История всемирной литературы 2 страница

Формирование регионов и включение в них отдельных литератур не могло осуществляться без постоянного и широкого литературного общения. Эпоха Средних веков — это время все более усложняющихся и множащихся литературных взаимосвязей. Они оказались возможными в условиях Средневековья в силу целого ряда причин.

Назовем, во-первых, политические контакты между народами и государствами. Такие контакты в Средние века далеко не всегда были дружественными. Цепью военных столкновений и затяжных войн отмечены взаимоотношения многих народов. Так, континентальная Европа вела непрерывную борьбу против скандинавов с севера, арабов (сарацин) с юга, гуннов, татар и некоторых других племен с востока. Китай вел долгие войны с соседями (в том числе с монголами), Индия подвергалась опустошительным нашествиям гуннов-эфталитов, а затем мусульман (тюрков, афганцев). Особо следует остановиться на случаях миграции народностей. Средневековье — это, как известно, время «великого переселения народов», время гигантских демографических перемещений и завоеваний. Культурными последствиями покорения арабами Египта, Сирии, Ирана и сопредельных земель стало сложение там совершенно новой, во многом арабоязычной литературы. Но вот другой, более частный случая. С первых веков Средневековья Британские острова, населявшиеся различными кельтскими племенами, подвергались постепенному скандинавскому завоеванию. Местное население, в I—V вв. испытавшее воздействие римской культуры, частично было оттеснено в Уэльс, Шотландию и даже континентальную Бретань, частично же смешалось с пришельцами. Так сложилась своеобразная средневековая англосаксонская литература, достаточно богатая и зрелая, оставившая такой значительный памятник, как «Беовульф». В XI в. в результате норманского завоевания она слилась с культурой новых захватчиков, принесших с собой французский язык и память о кельтском прошлом (в войсках Вильгельма Завоевателя было много бретонских сеньоров и дружинных певцов).

Не меньшее значение, чем завоевания, имело распространение религий, особенно буддизма, христианства и ислама. Такая трансплантируемая религия приносила не только свое специфическое миросозерцание, пантеон, обрядность, но и реликты той культуры, на почве которой она сама в свое время выросла. Интересно отметить, что иногда прозелиты оказывались сопричастны этой утрачиваемой культуре в большей степени, чем ее первоначальные носители. Так, известно, что традиции античной образованности лучше сохранились на периферии европейского региона, в Восточной Сирии или в Ирландии, чем в центре. Вместе с распространением религии распространялась прежде всего обслуживающая ее литература — священные книги, жития и церковные легенды, религиозные гимны и поучения и т. д. Но если учесть, что эта религиозная литература была тесно связана со своим литературным прошлым, с фольклором, то станет понятным, что вместе с усвоением религиозной литературы усваивалась не только ее идеологическая, но и сюжетная сторона. Особенно это относится к буддизму, проповедники которого весьма заботились о доходчивости своего учения, включая в буддийские джатаки фольклорный материал легенд, сказок, притч, бытовых анекдотов, вообще насыщая религиозные тексты увлекательными сюжетами, что сделало их очень популярными во многих странах Азии на протяжении всего Средневековья.

Среди факторов, способствовавших оживлению литературных связей, нельзя забывать и о наличии в этой области старых традиций. Так, известны связи Парфии с Римом. Еще более «открытой» иноземным влияниям была культура Кушанского царства; на его монетах наряду с Митрой и Атаром можно найти изображения Геракла, Сераписа, Шивы или Будды.

12

Особое значение в развитии литературных связей в Средние века имели пограничные области, т. е. места «стыков», соприкосновения культур. Иногда здесь складывалась очень своеобразная «пограничная» литература, носящая черты обеих соседних литератур. Наиболее яркий пример такой литературы — это литература андалусская, сложившаяся в VIII—XV вв. на испанских землях, завоеванных арабами. Хотя в этой литературе арабское начало, несомненно, доминировало, в ней отчетливо просматриваются и чисто местные черты (так, в стихах арабских поэтов Испании были обнаружены текстовые вкрапления на романском языке — не только отдельные слова, но и целые строчки). Были и другие пограничные области, в которых если и не сложилось таких культурных феноменов, как андалусская литература, то осуществлялся напряженный культурный обмен. К числу таких областей можно, например, отнести прирейнские земли, где соприкасались французская и немецкая куртуазные культуры (не случайно именно здесь возникла наиболее значительная немецкая обработка легенды о Тристане и Изольде — роман Готфрида Страсбургского).

Большое значение в литературных взаимосвязях имело усвоение чужой письменности и языка. Так, китайская иероглифика и литературный язык получили распространение с первых веков нашей эры в Корее (ханмун), с V в. в Японии (камбун), с X в. во Вьетнаме (ханван). Это повлекло за собой усвоение в этих странах и китайской литературной системы (набора и иерархии жанров и т. д.). Так произошло и в Иране, воспринявшем литературную систему арабов.

В Англии после норманского завоевания получили широкое распространение французский язык и литература, поэтому мы сталкиваемся здесь в XII—XIII вв. с таким специфическим явлением, как франкоязычная литература Англии. Обычно такая литература на чужом языке сосуществует с литературой на языке местном. Так было, например, не только в средневековой Англии, но и в Японии, где почти одновременно с поэтической антологией на японском языке («Манъёсю», 759) была составлена антология стихотворений на китайском («Кайфусо», 751).

Особую роль в литературных взаимосвязях Средневековья играли международные языки — латынь, церковнославянский, санскрит, пали (язык южного буддизма), арабский, хотя эти языки были во многом архаизированные или же «мертвые», т. е. не языки живого общения, и были тесно связаны с мировыми религиями. На этих языках существовали очень обширные и развитые литературы, опиравшиеся (естественно, кроме церковнославянской и отчасти арабской) на богатейшие традиции своей Древности. Эти литературы не только были носителями старых культурных традиций, но и являлись общими литературами для нескольких стран или народностей, способствуя их развитию и во многом предрешив их единую литературную судьбу, одну поэтику, один фонд памятников и т. д. Как писал Д. С. Лихачев, «эти литературы создавались сразу во многих странах, были общим достоянием этих стран, служили их литературному общению. При этом их литературное посредничество — не их побочная функция, а основная. Произведения, написанные на том или ином из священных и ученых языков, входили в единый фонд памятников объединяемых этими языками стран и участвовали в создании литератур на национальных языках». Последнее особенно важно. Таким образом, молодые культуры, находящиеся в процессе становления, осуществляли не только непосредственный, контактный обмен, но и обмен через «посредника» (язык и литературу). Вместе с тем отметим, что эти международные литературы обладали и собственным, так сказать, самоценным развитием и даже испытывали воздействие молодых литератур. Так, латинский писатель XII в. Гальфрид Монмутский, валлиец по происхождению, пересказывая кельтские легенды, не мог оставаться глухим к специфически кельтской образности, фантастике и т. п.

Однако не только эти международные литературы осуществляли в эпоху Средних веков посреднические функции. Такая роль выпадала на долю и литератур на молодых языках. В этом исключительная роль арабской литературы, что было связано с экспансией ислама. Эта литература не только обслуживала свой регион (арабский язык стал литературным языком и завоеванных арабами народностей). С арабского языка переводили не только на персидский, но и на греческий, еврейский, латинский, испанский; и не только памятники арабской литературы или некоторых других восточных литератур, но и ряд очень значительных произведений европейской античности. Осуществляли посредничество и другие литературы (но не в таких масштабах, как арабская). Так, полагают, что китайское влияние шло в Японию через Корею; памятники французской куртуазной литературы попали в Чехию и Польшу из «немецких рук». К концу Средних веков посреднические функции во многом осуществлял французский язык (разительный пример: немецкая народная книга о Тристане была создана в XV в. не по более ранним немецким обработкам, а по французским!).

13

Говоря о литературе Средневековья, следует различать два вида взаимосвязей. С одной стороны, перед нами многочисленные факты заимствований отдельных художественных форм, отдельных тем (бродячие сюжеты), отдельных памятников (так, немецкие поэты XII—XIII вв., обратившись к жанру куртуазного романа, опирались на соответствующий опыт своих французских соседей; французские труверы многие темы своих любовных песен нашли у провансальцев; некоторые исландские саги оказались простой переработкой французских образцов). С другой стороны, немало случаев заимствования целых жанров со всем почти фондом памятников и даже всей литературной системы (т. е. не только набора памятников, но и иерархии жанров, поэтики и т. п.). Эта воспринятая чужая литературная система, конечно, подвергалась основательной трансформации, приспосабливалась к новым условиям, вступала в контакт с местным фольклором и местными литературными традициями и т. д. Поэтому такая литературная система оказывалась несколько измененной. Тем более, что отдельные компоненты этой системы приспосабливались к новым условиям неодинаково.

Разные жанры средневековой литературы обнаруживали разную проницаемость для инородных воздействий и в разной степени были пригодны к переносу. Легко трансплантировались функциональные жанры; им в этом помогала религия, которую они обслуживали, а также прагматические задачи литературы деловой. Характерно, что памятники и жанры религиозной, а также деловой литературы, попадая в чужую литературу, не занимали в ней центрального положения, оказываясь на ее периферии. Так, например, известно, что некоторые китайские поэты писали буддийские произведения, но они редко включались в антологии и собрания. Но бывало и иначе. Так, в Юго-Восточной Азии буддийская (т. е. инородная, привнесенная) литература составляла ядро местного литературного процесса.

Памятники народно-героического эпоса почти не попадали в другие литературы (пожалуй, за исключением индийских «Махабхараты» и «Рамаяны»), а попадали лишь в том случае, если эти литературы принадлежали народам, этнически и исторически близким (например, скандинавы и континентальные германцы). Напротив, прозаические повествовательные жанры, особенно с сильной фольклорной основой, переносились из одной литературы в другую сравнительно легко (но занимали в ней иное место, чем в своей литературе).

В этом отношении совершенно беспримерна судьба индийского сборника притч и басен «Панчатантра», записанного на санскрите, возможно, в V в. н. э. В VI в. по повелению царя Хосрова Ануширвана был осуществлен пехлевийский перевод книги. С пехлеви же в VIII в. Абдаллах ибн аль-Мукаффа сделал арабскую обработку («Калила и Димна»). С арабского книгу перевели в XI в. Симеон Сиф — на греческий («Стефанит и Ихнилат»), в XII в. Абу-ль-Маали — на персидский, в XIII в. рабби Иоэль — на древнееврейский. В XIII же веке были сделаны переводы на испанский (с арабского) и латинский (с древнееврейского). Затем появились переводы и обработки на других языках, в том числе и на русском. Известны переводы «Панчатантры» на новоиндийские языки, а также в странах Центральной Азии. Интересно отметить, что те же фольклорные сюжеты, что и в «Панчатантре», попали в Восточную Азию не из знаменитой индийской книги, а из буддийских сутр, имевших широкое хождение в Китае, Японии и других странах.

Литературные взаимосвязи существовали в эпоху Средних веков как внутрирегиональные, так и межрегиональные. Вполне очевидно, что внутрирегиональные были более оживленными и многообразными, чем межрегиональные.

Внутри регионов, во-первых, контактировали старая, ведущая литература с молодой. Как правило, направление воздействия здесь шло от старой литературы, что не исключало некоторого влияния на последнюю и молодой литературы. Здесь можно различать два случая. Если старой литературой была литература на живом языке, она, как правило, бывала более восприимчива к инородному воздействию. Если же старая существовала на языке мертвом, она оказывалась почти непроницаемой. В пределах региона в многообразном контакте находились молодые литературы; они взаимообогащались и непосредственно, и через свою литературу-посредника.

Старые литературы могли взаимодействовать и с литературами других регионов. Чаще всего с молодыми. Достаточно назвать взаимосвязи санскритской и палийской литератур с литературами Юго-Восточной Азии. Здесь взаимодействия бывали также по большей части однонаправленными: от старой к молодой. Но молодая литература могла вступать в контакт и с молодой же литературой чужого региона; обычно это случалось в пограничных районах, где импульсы, идущие от соседей, бывали не менее сильны, чем воздействие своего литературного лидера (так, молодая вьетнамская литература, развиваясь в основном в русле китайских литературных традиций, воспринимала и опыт соседних индийских литератур).

14

Наконец, возможен случай взаимодействия двух старых литератур. Их обмен обычно не бывает широким и многосторонним. Старая литература как бы сопротивляется чужому воздействию, стремясь сохранить свою индивидуальность. Влияние на нее другой литературы, тоже старой, тоже с древними традициями, обычно не затрагивает ее системы. Заимствованные жанры не занимают место автохтонных жанров, оставаясь на периферии. У взаимодействия двух больших старых литератур в условиях Средневековья есть еще одна важная черта: их обмен часто бывает односторонним. Так, если буддийская литература Индии оказала некоторое воздействие на культуру средневекового Китая, то фактов обратного влияния не обнаружено. Это и понятно: влияла-то не вся индийская культура, а лишь буддийская при распространении в Китае этой религии, но ни конфуцианство, ни даосизм распространения в Индии не получили.

Из этого можно заключить, что старая литература, обладающая давними, устойчивыми традициями и сложившейся, устоявшейся системой, оказывается менее проницаемой для посторонних воздействий, чем литература молодая, находящаяся в процессе становления, чья система еще только складывается, а потому динамична и открыта влияниям и воздействиям. Таким образом, в эпоху Средних веков активными участниками литературных взаимодействий были прежде всего литературы молодых народностей.

Исключение составляет здесь литература Ирана. Она ведет себя с точки зрения общих закономерностей совершенно «неправильно». Но в Иране в результате арабского завоевания произошел столь значительный разрыв с прошлым, что после VII в. иранская литература как бы начинается «сначала», хотя, конечно, какие-то традиции Древности — в весьма трансформированном виде — все-таки сохранились. Видимо, арабский напор был столь силен (ведь в ходе завоевания быстро пришли в упадок сирийская и коптская литературы), что для того, чтобы выжить, иранская литература должна была проявить немало гибкости.

Эти литературные связи, контакты и обмены еще раз подтверждают, что средневековый человек при всей его корпоративной и местной ограниченности не был, однако, замкнут в своем маленьком узком мирке. Даже напротив, он проявлял повышенный интерес ко всему неизвестному, загадочному, далекому. Отсюда огромная популярность в среде средневекового читателя описаний путешествий в дальние страны, всевозможных путевых дневников, записок о посольствах и т. п. (Фа Сянь, И Цзин, Сюань Цзан, Хун Чао, Косьма Индикоплов, Жан Мандевиль, Ибн Баттута и др.). Подобные произведения не только занимали заметное место среди функциональных и деловых жанров литературы, но и способствовали расширению литературных взаимообменов. Исключительно большой интерес вызывала Индия. Вообще в эпоху Средних веков Индии принадлежала особая роль в литературных связях Востока и Запада. Уже давно подмечено, что многие сюжеты индийской (санскритской) литературы, главным образом повествовательной прозы, были хорошо известны персидским, сирийским, арабским, еврейским, греческим, русским, западноевропейским читателям; не меньшей популярностью пользовались эти сюжеты и в Китае, Корее, Японии, в ряде стран Юго-Восточной и Центральной Азии. Тем самым индийская литература выполняла роль посредника между другими литературами, далеко отстоящими друг от друга: она связывала их между собой, с одной стороны, щедро питала их своими сюжетами и жанрами, с другой.

Говоря о литературных взаимодействиях в Средние века, обратим внимание еще на одно обстоятельство. Для того чтобы литературное взаимодействие было плодотворным, требуется выполнение прежде всего двух важных условий. Должна быть подготовленной литературная почва. Так, во Франции XI—XII вв. сложилась своеобразная придворная культура, однотипная культуре провансальской. Поэтому традиции южнофранцузской (окситанской) куртуазной лирики были легко усвоены на Севере. При отсутствии такой подготовленности влияние было бы минимальным. Так, для китайского фольклора и «низовых» повествовательных жанров нехарактерны сказки и притчи о животных. Поэтому воздействие рассказов такого типа из круга индийской «Панчатантры» было здесь незначительным; например, в Японии оно было несравненно большим. Для плодотворности воздействия у литературы-реципиента должен ощущаться определенный вакуум. Так, в немецкой литературе на рубеже XII и XIII вв., когда шло усиленное формирование основных эпических циклов (в их письменной форме) на общегерманские сюжеты, не оказалось своих куртуазных сюжетов, и они были легко заимствованы у французов. Вообще, литературы оказываются более восприимчивыми к явлениям, сложившимся в литературах, стоящих с ними на типологически одной стадии развития, имеющих сходные с ними системы. Особенно легко контактируют между собой однотипные явления типологически близких литератур.

Развитие средневековых литератур в процессе их становления, «развертывания» и взаимосвязей

15

прошло два этапа, ощутимо отличающихся друг от друга.

Первый этап, начинающийся в III—IV вв., заканчивается приблизительно в VII—VIII вв. Это ранний, переходный этап. Он связан с трансформацией литературных традиций Древности у старых народностей, с зарождением словесного искусства у народностей молодых. Словесность у молодых народностей развивается в этот период преимущественно в устной форме. Не вся она сохранилась. О многом мы знаем лишь из беглых упоминаний у писателей, принадлежащих к старым литературам. Совсем утрачен фольклор галлов, готов, аваров, хотя обнаруженные памятники их материальной культуры говорят о развитости их цивилизации и о наличии у них словесного творчества. Но кое-что было все-таки сохранено, хотя у ряда народностей (например, у кельтов и древних арабов) существовал запрет на запись поэтических и религиозных текстов. Так, в середине VIII в. была зафиксирована древнеарабская, так называемая бедуинская поэзия; несколько раньше, в самом начале VIII столетия, были записаны японские мифологические сказания и исторические легенды, так появились «Кодзики» и «Нихонги»; значительно позднее (IX в.?) были сделаны краткие записи валлийских легенд — «Триады». В XIII в. составился свод преданий древних тюрок «Огуз наме».

Таким образом, этот первый этап развития средневековой литературы принадлежит совсем не только старым литературам. Но старые литературы здесь доминируют. Они почти не взаимодействуют с литературами молодыми, проходящими через стадию первобытного синкретизма и выделения из него словесного искусства. Таким образом, молодые литературы тоже имеют свою древность, но специфическую: недолгую, порой довольно богатую и, как правило, устную (мы не имеем в виду, конечно, богатейшую древнюю эпиграфику молодых народностей и тем более памятники их материальной культуры).

Второй этап развития литературы Средневековья приходится на VIII/IX—XIII/начало XIV столетия. Переход к этому этапу не был, конечно, одновременным и быстрым. Он порой растягивался на века. Не совпадал он хронологически в отдельных регионах и отдельных литературах. Но вот что полезно подчеркнуть. Переход этот бывал порой отмечен ощутимым оживлением литературной жизни, поисками традиций, на которые можно было бы опереться в литературном развитии, повысившимся интересом к прошлому, своему или чужому. Этот литературный подъем, связанный с переходом к Зрелому Средневековью, называют иногда «возрождением». Для этого есть некоторые основания: тогда как раз делались попытки возродить древние традиции. Но и только. За подобным местным «возрождением» нередко следовал новый упадок, литература не переживала подлинного переворота и обновления. Кроме того, такой путь был отнюдь не универсален; он не стал закономерностью для всех литератур. Но вот некоторые примеры. В Индии правитель Канауджа и Стханвишвара Харша (VII в.) делал настойчивые попытки не только объединить под своей властью соседние независимые княжества и создать вновь многонациональную «великую» империю, но и возродить блистательные литературные традиции эпохи Гуптов. Пусть и в том и в другом Харша не достиг окончательного успеха. Здесь важнее тенденция, а не результат. Столь же амбициозны были планы Карла Великого (VIII—IX вв.), основавшего, как известно, своеобразную литературную Академию, члены которой (Алкуин, Теодульф, Ангильберт, Павел Диакон и др.) стремились возродить традиции древнеримской классики и даже присваивали себе многозначительные псевдонимы (так, Алкуин называл себя «Флакком», а Ангильберт — «Гомером»). В Китае в эпоху Тан (VII—IX вв.), также являющуюся временем большого культурного подъема, развертывается движение «возвращения к древности»; Юань Чжэнь критикует ритмическую прозу «параллельного стиля», Ду Фу и Ли Бо пишут оды в старинном стиле, а Хань Юй выступает теоретиком всего движения. «Возврат к древности», правда в более узком плане, переживает в начале IX в. и арабская литература, где Абу Таммам, Аль-Бухтури и другие воспевали романтику бедуинского прошлого арабов и старательно собирали стихи старых поэтов. Интерес к прошлому и закрепление его в антологиях и сводах характерны и для японской литературы эпохи Нара.

Как правило, движение «возврата к древности», одушевляемое пафосом культурного преемства, указывало на литературный подъем, на известную зрелость традиций. И хотя за таким подъемом мог следовать временный упадок, он оказывался недолговечным — литература Средневековья действительно вступает в полосу зрелости. Можно сказать, что литература средневекового типа как целостная система сложилась именно на втором этапе Средних веков.

Каковы же черты этой литературы?

Литература Средневековья — это литература феодальной эпохи. Она широко и многообразно отразила процессы становления и развития этой формации, ее идеологию, ее верования, пристрастия и предрассудки. Но та пестрая и живая

16

картина жизни средневекового общества, что встает со страниц книг того времени, была очень далека от адекватного изображения действительности. Средневековой литературе, как и всему средневековому искусству, были свойственны своя специфическая точка зрения и свой масштаб. Так, на древнерусских иконах и фресках фигуры князей или библейских персонажей выглядят непомерно большими на фоне маленьких фигурок, переданных обобщенно-условно и изображающих отряд воинов или толпу народа. Так и литература эпохи — от Испании до Японии — изобразила по преимуществу представителей господствующих сословий, их интересы, их тревоги и радости.

Это не значит, однако, что господствующее мировоззрение, отразившееся в литературе и бывшее по преимуществу мировоззрением господствующих классов, непременно и повсеместно противостояло миросозерцанию народа. «Высокая» литература Средневековья в своих наивысших достижениях создавала порой общенародные, общечеловеческие ценности. Это объяснялось, конечно, гениальностью средневековых поэтов, широтой их кругозора, глубиной и сложностью их взгляда на мир. Но также и той особой ролью фольклора в культуре эпохи, в чем была одна из отличительных черт Средних веков. Так, известная легенда о Тристане и Изольде, родившаяся на Западе, но имеющая в литературах Востока ряд знаменательных параллелей, уходит своими корнями в кельтский фольклор, и эта ее народная основа не была уничтожена позднейшими куртуазными обработками. Поэтому французские, немецкие, английские пересказы этой легенды в форме рыцарского романа, созданные в рамках господствующей феодальной литературы, не могут рассматриваться лишь в этих узких сословных границах, хотя сословность и является определяющим началом для многих других, менее выдающихся произведений средневековой литературы, в значительно меньшей степени несущих в себе общечеловеческие стремления и идеалы.

В целом же принцип сословности пронизывает средневековую литературу сверху донизу. Это ее основа, ее метаструктура. Жанры этой литературы выстраиваются в определенной последовательности, опять-таки в соответствии с этим принципом. Религиозно-сословные критерии определили в конечном счете и состав средневековой литературы. Те жанры, которые обслуживали господствующие классы, отражали их идеологию, причем отражали ее позитивно, т. е. способствовали ее утверждению, а не оспаривали другую идеологию, ей чуждую, занимали в системе такой литературы господствующее положение. Так, религиозная проповедь, хроника царствующей династии, придворный панегирик ценились больше, чем веселые рассказы о проделках бездомных школяров или басни о животных. Таким образом, функциональные жанры занимали в системе средневековой литературы не просто большое место, но место наиболее почетное. Это были высокие жанры.

Сословная принадлежность легла и в основу формирования литературных направлений.

Применительно к Средневековью понятие литературного направления имеет иной смысл, чем в литературах Нового времени. Здесь можно было бы говорить об определенных разновидностях литературы, носящих в данной эпохе универсальный характер. Менее удачным было бы называть эти явления той или иной «литературой» (как говорят, например, о «буддистской литературе», «нравоучительной литературе» и т. п.), так как направление в нашем смысле шире этих литератур. Под направлением в средневековой литературе мы понимаем такой художественный феномен, типологически общий для большинства литератур и регионов эпохи, который конституируется, исходя не из творческого метода, не из единства духовно-содержательных и эстетических принципов, а исходя прежде всего из его, этого литературного явления, общественных функций. В условиях Средних веков социология литературных направлений и жанров имеет безусловное право на существование. Дело в том, что в эпоху Средневековья то или иное направление, тот или иной жанр, то или иное произведение могли возникнуть лишь во вполне определенной общественной среде, в которой в основном выбирались и типичные для нее протагонисты и свойственные ей сюжетные положения, и строго детерминированная система этических и эстетических ценностей. Такое произведение или жанр бывали призваны обслуживать прежде всего породившую их общественную среду, вне зависимости от того, какую именно узкую функцию они выполняли — сугубо идеологическую, деловую, развлекательную или какую-либо иную. Тем самым определенные жанры и формы оказывались связанными со «своим» направлением; характер последнего определял набор жанров и их иерархию.

В эпоху Средних веков в разных литературах мира одним из внушительнейших и влиятельнейших направлений было клерикальное, т. е. связанное с той или иной религией (христианством, исламом, буддизмом, в известной мере — конфуцианством и т. д.). Между литературными памятниками этого направления, принадлежащими к разным религиям, не много сходства. Можно назвать лишь самые общие закономерности, сближающие, скажем, христианскую клерикальную литературу с буддийской. В центре

17

такой литературы обычно стоят священные книги: Библия, Коран, Талмуд, Типитака и т. д. Как правило, эти книги восходят к древнему периоду и широко вобрали в себя всевозможные народные легенды, мифы и т. п. К клерикальной литературе относятся также сочинения «отцов церкви» — чаще всего толкования и комментарии священных книг. Большой слой клерикальной литературы представляют собой жития религиозных борцов и подвижников. Впрочем, агиография получила широкое развитие не везде; так, ее памятников было сравнительно немного в Индии. Широко представлена в клерикальной литературе культовая поэзия: гимны, молитвы, лирические исповеди; в ней подчас с большой глубиной и силой бывали переданы переживания человека эпохи, его сомнения и надежды, напряженные поиски правды жизни, просветленная вера в чудо. Тем самым в ряде случаев религиозная лирика выходила из узких рамок церковной тематики (как, например, у армянского поэта X в. Григора Нарекаци) и приобретала общенародное звучание.

Религиозная литература создавалась прежде всего на «мертвых» языках — латыни, церковнославянском, санскрите, пали. Религиозное учение было адресовано не только достойным, умудренным, избранным (собственно, им предназначались многочисленные теологические трактаты, которыми Средневековье также было весьма богато), но и широким массам верующих. Поэтому история эволюции средневековой клерикальной литературы — это история борьбы за доступность учения, борьбы за перевод священных книг на языки живого общения. Разные религии и разные церкви относились к таким переводам по-разному. В одних случаях на создание религиозных текстов на таком языке бывал наложен строжайший запрет (например, в исламе), в других это разрешалось, но не во всех жанрах и т. д. Адресовались широким народным массам главным образом всевозможные проповеди и моральные примеры. В силу своего характера они широко включали как фольклорный материал, так и драгоценные для нас зарисовки живой действительности (из таких моральных примеров на исходе Средневековья родились некоторые разновидности новеллы).

Дата добавления: 2015-10-16