Суббота. Я так мил и терпелив – в самом деле?

Я так мил и терпелив – в самом деле? Не знаю, не знаю; знаю только, что от такой телеграммы легчает как бы во всем теле, – а ведь всего лишь телеграмма, не протянутая рука.

Но и печально звучит она, устало – голос из больной постели. Грустно все это. И письма не пришло, опять целый день без письма; похоже, что тебе все-таки очень плохо. Кто поручится мне, что ты подавала телеграмму сама, – что ты не лежишь целый день в постели, наверху, в той комнате, в которой я живу теперь больше, чем в своей собственной.

Сегодня ночью я из-за тебя совершил убийство – безумный сон, дурная, дурная ночь. Подробности едва ли даже и помню.

* * *

Письмо все-таки пришло. Из него-то уж все ясно. Правда, в других было не меньше ясности, но пробиться к их ясности я не решался. Впрочем, разве ты могла солгать? Этот чистый лоб – он не лжет.

Макса я не виню. Конечно, что бы он там ни писал в своем письме, все было неправильно: ничто и никто, никакой, даже самый лучший человек не должен вставать между нами, из-за этого я и совершил убийство сегодня ночью. Какой-то родственник сказал в разговоре – смысла его я не помню, но примерно речь шла о том, что кто-то чего-то не сумеет сделать, – какой-то родственник, стало быть, сказал в заключение иронически: «Зато уж Милена, конечно, сумеет». За это я его каким-то образом убил, возбужденный вернулся потом домой, мать все время бегала за мной, разговор и тут шел о том же, в конце концов я заорал, клокоча от ярости: «Если кто-нибудь скажет плохо о Милене, например отец (мой отец), я и его убью – либо его, либо себя». Тут я проснулся – но это не было ни сном, ни пробуждением.

Снова я возвращаюсь к прежним письмам, в сущности, они были похожи на то письмо девушке. А вечерние письма были не что иное, как боль по утренним. И – однажды вечером ты написала, что все возможно, только вот чтоб я тебя потерял – невозможно, – требовался, собственно, лишь легкий нажим, и невозможное свершилось бы. А быть может, этот нажим даже и был, и, быть может, удался.

Во всяком случае, это твое письмо – как роздых, ведь под прежними я был погребен заживо и все же старался лежать как можно тише, потому что думал – а вдруг я и вправду мертв.

* * *

Честно говоря, все это меня не так уж и поразило, я этого ждал, я, как мог, готовился это вынести, когда оно придет; и вот оно пришло, и, конечно же, я все еще не готов, хотя вконец оно меня и не подкосило. Но то, что ты пишешь о твоем положении вообще и о твоем самочувствии, совершенно ужасно – и много сильнее меня. Ну, об этом мы поговорим, когда ты вернешься из санатория, – а вдруг там и в самом деле свершится чудо, по крайней мере физическое чудо, тобой ожидаемое; я, кстати говоря, настолько полон веры в тебя, что и не желаю никакого чуда, – я тебя, о чудесная, поруганная, недоступная поруганию природа, спокойно вверяю лесу, озеру и диете; вот только б не было остального.

Когда я снова и снова возвращаюсь мыслями к твоему письму – пока всего только раз прочитав его, – когда думаю о том, что ты пишешь о своем настоящем и будущем, о своем отце, обо мне, то в конечном счете все сводится именно к тому, что я уже сказал тебе однажды с великолепной ясностью: истинное твое несчастье – я, я и никто другой (причем – оговорюсь – лишь внешнее несчастье); ведь не будь меня, ты бы, возможно, уже месяца три назад уехала из Вены, а если не три месяца назад, то уж сейчас наверняка. Ты не хочешь уезжать из Вены, я знаю, ты и без меня не хотела бы, но именно поэтому – глядя уже как бы совсем с птичьего полета, можно усмотреть мое значение для мира твоих чувств в том, что я облегчаю тебе возможность оставаться в Вене.

Но к чему заходить так далеко и вдаваться в столь сложные тонкости – достаточно ограничиться одним очевидным рассуждением: ты уже оставляла однажды своего мужа и тем легче могла бы оставить его сейчас, когда обстоятельства давят много сильней, – но, конечно, ты оставила бы его только ради того, чтобы оставить, а не ради какого-то еще другого человека.

Но все эти рассуждения ни к чему не ведут – разве что к большей открытости.

* * *

Эти вещи я, конечно, с радостью обеспечу. Только, по-моему, лучше бы купить трико в Вене, ведь для него, должно быть, понадобится разрешение на вывоз (недавно у меня на почте даже книги не приняли без разрешения на вывоз, хотя в соседнем почтовом отделении их потом спокойно приняли), впрочем, наверное, в магазине знают, что нужно делать. Деньги я постоянно буду понемногу прилагать к письмам. Если ты скажешь «довольно», я сразу прекращу.

Спасибо за позволение читать «Трибуну». Намедни, в воскресенье, я видел одну девушку, которая на Вацлавской площади покупала «Трибуну», наверняка же только ради заметок о модах. Одета она была не очень хорошо, пока не очень. Жаль, я ее не запомнил и не могу проследить за ее развитием. Нет, ты не права, что так низко ценишь свои заметки о модах. Я вправду тебе благодарен, что можно теперь читать их открыто (втайне я ведь подлым образом уже не раз их читал).

Дата добавления: 2015-10-21