Глава 19. К пяти часам мне удалось закончить первый — и весьма приблизительный — вариант

К пяти часам мне удалось закончить первый — и весьма приблизительный — вариант отчета, но, прежде чем покинуть кабинет, я заглянул в электронную почту и обнаружил письмо от Селдома, в котором тот просил, чтобы я встретил его после окончания семинара у входа в Мертон-колледж, если, конечно, буду свободен в этот час. Я боялся опоздать, и мне пришлось идти довольно быстро. Поднявшись по ступенькам, ведущим к дверям маленьких аудиторий, я увидел через стеклянную дверь, что Селдом стоит у доски и обсуждает с двумя учениками какую-то задачу, хотя семинар уже завершился.

Когда ученики ушли, он жестом пригласил меня зайти и, складывая свои бумаги в папку, указал рукой на фигуру, оставшуюся на доске. Это был круг.

— Мы вспоминали геометрическую метафору Николая Кузанского: истина как окружность и человеческие попытки достичь ее — как последовательно вписанные в окружность многоугольники, у которых с каждым разом появляется все больше и больше граней, за счет чего их границы становятся все ближе к окружности, Это довольно оптимистическая метафора, потому что последовательные приближения позволяют угадать конечную фигуру. Однако существует иная возможность — она моим ученикам пока неведома, и она гораздо пессимистичнее, скажу даже, что она удручающе пессимистична. — Он быстро начертил рядом с кругом какую-то неправильную фигуру со множеством вершин и впадин. — Вы только вообразите, что формой своей истина напоминает очертание какого-либо острова, допустим Великобритании, с очень неровным берегом, с бесконечными выступами и углублениями. Если вы попытаетесь повторить здесь только что рассмотренный нами прием с вписанными многоугольниками, то столкнетесь с парадоксом Мандельброта. Конечная граница первой фигуры будет казаться все более и более недостижимой, с каждой новой попыткой будут появляться новые и новые выступы и углубления, и как бы мы ни старались, приближения нам не добиться. Точно так же истина не поддается нам, сколько бы мы ни старались к ней приблизиться. Что вам это напоминает?

— Теорему Гёделя? Многоугольники — это системы все с большим и большим количеством аксиом, но какая-то часть истины всегда будет оставаться вне досягаемости.

— Да, пожалуй, в определенном смысле это верно. Но это похоже и на наш случай тоже, на те выводы, к которым пришли Витгенштейн и Фрэнк: известных составляющих некоей серии, любого их количества, всегда будет недостаточно для того, чтобы… Как заранее узнать, с какой из двух фигур мы имеем дело? Знаете, — сказал он вдруг, — у моего отца была большая библиотека, в центре стеллажей помещался шкаф, где хранились книги, которые мне не следовало читать, и шкаф конечно же запирался на ключ. Каждый раз, когда отец открывал дверцу, я успевал разглядеть приклеенную внутри гравюру — изображение человека, который одной рукой касался пола, а другую тянул вверх. Внизу была надпись на незнакомом языке — со временем я узнал, что это немецкий. Со временем я обнаружил также книгу, показавшуюся мне волшебной: немецкий словарь, которым он пользовался, готовясь к занятиям. С помощью словаря, переводя слово за словом, я расшифровал-таки подпись. Фраза, на мой тогдашний взгляд, была простой и таинственной: «Человек — это не более чем серия его поступков». А у меня тогда еще сохранялась детская, то есть абсолютная, вера в слова, и я начал видеть людей как временные, незаконченные фигуры; фигуры-эскизы, всегда непостижимые. Если человек — это не более чем серия его поступков, раздумывал я, он не получит завершения до самой своей смерти, и этот единственный, последний из его поступков может перечеркнуть все предыдущее существование, опровергнуть всю его жизнь. К тому же больше всего я боялся как раз такой вот серии собственных поступков. Но человек — гораздо больше того, что я представлял и чего так боялся. — Селдом показал мне свои руки, испачканные мелом. На лбу у него тоже осталась забавная белая полоса, видно, он безотчетно провел по нему ладонью. — Пойду вымою руки, я быстро…. — сказал он. — Да, если желаете, можете спуститься по этой вот лестнице — там внизу кафетерий. Возьмите мне двойной кофе, ладно? Без сахара, пожалуйста.

Я подошел к стойке и заказал две чашки кофе. Тут появился Селдом, взял свою чашку и понес к столику, расположенному чуть поодаль, рядом с выходом в сад. Через открытую дверь кафетерия можно было наблюдать за туристами, которые нескончаемым потоком шли от главного входа по коридору к внутренним галереям колледжа.

— Нынче утром я беседовал с Питерсеном, — сообщил Селдом, — он познакомил меня с небольшой дилеммой, с которой они столкнулись накануне вечером, работая с цифрами. С одной стороны, по корешкам, оставшимся у контролеров, удалось определить точное количество людей, вошедших в дворцовый сад; с другой стороны, известно количество занятых стульев. Человек, отвечавший за стулья, оказался особенно дотошным, и он уверяет, что добавил их ровно столько, сколько понадобилось, и ни одним больше. Вот тут-то и обнаруживается самое любопытное: при сравнении двух цифр выяснилось, что вошедших было больше, чем стульев. По всей видимости, трем персонам стулья не понадобились.

Селдом смотрел на меня так, словно ждал, что я тотчас предложу ему какое-нибудь объяснение. Я и на самом деле задумался, но при этом чувствовал себя не в своей тарелке.

— Естественно предположить, что в Англии люди не пролезают на концерты без билетов, — заметил я.

Селдом от всей души расхохотался.

— Нет, разумеется, во всяком случае, на благотворительные концерты… Ладно, выкиньте эти глупости из головы. Питерсен просто хотел посмеяться надо мной, сегодня он впервые был в хорошем настроении. Три человека, которые не заняли положенных им стульев, — это три инвалида в колясках. Питерсен был страшно горд проделанной работой. В списках, составленных его людьми, все сошлось тютелька в тютельку. Как он полагает, задача наконец-то чуть-чуть сузилась, и вместо пятисот тысяч человек, обитающих в Оксфордшире, в круг их внимания отныне должны попасть всего восемь сотен, посетивших концерт. И Питерсен уверен, что очень скоро сумеет сократить и это число.

— Трое в инвалидных колясках, — повторил я. Селдом с улыбкой кивнул.

— Да. Разумеется, он отсеет этих троих, а также группу детей-даунов из специальной школы, и еще несколько очень пожилых женщин, которые скорее годились бы на роль потенциальных жертв…

— А вы полагаете, что главное в его, так сказать, сортировке — это возраст?

— Ах да! У вас же есть своя идея на сей счет… Люди, в той или иной степени переступившие порог отведенного им срока, то есть живущие сверх отпущенного им времени… Да, тогда возраст не должен служить критерием отбора.

— А сказал вам Питерсен что-нибудь новое по поводу вчерашней трагедии? Уже есть результаты вскрытия?

— Да. Он хотел быть уверенным, что музыкант не принял что-то перед концертом и это что-то не вызвало остановку дыхания. Хотел полностью исключить подобную версию. И ничего такого действительно обнаружено не было. Как и никаких признаков насилия, например пятен на шее. Питерсен склоняется к мысли, что на него напал некто, хорошо знавший программу концерта: ведь злоумышленник выбрал самый длинный отрезок времени из тех, когда ударник отдыхает. Но это означало еще и то, что музыкант окажется в темноте, луч прожектора упадет на его коллег. Инспектор также исключает возможность, что преступление совершил кто-то из оркестрантов. Есть единственная версия, особенно если учитывать местоположение ударника — в самой глубине сцены, а также отсутствие следов у него на шее… Кто-то взобрался на сцену сзади…

— И зажал старику одновременно нос и рот. Селдом глянул на меня не без удивления.

— Это мне подсказала Лорна. Селдом кивнул.

— Да, мне следовало догадаться: Лорна знает о преступлениях абсолютно все. Так ведь? Врач, проводивший вскрытие, говорит, что шок от внезапного нападения мог спровоцировать остановку дыхания — и музыкант просто не успел оказать сопротивления. Кто-то подкрался сзади в темноте и напал на него — вот единственное разумное объяснение… Но мы-то своими глазами видели другое.

— Вы же не станете рассматривать версию с привидением? — спросил я.

К моему удивлению, Селдом словно бы всерьез задумался над вопросом, и я заметил, как дрожал у него подбородок, когда он медленно выговорил:

— А знаете, из двух версий я бы выбрал вторую, с привидением.

Он отпил кофе и снова пристально поглядел мне в глаза.

— Страсть всему находить объяснения… Я ведь хотел с вами сегодня встретиться, чтобы показать вот это…

Он открыл папку и достал из нее картонный конверт.

— Питерсен показал мне фотографии, когда я сидел у него в кабинете, и я попросил позволения взять их с собой и разглядеть повнимательнее. Завтра их надо возвратить. Но мне хочется, чтобы и вы на них взглянули. Фотографии с места убийства миссис Иглтон. Первая смерть, самое начало истории. Инспектор вернулся к вопросу: каким образом круг из первого послания связан с миссис Иглтон? Как я уже говорил, мне кажется, будто вы увидели там что-то еще, что-то, чему до сих пор не придали должного значения, но в какой-то складке вашей памяти это хранится. Я подумал… Может, фотографии помогут вам вспомнить. Вот, снова все как было, — он протянул мне конверт, — гостиная, часы-кукушка, шезлонг, доска для игры в скраббл. Как мы знаем, во время первого убийства он совершил ошибку. Из чего должны извлечь… — Взгляд его словно уплыл куда-то, сделался отсутствующим, потом Селдом пробежал глазами по столам, потом глянул в сторону коридора. И вдруг выражение лица математика стало суровым, что-то из увиденного его насторожило.

— В моем почтовом ящике лежит… — произнес он. — Это странно, ведь почтальон уже приходил утром. Надеюсь, лейтенант Сакс все еще крутится где-нибудь поблизости. Подождите минутку, я пойду взгляну.

Я повернулся на своем стуле и убедился, что с того места, где сидит Селдом, действительно был виден последний ряд почтовых ящиков, сделанных из темного дерева. Именно туда опустили пакет. Я вдруг обратил внимание и на то, что к почте сотрудников колледжа свободный доступ мог иметь кто угодно, но, в конце концов, и в Институте математики никто за почтовыми ящиками не присматривает. Когда Селдом вернулся, он достал из конверта толстую книгу и широко улыбнулся, словно получил приятный и неожиданный сюрприз.

— Помните того фокусника, о котором я вам рассказывал? Рене Лавана? Сегодня и завтра он выступает в Оксфорде. Вот билет на любой из двух дней. Но завтра я пойти не смогу — уезжаю в Кембридж. Значит — сегодня. Кстати, а вы не собираетесь присоединиться к математикам?

— Нет, — ответил я и поспешно добавил: — Скорее всего нет: завтра у Лорны выходной.

Селдом слегка приподнял брови.

— Решение самой важной задачи за всю историю математики — и красивая девушка… Выигрывает, разумеется, девушка!

— Но вот на представление вашего мага и фокусника я бы, конечно, сегодня вечером сходил.

— Еще бы! Он того стоит, — заговорил Селдом с несвойственным ему пылом. — Вам просто необходимо на него посмотреть. Начало в девять. А теперь, — сказал он тоном, каким дают школьникам домашнее задание, — возвращайтесь домой и до вечера постарайтесь сосредоточиться на фотографиях.

Дата добавления: 2015-10-16