В чреве Авиньона

Не сказал бы, что пляс Пи, площадь в центре Авиньона, радует глаз в серые моменты перед восходом солнца. Архитектурный ансамбль площади — беспородная дворняга истории градостроительства. Два ряда безвкусных, но довольно экстравагантных старых построек соседствуют с бельмом современной застройки. Некий питомец школы железобетона, béton armé, оставил свой автограф, точнее, увековечился безобразной кляксой.

Центральное бельмо окружают грубые глыбы и скамьи, отдыхая на которых можно наслаждаться лицезрением второго бельма, более внушительного, три пятнистых бетонных этажа коего в течение трудовой недели в восемь утра уже забиты машинами. Причина присутствия автомобилей — и моего собственного — на пляс Пи в столь раннее время в том, что лучше всего покупать пищу в Авиньоне под этим трехэтажным гаражом, в Лез Аль.

Я прибыл еще до шести и втиснул машину на одно из свободных мест на втором этаже. Внизу, на площади, две археологические развалины с кожей цвета скамьи, на которой они устроились, приговаривали литровую бутыль красненького, обходясь без официантов, салфеток и бокалов. К ним подошел gendarme, [199]прогнал одним своим видом, не разжимая губ, не тратя жестов, и остановился, подталкивая взглядом. Под действием облеченного властью взгляда бродяги проволоклись через площадь походкой людей, которым идти некуда и надеяться не на что. Здесь сила взгляда официального лица ощущалась слабее, и изгнанники опустились на поребрик. Жандарм пожал плечами и отвернулся.

После пустынной тихой площади нутро Лез Аль поражало шумом, гамом, суматохой. По одну сторону двери спящий город, по другую — яркие огни, крики, смех и перебранка, разгар рабочего дня.

Я едва отскочил от тележки со штабелем набитых персиками ящиков. Толкавший ее грузчик обогнул угол, вопя: «Klaxon! Klaxon!» За ним следовал целый поезд таких же рыночных тележек с другими продуктами, но с таким же шумом. Я огляделся по сторонам в поисках более безопасного уголка и рванулся к вывеске с надписью «buvette». [200]Если уж меня переедут, то пусть это случится в распивочной.

Владельцы — Джеки и Изабель, как означено на той же вывеске, — трудились в поте лица своего. Народу здесь было столько, что одну и ту же газету читали втроем. Ближайшие к стойке столики оказались все заняты первой сменой то ли завтракающих, то ли обедающих. По пище сразу не скажешь. Круассаны ныряли в чашки густого горячего café crème, [201]рядом поглощались полуметровые сэндвичи с колбасой и изрядные порции пиццы, запиваемые красным вином. Меня потянуло на чемпионский завтрак с полупинтой красного и чем-нибудь основательным, но вино спозаранку допустимо лишь как награда за трудовую ночь. Я заказал кофе и попытался углядеть видимость системы, упорядоченности в окружающем хаосе.

Лез Аль занимает квадрат со стороной семьдесят ярдов, и ни дюйма не пропадает впустую. Три главных прохода разделяют étaux, торговые места разного размера, и в это время утра трудно представить, каким образом тут найдется место для покупателя. Ящики, коробки, кучи стружки и бумаги, на полу раздавленные помидоры, листья салата, кое-где и россыпи гороха или чего иного.

Продавцы, слишком занятые укладыванием товара и надписыванием ценников, не тратя времени на посещение бара, орут, призывая официантку, ловко проскальзывающую между баррикадами с подносом, и получают кофе с доставкой на рабочее место. Она не спотыкается и не скользит даже там, где мужчины в резиновых передниках выгребают лед на сталь рыбных прилавков — там пол блестит от смочившей его воды.

Лед грохочет, как град по жестяной кровле, с другого конца доносится куда более кошмарный звук — мясники пилят и рубят кости, связки, мышцы туш забитого скота. Радея о целости их собственных конечностей, я надеюсь, что за завтраком они воздержались от употребления вина.

Через полчаса можно уже высунуть нос из бара, не опасаясь за свою драгоценную жизнь. Тележки и ящики исчезли из проходов, колеса сменились ногами. Армия подметальщиков наводит чистоту на полу, пластиковые таблички ценников на местах, кассы во всеоружии к приему денег, кофе допит, рынок готов к приему покупателей.

Нигде я не видел такого обилия свежей пищи в подобном многообразии. Я насчитал пятьдесят торговых мест, многие из которых посвящены лишь одному продукту. Двое торговцев предлагают оливки — только оливки, — но во всевозможных вариантах: à la greque [202]в масле с пряными травами, с алыми стружками жгучего перца, оливки из Ниона, из Лe-Бо, оливки, похожие на мелкие черные сливы или на продолговатые зеленые виноградины. Они выставлены в приземистых деревянных кадках, поблескивающие, будто отполирована каждая в отдельности. В конце ряда кадок единственная емкость, в которой содержатся не оливки — бочонок анчоусов из Коллуара, упакованных плотнее любых сардин, острых, пряных. Я нагибаюсь, чтобы понюхать. Мадам за прилавком предлагает попробовать с черной оливкой. Умею ли я готовить тапенад, пасту из оливок и анчоусов? Тапенад на обед — проживешь до ста лет!

Далее иной профиль торговли — все, что при жизни бегало, а то и летало, в перьях, выпотрошенное и скрученное. Голуби, каплуны, утиные грудки и ножки, три разных члена куриной аристократии, poulets de Bress [203]с красными, белыми и синими ярлыками, похожими на медали. На ярлыках надпись: Légalement contrôlée — Comité Interprofessionnel de la Volaille de Bress. [204]Воображаю, как избранные петухи получают предсмертную награду из рук представителя комитета с непременным отеческим поцелуем по обе стороны клюва.

А рыба! Рыба выложена длинным рядом, жабры к жабрам, сорок ярдов блеска чешуи и глаз, еще не успевших помутнеть. Рыбный прилавок тянется вдоль стены, сверкает льдом, пахнет морем. Тут же кальмары и темный тунец, rascasses [205]и loups de mer, [206]треска и скат. Горы всевозможных моллюсков в раковинах, панцирях и без таковых: морские ежи, креветки малые, большие и гигантские. Рыба для жарки и для ухи, стального цвета омары, пятна желтого от разложенного по прилавку лимона. Ловкие руки оперируют длинными узкими ножами, резиновые подошвы скрипят по влажному каменному полу.

Время подходит к семи часам, появляются первые домохозяйки, принюхиваются, прицениваются, ощупывают товар к обеду и к ужину. Рынок открывается в пять тридцать, первые полчаса официально зарезервированы для оптовиков и рестораторов, но попробуйте остановить вставшую пораньше авиньонскую матрону! «Спозаранку купишь лучшее, а перед закрытием возьмешь дешевле», — так нам часто повторяли знакомые.

Но попробуй вытерпи до закрытия. Столько соблазнов! Прогуливаясь по рядам, я десяток раз мысленно пообедал. Миска яиц от кур свободного выгула, преображенная в piperade [207]с помощью сковородки, лучка, перчика и с помидорчиками, с байонским окороком из соседнего свинарника — с соседнего прилавка. Это видение не оставляло меня, пока я не дошел до семги с икрой. Затем сыры, saucissons, [208]крольчатина, зайчатина, свиные паштеты, горы rillettes и confits de canard [209]— выше сил человеческих все перепробовать.

Я был близок к решению отказаться от дальнейших исследований в пользу пикника в парке. Все нужное под руками: хлеб продают тут же, вино рядом, все в радиусе двадцати метров, свежее и привлекательное, слюнки текут. Трудно представить себе лучший зачин дня. Аппетитмой приспособился к окружающей среде, перескочив во времени через несколько часов. На часах полвосьмого, а желудок требует наплевать на часы и подать ему полный ланч. Пришлось прибегнуть к жидкой моральной поддержке в виде кофе.

На рынке Лез Аль расположились три бара: «Джеки и Изабель», «Сирил и Эвелин» и наиболее опасный «Ше Кики», в котором шампанское льется рекой задолго до того, как основная масса населения покинет постель. На моих глазах двое толстяков чокались высокими flûtes [210]с шампанским, казавшимися особенно деликатными в их толстых пальцах-сардельках с землей под ногтями. Грязь на сапогах показывала, что они успешно сбыли еще затемно снятый с грядки салат либо редис.

Публика жужжала в проходах, липла к прилавкам, выбирала, принюхивалась, стремилась купить самое нежное, самое сочное, наилучшее. Какая-то типичная покупательница, насадив на нос очки, присматривалась к совершенно одинаковым, с моей точки зрения, головкам цветной капусты, глазам все же не верила, поднимала то одну, то другую, принюхивалась, прощупывала что-то. Наконец она выбрала одну и с недоверием следила за продавцом, как бы тот не подменил ее избранницу другой, менее ценной, из заднего ряда. Я вспомнил, как мне напоминали о неуместности торга в Лондоне. Здесь бы этого правила не поняли. Тут ничто не покупается, не будучи ощупанным и обнюханным со всех сторон. Продавца, который бы этому воспротивился, с позором изгнали бы с рынка.

Рынок Лез Аль украшает Авиньон с 1910 года, но под гараж он переселился лишь в 1973-м. Это я смог узнать у девицы в конторе администратора. На вопрос, сколько всего продается на рынке ежедневно, она пожала плечами и ответила beaucoup. Много.

Что beaucoup, я и сам видел. Покупатели уносили товар не только в полиэтиленовых пакетах, но и в какой угодно иной таре, вплоть до древних побитых чемоданов. Сумки растягивались до неожиданных размеров и пропорций. Кривоногий старикан в шортах и мотоциклетном шлеме подрулил свой mobylette к самому входу и накупил кучу провизии: пластиковый cageot [211]дынь и персиков, две здоровенные корзины заполнил с верхом, в полотняный мешок затолкал дюжину baguettes. Затем принялся распределять и прилаживать груз к своему транспорту, прикрепляя к багажнику за седлом, навешивая на перекладину руля. Мешок с хлебом приспособил за спину. Он набрал провизии на неделю, но, прощаясь с одним из продавцов, бросил ему: «À demain!». До завтра!

Старик на своем натужно тарахтящем от перегрузки механическом ишаке скрылся за углом, пригнувшись к рулю, выставив вперед baguettes, как золотые стрелы из колчана. Одиннадцать часов, кафе на противоположной стороне площади уже готовило уличные столики к ланчу.

Дата добавления: 2015-10-21