Перевод: Натан Эйдельман

Карен Хьюитт

Современный английский роман в контексте культуры. Комментарий как форма преподавания

Перевод: Натан Эйдельман

Вернувшись с каникул осенью 2005 года, студенты двадцати российских вузов, изучающие английский язык, обнаружили в преподавательских своих факультетов стопки произведений современных британских писателей. Им предстояло начать чтение и обсуждение таких романистов, как Джулиан Барнс, Джонатан Коу, Грэм Свифт и Пэт Баркер. Эти авторы имеют заслуженное признание на родине и за рубежом, их произведения неоднократно удостаивались самых высоких литературных наград.

Проект, финансируемый фондом “Оксфорд—Россия”, был задуман с тем, чтобы ликвидировать печальный факт отсутствия современной английской литературы на языке оригинала. Вузы, участвующие в проекте (к сентябрю 2006 года их было уже более 50 — от Смоленска до Хабаровска), имели возможность выбрать три-четыре произведения из 12 книг списка для включения в программу обучения. Преподаватели, принявшие участие в работе семинара, проведенного на базе Пермского государственного университета, получили наборы книг в количестве не менее 100 экземпляров для своих вузов. По условиям проекта, преподаватели должны были помочь с составлением комментариев к отобранным книгам.

Несомненно, что при чтении романов Барнса, Коу или Хилэри Мантель у преподавателей должны возникать вопросы. На страницах обсуждаемых романов встречаются незнакомые реалии, а также выражения, которых не найдешь в обычных словарях. Авторы полагают, что эти сведения являются частью британского исторического и культурного опыта, а следовательно, не нуждаются в дополнительном пояснении. Не без иронии писатели бросают вызов нашей самоуспокоенности, посмеиваются над воздушными замками, которые мы строим, дают новое выражение нашему чувству прошлого. У русских читателей не может не возникнуть трудностей в отношении того, как понимать тон и смысл ключевых эпизодов. Так, одна из русских преподавательниц отметила: “Мы чувствуем комизм первой главы романа “Хорошая работа” (Nice Work). Очевидно, что автор смеется над своим героем. Но не вполне понятно, почему он над ним смеется”.

Ввиду подобных неясностей было решено снабдить каждую книгу отдельно изданным комментарием, который входил бы в комплекты книг, полученные университетами. Эти комментарии должны были помочь преподавателям и студентам понять значимость того или иного отрывка в контексте английской культуры. Для создания комментариев преподаватели и студенты составили списки вопросов к произведениям и указали, какая дополнительная информация им требуется для более глубокого понимания сути прочитанного. Моей задачей было разобрать полученные материалы, ответить на вопросы и написать к каждому роману краткий комментарий, поясняющий смысл понятий и выражений, а также сцен и диалогов. Первые семь брошюр комментария были опубликованы ко времени проведения второго семинара в ПГУ в сентябре 2006 года. А еще пять должны появиться летом 2007 года.

Поскольку отобранные произведения представляют основное течение английской литературы и не относятся к жанру фэнтези или научной фантастики, я полагала, что мне не составит труда пояснить разные стороны английского образа жизни (например, любовь англичан к пабам). Однако я недооценила того, как сильно эти произведения укоренены в нашей культуре, исполнены нашего характерного чувства юмора, иногда проявляющегося в самых абсурдных формах. Я до конца не приняла в расчет того, что мы, англичане, немедленно распознаем знаки, расставленные авторами, но они могут пройти незамеченными для русского читателя. Нам доставляет удовольствие перемежающаяся игра страсти и насмешки, не-ожиданность поворотов в ходе спора, искусное воздействие на наши эмоции. В этих романах много такого, что не говорится напрямую, но, тем не менее, без труда воспринимается соотечественниками. Вопросы, задаваемые русскими читателями, не только помогли выявить трудности, которые они испытали при чтении романов, определить характер восприятия и критической оценки прочитанного, но и заставили еще раз проанализировать отобранные произведения.

Что же собой представляет данная статья? Это не литературный и не системный анализ явлений современной английской культуры (так, я не касаюсь вопроса о мультикультурности и ассимиляции). Задача комментариев — помочь русскому читателю понять происходящее в предлагаемых романах с позиций англичанина, со всеми особенностями его взгляда на окружающий мир.

“В конечном счете, все в Англии сводится к классовой принадлежности, не так ли?” — заметила в разговоре со мной одна писательница. Она преувеличивала: понятие класса не обладает прежней определенностью, и вопросы, связанные с ним, не встают с такой же неизбежностью, как это было 30 лет назад. Однако она права в том, что многие авторы используют повседневные проявления классовой принадлежности как повод для обсуждения ряда более общих вопросов.

В романе “Хорошая работа” (2004) (Nice work, 1990)1 Дэвида Лоджа возникает конфликт ценностей, принятых в академических и деловых кругах общества. В центре повествования — исполнительный директор инженерной фирмы и молодая преподавательница университета, которой предстоит исследовать специфику его работы. Очевидно, что сюжет изобилует комическими ситуациями, но тем не менее Д. Лодж начинает с того, что буквально обрушивает на читателя эпизоды, демонстрирующие силу классовых различий, безошибочно узнаваемых английскими читателями и не всегда понятных иностранцу.

Молодая преподавательница довольствуется в университете временной должностью. Платят ей мало, но это не мешает ей любить свой небольшой и плохо отапливаемый домик, заваленный книгами, и видавшую виды мебель. Она щеголяет в модных ботинках и носит потертую кожаную сумку, которую ни на что не променяет. Порой она позволяет себе достаточно дорогое однодневное путешествие, но только потому, что это — нечастая радость. Тем не менее она никогда не согласится изменить свой образ жизни или работу так, чтобы иметь возможность постоянно наслаждаться подобной роскошью.

Работа исполнительного директора инженерной компании хорошо оплачивается, что дает герою возможность тратить деньги на покупку нового дома, обставленного новой мебелью и оборудованного новой техникой, потому что эти вещи являются ценными с точки зрения его семьи и окружения. Как и его коллеги, он вышел из рабочих, и для него безусловное свидетельство успеха — позволить себе приобретать все что пожелаешь, каким бы “модным” и дорогим оно ни было. (У него, конечно, есть на этот счет некоторые сомнения: убежденность в необходимости труда и дисциплины не очень хорошо согласуется с позолоченными кранами в ванной, составляющими предмет гордости его жены.)

По ходу повествования мы также знакомимся с экспертом по финансовым вопросам из Сити. Она молода, необразованна, но ее способность все просчитывать безупречна, она чрезвычайно трудолюбива и совершенно не интересуется вопросами “образования”, “философии” и “социальной ответственности”. В отличие от преподавательницы-лектора и исполнительного директора фирмы, ее не волнуют ни вопросы наследуемых ценностей, ни вопросы будущего. Она живет одним днем, одним моментом. Она не испытывает благоговения перед старыми вещами, не будет тратить деньги на то, чтобы непременно заполнить свой дом самой модной мебелью. Она незамедлительно сделает покупку просто потому, что вещь ей понравилась.

Подобные акценты в описании реакций и поступков героев расставлены в романе как знаки их групповой или классовой принадлежности.

То же явно прослеживается в романе Майкла Фрейна “Одержимый” (2002) (Headlong, 1999). Фрейн больше известен в России как автор сатирических пьес. Он получил философское образование и в своих произведениях рассматривает различные философские проблемы, в особенности характер движущих мотивов героев. Персонаж Фрейна постоянно спрашивает себя: “Что я знаю? что, как я думаю, я знаю? как я могу действовать, если я не знаю, являются ли те основания, на которых я собираюсь действовать, истинными?” В романе также затрагивается вопрос интерпретации искусства и “знаков”. Фрейн иллюстрирует свое понимание рассматриваемых проблем на примере классовых различий между персонажами. Один из них — университетский преподаватель, а другой — потомственный землевладелец.

Обедневший английский землевладелец нуждается в средствах, чтобы избежать продажи фамильного поместья, но при этом принимает как должное, что одет он в старую, сильно поношенную одежду, а его машина буквально разваливается на части. (Символичен обрывок эластичного шнура, с помощью которого герой захлопывает дверцы своей машины.) И хотя ему неприятна собственная бедность, но, при всем своем желании пуститься на всяческие ухищрения, чтобы заработать деньги, миром бизнеса он воспринимается как явный простак. Этому частично способствует то, что в глубине души он убежден — продажа принадлежащей семье земли недопустима ни при каких обстоятельствах. Она никогда не сможет стать “товаром”.

У университетского профессора достаточно денег, чтобы позволить себе иметь английский аналог русской дачи — маленький, сырой и холодный дом в сельской местности, где он вместе с женой может проводить летние месяцы. В его представлении философия и история искусства могут сосуществовать с мокрыми детскими вещичками и прохладой, веющей от каменных стен, но он с ужасом отверг бы предложение обзавестись новым “большим домом в сельской местности” с его уродливой эстетикой, убивающей вдохновение. “Коттедж” в английском понимании слова — маленькое, старое строение, изготовленное из местных материалов. Но в русском языке это слово причудливым образом стало обозначать большое, новое здание, построенное из современных материалов.

Когда я спрашиваю у молодых, энергичных русских людей, чего они хотят добиться, они часто отвечают: “Заработать много денег”. А на мой вопрос “Зачем?” отвечают: “Чтобы купить много вещей”. Чтение обсуждаемых произведений должно помочь понять, что подобный ответ на этот вопрос лишен смысла в контексте английской культуры. Мы не можем “дать прописку” такому ответу, поскольку привыкли жить в обществе, в котором люди зарабатывают и тратят деньги в соответствии с системой ценностей той социальной группы, к которой принадлежат. Комичность романов “Хорошая работа” и “Одержимый” проистекает из обоюдного непонимания или неправильного понимания свойств, присущих представителям других социальных групп. “Как же она может жить так?” — удивляется бизнесмен. “А как он может жить так?” — удивляется преподавательница. Суть дела состоит в том, что образ жизни — это вопрос не только частного выбора. На всех персонажах лежит отпечаток их классовой принадлежности. В то же время, каждый автор умело манипулирует ценностями своих читателей и играет на них. Заметим при этом, что читатели, скорее всего, сочувствуют университет-скому преподавателю, а не землевладельцу или директору компании. (Если же вы принадлежите к группе людей, устремления которых направлены на то, чтобы стать владельцем большого, нового, соответствующим образом обставленного дома, то, читая роман “Хорошая работа”, вы можете испытать некоторую растерянность.)

Те русские читатели, которые воспринимают лишь внеш-нюю сторону, спрашивают: “Как могло получиться так, что этот английский джентльмен беден? Почему отец бизнесмена продолжает жить в маленьком, разрушающемся доме, вместо того чтобы переселиться в большой дом, купленный сыном?” В каком-то смысле ответы на эти вопросы очевидны: землевладелец неумело возделывает принадлежащую ему землю, а пожилой мужчина предпочитает жить самостоятельно, а не с семьей сына. Трудным же для понимания русских читателей остается то, что сложившиеся у них стереотипы классовой структуры и — шире — культуры английского общества со-вершенно не отражают картины современной Англии. Такие понятия как “рабочий класс”, “средний класс”, “высший класс” предполагают наличие какой-то лестницы, по которой герои взбираются, преследуя друг друга, в то время как никакой общей лестницы не существует. Люди идентифицируют себя с определенной группой или “классом”, исходя из переплетающихся линий семейной истории и унаследованных убеждений, образования, политических взглядов, характера профессии, интеллектуальных и эстетических интересов, этических и социальных устремлений. Они могут переходить из одной группы в другую, так что в любом случае эти группы взаимно проницаемы. Люди знают, с кем они чувствуют себя комфортнои к кому относятся терпимо (или, наоборот, неспособны выносить), а писатели используют эти психоло-
гические тонкости для исследования интересующих их проблем.

Некоторые читатели полагают, что в Англии существует определенная иерархия морального превосходства. Вопрос можно в обобщенном виде сформулировать следующим образом: “Не является ли та или иная группа людей в чем-то лучше, благородней, чем другая?” И нет, и да. Авторы не дают такой оценки, но это правда, что англичане (как и люди в других частях света) считают, что та группа или класс, к которой принадлежат они, обладает более высокими моральными качествами. Повторно заметим, что метафора лестницы здесь не работает.

В романе Хилари Мантель “Любовный эксперимент” (An Experiment in Love, 1995), действие которого разворачивается в 1970-е годы, вопросы классовой принадлежности видятся глазами девочки из бедной семьи, которая, став студенткой, попадает в среду богатых и уверенных в себе сверстниц. Ост-рое чувство горечи порой рождает повествование, героиня которого чрезвычайно нуждается в средствах, но жизненные приоритеты богатых сверстниц не понятны ей и делают ее несчастной. Почему эти девушки твердо уверены, что сразу после завершения учебы выйдут замуж, пренебрегая ради этого возможностью работать самим, использовать собственные интеллектуальные способности? Героиня с глубоким уважением относится к сокурснице из зажиточной семьи за ее щедрость и чувство стиля, а сама пытается найти (и не находит) группу студентов-интеллектуалов, придерживающихся радикальных социалистических взглядов.

Мантель ярко освещает колоссальный сдвиг в социальных воззрениях, произошедший в Британии в период с начала 70-х до середины 90-х, когда роман был опубликован. Это было время, в которое страна пережила три взаимосвязанных социальных революции. Работая над комментарием к роману, мне пришлось объяснять, что же именно изменилось. Во-первых, благодаря появлению безопасных и эффективных противозачаточных таблеток на смену страху и воздержанию пришла сексуальная свобода (или сексуальная анархия). Во-вторых, независимо от того, были ли они бедными или богатыми, почти все женщины в этот период стали работать, что повлекло за собой изменения в супружеских отношениях и финансовом положении семей. В-третьих, в 70-х годах было введено всеобщее среднее образование (в системе которого сейчас обучаются 90% английских подростков), и количество университетов возросло до ста, что позволило довести число обучающихся в них до 40% населения (в соответствующей возрастной группе). Это означало, что существовавшие представления об институте семьи во многом утратили свое значение, а для способных людей расширились как социальные границы общества, так и возможные сферы деятельности.

Английское общество социально структурировано в гораздо меньшей степени, чем это представляется русским читателям. И в меньшей степени, чем в бывшем Советском Союзе или в современной России. Этому можно найти яркое подтверждение в двух самых поздних по времени издания романах, в которых речь идет о мире, достаточно далеком от того, который описывают Лодж, Фрейн и Мантель, о мире урбанизированном и многонациональном.

Роман Зайди Смит “Белые зубы” (White Teeth, 2000) знакомит нас с жизнью представителей разных рас, судьбы которых оказались вплетены в социальную структуру современного Лондона: старшее поколение (английские рабочие, выходцы из Индии и Бангладеш) укоренилось в ценностях прошлого; более молодые — жены героев и их дети, получающие образование в английских средних школах, беззастенчиво подвергают сомнению все, что видят вокруг, и пытаются по-разному идентифицировать себя, чтобы понять, во что же они все-таки верят. В легкости, с которой они это делают, критики (как в самом романе, так и в среде английской публики) видят опасность морального и культурного хаоса. А Зайди Смит бросает им вызов, уже на первых страницах романа рассказывая о белом человеке средних лет, впавшем в депрессию, но спасенном от самоубийства мясником-мусульманином, а затем, во время безумной новогодней вечеринки, обретшем жизнь заново. По мнению Зайди Смит, урон нам наносится не излишком культурной свободы, а ограничивающей и бездушной рутиной, которую можно определить как “жизнь в соответствии с традиционными ценностями”.

Герои романа Ника Хорнби “Мой мальчик” (2006) (About a Boy, 1998) живут в одинаковых экономических условиях в небольшом районе Северного Лондона, но Хорнби, исключительно чуткий к вопросам социальной принадлежности, показывает, как недавние жители окраин, становясь горожанами, выделяют себя в особые группы, с собственными ценностями и устремлениями. Герой Хорнби — хорошо обеспеченный молодой человек, который полагает, что у него нет нужды принадлежать ни к какой группе. Но это до той поры, пока жизнь не научит его, что все обстоит как раз наоборот. Английский читатель уловит знаки, подаваемые автором: характерное использование неформальной лексики, подробности соседских взаимоотношений, общие обязательства и предрассудки; выбор, что готовить и в какой ресторан пойти, а также какую музыку слушать (Хорнби является страстным поклонником музыки). Определяет ли все это в совокупности понятие “класс”? Если следовать данному К. Марксом определению, то, наверное, нет. Но с точки зрения социальной самоидентификации, выбор линии поведения и следование определенным убеждениям являются необходимыми составляющими той сложной конструкции, которую представляет собой современная Англия.

(В скобках заметим, что одно из культурных различий между американцами и британцами состоит в том, что американцы склонны определять себя как индивидуумов, задающихся вопросом: “что будет правильным для меня?”, тогда как британцы до сих пор спрашивают: “с кем я?”)

Представляет ли собой современная Англия набор разрозненных групп населения, которые не разделяют ни общих убеждений, ни четко обозначенных норм морали? В работах, присланных мне русскими студентами, говорится о том, что их авторы шокированы поведением юных героев романа: “Почему автор не говорит нам о том, как глубоко ошибочно поведение его героя? Почему этот герой не верит в Любовь? Почему у вас отсутствуют положительные герои?” В их во-просах чувствуется молодежный протест (хотя я думаю, что молодые английские читатели были бы более снисходительны) против того, что они воспринимают как цинизм. На самом деле ни один из авторов не является циником, просто писатели не мыслят категориями “положительных” и “отрицательных” персонажей. Категории “положительного” и “отрицательного” возможны лишь в том случае, если общество договаривается не только о каком-то наборе неизменных ценностей, но и о вознаграждении, которое ждет вас за то, что вы их разделяете. Такое трудно представить себе в стране с либеральной демократией. За что авторы действительно выступают, так это за доброту и щедрость. Они пытаются дать нам понять, что мы сами должны нести ответственность за ту неразбериху, которую вносим в нашу жизнь.

Один из способов решения собственных проблем — поделиться ими с другими людьми, оказавшимися в схожей ситуации. У русских читателей по этому поводу сразу возникают вопросы. Они спрашивают: “ Действительно ли родители-одиночки собираются вместе в каком-то клубе?” (Да, конечно.) Они обращают внимание на те или иные детали местной жизни и задаются следующими вопросами: “Не могли бы Вы объяснить, что подразумевает следующее предложение — “Гертруда была членом комиссии по организации выставки, посвященной местной истории”? Расскажите нам о том, кто выступает организатором этой выставки? Кто выбирает членов комиссии по ее организации? Это делается на добровольной основе? Жизнь русской деревни организована совсем по-другому”. Все эти вопросы очень важны.

Для англичан очень важно то, что один социолог определил как “склонность к добровольному объединению (associationism)”. В разных частях страны существуют сотни тысяч неформальных групп, небольших благотворительных обществ, клубов и ассоциаций, члены которых собираются для того, чтобы провести время вместе в приятной компании или поддержать друг друга из чувства взаимной заинтересованности. Группа разведенных родителей-одиночек, к которой присоединяется герой книги “Мой мальчик” Уилл, не была создана кем-то со стороны или по указке официальных структур. Родители-одиночки, которым необходимо общество и поддержка людей, оказавшихся в схожем положении, собираются вместе и создают свой клуб. Когда-то раньше группа деревенских жителей из романа “Дом у моря” создала местное историческое общество, потому что их привлекала история места, в котором они живут. Друзья Алсаны из романа “Белые зубы” собираются вместе, чтобы посмотреть видео, по очереди отвечая за выбор фильма для просмотра. В каждой из трех групп есть свои активисты и простой свод правил, которым она следует.

А дальше мне задают вопрос: “Насколько общепринято среди английских студентов становиться членами социалистических кружков?” Тогда я понимаю, что все мои предыдущие ответы были недостаточно четкими, потому что “общепринято” — это то, что приводит к серьезным заблуждениям. “Общепринято” подразумевает, что данным делом охвачено большинство из тех, кто мог бы им заняться. “Общепринято, что дети в школе изучают как естественные науки, так и иностранные языки”. “Общепринято, что родители пытаются помогать материально своим детям студенческого возраста, если те сами не могут обеспечить себя”. За этими фразами как будто стоит чье-то авторитетное мнение, в соответствии с которым и необходимо себя вести. Это мнение может быть высказано от имени государства, общественности, группы экспертов или основываться на “общепринятых” этических нормах. Что касается “склонности к добровольному объединению”, о котором упоминалось выше, то в этом случае об оказании давления не может идти и речи: люди сами выбирают, присоединяться им или нет к таким группам; присоединяться им к одной группе или к нескольким или не присоединяться ни к одной. И все-таки, “становятся ли английские студенты членами социалистических кружков?” (подобно героине романа “Любовный эксперимент”). На этот вопрос можно дать два ответа: “Нет, только незначительное меньшинство” и“Суть какого-то клуба или группы именно в том и состоит, что каждый/каждая из них привлекает незначительное меньшинство людей, потому что такие клубы существуют для удовлетворения самых разнообразных интересов. Если вам хочется чем-то заняться вместе с другими людьми со схожими интересами, вы просто организуете соответствующую группу”. (Мне потребовались долгие годы наблюдений за жизнью в России, чтобы понять, что деятельность, в которой принимают участие студенты, организуется взрослыми, например, в лице администрации университетов. В Англии студент-первокурсник поначалу проводит бульшую часть своего времени, переходя с одного собрания на другое, присматриваясь к различным клубам, занимающимся чем угодно: спортом, политикой, драматическим искусством, журналистикой, научными исследованиями, религиозной деятельностью, мистицизмом, организацией международных контактов или мероприятий на свежем воздухе и т.д. Если студент присоединяется к группе и принимает участие в ее деятельности, то, став второ- и третьекурсником, он несет некую долю ответственности за то, чтобы деятельность его клуба продолжалась. Если студентов, готовых позаботиться об организации работы клуба, не найдется, то такой клуб прекратит свое существование.)

В списке произведений, отобранных для участия в проекте, есть один сатирический роман — “Какое надувательство!” (2003) (What a Carve Up!, 1994), написанный Джонатаном Коу. В этом произведении беспристрастному анализу подвергаются последние годы правления премьер-министра Маргарет Тэтчер, находившейся у власти с 1987 по 1990 год. (Роман не потерял своей актуальности и в наши дни; многие из тех, кто стал мишенью для критики автора, и сегодня не сошли с политической арены.)

Сатира оказывается действенной, когда она широкоохватна: в данном случае отношение к навязанным условиям существования выражает себя в неприятии “общепринятого”. Разнообразие и многоплановость романа “Какое надувательство!” достигается путем смешения нескольких жанров. Политиче-ская сатира перемежается историей одинокого молодого человека, который не испытывает особого интереса к политике. На одном сюжетном уровне роман представляет собой запутанную детективную историю, на других — смену повест-вовательных стилей, от готического романа до иронических мемуаров. Полагаю, что смелость студентов, рискнувших прочитать книгу Коу, была вознаграждена.

Как сатирик, Коу испытывает чувство глубокого негодования по отношению к монстрам, находившимся на службе у Маргарет Тэтчер. Это они приложили все усилия к тому, чтобы сферы политики, банковского дела, пищевой промышленности и торговли оружием стали коррумпированы. И хотя в качестве оружия Коу использует юмор, он ожидает, что его читатели, как и он, будут негодовать по поводу разворачивающихся в романе событий. Вопросы же русских читателей относительно этого произведения наводят на мысль о том, что они симпатизируют героям-олигархам и полагают, что такое же отношение к ним и у англичан.

“Разве не было бы лучше, если бы ваша национальная система здравоохранения была приватизирована, как предлагает Томас?” — спрашивает один читатель. “Британцам приходится торговать оружием точно так же, как и нам, русским. Что же ошибочного в совершении сделок с Ираком?” (речь идет о 80-х годах) — задается вопросом другой. По этому поводу хочется заметить следующее: очевидно, читатели остались глухи к тону резкой сатиры, в котором написан роман, по той причине, что после событий 90-х годов, все перевернувших в России, определенные стереотипы сохранились в неизменном виде до настоящего времени, тогда как связанные с ними ценности изменились. “Приватизация — это хорошо. Во внешней политике только выгода имеет значение”. Кажется, будто этими комментариями читатели стремятся показать свою жесткость и цинизм, которые, как они полагают, присущи западной публике. (Ведь, в конце концов, Коу пишет именно о том, что циничные манипуляции властью процветают в современной Британии; но он ожидает, что его читатели в ужасе содрогнутся от этого.) Да, многие русские читатели так и восприняли роман, но было немало и тех, кто понял его по-другому.

Размышляя над комментарием к этой книге, я осознала, что наша политическая сатира существенно отличается от вашей. Элита, которую изображает на страницах своего романа Коу, — его олигархи — беспощадна и вполне готова нарушить любой закон для достижения своих целей. Но при этом она вынуждена действовать в рамках тех институтов, которые могут призвать ее к ответу, разве что делают это недостаточно настойчиво. Британская пресса свободна, хотя многие средства массовой информации находятся под контролем ино-странных газетных магнатов. У нас есть независимая Би-би-си, которая по закону обязана выступать с критикой правительства. У нас есть выборы, действительно влияющие — пусть в определенной степени — на политику правительства, которой оно должно придерживаться на протяжении следующих четырех лет. Но самое главное: у нас есть законодательные органы, свободные от политического давления и коррупции. Коу шокирует та беспощадность, с которой определенные люди искажают деятельность этих учреждений, заставляют их служить лишь собственным интересам. Эти люди сколачивают огромные состояния и подрывают доверие к государственным институтам, игнорируя при этом права и нужды простых людей.

Таким образом, сатира Коу отличается от современной русской сатиры и сатиры советских времен своим видением общества. Автор не описывает мир, в котором все те, кто находятся у власти, цинично пренебрегают нуждами обычных граждан. Наши институты построены так, чтобы гарантировать возможность быть честным и эффективным политиком, журналистом, ученым, банкиром или юристом; но, к сожалению, на долю всяких проходимцев перепадает гораздо больше, чем следовало бы. Гнев Коу частично объясняется его обостренным чувством справедливости и поддержкой идей гражданского общества, созданного в Англии. Когда (несатириче-ский) герой, одинокий Майкл, пытается отстраниться от общества, мы понимаем, что он болен и нуждается в помощи. Здесь, в этом мире, у нас есть потенциальные друзья и сторонники, которые могут дать отпор чудовищам. (Следует добавить, что “Какое надувательство!” — это, ко всему прочему, очень смешной роман.)

Другой чертой нашего гражданского общества, связанной с тем, что только что обсуждалось, является снижающийся уровень уважения по отношению друг к другу. Пятьдесят лет назад еще можно было сказать о ком-то: “Он — истинный джентльмен”, подразумевая, что благодаря своей классовой принадлежности человек, о котором идет речь, имеет какое-то превосходство над окружающими его людьми. В те времена к авторитету, был он заслужен или нет, выказывалось уважение, по крайней мере публично. В современной Британии дело уже обстоит иначе, но, поскольку основная масса английской литературы, которую читают в России, была написана не менее пятидесяти лет назад, студенты до сих пор знакомятся с той Англией, которая не существует уже несколько десятилетий. “Он ведет себя так потому, что он истинный джентльмен?” — спросил меня об одном герое некий читатель, как будто этот штамп может объяснить благородное поведение героя и каким-то образом сделать его еще более благородным. Да нет же! В английском обществе больше не осталось джентльменов в том смысле, который вкладывался в это слово писателями, начиная с Джейн Остин и кончая Вирджинией Вульф. Наше общество утратило свою “уважительность”, а вместе с ней исчезли и джентльмены.

Ни в одном из романов герои не испытывают унижения перед кем бы то ни было из-за своего социального происхождения. Частичное исключение составляют лишь романы “Искупление” (Atonement, 2001) и “Восстановление” (Regene-ration, 1991), где все повествование или его часть отнесены к прошлому, которое намеренно противопоставляется настоящему. Сегодня все, будь то люди, облеченные властью, имеющие авторитет, работодатели или люди почтенного возраста, все они — предмет пристального внимания, и к ним относятся уважительно, если они того заслуживают. В романе “Какое надувательство!” злодеи с успехом запугивают и контролируют людей, но те, кто сами хотят добраться до богатства и власти, испытывают по отношению к ним не чувство уважения, а чувство зависти. (Звезды кино, рок-музыканты и представители средств массовой информации, подобные тем, что появляются на страницах романов “Какое надувательство!”, “Мой мальчик” и “Белые зубы”,обожаемы придирчивой и непостоянной публикой.) В отличие от русских, англичане потеряли уважение к властям предержащим. Можно обсуждать, плохо это или хорошо, но вы должны заметить, с каким чувством независимости и свободы герои обсуждаемых произведений, независимо от того, счастливы они или нет, занимаются своим собственным делом.

“Почему ни один из героев этих книг не верит в Бога?” — строго спросил меня один русский читатель. Другие интересовались, специально ли были выбраны романы, где не затрагиваются вопросы веры. (Кажется, что это волнует даже тех читателей, которые готовы потратить свою жизнь на то, чтобы заработать много денег и “истратить их на покупку кучи вещей”.) Среди авторов обсуждаемых романов только Дэвид Лодж, насколько мне известно, заявлял о том, что он — верующий и является католиком-скептиком. Однако же вопросы религии и веры напрямую или косвенно затрагиваются в нескольких произведениях.

Джулиан Барнс в первой главе романа “История мира в 10 1/2 главах” (2005) (A History of the World in 10 1/2 Chapters, 1989) подвергает блестящей сатире иудейско-христианское понимание Бога. В последующих главах проявление других форм религиозного энтузиазма и фанатизма прослеживается со времен Средневековья до ближайшего будущего. Дж. Барнс показывает, как, испытывая потребность в объяснении окружающего мира, мы ищем ответы на свои вопросы в религиозном откровении. В одной из глав романа мы встречаемся с мисс Фергюсон, которая “уважает законы Божьи” до степени беспощадной агрессивности. В другой главе два простых и добродушных американца восседают на вершине горы Арарат и недоумевают, почему Бог допустил, чтобы эта священная гора была захвачена советскими войсками. Бога не существует, говорит Барнс, но небезгрешное человечество не торопится избавляться от него.

Героиня романа “Любовный эксперимент”Кармел теряет веру в возрасте 12 лет. Католическая церковь, к которой принадлежит ее семья, предстает в контрасте с различными формами протестантизма, исповедываемого ее сверстниками, с которыми она знакомится, попав в студенческое общежитие. При написании комментария моя главная трудность состояла в том, чтобы объяснить те социальные и интеллектуальные обязательства, которыми, при необходимости сделать выбор, руководствуются придерживающиеся христианской веры герои. В романе Грэма Свифта “Водоземье” (1999) (Waterland, 1983) неожиданное “обращение к Богу” одного из героев видится как пугающее бегство от рационального поведения. Попытки дать объяснение моральным дилеммам, встав на религиозную точку зрения, ведут к заблуждению и разрушению.

Отсутствие Бога является фактом жизни современной Британии. Согласно данным национальных опросов общественного мнения, большинство людей относят себя к христианам. Но далее опрашиваемые отмечают, что редко или никогда не ходят в церковь, что жизнь после смерти вряд ли возможна и — с недавних времен — что религия несет больше вреда, чем пользы. У молодых людей готовность заявить, что они не придерживаются религиозной веры, выше. Они также не видят причины, по которой моральная, этическая, сторона их жизни должна регулироваться религиозными институтами. Для светского и скептически настроенного общества растущее влияние убежденных мусульман представляет неразрешимую проблему. Нам приходится задаваться вопросом, должна ли любая религия получать официальное признание и статус. Все было бы очень просто, если бы ответ на этот вопрос звучал следующим образом: “Нет, мы живем в светском государстве. Люди обладают правом свободного вероисповедания, но наши публичные институты не должны подстраиваться под их религиозные нужды”. Однако такой ответ невозможен, поскольку на протяжении веков Англия была христианским обществом, и многие традиции, символы христианской веры и институциональной власти сохранились в нашей социальной структуре. Мусульмане требуют равных прав и такого же уважения. Если существуют христианские институты, почему не должны существовать и мусульманские? Политики, придерживающиеся демократических стандартов, ведут поиск того рубежа, по которому проходит грань между обществом и религией: религия может распространить свое влияние вот в таких пределах, но не дальше. Для религиозного разума такие определения являются абсурдными.

Вопросы, поднятые британскими подданными-мусульманами, широко обсуждаются в стране с момента террористической атаки на Америку в 2001 году, но большинство комментируемых романов было написано несколькими годами раньше, когда подобную ситуацию практически невозможно было предвидеть. Единственным писателем, который напрямую затрагивает эту проблему, является Зайди Смит, но даже в ее романе “Белые зубы” описываемый конфликт носит в равной степени культурный и религиозный характер. Те же вопросы предвосхищаются в романе Пенелопы Лайвли “Дом в Норэмских садах” (The House in Norham Gardens, 1974), который был отобран для проекта с прицелом на более юную аудиторию с менее продвинутым уровнем владения языком. В этом романе “другое” общество находится в далеком прошлом, но вопрос “чем мы обязаны верованиям других людей, пусть мы их и не разделяем?” продолжает занимать пытливый ум героини.

Что празднуется в День Перемирия? Что произошло в Дюнкерке? Зачем нам что-то знать о Французской революции, если мы читаем английский роман? Кто такие были либералы, тори, когда отмечался День Империи? Кто такой Эльгар? Почему евреи обосновались в Суффолке? Почему полковник Фергюсон живет в Дублине?.. Сотни подобных вопросов поступали ко мне каждый раз, когда преподаватели и студенты того или иного факультета обращались к одному из произведений, повествующих о событиях прошлого.

Англичанам история и мифология их страны известна гораздо лучше, чем русским, поэтому писатели вправе ожидать, что их образованные читатели знают ответы на большинство из перечисленных вопросов, хотя, может быть, и на уровне достаточно смутного воспоминания. Тем не менее некоторые вопросы общего характера меня удивили, поскольку, как мне известно, в советской школе уровень знаний в области европейской и мировой истории был одним из самых высоких. Несомненно, ваши “точки отсчета” отличаются от наших и не обязательно включают изучение событий Французской революции. (Справедливости ради следует отметить, что многие русские преподаватели выказывали осведомленность в вопросах, подобных приведенным выше, но студенты знают о них гораздо меньше. То же самое, конечно, справедливо и в отношении английских студентов!)

Том Крик, герой романа “Водоземье”, должен изучать со своими семнадцатилетними учащимися события Француз-ской революции. Его ученики — дети холодной войны (действие романа происходит в 1980 году) — испытывают страх перед будущим и с подозрением относятся к той роли, которую играет в жизни общества “история”. Поэтому Том начинает знакомить их с другой историей, историей своих юношеских лет, с историей прошлых поколений, со странной и загадочной землей. При этом, в попытке понять смысл прошлого, ему всегда удается привязать свою собственную историю к другим великим событиям, таким как, например, Французская революция.

Русские вопросы и комментарии, касающиеся романов “Водоземье”, “Восстановление”, “Искупление” и “История мира в 10 1/2 главах”, изобилующих историческими деталями, демонстрируют, насколько сильно наше прошлое влияет на нас. Границы Англии надежно защищены, и на ее территории не произошло ни одной битвы с 1685 года, поэтому наше отношение к своей истории глубоко отличается от вашего отношения к русской истории. Английское общество всегда характеризовалось большой подвижностью, умением приспосабливаться к новым условиям и изменчивостью, при этом оно не подвергалось колоссальному раздроблению, по крайней мере — со времен английской гражданской войны и “междуцарствия” (1642–1660). Правда и то, что на протяжении столетий обращение с беднотой в нашей стране было постыдным, но при этом всегда существовала возможность подняться, ограниченные, но реальные юридические права, а также социальные структуры, которые не противопоставляли работодателя и работников таким образом, как это описано у К. Маркса. С XVII века на территории Англии не было революции; нет и достаточных свидетельств того, что рабочие хотели совершить революцию, несмотря на все опасения правителей. Это связано именно с тем, что рабочим предоставлялись определенные перспективы в рамках существовавшей системы, которые давали им надежду на то, что они сами или их дети смогут жить лучше.

В романе “Водоземье” как раз и возникает след прошлого, причем автор — мастер конкретных и блестяще выписанных деталей. Грэм Свифт прослеживает историю семьи героя как со стороны матери, так и со стороны отца на протяжении почти двух веков, показывая взаимосвязи самых разнообразных людей: от рабочих, всю свою жизнь проработавших в знакомом окружении, до деловых людей, возлагающих на себя бремя ответственности за изменение окружающей их реальности. Суть же дела состоит в том, что эти два типа людей не враждебны друг другу; они взаимно необходимы. Поскольку возможно проследить историю стольких поколений семьи обыкновенного школьного учителя (а в Англии это могут сделать многие люди), Свифту удается показать, что современная трагедия, находящаяся в центре повествования, отчасти является результатом решений, принятых в прошлом людьми, противопоставившими себя социальной и политической реальности своего времени. Хрупкость цивилизации, а значит, и необходимость продолжать трудиться во имя ее сохранения — эта тема представляет для Свифта особый интерес. Школьный учитель обращается к своим ученикам с призывом не обманывать самих себя и не убегать от себя, а изучать прошлое и работать ради будущего, а не ради воплощения пусть и самых грандиозных идей.

Если попытаться определить в современной истории Британии событие, ставшее переломным моментом, то таковым нужно считать Первую мировую войну. В этой войне погибло три четверти миллиона солдат и гражданского населения (в процентном отношении — больше числа погибших русских). И хотя нам сопутствовал относительный военный успех, поли-тические и экономические результаты оказались чрезвычайно разрушительными. До 1914 года Британия все еще могла считать себя в числе самых могущественных мировых держав, а после победы превратилась в страну, не способную оправиться от огромных потерь, переживающую кризис самоидентичности и распад империи. Грэм Свифт очерчивает контуры этой катастрофы, а Пэт Баркер помещает ее в центр своего романа “Восстановление” (Regeneration, 1991). За отправную точку она берет историческое событие: обращение поэта Зигфрида Сассуна к парламенту в 1916 году, где он, офицер с безупречным послужным списком, отказывается от дальнейшего участия в военных действиях в знак протеста против необоснованной тактики ведения войны. Его отдают под военный трибунал и в качестве наказания отправляют в специальный психиатрический госпиталь, где он встречается с выдающимся психиатром-экспериментатором. Баркер пишет о восприятии войны, о проявлениях храбрости, о нежности и любви, об умственных расстройствах, пишет с точки зрения людей в 1916 году, подразумевая при этом отношение к тем же вопросам в 1991-м — времени выхода “Восстановления” в свет. После прочтения не остается чувства, которое можно было бы выразить так: “Уж мы-то во много раз мудрее!” Не остается и ощущения, что героизм давался людям легко. Этот роман, заслуживший самые высокие оценки читателей и критиков, разительно отличается от рядового советского (или американского) романа, посвященного событиям Великой Отечественной войны. Хотя на его страницах встречается множество описаний ужасов окопной войны, отсутствие пафоса и пристальное внимание к общим проблемам войны и мира отличают это произведение от традиционного “исторического романа”.

Некоторые критики любят приклеивать ярлык “постмодернизма” любому роману, в котором повествование не течет по прямой, что, с моей точки зрения, не способствует правильному пониманию. Если термин “постмодернизм” что-то и значит, то кажется, что он обозначает нарративные игры, подобные тем, что затевал Лоренс Стерн в середине XVIII века. Но хотя Баркер, Свифт, Барнс и Макьюэн экспериментируют с различными формами, я полагаю, что наиболее близка тому, что они делают, литературная манера Юрия Трифонова, с его блистательным исследованием трудных истин и нежелательных смыслов. Стремительные переходы Свифта от одного периода к другому, разрывы в повествовании и тревожные вопросы рассказчика к самому себе близки приемам, которые использовал Трифонов, например, в повести “Другая жизнь”.

Читатели английских романов должны быть знакомы с историей Британии в большем объеме, чем тот, что предполагает традиционный набор сведений: они должны разбираться в мифах, являющихся частью современной английской культуры, и ориентироваться в дискуссиях, которые разворачиваются в связи с ними. Например, взгляд на Британскую империю в викторианскую эпоху значительно отличается от взгляда на нее же в 1939-м, или 1964-м, или в 2000 году. Сегодня общепринятые оценки Британской империи носят гораздо более критический характер, чем раньше. Почему? И почему изменился наш коллективный разум?

Этот вопрос встает в романах “Белые зубы”, “Водоземье”, “Хорошая работа”, “Какое надувательство!” и “История мира в 10 1/2 главах”.Каждый автор рассматривает его под определенным углом зрения и, конечно, всегда в контексте собственного романа. Так, на вопрос типа: “Что же думают англичане о своей империи?” зачастую можно ответить, только видо-изменив его следующим образом: “Какие отношения анализируются данным автором в данном романе?” Комментарии призваны отослать читателя к фактам общеизвестной истории или мифу и затем подсказать ему направление, в котором автор развенчивает этот миф.

Самый яркий пример того, о чем идет речь, мы находим в романе Иэна Макьюэна “Искупление”. Первая половина этого длинного романа разворачивается в 30-е годы ХХ столетия в загородном доме семьи, принадлежащей к высшему слою английского общества. Практически никто из читателей Макью-эна не может знать о том, каков был уклад жизни в то время, поэтому мир библиотек и детских комнат, фонтанов и маленьких озер, с любовью воссоздаваемый автором, погружает читателей в ностальгию по этому воображаемому миру. Роман, сюжет которого разворачивается на протяжении нескольких часов внутри дома и за его пределами, имеет ярко выраженные личностные интонации и, возможно, слишком сильно окрашен тревогами мира 1990-х годов.

Неожиданно, где-то в середине романа, читатель переносится в 1940 год и его взору предстает исполненное драматизма описание отступления британских войск под Дюнкерком под натиском немецкой армии. Для английского читателя история этого события — это история английского героизма, проявленного сотнями людей, которые на своих утлых лодчонках сновали по Английскому каналу протяженностью около 50—60 км и подбирали оказавшихся отрезанными от родины французских солдат. В интерпретации Макьюэна в этой истории нет героев, потому что в условиях отступления и непрекращающихся бомбардировок нет возможности проявить героизм — вопрос просто в том, убьют тебя или не убьют. (Тем не менее некоторые люди и в таких условиях ведут себя смело и великодушно.) Что же касается сотен мужчин и женщин на маленьких лодочках, которые приходят на помощь английским войскам, то в романе Макьюэна они остаются практически незамеченными. Согласно традиционной версии, людей, принимавших участие в спасении солдат, было не так много, большинство было спасено более крупными судами, но сказание о храбрецах и миф о славном отступлении прочно вошли в английское сознание. Поэтому адекватное восприятие этой части романа “Искупление” дается с трудом.

Роман “Искупление” — роман-размышление о современных нравах. Как мы понимаем историю? Как мы конструируем свое прошлое и представляем его себе? В первый год нового тысячелетия сохранили ли мы те ценности, которые помогают нам понять мир 1930-х и 1940-х годов? Подобно роману “Восстановление” в “Искуплении” рассматривается война под необычным углом зрения; подобно “Водоземью”, в нем через осмысление личной вины анализируется груз социальных ожиданий; подобно “Истории мира в 10 1/2 главах”, в нем историк выступает интерпретатором происходивших со-
бытий.

История Англии живет рядом с нами. В сельской местности сохранилось множество следов деятельности предыдущих поколений; в городах все еще в изобилии сохранились старые здания, а наши традиции и ритуалы не оторваны от земли, на которой зародились. Это позволяет нам поговорить о чувстве “места” у англичан. Комментируя обсуждаемые романы, я вновь и вновь сталкивалась с тем, как важно передать русским читателям чувство “места”, совершенно определенного и особенного, которое присутствует во всех произведениях. Действие романа Эстер Фрейд “Дом у моря” (The Sea House, 2003) происходит в деревне графства Суффолк на побережье Северного моря. Кто-то из русских читателей прислал мне в связи с этим следующий комментарий: “Суффолк — графство на юго-востоке Англии. В романе оно является воплощением классической английской сельской местности, известной своими живописными пейзажами и отсутствием высотных строений”. В ответ мне хочется заметить: “Нет, это не совсем так, потому что “классической английской сельской местности” в природе не существует”. Фрейд хочет, чтобы мы представили себе именно Суффолксо всеми его отличительными и совершенно определенными чертами, а не Суссекс или Беркшир, Кембриджшир или Кент, которые также расположены на юго-востоке Англии и тоже обладают своими особенностями.

Почему? Потому, что, хотя по российским меркам Англия — это крошечная страна, но ее география более разнообразна, чем география любой сравнимой с ней по размеру области на европейской части России. Детство мое прошло среди известняковых холмов; я ходила в школу по грязной глиноземной дороге; мои друзья, добиравшиеся в школу на автобусе с юга, ехали через зеленые песчаные поля. Не особо задумываясь об этом, мы знали, что вокруг наших домов растут различные деревья и растения, что дома построены из разных материалов, что в пределах всего двадцати километров происходит смена и погоды, и цветов, в которые окрашен ландшафт.

Это значит, что писатели, как и все мы, отмечают совершенно определенные черты того уголка Англии, в котором проживают. Даже наличие автомобильных дорог, урбанизация и создание общих институтов не стерли отличий, которые существуют между разными частями страны. Ник Хорнби и Зайди Смит пишут о непримечательных районах северного Лондона, но для писателей, а значит, и для читателей, они обладают своими, совершенно особыми, чертами. Здесь, в сельской местности, геология, география и история соединяются, в результате каждый район имеет свой, совершенно особенный характер. Топи восточной Англии Грэма Свифта и деревушка на побережье Суффолка Эстер Фрейд являются прекрасными примерами того, о чем идет речь. Оба автора ос-новываются на литературных традициях, восходящих к великим Уэссекским романам Томаса Харди. Занятия героев определяются местом их проживания: практикуются различные способы возделывания земли, развиваются разные ветви индустрии, что можно обнаружить и сейчас, если задаться такой целью. Теперь они соседствуют с современным промышленным производством, которое не зависит от местных условий.

В обсуждаемых произведениях люди всегда куда-то идут, но никуда не приходят, а блуждают по сокровенным и таким разнообразным уголкам.

Вы в такой же степени осознаете принадлежность к своей земле, но в вашей литературе господствуют простор, бесконечная дорога, безграничные реки и суровый климат. (Исключение составляют “Записки охотника”, произведение, любимое англичанами и не представляющееся им трудным для восприятия, потому что Тургенев рассказывает об одном поле, а потом о другом — совершенно отличном.) Каждое место в нашем представлении обладает столь самобытными чертами, что мы затрудняемся характеризовать его как “классический” или “живописнейший” образец сельского пейзажа, даже если с точки зрения русского читателя это могло бы облегчить восприятие описываемого.

Тема искусства и роли художника звучит во многих обсуждаемых романах, включая “Одержимый”, “История мира в 10 1/2 главах”, “Какое надувательство!”, “Восстановление”, “Искупление”, “Дом у моря” и “Дом в Норэмских садах”. И вновь, несмотря на разницу в подходах, они все едины в чем-то, что, как мне кажется, отличает их от произведений русских писателей со сходной проблематикой. Мы начинаем с рассмотрения чего-то конкретного, ограниченного и реально созданного. Это является настолько важным, что роман Барнса издается с репродукцией картины Т. Жерико; в романе “Восстановление” приводятся черновики стихотворения, сочиняемого одним из героев; обложку романа М. Фрейна украшает репродукция картины Брейгеля; в романе “Какое надувательство!” приводятся отрывки диалогов и подробное описание эпизодов из одноименного фильма, вплетенные в канву повествования, а в романе Э. Фрейд “Дом у моря” мы находим подробное описание домов, которые рисует один из главных героев.

В Англии изучение искусства начинается с созерцания определенной картины, чтения конкретного стихотворения или прослушивания данного музыкального произведения. Затем мы обсуждаем реакцию на эту работу, переходя от общего к част-ному и наоборот, с тем чтобы рассматриваемые детали предстали в общем контексте, а интерпретация всего произведения в целом подкреплялась рассмотрением деталей. После чего мы задаемся вопросом, каково место данного произведения в контексте всего творчества автора. С накопленными идеями и впечатлениями мы можем обратиться к рассмотрению вопроса о роли искусства в жизни общества. Тогда речь идет не только о нашей любви к произведениям искусства и восхищении ими, но об экономических и социальных явлениях, о тех или иных свойствах человеческого характера. Редко кому удается создать всеобъемлющую Теорию Искусства. Из рассматриваемых писателей к идеям общеэстетического характера обращается Дж. Барнс, но его остроумная, исполненная гуманизма рефлексия, не дающая однозначного ответа на поставленные вопросы, начисто лишена величия и драматизма. (Его рассказ о “Кораблекрушении”Жерико — прекрасный образец анализа и интерпретации произведения искусства. А еще — это и увлекательное чтение.)

Значение искусства велико, но его величие создается реальными картинами, реальными стихотворениями, реальными музыкальными произведениями. Англичане с недоверием относятся к ТЕОРИИ, что и нашло отражение во всех обсуждаемых романах. Таково, например, наше стремление избежать громких заявлений о всякого рода универсалиях (особенно метафизических). Мы предпочитаем относится ко всему самокритично и с некоторой долей иронии.

Такое отношение вызывает определенное замешательство у русских читателей. С одной стороны, они хотели бы получить значительно больше информации о художниках, чем можно почерпнуть из самих романов. При составлении комментариев преподаватели широко использовали интернет-ресурсы, находя информацию как полезную для расширения их представления о предмете обсуждения, так и неточную или несущественную. Мне прислали синопсис фильма, который обсуждается в романе Коу “Какое надувательство!”, биографии второстепенных художников эпохи раннего Возрождения, список изображений Ноя в западном искусстве, одно из которых было воспроизведено на обложке комментария к роману “Истории мира в 10 1/2 главах”. Некоторые из этих материалов оказались полезными для уточнения культурных контекстов творчества художников.

Но я не могла не отметить, что никто из преподавателей не прокомментировал реальных произведений искусства: ни живописных полотен, ни стихотворений, ни даже способов описания фильма. Быть может, они испытывали неуверенность в собственном мнении или в формулировках трудных вопросов. Вероятно, английские читатели тоже могут испытывать чувство неуверенности, но, полагаясь на свое образование и начитанность, они с удовольствием обсудят свое восприятие того или иного полотна или причин, по которым поэт мог изменить строчки принадлежащего его перу стихотворения. И при этом английские читатели с большой неохотой перейдут к рассуждениям о смысле искусства вообще.

Майкл Фрейн прекрасно понимает особенности такого восприятия искусства. В его романе “Одержимый” рассказывается о расследовании, предпринятом английским ученым с целью установить, является ли попавшаяся ему в руки волей случая картина утерянной работой Брейгеля. По сути, это роман о движущей поступками героев иллюзии, что мы всё способны понять. Хотя Фрейн может быть уверен в том, что его английские читатели знакомы с одной-двумя картинами Брейгеля, он не предполагает, что они хорошо осведомлены в истории искусства. Поэтому он достаточно подробно останавливается на тех деталях, знание которых поможет нам лучше понять суть произведения. По ходу своего расследования герой Фрейна погружается в чтение различных трудов о художнике, дающих все новые интерпретации картины, хотя доказательства в пользу его теории тают на глазах. Читатели не могут не наслаждаться захватывающим дух описанием событий, излагаемых героем романа, особенностями его восприятия этих событий, его ироничными комментариями. Но стоит ученому забыть о картине ради своих теорий, как он теряет почву под ногами.

Европейских интеллектуалов всегда смущало сопротивление англичан теоретическим построениям и “всеобъемлющим”, “всесторонним” объяснениям. Как англичанка, я имею те же культурные предпочтения, которые мне кажутся адекватными и обычно (но не всегда) более глубокими, чем попытки все понять посредством одной всеобъемлющей теории, что так привлекает немцев и русских (каждых по-своему). Когда я знакомилась с гипотезами и предложениями русских читателей, у меня начала складываться собственная теория.

Русские читатели настроены на поиск скрытого символизма сцен, героев, мест и аллюзий. ““Водоземье” — это очень странное название; оно символизирует соприкосновение различных состояний ума”, “Символизирует ли полотно Брейгеля “Падение Икара” судьбу Мартина?”, “Символизирует ли фамилия Мартина2 его свободу от проблем других людей?”, “Мисс Фергюсон настолько храбра, что пускается одна в путешествие на гору Арарат, поэтому ее путешествие символизирует огромное значение религиозных верований”. (Мои ответы на это: “Нет”, “Нет”, “Возможно”, “Оно показывает, как религиозные верования могут поглотить человека, но мы не обязаны соглашаться с ними”.) Русские читатели пытаются объяснить себе множество незнакомых деталей посредством обращения к более общим символическим значениям. Они хотят получить главный “ключ” произведения, но часто пропускают более мелкие, на самом деле — решающие. Нашими излюбленными “ключиками” являются аналогии.

Например, “Водоземье”— действительно странное название для области, в которой из-за многовековых работ по осушению земля оказалась ниже уровня воды в каналах. Автор объясняет, как это произошло; он хочет заинтересовать нас экономической и социальной историей этого странного района, поскольку наше восприятие рассказываемой им семейной саги зависит от степени знакомства с фактической стороной дела. Но Свифт не использует понятия “вода” и “земля” для обозначения двух разных состояний ума. Какой-то другой автор, возможно, и мог бы это сделать — такая идея не является абсурдной, — просто в данном романе на нее ничто не указывает. Но в конце романа Свифт сравнивает работу, которую необходимо проделать для осушения земли, с работой, нужной для сохранения цивилизации. Здесь стоит сделать одно замечание: в романе нет непосредственной символической связи между “водоземьем” и цивилизацией. Звеном, связывающим их, является понятие “работа”. Мало того, более точным было бы сказать, что Свифт использует идею осушения “водоземья” как аналогию сохранения цивилизации. Такой прием, как мне кажется, говорит сам за себя и является замечательным примером объясняющего сравнения.

Англичане любят обращаться к аналогиям. Стремление увидеть в метафоре символ смущает нас; мы предпочитаем находить аналогии. В романе “Восстановление”Баркер прекрасно описывает один медицинский эксперимент (на самом деле имевший место), в котором ученый-медик лишает себя нервных окончаний на руке для того, чтобы изучить, в какой степени и каким образом будет происходить их возрождение. Друг этого героя — психиатр, лечащий молодых людей, контуженных во время бомбежки. Могут ли они быть возрождены к новой жизни и можно ли восстановить их психическое здоровье? Очевидно, что эксперимент, о котором идет речь в романе, служит символом работы психиатра. Но, кроме того, — это и просто описание конкретной работы медика — аналогия автора работает в обоих направлениях, а символизм происходящего ограничивается реальными результатами как самого эксперимента, так и лечения.

Когда я начала работу над комментариями, я понимала, что мне потребуется дать пояснения, касающиеся английской системы образования и способов проведения досуга. Чего я не понимала, так это того, что мне придется рассмотреть наше постоянно меняющееся, но от этого не теряющее актуальности отношение к вопросам социальной принадлежности, противоречивые чувства, испытываемые нами в отношении тех групп населения, к которым мы не относим себя; комментировать нашу способность к самоорганизации в различные небольшие группы, создаваемые для того, чтобы что-то сделать для себя или для окружающих; нашу готовность приятия общественных институтов, несмотря на их подверженность воздействию беспринципных людей; наше, с детства, знание библейских историй, уживающееся с врожденным скептицизмом по отношению к религии; наше стремление к интерпретации и реинтерпретации собственной истории и готовность посмеяться над собственными мифами; пристрастие к разным сельским уголкам и городским пейзажам, которым присущи совершенно особые черты, часто незаметные со стороны; нашу веру в то, что понимание искусства начинается с внимательного взгляда на реальное произведение; наше недоверие к различного рода теориям, нежелание делать широкие обобщения, вкладывать в понятия не заложенный в них символизм и удовольствие, испытываемое нами от нахождения аналогий и реальных связей между явлениями.

Наконец, хочется подчеркнуть то, что, как мне кажется, глубоко укоренено в нашей культуре, а именно — чисто английское убеждение, что ко всем этим сторонам нашего бытия можно и, вероятно, нужно подходить с юмором. Комизм некоторых из обсуждаемых романов очевиден; один или, может быть, два несут на себе печать трагедии. Но все без исключения авторы относятся к описываемым ими ситуациям не без чувства юмора. Юмор может перерастать в гротеск, как в романе “Какое надувательство!”, приобретать острый и интеллектуальный характер вплоть до жестокости, что и происходит в “Любовном эксперименте”, или становиться задумчиво-проницательным — в романе Барнса. Суметь распознать этот юмор, не всегда очевидный, подчас оказывается самым трудным для русских читателей.

Преподаватели и студенты, читающие эти незнакомые им современные романы, пытаются понять то, что всегда с трудом воспринимается иностранцами в отношении английской культуры, а именно: англичанам свойственно подходить ко всему с чувством сдержанной иронии. В критические моменты, даже подвергаясь самым тяжким испытаниям, они не теряют способности оглянуться назад и взвешенно оценить абсурдность ситуации. Смех, каким бы болезненным он ни был, всегда противостоит стремлению привести человеческое существование к единому знаменателю или найти какую-то “всеобъемлющую” истину.

Перевод с английского Н. Эйдельман.

Оксфорд, февраль 2007

1 При первом упоминании произведения дается русский вариант его названия и дата публикации на русском языке, если оно переведено. В скобках дается оригинальное название с указанием года опубликования.

2 Фамилия Мартина — Фримэн, что в английском языке означает “свободный человек”.

Дата добавления: 2015-10-16