. Тогда произошло нападение на Рим, — ответил доктор Валенте.

Должно быть, Аларих дошел до Реджио-Калабрия в сентябре. Он собирался в Африку, но шторм погубил флот.

Поэтому вождь решил остаться в Козенце и, по слухам, умер от лихорадки.

— Тот шторм означал наступление зимних дождей?

— Не обязательно.

— А как выглядела река после того как изменили русло? Так же, как сегодня?

— Вполне возможно. Если бы зарядили дожди, река понеслась бы как бешеная, и повернуть ее было бы невоз­можно.

— Значит, можно предположить, что похороны Алариха состоялись в спокойное жаркое утро, похожее на сегодняшнее.

Узкая тропа бежала к реке между зарослями бамбука и осоки. На горе я заметил маленькую ферму с видом на реку. Кричал петух, пахло фенхелем, растоптанным нашими но­гами. Мы уселись и заговорили об Аларихе и разграбле­нии Рима.

Если он и в самом деле родился в 360 году, то перед смертью ему было около пятидесяти. Ошибаются те, кто представляет его грубым варваром. Это был гот римского склада, и при этом убежденный христианин. Он поставил себе цель: добиться высокого положения в Римском госу­дарстве и командовать армией. Трудно найти современ­ную параллель. Даже если представить, что какой-нибудь алжирский лидер, разозлившись из-за отказа француз­ского правительства произвести его в маршалы, высадил­ся бы на берег с мощной армией и разграбил Париж, ана­логия была бы некорректной. Впрочем, ситуация из этого Ряда. Аларих долгие годы боролся за власть в Римском государстве. Выступал во главе нерегулярных войск, но удовлетворить свои амбиции не мог. Наконец решил взять силой то, что ему так и не предложили. С формальной точ­ки зрения, он был варваром, однако куда цивилизованнее, Чем, к примеру, норманны и сарацины, разграбившие Рим семь столетий спустя, или страшные головорезы под пред. водительством Карла Бурбонского, которые сделали то же самое в 1527 году. Нападение на Рим в 410 году произо­шло после серии попыток предыдущих лет — тогда трусли­вые римляне откупались от Алариха золотом, крашеными шкурами и перцем, а жалкий западный император Кон­стантин прятался в болотах Равенны.

Готы не уничтожили ни одного большого здания и с ува­жением отнеслись к церкви Петра и Павла. Был грабеж, и через три дня в городе не осталось никакого движимого имущества. Больше всего пострадали сто тридцать двор­цов богатых римлян на Авентине. Готские рабы присоеди­нились к соотечественникам, сформировав ценную пятую колонну. Они рады были привести налетчиков к семей­ным ценностям. Первое разграбление Рима показалось концом света живым еще на тот момент людям. Хотя го­род был уже не республиканским Римом и даже не мощ­ным Римом первых цезарей, он правил миром так долго, что новость о его унижении звучала словно звон похорон­ного колокола. Ужас и недоверие, вызванные этим извес­тием, эхом отозвались в трудах святого Августина и свя­того Иеронима.

Готские повозки, доверху нагруженные золотыми ста­туями, серебряной посудой, драгоценностями и — по слу­хам — сокровищами из храма Ирода в Иерусалиме, хра­нившимися на Форуме с тех пор, как в конце Иудейской войны их привезли в Рим, двинулись на юг вместе с плен­никами и готскими рабами. Самой странной фигурой в этой процессии была Галла Плакидия, сводная сестра западно­го и кузина восточного императора, молодая женщина два­дцати с чем-то лет. Почему она не бежала вместе с боль­шинством римлян, пока было не поздно, еще одна загадка истории. В свете дальнейшего поведения Галлы, кажется, она хотела, чтобы ее захватили варвары, поскольку после смерти Алариха она вышла замуж за его брата Атаульфа к ужасу своей семьи и цивилизованного народа, сдела­лась королевой готов.

Зачем Аларих отправился к южному побережью? Он хотел плыть в Сицилию и Северную Африку, чтобы за­владеть египетской житницей, однако, как я уже говорил, сделать этого ему не удалось. Шторм уничтожил его флот. Страдая от лихорадки и, возможно, терзаясь страхом, от­того что совершил святотатство против старых римских бо­гов или христианских апостолов, он удалился в Козенцу, где и умер.

Доктор Валенте сказал, что по традиции готов из Козенцы королей хоронили на дне речного русла, там, где Бу­сенто встречается с рекой Кавалло. Мы отправились в ро­мантическую узкую лесную долину, ландшафт которой с некоторой натяжкой можно уподобить шотландскому пей­зажу. В таком месте рыбак, специализирующийся на лов­ле форели, с удовольствием забросил бы в воду удочку. Полагают, что готы отвернули реку, вырыли в дне глубо­кую могилу, обложили ее со всех сторон камнями и опус­тили туда тело вождя, окружив его самыми изысканными сокровищами Рима. Некоторые верят, что в могилу по­ставили канделябр с семью рожками, снятый с иудейского святейшего престола, и другие драгоценные предметы. Полагали, что они могут понадобиться ему на том свете. Похоронив короля, готы вернули реку в родное русло.

—Иногда думаю, — сказал доктор Валенте, — что эта история может показаться историческим романом. Тем не менее античные авторитеты утверждают, что это про­изошло на самом деле. А что мы можем сказать?

—Кто-нибудь пытался отыскать могилу? — спросил я.

—Да, каждый год из Пьяченцы, Пармы, Болоньи приезжает археологическая команда и в нескольких местах проводит раскопки речного дна. В результате ничего не на­шли. Но просто представьте: однажды могила Алариха будет найдена! Можете представить, какую сенсацию вы­зовет это в цивилизованном мире? Ну да ладно, не будем мечтать, вместо этого посетим нашу новую фабрику по про­изводству пасты.

Не обращая внимания на возможное местонахождение могилы Алариха, финансисты, создавая новый Юг, воз­вели современную фабрику по производству спагетти всех видов и форм. Вскоре мы уже сидели в глубоких кожаных креслах офиса и слушали рассказ менеджера о подробнос­тях технологического процесса. Поглядывая в окно, я видел Бусенто. Лукаво посмеиваясь, река бежала своим путем.

Старая Козенца прижалась к горным склонам. У нее характерный вид города, не забывшего о землетрясениях. В красивых мраморных дворцах, где когда-то жила знать, устроены квартиры. В дома входишь через великолепные ренессансные двери. Коринфские колонны — превосход­ные опоры: между ними вешают веревки и сушат белье. Иногда в узком и крутом переулке наталкиваешься на ста­рый дворец, прячущийся за запертыми чугунными решет­ками. Живет ли там кто? Расхаживают ли под хрусталь­ными люстрами члены семейства? А может, это интерна­ты для престарелых или офисы учреждений?

Прогуливаясь по улицам, я неожиданно увидел лестни­цу, ведущую к четырем классическим колоннам. На со­лидной мраморной доске прочел имя Бернардино Телезио, самого знаменитого сына Козенцы. Он родился в 1509 го­ду, в одном из благородных дворцов, и умер в Козенце в 1588, в год краха испанской Армады. Он был одним из самых известных ученых эпохи Возрождения. Его работы оказали большое влияние на науку того времени. Телезио основал академию, которую я сейчас перед собой и видел. Она успешно работает вот уже четыре века.

Секретарь приветствовал меня так, словно я был стран­ствующим философом, и с удовольствием показал библио­теку, читальный зал и комнаты, где некогда ставили пьесы члены академии.

Собор Козенцы был освящен в 1222 году в присутствии императора Фридриха II (ему тогда было двадцать два года). Темное готическое здание избавили от барочной штукатурки и вернули ему первоначальный облик. Меня привели к дворцу архиепископа. Там вежливый монсиньор открыл сейф и, извинившись, что вынужден отлучить­ся по срочному делу, оставил меня наедине с самым пре­красным сокровищем Калабрии — византийским реликварным крестом. Говорят, что это — подарок Фридриха II. Восхищает филигранная работа по золоту с инкрустацией драгоценными камнями — красными, зелеными и желты­ми. Каждый такой камень сидит в маленькой золотой ча­шечке. Лицевая и задняя стороны креста выглядят по-раз­ному. В лицевую, более красивую сторону, инкрустирова­на крошечная частичка распятия Господня. На кресте имеются пять византийских эмалевых медальонов совер­шенной работы — один в центре и по два на переклади­нах. Каждый медальон, хотя и не крупнее большой моне­ты, представляет собой законченную икону, выполненную в пастельных тонах. Это — работа искуснейшего ювелира или живописца по эмали.

Я подумал, что собор, пожалуй, чересчур «вылизан». Ис­кал, но не нашел могилу, которую ожидал там увидеть, — могилу Генриха, старшего сына Фридриха II. В 1242 году °н совершил самоубийство. Семейная жизнь Фридриха была несчастливой. Генрих стал главным его разочарованием. Мо­лодой человек злоумышлял против отца. Фридрих пытал его и приговорил к тюремному заключению. Для Генриха это наказание было равносильно смертному приговору. Он терпел семь лет заключения, но однажды в замке в Никастро подле Козенцы пошел кататься верхом и, пришпорив лошадь перед препятствием, разбился насмерть. Генриха завернули в ткань, на которой золотыми и серебряными ни­тями были вышиты перья орла. «Мы скорбим о судьбе на­шего первенца, — писал Фридрих. — Сердце проливает потоки слез, но несгибаемость правосудия облегчает стра­дания, вызванные душевными ранами».

Хотя могилу Генриха я так и не увидел, зато неожидан­но нашел другой мемориал. Он посвящен памяти короле­вы Франции Изабеллы Арагонской, жены Филиппа III. Она умерла в Козенце в 1271 году. Королева возвраща­лась с супругом из неудачного тунисского крестового по­хода. При переходе через реку Савуто лошадь королевы споткнулась, и Изабелла упала в воду. Она была на седь­мом месяце беременности. Ребенок пережил ее на несколь­ко часов. Памятник создал французский художник, спе­циально приглашенный в Козенцу. Мемориал красивый, простой и трогательный: в центре Мадонна, с одной сто­роны Изабелла, с другой — Филипп.

Даже тот век, познавший множество страшных траге­дий, содрогнулся, когда король, вернувшись во Францию из Туниса, привез с собой три трупа — отца, Людови­ка IX, умершего во время крестового похода; брата, Жана Тристана, графа Неверского, и зятя Теобальда, короля Наваррского. При отъезде из Козенцы похоронный поезд уве­личился: к нему прибавилось тело красивой юной жены Филиппа и их преждевременно родившегося ребенка. Фи­липп устроил государственные похороны в Сен-Дени. Ко­роновали его на следующий год.

Я с сожалением покинул Козенцу и направился на юг, в Никастро.

Дорога, сама по себе отличная, изобиловала резкими поворотами. В мире мало осталось мест, где появление авто­мобиля приводит в транс мулов и коз, но сейчас был имен­но такой случай. На мулах ехали старые женщины в чер­ных одеждах и шарфах, почти яшмаках 1. На животных старушки сидели бочком и не могли справиться с ними, если мул неожиданно останавливался или вдруг решал за­браться на пригорок.

Здесь я впервые увидел женщин в национальных кос­тюмах. Они либо ехали на мулах, либо шли по дороге с кувшинами или ящиками на голове. На женщинах были черные корсеты и черные юбки, подобранные сзади напо­добие турнюра, так что видны были алые нижние юбки. Шли они точно королевы. Те, кто нес груз, устанавлива­ли его на подкладки вроде тюрбанов. Я обратил внимание на маленькие деревянные бочонки — как и в других рай­онах Калабрии, они напоминали миниатюрные торпеды. Бочонки такой формы я видел в Риме: женщины ходили с ними к старому настенному фонтану иль Факино на ули­це Виа Лата.

Местность напомнила мне роскошный компромисс меж­ду Керри, каким я запомнил его тридцать лет назад, и си­ними холмами Корнуолла в солнечный день. Я видел за­росли утесника, дубовые и каштановые рощи. Розмарин наполнял воздух благоуханием на многие мили. Были здесь и змеи, я видел, как довольно большие особи переползали через дорогу.

1 Яшмак (араб.) - платок, закрывающий рот.

Остановился на автозаправочной станции возле город­ка Совериа Маннелли и заметил обелиск, увековечивший приезд Гарибальди, побывавшего здесь в 1860 году. За­глянул в церковь и увидел коленопреклоненных женщин в черных кружевных мантильях.

До Никастро надо было ехать еще несколько мучитель­ных миль. Землетрясение 1638 года наполовину разруши­ло этот оживленный сельскохозяйственный район, многие жители погибли. Постепенно регион набрался сил, заново построил церкви. Население, числом около 30 000 чело­век, выглядит весьма жизнерадостно. На вершине горы живописные руины — все, что осталось от замка, постро­енного Робертом Гвискаром и расширенного Фридри­хом II. Именно там несчастный Генрих, наследник Фрид­риха, провел свои последние дни.

На разнообразных поворотах дороги от Никастро нельзя не обратить внимание на восхитительные виды Тир­ренского моря. Затем передо мной распахнулась огромная равнина Майда, засаженная оливковыми деревьями. Она дала свое имя району Майда-Вейл в Лондоне. Что общего может быть у столь непохожих и отдаленных друг от друга мест? Странная история.

В 1806 году произошло сражение при Майде. Оно яви­лось одним из эпизодов в войне против Наполеона. В это время Нельсон и леди Гамильтон сохраняли династию Бур­бонов, над Капри короткое время реял «Юнион Джек», а Англия держала на Сицилии небольшую армию и флот.

Сражение при Майде было простой операцией. Около пяти тысяч британских солдат высадились на равнине Майды в конце июня. В неспокойную погоду им удалось вы­грузить на берег пушки. Французская армия значительно превышала числом британцев, имелась у них и кавалерия. Они надежно укрепились в горах, и им посоветовали там и оставаться, пока малярийные комары не расправятся с про­тивником. Однако французы решили атаковать и стреми­тельно спустились в равнину, где были разбиты. Так при­вел конец французской армии в Калабрии. Командующим победоносного отряда был сэр Джеймс Стюарт. Он ро­дился в Джорджии в 1759 году и вместе с британцами уча­ствовал в американской Войне за независимость.

Известие о победе при Майде стало доказательством того, что наполеоновская армия может быть разбита, и, хотя операция была скромной, она настолько обрадовала Лондон, что новый район за Эджвер-роуд был назван Майда-Вейл. В память о том сражении назван и паб — «Герой Майды», — большое здание из красного кирпи­ча. Оно стоит примерно в четверти мили от станции метро «Эджвер-роуд». Внутри помещение украшено увеличен­ными копиями старых гравюр с изображениями битвы, но знают ли владельцы заведения, кто такой этот «герой», сказать не могу.

Сэр Джон Стюарт был одним из самых удачливых бри­танских генералов. Его память увековечил не только паб, Стюарта поблагодарили обе палаты парламента и назна­чили пожизненную пенсию в тысячу фунтов в год. Могила генерала находится в соборе Бристоля.

Странно видеть слово «Майда» на дорожном знаке, ког­да перед тобой маленький горный город Калабрии. Я при­ехал в день местного святого. Возле церкви собрался го­родской оркестр, кто-то выпустил сигнальную ракету. В церкви толпился народ. Я спросил у приятного мужчи­ны, сидевшего на крепостной стене, знает ли он, что его город подарил имя району Лондона. Да, ответил он, все знают об этом. Его приятель побывал в Лондоне в Майда-Вейл и проехал по району в красном автобусе.

Дата добавления: 2015-10-16