и первая в истории женщина-парфюмер

Воспоминания Танцующего Облака

Исторический роман/мистика

Автор: Наталья Фай

Жизнеописание Аншантин,

Танцующего Облака племени ассанте,

и наследной принцессы последнего рода туарегов,

Известной в Англии и Франции конца XIX века

под именем Аннеи Шанталь Санте,

как самая красивая женщина при дворе,

Художница, врачевательница травами

и первая в истории женщина-парфюмер

Примечание автора

Дорогой читатель!

Мне радостно, что Вы скоро узнаете Аншантин, её непростую и яркую жизнь. Быть может, она станет лишь ещё одной прочитанной Вами книгой и вскоре забудется. А может, она найдёт отклик в Вашей душе, и расскажет нечто важное.

На создание данного произведения меня вдохновила реальная история жизни моей далёкой родственницы, жившей в 1800-ые годы.

Урождённая от ассанте и туарегов, она выросла в знойной Африке, но в юные годы судьба забросила её на далёкие английские острова, где она и прожила большинство своих лет.

У неё было много имён, Аншантин-Танцующее-Облако – одно из них, Аннея Шанталь Санте – другое.

Её нарекали наследной принцессой, величали первой красавицей, о ней говорили, что она проклята, за её спиной шептались злые языки, называя ведьмой.

Ею восхищались, ей завидовали, её ненавидели и всеми силами пытались уничтожить.

Но что Танцующему Облаку людская злоба? Она свободна по праву своего рождения, и никто и ничто не в силах этого изменить.

В основе истории Аншантин – истинные исторические факты, сведения, почерпнутые мною из различных источников, а также мотивы старинных легенд, преданий, и мои собственные догадки и размышления.

И хотя все описанные события, как и обустройство жизни того времени от нас очень далеки, а все участники действа давно отошли в мир иной, для меня моя героиня более чем жива, и она со мною каждый миг.

Я благодарю дух Аншантин за бесконечное вдохновение и за те знания, которыми она так щедро делится со мной. Я чувствую её присутствие здесь и сейчас, и я знаю, как важно ей, чтобы её история была прочитана.

Я благодарю Вас, читатель, и надеюсь, что моя книга подарит Вам приятное путешествие в воспоминания Аншантин, Танцующего Облака.

Воспоминание первое. Рождение

Я родилась на закате, под грохот набегающих на песчаный берег волн.

Океан пенился, бесновался, и его нутро в последних ярко-алых отблесках заходящего солнца было мутно-зелёное и пронзительно-коричневое, словно запёкшаяся на мхе кровь.

Нежный солоноватый бриз дышал лёгким холодком на солнце, что медленно садилось за лиловую полосу горизонта, не желая отворачиваться. Но вот оно сдалось наконец, и на краткий миг наступила полнейшая чернота.

Когда свет дня ушел, а темнота ещё не наступила, в момент пересечения границ, в миг кромешной тьмы, и родилась я.

Вместе со мной пришла ночь, и открыла на небесах белоснежный лик. То была луна… Полная, далёкая и прекрасная, она ярко меня осветила. Я широко распахнула глаза, и её светлое пятно вдруг размылось и превратилось в красивое женское лицо, склонившееся надо мной. А затем белая ладонь прикоснулась к моему разгорячённому лбу, и я ощутила боль. Я закричала, и мой мир впервые взорвался звуками.

Эти звуки: мой собственный пронзительный крик, тихая, ласковая песнь моей матери, вплетающийся в её голос низкий баритон отца, а затем и оглушительный океанский рёв, стали первыми моими ощущениями о том мире, в который я пришла, и о той жизни, которую я начала.

И жизнь эта была полной непролитых слёз, а оттого такой же солёной, как и алеющая в свете закатного солнца океанская кровь. И такой же пронзительной, до боли, до крика, до хрипоты, до тишины оборванных связок… До кромешной тьмы не там и не здесь.

Я родилась на закате…

Я помню мамины руки, её осторожные, полные трепетной нежности прикосновения. Помню папины глаза и его чудесный голос, от которого по телу разливалось приятное тепло и в душе воцарялось спокойствие, вытесняя все остальные чувства. Я помню старого и странного Марагаро – отца-целителя нашего племени – который был первым посторонним человеком, коснувшимся меня после матери и отца.

Это удивительно, правда? Я, младенец, была ещё только пару минут как родившимся человечком, крохотным, сморщенным, ничего не сведущим. Но я ощущала и осознавала, и всё понимала, как и всегда, по-своему… И я всё помню, даже сейчас.

Даже сейчас, всё то, что происходило со мной с самого момента моего рождения, и до тех самых пор, пока я могла говорить и видеть, я помню так ясно, будто это происходило со мной всего мгновение назад, или происходит сейчас… А иногда мне кажется… Нет, скорее даже я просто знаю, ощущаю всей кожей, что кое-какие вещи ещё вернутся в мою следующую жизнь, чтобы повториться вновь.

Это похоже на безумие, да? Я знаю, о чём ты думаешь… Но не спеши делать выводы… Позволь мне сперва рассказать тебе всё, что сумею…

Итак, в своём воспоминании я вновь пережила свой первый мистический опыт – рождение. Я пришла в этот мир на острове Пай, находящемся на северо-западном мысе африканского континента, близ нынешних Гвинеи и Бисау. Но я не являюсь частью темнокожего африканского населения, традиционно представляемого в связи с этими географическими широтами.

Мой отец принадлежал к племени ассанте, обосновавшемуся на юге Гвинеи, у самых берегов Атлантического океана. Он был не так чёрен, как чистокровные ассанте, но очень смугл, черноглаз, улыбчив, разговорчив, всегда худощав и активен. Мать же была арабкой, уроженкой северного народа туарегов.

Она была самой прекрасной женщиной из всех, кого я встречала. Она обладала красотой нежной и кроткой, дарящей умиротворение.

В отличие от высокого и тощего отца, она была маленькой, словно куколка, с мягкой кожей и дивным загаром персикового цвета. Её длинные вьющиеся каштановые волосы и ласковые, как у лани, зелёные глаза, составляли лик моей личной Богини.

Папа и мама встретились случайно, во время путешествия папы на север с бедуинами, в поисках новых плодоносящих земель. Увидевшись впервые, они оба поняли, что обрели друг в друге свою судьбу. Объединившись в семейном союзе, мама с отцом выбрали кочевой образ жизни, несколько сезонов проводя в селениях шуайя и туарегов, среди родственников матери, а осень и зиму встречая у гостеприимных огненных ассанте, на чистых океанских берегах. Иногда они присоединялись к торговым караванам бедуинов и зарабатывали на жизнь обменом.

Когда мама забеременела мною, они, оставив на время все свои дела, по настоянию папы отправились к ассанте.

Племя ассанте жило очень бедно, кормясь дарами океана и собственноручно выращенным зерном, но эти люди были гордыми и сильными, и никакие трудности не могли их сломить. Большую часть племени составляли воины, но не потому, что ассанте хотели войны и готовились к ней, а лишь по той причине, что таковой была манера воспитания детей ассанте и само отношение ассанте к окружающему миру, раз за разом ввергавшего их народ в тяжкие испытания. Сама жизнь виделась им бесконечной борьбой за выживание.

И мне очень жаль, что я, самим фактом своего существования, немало поспособствовала той жестокой и кровопролитной борьбе, в которую оказались втянуты благородные папины сородичи.

Всё началось именно в ту ночь, когда я родилась.

Мы втроём – мама, папа и новорожденная я – встречали тот памятный закат не на самом континенте, а на маленьком укромном острове Пай, расположенном совсем недалеко от него. Это место считалось священным, и женщины ассанте приплывали сюда, когда нуждались в помощи духов океана. Именно поэтому отец настоял на том, чтобы во время родов мама находилась на этом острове. И именно по этой причине мы были единственными, кто заметил...

Едва зашло солнце, на одинокий и пустой берег континента тайно высадились шлюпки с вошедшего в бухту корабля. Чужого корабля. Корабля одного из богатейших английских пэров и его приспешников.

Мы были первыми людьми на континенте, которым довелось увидеть британский корабль. Я помню со слов папы, что это было огромное двухмачтовое судно из тёмной древесины, с белыми парусами и странного вида женской фигурой на корме, а шлюпки были похожи на маленьких темнопёрых утят.

На берегу с этих шлюпок сошли люди, и устремились прямо вглубь острова, оставляя на влажном песке отпечатки своих подбитых железом сапог. Их следы исчезли к утру, как и сам корабль. Но люди остались. Они имели свой собственный интерес и цель пребывания на наших землях…

В какой местности они скрывались, как выжили в столь чуждых им условиях, мне до сих пор непонятно. Равно как и то, почему никто из нашего племени не заметил их, и почему они сами сразу не нашли поселение ассанте.

Сейчас, когда прошло уже так много времени, и я имела возможность понять этих людей, я думаю, что они, вероятнее всего, скрывались намеренно, так как изначально имели нечистые помыслы в отношении нашего народа. Они миновали наш посёлок стороной, и приложили все усилия, чтобы не производить шума и не выдать своё местонахождение. Скорее всего, они даже не охотились, и не рыбачили, чтобы прокормить себя, довольствуясь теми немногими плодами произрастающих возле берега фруктовых деревьев бананов и маракуйи, что могли поднять с песка до наступления прилива. Люди ассанте никогда не ходили собирать эти фрукты, так как их скорее подбирали песчаные обезьяны – паи, в честь которых и был назван маленький остров, на котором я родилась. И, к тому же, считалось, что фрукты - это неподходящая для воинов еда.

Однако прибывшие не были воинами. Они были разведчиками, исследователями, искателями. Впоследствии они составили множество карт наших земель и дали им собственное название – Золотой берег.

Ибо в ту ночь, когда я оглашала берега острова Пай своими первыми детскими криками, эти люди, эти проклятые всеми богами белые демоны, отыскали на моей родине золото… И обагрили наши берега и чистые океанские воды чёрной кровью своей алчности.

Воспоминание второе. Младенец в отцовской колыбели

Днём моего рождения был шестой день лета.

Климат Золотого берега похож на бесконечное лето, и океан круглый год согрет солнцем, потому здешние жители почти не изготавливают тёплую одежду. Нужда в ней появляется только в начале лета, в сезон частых дождей. Тогда огненные ассанте – дети солнца, так не привыкшие к сырости, укутываются потеплее, чтобы справиться с неприятным ознобом и избежать лихорадки.

Однако в год моего рождения дождей было совсем мало, и всё больше ощущалось знойное дыхание пустыни. Солнце временами раскалялось докрасна, заставляя прятаться под тростниковые навесы и зонтики из широких пальмовых листьев.

Мой папа установил на нашей маленькой стоянке три таких зонтика, и первые несколько дней после моего рождения мы с мамой почти всё время лежали под ними вместе, и наслаждались солоноватым океанским бризом и игрой цвета в высоком, чистом небе над островом Пай.

Я никогда не забуду этого неба: светло-лиловое с алыми проблесками на рассвете, к полудню оно нагревалось почти до бела, после обеда становилось сине-зелёным и словно сливалось с океанской водой, а вечером заливалось густыми фиолетовыми и багровыми тонами. Ни один художник на свете не сможет повторить этой магии: магии неба.

Многие годы спустя, уже будучи на чужбине, вдали от этого неба, сколько я ни смешивала краски в разных пропорциях, пытаясь добиться достоверности в своих картинах, у меня ничего не получалось.

Мой собственный сын, в своё время, в подобных изысканиях пойдёт дальше меня, и изобретёт способ самостоятельно колорировать масляную и темперную краску, проведёт множество экспериментальных работ и даже будет удостоен премии за выдающиеся заслуги в развитии художественной науки.

Глядя на его картины, наполненные цветом, светом и дыханием самой жизни, я ощущаю, как останавливается время, и вновь и вновь переношусь в самые счастливые воспоминания своего детства.

Однако, я не стану забегать наперёд, и продолжу рассказ о самых первых днях своей жизни, которые, как бы странно это ни звучало, я помню очень ясно.

Младенцем я была крепким и здоровым. Единственным, что тревожило мою мать, был очень светлый, почти белый, цвет моей кожи. Глаза мои с самого рождения были, как и у мамы, глубокого зелёного цвета, с той лишь разницей, что мамины глаза напоминали яркую весеннюю листву, а в моих глазах с первого мига и навсегда живёт мятежный океан. Волосы же мои вились беспорядочно и были тёмными, как у папы, но в последствии посветлели от солнца. Мама всё пыталась мысленно отследить, от кого из предков могла я унаследовать такую внешность и переживала из-за того, что моя белая кожа может стать источником бед. Но папу это скорее забавляло и радовало.

Отец тогда впервые стал называть меня Облаком. Убаюкивая меня и ласково напевая, он говорил: «Засыпай, засыпай, маленькое белое облачко. Пусть твои сны будут такими же лёгкими и светлыми, как ты сама.» Это звучало как какое-то волшебное заклинание – Шика Руа Ан – Маленькое Белое Облако – на языке ассанте. Успокаивая нас обеих, отец вновь и вновь твердил матери, что волноваться совершенно не о чем, так как в поселении ассанте много детей от смешанных браков и им привычны люди, которые выглядят иначе. И к тому же, говорил папа, совсем скоро солнце и ветер скроют мою белизну и подарят красивый загар.

Но он был прав лишь отчасти. Люди ассанте приняли нас с радостью, и ни разу не встречала я на себе странных взглядов. Однако моя кожа и в самом деле слишком белая, а солнечный свет Золотого берега никогда не приживался на ней обильным загаром, но лишь слегка золотил её, и вызывал веснушки и красные пятна, какие ещё иногда бывают у рыжеволосых людей.

Тем не менее, в детстве я не сильно отличалась от других детей моего возраста, по крайней мере в племени шуайя, где у многих девочек, как и у меня, была довольно светлая кожа. А у моих троюродных сестёр по материнской линии были такие же каштановые и золотистые волосы, как у нас с мамой. Только я, в отличие от подруг, никогда не укрывала голову платками и шляпками, позволяя волосам светлеть и приобретать рыжевато-золотые тона под щедрыми солнечными лучами.

Солнце всегда было и остаётся моим божеством, в которое я искренне верю. Солнце – это неиссякающий источник, дарящий самую чистую и искреннюю любовь всему, чего оно касается. И я с самого детства старалась отвечать ему взаимностью. Я любила запрокидывать голову и кружиться, подставив лицо его лучам и вдыхая его свет, представляя, как наполняюсь животворящей энергией.

Мой отец называл это солнечным танцем, а меня – Танцующим Облаком.

Сейчас, когда я думаю об этом, слёзы наворачиваются на глаза, и желание ещё хоть раз вернуться в те мгновения беззаботного счастья безнадёжно рвёт мне грудь…

Но вернёмся к маленькому, уединённому острову Пай, что стал моим первым прибежищем на земле.

Мы с родителями провели там шесть ночей и семь дней. На седьмой день, когда мама почувствовала, что уже совсем оправилась и восстановила силы, отец привёз со стоянки ассанте Марагаро, отца-целителя племени.

Марагаро был старым, худощавым и жилистым, с блестящими чёрными глазами и длинными чёрными волосами, заплетёнными в причудливые косицы.

Я помню, как моего лба коснулись его костлявые пальцы с длинными жёлтыми ногтями. Это прикосновение вызвало во мне ужас, но ощущение быстро прошло, так как посмотрев в мои глаза, Маро тут же очень искренне, широко и по-доброму улыбнулся. Зубы его, несмотря на возраст, были все целые, чистые и безупречно белые, а его голос, когда он впервые заговорил со мной, оказался очень приятным, низким, тёплым, успокаивающим.

Он осмотрел меня и маму, и поздравил нас с тем, что обе мы были в прекрасном состоянии тела и духа. Затем он помог моим родителям провести церемонию погребения оре – тела моего духа-хранителя, плаценты, или, как его ещё называют, детского места.

Мама высушила его на солнце, а затем обернула в красивое детское платьице, которое сшила сама, и уложила в специально приготовленную для него плетёную корзинку. Папа принёс из глубины островка цветы и сладкие фрукты, которые они также сложили в корзинку с оре, в знак благодарности и почтения. Корзинка затем была опущена в океан, и мы долго смотрели ей вслед, покуда она не скрылась из виду.

Небо над нами всё это время оставалось совершенно безоблачным, и Марагаро сказал тогда моим матери и отцу, что это очень хороший знак, и отныне мы заручились поддержкой духов океана и небесных духов.

Тогда мама спросила его с усмешкой, уж не те ли самые духи, что повелевают погодой, сделали так, что я родилась белой, словно облако.

Но на это Маро с очень серьёзным выражением ей ответил, что моя белая кожа - это знак силы, которой наделила меня полная луна в ночь моего рождения, и что им следует ожидать проявлений этой силы, быть готовыми к этому и не испытывать страха. Также он предупредил их, что они не могут нарекать меня каким-либо именем, кроме общинного, пока мне не исполнится семь лет, а затем я последовательно получу три имени: для общения в кругу семьи, для представления чужакам и для общения с духами.

Я помню, как молчали, потрясённые, отец и мама, и как они решили не говорить об этом более ни с кем, и никому не открывать моей силы, когда та проявится. Они нарекли меня Ан Шантин – Облако Танцующее, и искренне надеялись, что им не придётся отдавать меня в обучение Маро и знать под другим именем.

Я осознаю, что они берегли меня, и хотели, чтобы жизнь моя была счастливой и необременённой. Но я не могу перестать думать о том, как бы сложилась моя жизнь, если бы я с самого начала была объявлена в племени как Говорящая с Луной, ученица и наследница Марагаро, а не как Танцующее Облако, племянница Вождя…

О, я была обожаемым всеми ребёнком, бесспорно. Меня баловали, и я всегда была в окружении преданных товарищей своих детских игр. Я была по-настоящему счастлива. Но как только мне исполнилось семь лет, жизнь моя впервые перевернулась с ног на голову, именно из-за того, что мои способности, до последнего момента были ото всех сокрыты…

Тем не менее, до того, как я достигла этого возраста, мы с родителями вольно и безбедно жили в селении племени ассанте, что располагалось недалеко от Золотого берега нынешней Гвинеи.

Марагаро привёл нас в селение утром восьмого дня, и сразу же меня представили Вождю и его советникам, а также старейшинам и матерям-хранительницам. Такое множество новых, незнакомых мне, но дружелюбных и улыбающихся лиц, стало одним из самых ярких первых впечатлений.

Вечером на стоянке Вождя, по его велению, устроили пир в мою честь. Это было сделано согласно древней традиции, которая распространяла защиту и покровительство Вождя на новорожденного ребёнка и его потомков.

Мне, также по традиции, досталась в наследство древняя детская кроватка, в которой до меня спало множество моих предков, в том числе и мой отец.

Это тоже была одна из самых старых и почитаемых традиций племени – передавать какую-либо детскую вещь из поколения в поколение. Считалось, что на такие вещи боги-хранители налагают свою печать, а младенец, которому она принадлежит, сокрыт ото всех злых сил светлыми духами, и душами предков, что наблюдают за ним с небес и оберегают.

Кроватка была вручную вырезана из цельного куска дерева неизвестной мне породы. Я помню, что она была очень тёмной и легко раскачивалась, а также приятно пахла. Она была вся сплошь покрыта замысловатыми резными узорами, в которых я, будучи совсем маленькой, любила угадывать силуэты диковинных животных. Я свободно лежала в ней лет до пяти, пока не вытянулась в росте настолько, чтобы перестать в неё помещаться. Даже сейчас я помню то огорчение, что испытала, обнаружив, что мои ноги уже довольно болезненно упираются в её край, и осознав, что я больше не смогу спать в ней, как любила, мерно покачиваясь, словно на волнах, что дарило мне несравнимое ощущение покоя и умиротворённости.

Нам выделили небольшой домик в квартале рода, и у меня сразу же появилась очень большая и любящая семья, состоящая из многочисленных родственников отца. Все они принадлежали к роду, от которого я получила своё имя. К роду Шантин - Танцующих. Танцующие были искусными воинами, и их ещё называли Танцующими-со-сталью.

Главой каждой семьи Шантин был мужчина. Поскольку в племени ассанте всегда правили мужчины рода Танцующих, наследственность передавалась детям по мужской линии, и мальчики, вырастая, никогда не покидали родное поселение насовсем. Девушки же могли выходить замуж свободно. После свадебного обряда они, по традициям племени, принимали новое имя, данное им мужем, либо хранителем рода мужа. После этого они и их дети более не считались принадлежащими к роду Танцующих, но переходили под защиту семейств своих мужчин.

Браки внутри родов, между родственными в пятом-шестом колене семьями, не возбранялись ни Вождём, ни старейшинами, но матери-хранительницы всегда зорко следили за взаимоотношениями молодёжи, пресекая всякое недостойное, по их мнению, правящего рода поведение.

Рядом с нами жили папины родители, его родные братья, а также их двоюродные, троюродные и менее близкие по родству братья со своими семьями. Все они состояли в главном, изначальном родстве с правящей семьёй и Вождём. Дети этих семей, как и я, считались племянниками и племянницами Вождя. Сколь бы ни были далеки друг от друга наши семьи, в каждом из нас текла кровь Шантин, и мы были братьями и сёстрами друг другу.

Мы были детьми Шантин. Наследниками правителей племени. Это было не просто звание, к нам относились по-особому. Нас никогда не обременяли тяжёлой работой, не кричали на нас и не ругали, пусть даже мы вели себя порой слишком заносчиво и самовлюблённо.

Но зато от нас требовали иного... Если дети простых семей почти все были ткачами, гончарами, охотниками, землепашцами, то я и мои сородичи должны были обучаться по книгам.

Нас заставляли читать, нас тренировали писать, обучали выражать свои мысли на бумаге. От нас ожидали, что все мы когда-нибудь будем править племенем, и растили из нас будущих советников, стратегов, мыслителей. С самого раннего детства мы были приучены к тому, что к нам прислушиваются, и даже самую нелепую идею сначала рассмотрят со всех сторон, прежде чем перенаправить нашу энергию в другое, более полезное русло.

Нас также учили быть воинами. Всех, даже девочек. Ассанте не видели разницы между воином-мужчиной и воином-женщиной, и в чём-то такая равность мне импонировала. Женщины ассанте подчас были более свирепыми и безжалостными противниками. Их боялись и называли «кацины» - кошки, или «кацианны» - оборотни, ведьмы, способные превращаться в зверей.

Большое значение уделялось нашему физическому воспитанию. Нас обучали чувствовать своё тело и в совершенстве им владеть, подчинять воле физические желания и ощущения, поступающие извне. Мы учились контролировать самих себя и весь мир вокруг.

Таково было наше назначение – упорядочивать и держать в порядке. Мы были залогом безопасного и счастливого будущего всего племени.

В племени в то время жило около трёх тысяч человек, а нас, детей-погодок Шантин, было семнадцать – десять мальчиков и семь девочек приблизительно одного возраста, моя собственная маленькая стая, в которой я выросла и обрела близких мне людей, близких по-настоящему, по крови, по духу, по образу жизни. Вместе мы делали свои первые шаги, вместе произносили первые, ещё только отдалённо похожие на речь, звуки, вместе изучали окружающий мир.

И вместе мы танцевали.

Наш род не просто так звался Шантин, в нём из поколения в поколение хранились и передавались секреты древнего искусства магического танца, танца со сталью, танца с огнём, танца со зверем и других ритуальных танцев.

В племени часто устраивались празднества, и когда по вечерам разжигался большой общинный костёр, все жители, от мала до велика, собирались подле него, и наша маленькая стая устраивала целые представления.

Мы тщательно готовились к таким вечерам, сами придумывали себе образы, вместе прорабатывали сюжет нашего танцевального повествования, шили себе костюмы, мастерили маски и украшения. И каждый раз это было незабываемо, и мы, и наши зрители, растворялись в искусстве и волшебстве танца.

Тогда, в моём раннем детстве, все дни от года и до семи лет, были почти одинаковыми и состояли из обязательных физических занятий несколько часов каждое утро, упражнений с письмом и чтением, изучением книг о древних науках, прогулок в тропических чащах и на берегу океана, изучению и мастерству искусств, и обязательном поочерёдном дежурстве на общей племенной кухне, где абсолютно все дети, когда наступала их очередь, помогали добывать и готовить еду. Также, в зависимости от погодных условий, нас обучали понимать состояния неба и земли, с целью предотвращать бедствия, которые могут доставить резкие перемены погоды.

Мы изучали явления природы, запоминали названия различных растений, насекомых, животных, рыб. Мы учились различать съедобные плоды и ядовитые. Мы рассматривали способы выживания в дикой природе в одиночку и сообща. И всё это было так интересно, так увлекательно. Как жаль, что сейчас это всего лишь мои воспоминания…

Но прежде, чем всё это стало воспоминаниями, и мою голову заполонили противоречивые мысли, а в душе поселились нелёгкие чувства, я жила радостной и очень приятной жизнью ребёнка.

Ребёнка, у которого была своя большая и дружная семья.

Как только я вылезла из отцовской колыбели, я познакомилась с ними, своими троюродными, четвероюродными, пятиюродными и другими, братьями и сёстрами, самыми дорогими моими друзьями.

И совсем отдельно - с одним из них, который был особенным, и который стал мне близким другом на всю жизнь, несмотря на все преграды и расстояния между нами.

Он был моим пятиюродным братом, и он был старше меня на три года.

На языке ассанте его имя означало "Опасный".

Воспоминание третье. Братское плечо

Кангар.

Само его имя – магическая формула, что высекает искры прямо из воздуха.

В моей памяти он навечно останется именно таким: молодым, ярким, властным, сильным, полным внутреннего сияния.

Он был самым старшим в нашей маленькой стае Шантин, и ему с детства приходилось быть сильным, чтобы оберегать нас, вести и вдохновлять.

Он был неоспоримым лидером, в силу своего происхождения, воспитания, и твёрдого, волевого характера. Пожалуй, из всех людей, которых я знаю, у Кангара самый стойкий внутренний дух.

Его растили быть Вождём, нас растили в подчинении ему. Никто и никогда не перечил Кангару. Кангар говорит – ты слушаешь. Кангар делает – ты повторяешь. Кангар велит – ты выполняешь.

Совсем немногие из его друзей, к которым, к моей огромной радости, причисляюсь и я, знали, как тяжело ему на самом деле приходится, и каких огромных физических и душевных сил ему стоило его становление.

Его, как ни одного другого из Шантин, воспитывали в великой строгости. Мастера, хранительницы и другие наши учителя были к нему очень требовательны.

Кангар просто обязан был во всём и всегда быть первым, сильнейшим, лучшим. Его плавили, гнули и закаляли, как сталь. Он был живым клинком, которым в годы войны племя пронзало грудь врага, и щитом, укрывавшим всех нас во времена великой опасности.

Кангар, как и я, был ребёнком смешанной крови, с необычными и привлекательными чертами, и его лицо притягивало взгляд. Рядом с другими юношами он был как лев среди котят. Редкая женщина в племени могла остаться к нему равнодушной, и у Кангара всегда было множество талиэлле – поклонниц, к которым он, тем не менее, относился спокойно и даже прохладно.

Кангар, впрочем, со всеми был одинаково дружелюбен и немного отстранён, и никого не подпускал к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Лишь нескольких друзей он воспринимал как родных, заботясь о них, как о семье.

Многие пытались завоевать его дружбу или симпатию, но далеко не каждый мог выдержать его прямой взгляд…

В сильном сердце Кангара жил неукротимый огонь, что своим пламенем отражался в его глазах. Этот огонь мог опалять так, что становилось невозможно дышать, и тело прирастало к месту.

Кангар всегда был очень требователен, как к самому себе, так и к другим, и всех в своём окружении держал в рамках жёсткой дисциплины.

Со мною же Кангар, или просто Кан, как я его звала, был всегда особенно суров, и в то же время он всегда заботился обо мне. Он был мне настоящим другом, с которым я могла говорить свободно и легко, и чувствовать себя в безопасности. Он опекал меня, как только может опекать растущую девочку большой и сильный старший брат. Однако и мне случалось испытывать на себе ярость его огня…

Но я никогда не обижалась на него, не злилась. Его поступки всегда были тщательно взвешены, продуманы, а решения – справедливы и разумны. Безо всякого сомнения, я, да и многие другие в нашем племени, без раздумий доверили бы Кану свою жизнь, отдали бы всех себя на исполнение его воли, мудрой и единственно верной.

Кан, в свои взрослые годы, почти всегда бывал серьёзен, порой слишком серьёзен. Сейчас я понимаю, что его нелёгкая ноша: все сомнения, волнение, переживания, были сокрыты от посторонних глаз этой маской – немного высокомерной, кажущейся холодной и безразличной. Она укрывала все его чувства, все его страхи.

Он просто не мог позволить себе быть слабым, беспечным, опрометчивым. И не мог позволить кому бы то ни было увидеть в нём проявления чувств.

Все мои воспоминания о радостном, беззаботном Кангаре, о счастливом Кангаре, о Кангаре смеющемся и танцующем, относятся к нашему раннему детству.

Наверное, день нашего знакомства был одним из немногих дней в его жизни, когда он улыбался легко и сердечно, и не стремился себя скрывать.

Воспоминание четвёртое. День рождения Солнца

Шло четвёртое лето моей жизни.

В последний жаркий месяц в поселении ассанте устраивалось грандиозное празднество в честь рождения Солнца - сына небесных Богов. К торжеству готовились многие недели, и приготовления были не менее ожидаемой и предвкушаемой всеми забавой, чем сам праздник, весёлой, яркой и очень приятной частью торжества для всего селения.

Каждое утро я, как и все дети, как и моя маленькая личная стая Шантин, просыпаясь, бежала к центральной улочке поселения, туда, где под широким навесом работали улыбающиеся ассанте: дети, подростки, взрослые, словом, все, кто только был в тот момент свободен от других обязанностей или имел желание сделать приготовление к празднику своей основной работой. Ассанте всех возрастов и ото всех семей, сообща создавали ритуальные фигуры Богов, сплетая их из длинных, жёстких кокосовых и банановых листьев, а также шили костюмы и маски для ритуального танца, готовили украшения из ракушек, камней, плели корзины, лепили глиняные вазы и горшки в дар Богам, и делали многие, многие другие предметы для праздника.

Мы называли это общинное сердце поселения «акона» - в буквальном переводе «круг большой работы». Это действительно было место постоянной работы, там всегда что-то происходило, царила кипучая энергия, звучали весёлые голоса, смех и дружные песни. Ни разу не видела я ссор в аконе. Всё, что хотелось сделать или попробовать сделать, воплощали сообща, помогая друг другу, поддерживая, обсуждая и находя лучшее решение.

Ассанте ценили любовь, которую так щедро дарили им их небесные Боги и которую они ощущали во всём, что их окружало, и старались всячески её приумножать. Наверное, такая простая, первобытная, бескорыстная любовь и дружба – самые ценные дары, которыми только может обладать человек. И я бесконечно рада, что была частью этого.

Много позже, в свои самые тяжёлые и тёмные дни, я часто вспоминала свои детские годы, вспоминала нашу общинную акону и царящий в ней дух всеобщего равенства, сплочённости. Даже тогда, когда во мне самой не оставалось простого дружелюбия, лишь одно это маленькое, окрашенное детской наивностью напоминание наполняло меня светом и разжигало мой собственный внутренний алтарь любви. Это очищало меня и придавало сил. В каком-то смысле моя большая и дружная семья всегда была со мной, где бы я ни находилась. Они все – мои родные и любимые ассанте, создавшие акону – жили внутри меня самой, освещая мой путь и придавая мне сил.

Но не передать мне словами моей великой печали, которая охватывает меня каждый раз, при мыслях о том, как я и мой отец подвели нашу семью.

Я сожалею, и всегда буду сожалеть о том, что не смогла быть больше частью племени, чем частью своей личной судьбы, и вместе со всеми в годы тяжбы встать плечом к плечу, встретить врага и отразить опасность…

Я жалею о том, что мой отец ничего не сказал Вождю о том корабле, который мы видели в ночь моего рождения. Знаю, что он защищал нас с мамой, как считал необходимым… Ведь корабль тех англичан им самим тогда показался чем-то иным, чуждым, страшным, как кошмарный монстр, или проявление злых сил, и само упоминание о нём могло посеять смуту и поставить под удар наше безопасное положение в племени.

Ассанте были в большинстве своём очень суеверны и боялись злого рока. И именно по этой причине мои родители не раскрыли никому моего дара… И мне с самых ранних лет пришлось платить душевным спокойствием за принадлежность нашей семьи к сильному и знатному роду.

Но, в конце концов, не мне судить о том, что было бы лучше для нашей семьи, ведь тогда на кону стояла не только моя судьба, но и жизнь и благополучие моих дорогих родителей…

Однако наша причастность или непричастность к Шантин – это, по моему убеждению, несовершенная ценность и ничтожная цена, по сравнению с той, которую пришлось всем нам заплатить в противовес своей временной безопасности…

Сама я была слишком мала, чтобы осознать всю важность того, что мы тогда увидели, и того, что понял отец. Я была слишком мала, чтобы развеять его страх. Я была слишком мала, чтобы поддержать его, чтобы убедить, чтобы воззвать к его храбрости. Я была слишком мала для всего.

Но с самого первого своего дня я видела духов.

Ты, как и я, уже знаешь, что они существуют: тайные или явные призраки, наблюдающие за нашей жизнью и иногда проявляющиеся в ней. Некоторые из них – души умерших, некоторые – тени Богов, что иногда спускаются в наш мир со своих небесных чертогов, а другие – жадные твари из тьмы, что могут быть очень опасны. Они приходят из граней: света и тьмы, материи и отражения, огня и того, что огонь пожирает.

Марагаро тоже видел их, но наши с ним ощущения разнились настолько, что я была вынуждена сама искать истину в их отношении и осмысливать те явления, что мне открывались.

Там, где он видел белое пятно на земле – я видела женщину в белом одеянии, печальную, сияющую странным холодным светом. И я сразу понимала, что она настолько же реальна, насколько я сама, в то время как Марагаро считал явления духов чем-то сродни сновидению наяву, или наваждению – событием очень редким, таинственным, значимым, и даже опасным.

Он просто не видел их так много, так часто, и так полно, как я. А я никогда и никому не доверяла всего того, что видела, и не обсуждала ни с кем, после того, как поделилась своими видениями с моей матерью, Аммед.

Не могу сказать, что мы с мамой были очень близки. Аммед – Пустынный Цветок – всегда была для меня примером для подражания и некой вехой, которой мне самой достичь было невозможно. Я считала себя недостаточно красивой, недостаточно талантливой, недостаточно умной, чтобы быть такой дочерью, которой она могла бы гордиться. Я помню, с каким страхом смотрела она на моё белое тело. Я всегда испытывала перед ней стыд и вину, сама толком не понимая причины.

Однажды я рассказала маме о той печальной сияющей женщине, которая прикоснулась ко мне в ночь моего рождения, и которую я затем нередко видела в поселении. Эта женщина была невероятно красива, и странным образом казалась мне смутно знакомой. Она часто вдруг ни с того, ни с сего оказывалась рядом со мной, когда я была занята повседневными делами. Она молча смотрела на меня, и была в её взгляде такая тяжёлая, давящая тоска, что сердце моё сжималось. Я смутно чувствовала, что она нуждается во мне. Мне хотелось узнать, кто эта женщина, и каким образом я могла бы ей помочь. Я подумала, что если я опишу маме, как она выглядит, то мама сможет сказать мне, кто она такая.

Но мама страшно перепугалась, схватилась за сердце и тихим, прерывающимся голосом запретила мне говорить о том, что я вижу. Меня так потрясло её побледневшее лицо и сквозящая в нём боль, что я пообещала молчать и держала данное маме слово. Хотя не раз приходили ко мне сомнения, и я была готова нарушить мамин запрет, я всё же покорялась своему внутреннему стойкому убеждению, что делать этого мне не стоит, хоть и не вполне понимала тогда, почему.

Я наблюдала и за другими призраками, которые выглядели, как светящиеся люди, за маленькими кудлатыми созданиями, похожими на живые комочки меха, за крупными тёмными существами, что бродили по нашему посёлку по вечерам, и за многими другими удивительными духами, и лишь изумлялась их красоте, их спокойствию, их сиянию.

Я очень быстро отметила, что духи – не такие, как мы, что они могут делать удивительные вещи, и что кроме меня их во всём нашем огромном поселении видит один только Маро. Да и то, видит он не их самих, а только их свечение – малую часть, самые сильные всплески. И реагировал он на свои видения всегда очень странно: вскакивал на ноги и начинал крутиться вокруг своей оси, притоптывая и проговаривая громко какие-то непонятные свистящие и щёлкающие слова.

В племени к Марагаро относились с огромным уважением и никогда не удивлялись его выходкам, не считали его странным. Но для меня его поведение было явным знаком того, как отнесутся в племени ко мне, если я вдруг стану описывать то, что вижу.

Пока я была мала, родительский страх быть изгнанными из тёплого крова жил во мне полной силой, и я хранила обещание, данное маме, и изо всех сил старалась наблюдать за своими таинственными друзьями незаметно для других и делать вид, что ничего не происходит.

Как же ошибалась я тогда… Ах, если бы только я знала тогда то, что знаю теперь… Я бы стала кричать о них, чтобы все и каждый услышали и увидели то, что вижу я, я бы рассказала о своих видениях всем, кто только был в племени, как только научилась бы говорить…

Но поведение Маро, молчание моего отца и постоянные переживания матери накладывали печать на мои уста. В те годы духи были моими личными гостями, тайными друзьями.

Я замечала их постоянно, так что со временем привыкла вести себя так, словно ничего странного нет в том, что они, невидимые для всех, кроме меня, и отчасти для Маро, живут вместе с нами в поселении.

Но в то утро, когда все дети Шантин готовили цветочные венки на аконе, один человек из племени всё же заметил, как я изумлённо таращусь в пустоту и разговариваю, как ему показалось, сама с собой.

Это был мой брат.

Кангар.

Воспоминание пятое. Тайное убежище у озера Духов

Высокий для своего возраста, очень подвижный и улыбчивый, черноволосый и кареглазый, как и большинство детей его народа, загорелый от макушки до пят, с глубоким, лучистым взглядом, Кангар жил всем, что происходило в племени и как будто был во многих местах сразу, принимая участие, помогая, или просто наблюдая.

Кану в то лето было всего шесть. Он ещё не проходил посвящения, ни разу не присутствовал на племенных советах, которые устраивали старейшины, и считался ребёнком. Но за ним постоянно следили сотни любопытствующих, оберегающих и оценивающих взглядов. И Кан знал это.

Чем старше он становился, тем острее ощущал направленные на него отовсюду взоры, тем более чутко относился к тому, что о нём говорят, и тем отчуждённее делался, видя, что от него постоянно ждут чего-то выдающегося и не дают ступить и шагу с тем, чтобы принадлежать лишь самому себе.

Поэтому, когда я перехватила его потрясённый взгляд, я застыла, стараясь, чтобы ни малейший мускул на моём лице не пошевелился. Кан, прекрасно осознавая, что сейчас привлёк ко мне внимание чуть ли не всех, кто был в аконе, вдруг сорвался с места, схватил маленькую меня в охапку, усадил себе на плечи, и со всей быстротой, на которую были способны его сильные, жилистые мальчишеские ноги, побежал прочь, подальше от аконы, подальше от окружавших нас глаз, подальше от хижин-хранилищ, за пределы селения, вглубь прилегающих к нему зарослей, образовывавших густые тропические джунгли.

Я так испугалась, что тело моё пробила дрожь. Я зажмурилась и изо всех сил я схватилась за длинные волосы Кана, чем наверняка причинила ему немалую боль, но Кан не произносил ни слова и не останавливал своего стремительного бега, пока не достиг глубины чащи.

Хлёсткие и гибкие растения били меня по бокам. Я пригнулась как можно ниже. Но вскоре мы остановились, и Кан ссадил меня на кипу упавших пальмовых листьев.

Я всё ещё дрожала и боялась на него посмотреть. Я сидела, обхватив себя руками, чувствуя, как слёзы подступают к глазам, и только одна мысль билась в моей голове в этот миг – мне конец. Кангар узнал, что я вижу духов, и теперь он расскажет всем в племени, что я проклята луной, и всю нашу семью выгонят из племени, или, того хуже, до смерти забьют камнями. А может, сбросят с обрыва или утопят в океане…

- Маленькая, открой глаза, - прозвучал рядом со мной тихий голос.

Я помотала головой и ещё крепче прижала ладони к бокам.

Кан засмеялся, с трудом разжал мою левую руку и вытянул её куда-то вперёд. Мои пальцы лизнула холодная влага. Я вздрогнула и открыла глаза.

Мы сидели у кромки священного озера Духов, что было единственным доступным нашему племени источником пресной воды на многие дали вокруг.

Здесь всегда было тихо и спокойно, неважно какая погода бушевала над кромками деревьев. Из-за этого, и ещё из-за того, что вода в озере была необычайно сладкой и приятной, ассанте и прозвали его озером Духов, и каждое утро сюда приходил кто-нибудь из племени, чтобы набрать воды и оставить сладости и цветы в качестве подношения духам, которые оберегали это место.

Всё утопало в зелени: тёмной, сочной, яркой, напитанной благостью воды. В глубину чащи проникали косые лучики солнечного света, и, ударяясь о поверхность спокойного и ровного, словно зеркало, озера, рассыпались мириадами искр. Это было невероятно красиво.

Я наклонилась к поверхности воды и увидела в ней своё отражение. От стремительного бега мои чайно-золотистые волосы спутались, на бледном худом лице две яркие точки – широко распахнутые зелёные, как глубокая океанская вода, глаза.

Рядом застыл Кан, с поджатыми губами, напряжённо глядя на моё отражение в озере.

Я стала рассматривать отражение его глаз. Впервые я заметила, что они совсем не чёрные, как у его отца. Сверкающая вода высвечивала в его взгляде зелёные, золотистые, песочные, ореховые ноты, а в самой глубине – алые и багряные капли, живые и горячие, словно всполохи горящего внутри этих невероятных глаз огня. На какой-то миг его зрачки превратились в сверкающий калейдоскоп, отражающий блеск воды. Но вот Кангар моргнул, и чудесное видение исчезло.

Он улыбнулся и потрепал меня по макушке.

- Всё хорошо, маленькая. Если бы ты была одержима духами, твоё отражение в этом озере было бы совсем другим. Но ты – это ты. Всё хорошо.

Я бросила взгляд на своё отражение. В моих глазах не было огненных капель. В них плескались океанские волны, зелёный прилив обрамляли песочные ресницы берега… Я потёрла глаза. Интересно, видит ли Кан то, что вижу я?

Я попыталась привлечь его внимание к его собственному отражению в воде, но он уже уводил меня, улыбаясь, шутя и время от времени припрыгивая. Тот факт, что я оказалась не демоном, а простым ребёнком, который играл сам с собой, его обрадовал.

Наверняка мои родители уже хватились меня, подумала я. Ведь все, кто был на аконе, видели, как Кан меня унёс. Кан не принадлежал к нашей маленькой стае, он был старше, и к нему все имели особое отношение, а потому его поведение было просто из ряда вон выходящим событием. Родители в это утро были на дальних зерновых полях, но обязательно нашёлся кто-то, кто побежал рассказать им о случившемся.

Мы, дети Шантин, не могли позволить себе делать то, что нам хочется, и не быть при этом замеченными. Но Кан, кажется, научился с этим справляться.

Он привёл меня вовсе не обратно на акону, а ещё немного дальше в тропическую чащу, и, прижав палец к губам, подошёл к высокому, старому и засыхающему уже дереву, обильно покрытому лишайниками, пошарил рукой между нижних ветвей и извлёк оттуда тканую чёрную верёвку, очень крепкую, толстую, похожую на змею. Он изо всех сил налёг на верёвку, и она стала подниматься вверх, а нижняя часть древесного покрова вдруг зашевелилась, и я увидела, что прямо внутри ствола есть проход, закрытый большими кусками коры и замаскированный лишайниками. Кан раскрыл его, мы быстро заползли внутрь, и он снова сравнял вход кусками коры так, чтобы снаружи ничего не было заметно.

Мы оказались в самом странном и удивительном месте из всех, что мне доводилось видеть. Дерево изнутри оказалось почти полностью полым, и в пустоты просвечивал дневной свет, льющийся с самой вершины. Сквозь этот свет по воздуху двигалась древесная пыльца. Я вытянула ладонь на просвет и на какой-то миг мне почудилось, будто мы под водой.

Долго мы просидели так, по разные стороны ствола, поджав под себя ноги, с запрокинутыми вверх головами. Никого и ничего больше не было рядом. Над нами шумел ветер.

Наконец Кан сказал:

- Хорошо, правда? Тебе нравится?

Я кивнула.

- Это мой секрет. Только ты знаешь об этом дереве.

- Только ты знаешь обо мне – неверным эхом отозвалась я.

Кан нахмурился и прикоснулся к мочке своего уха. Это означало, что он хочет услышать больше.

- Только ты знаешь обо мне, - вот и все, что я смогла сказать.

- Но с тобой всё в порядке, ты не одержима, и ты не демон! Я же видел!

Я смутилась. Кан, как и все ассанте, признавал существование Богов, демонов, духов и прочих магических существ, но, как и остальные, боялся их.

Что ему сказать? Как мне объяснить ему то, что он увидел? И не переменит ли он своего мнения, если узнает правду? Не отвернётся ли от меня, не прогонит ли? Этого я боялась больше всего на свете.

- Это место стерегут сильные и добрые духи, - вдруг сказал Кан, - именно поэтому я здесь и устроил своё убежище. Они не выдадут тайн.

Я посмотрела ему в глаза. Знает ли он, что внутри него живёт колдовской огонь?

- Если бы я… Оказалась демоном… Что бы ты сделал?

Кангар, против моего ожидания, улыбнулся после этих слов. Почесал свой затылок, ощупал пальцами кору и пол у входа в тайник. Затем сказал:

- Я бы тебя освободил от демона.

- Что? – я засмеялась.

Кангар тоже засмеялся:

- Да-да, я бы что-нибудь придумал, и уверен, что это бы сработало. Я бы спас тебя, маленькая.

Я смеялась так долго, что голова моя разболелась. Но внутри стало легко. Кангар со мной. Если понадобится, он меня спасёт.

Кангар же, напротив, не смеялся после сказанного им. Он смотрел на меня, серьёзно, внимательно, задумчиво.

- Я, кажется, знаю, в чём твой секрет, - сказал он.

Я вздохнула и обхватила себя руками, как тогда, когда он принёс меня к озеру.

Кангар наклонился ко мне так близко, что длинные пряди его волос упали на мои плечи.

- Теперь мы связаны, маленькая. Я храню твою тайну, а ты – мою. Я клянусь, что буду молчать о твоей тайне. Клянёшься ли ты, что будешь молчать о моей?

- Клянусь, - не задумываясь, ответила я.

Кангар улыбнулся и протянул мне цветок, который всё это время прятал за своей спиной. Это была ароматная паучья орхидея, белая с золотистой пыльцой.

Именно из таких орхидей я в то утро плела свой венок.

С того дня мы стали очень дружны и редко разлучались.

Воспоминание шестое. Кольца, топорики, бусины и вазы

Мы вернулись в поселение с охапками пахучих белых орхидей, объяснив встревоженным взрослым, что ходили в чащу, чтобы добыть больше свежих цветов для наших венков.

Наши строгие cтаршие братья, сёстры, тёти и дяди удовлетворились таким объяснением и отошли от нас, предоставив нам самим работать с принесёнными цветами.

Несмотря ни на что, мне всегда нравились отношения между взрослыми и детьми Шантин у ассанте. Такого равенства и свободы поведения, предоставляемой детям нашего рода, я больше не встречала нигде. Нас оберегали, за нами присматривали, нас контролировали – да, но взрослые никогда не вмешивались в наши дела. Они помогали нам, если мы просили их об этом, но сами не предлагали своих советов. Возможно, именно поэтому дети Шантин у ассанте с раннего возраста были самостоятельными маленькими людьми и росли сильными, выносливыми и радостными. Именно такими племя хотело видеть своих Вождей, хранителей, старейшин, матерей. Такими они и были.

Мы присоединились к нашим братьям и сёстрам на аконе. Это был последний день приготовлений, и на следующий день на рассвете начнётся празднество. По этой причине общая работа была особенно шумной и весёлой, и мы могли вести беседу о своих делах, не опасаясь, что нас кто-нибудь станет слушать.

- Твои родители? – тихо спросил Кангар, склонившись над своим плетением так низко, что движения его губ не были видны.

Я понимала, что он имеет ввиду. То, что они должны были сделать давным-давно, но чего решили не делать никогда.

- Боятся, - так же тихонько выдохнула я.

- Не хотят? – снова короткий, но такой сложный вопрос.

Я лишь вздохнула.

- А чего хочешь ты?

Я удивлённо воззрилась на него. Кангар улыбался, как мне показалось, немного грустно.

Я подумала и ответила:

- Чтобы мама была здорова. От плохих мыслей ей становится больно в груди, и я стараюсь, чтобы у неё были только хорошие мысли. Но это не всегда получается...

Кангар некоторое время молчал, перевязывая сложное плетение своего венка из банановых листьев, жёлтых кактусовых соцветий и белых орхидей, и скрепляя его края тугими жгутами из просоленных водорослей. Закончив, он вытянул своё творение на руке, повертел, рассматривая с разных сторон, остался доволен и отложил венок в корзину с другими, уже готовыми.

- Для себя, - спросил он, выуживая из моих волос липкие кактусовые цветочки, - чего ты хочешь для себя?

- Для себя? – повторила я, - я не знаю…

- Подумай, маленькая.

Я непонимающе следила за его пальцами, крошащими жёлтый бутончик. В цветках кактуса был липкий сок, который мы иногда использовали, как клей. На коже он становился белым, когда засыхал. Руки, ноги и даже лицо Кана уже были покрыты белыми пятнами клея. Я подумала, что, наверное, тоже испачкалась, отложила свой незаконченный венок и принялась вытирать щёки краем своей длинной туники.

- Я не знаю, - повторила я, когда через несколько минут брат отнял ткань от моего лица и требовательно заглянул в мои глаза.

- Это плохо. Ты должна узнать.

Я быстро завязала узелки на кончиках своего венка. Кангар принял его из моих рук и перетянул узелки потуже.

Я знала, что он ждёт, чтобы я сказала, что втайне мечтаю поделиться своими видениями хоть с кем-то. Я знала, что он ждёт от меня правды. Но я не могла заставить себя произнести всё это вслух.

От нелёгких размышлений меня спасла Туналилла, одна из моих шестнадцати собратьев. Она отделилась от остальных, подошла к нам, плюхнула мне на колени связку красивых колечек из древесной коры, над которыми работала уже несколько дней, и уставилась на Кана.

- Хочешь? – спросила она его.

Туне было пять лет, и у неё были светлые серебристо-серые, словно рыбки, глаза. Удивительные глаза, с маленькими круглыми чёрными, как горошинки перца, зрачками. Таких во всём племени больше ни у кого не было. Её папа говорил, что они достались ей от прабабушки, которая была родом с далёкого севера. Когда Туналилла смотрела на меня своими рыбьими глазами, мне всегда становилось не по себе, и я старалась побыстрее дать ей то, что она хочет, и отвернуться. Мне казалось, что если смотреть в её глаза слишком долго, можно онеметь, а то и вовсе - превратиться в рыбку.

Кангар взял нанизанные на жёсткую трутовину колечки и внимательно рассмотрел каждое. Очень скоро стало понятно, что Тунина работа ему нравится. Он цокал языком и с удовольствием гладил по очереди ровные, круглые кусочки древесины, которые Туна так старательно зачищала и полировала, и которыми она не без основания гордилась. У Туналиллы были очень чуткие и умелые пальцы. Она обожала мастерить что-нибудь из древесины, и у неё это отлично получалось.

Колечки были все разных размеров и из древесины от разных пород деревьев. Туна делала их из найденных ею кусочков отпавшей древесины и из сломанных веток. Попадались чудесные колечки из цельных срезов веточек. Некоторые были покрыты узорами, некоторые – полностью гладкие. Одни были светлыми, другие тёмными. Кажется, Туна даже сама окрашивала их растительным соком, чтобы придать древесине ещё больше насыщенности. По крайней мере, её туника и кончики пальцев были все зелёные и сырые.

Я насчитала двадцать одно колечко и сбилась. Дальше двадцати одного я пока считать не умела. Я училась считать по пальцам на своих руках и ногах, а двадцать первым определителем служила моя коса.

- Хочу, - наконец сказал Кангар, - вот это, можно?

Он зажал в руке самое маленькое колечко с тонким узором, сделанное из светлой древесины и как будто светящееся изнутри.

- Можно, - кивнула Туна, забирая всю связку, - завтра на празднике ты его получишь.

Она спрятала колечки в свою плетёную сумку, которую носила за спиной, села рядом с нами и стала рассматривать наши венки. Скоро подошли и другие дети из моей стаи, стали показывать свои работы и смотреть на наши.

Неразлучные Токайя и Шеоро – шумные мальчишки-непоседы, мои одногодки, смастерили небольшие топорики из заточенных камней и кораллов, и устроили целое представление, демонстрируя нам своё оружие. Все смеялись над ними, и только Кан похвалил их труд, заставив разом покраснеть и замолчать.

Многие стеснялись Кангара. Раньше он никогда не присоединялся к нам, и мои сестрёнки и братики смотрели на него с любопытством и опаской. Кауали, самая смелая и дерзкая из девочек, посмотрела ему прямо в лицо, но Кан ответил ей спокойным взглядом, и она тут же отвернулась к брату Гетару, который что-то тихо рассказывал близнецам Чаку и Энтану.

Брат и сестра – двойняшки – Питайя и Кантеан слишком смущались и прятали свои поделки за спиной, а малышка Шанка, самая маленькая из девочек, подползла к Кангару и вцепилась в него своими пухлыми ручками. Кан взял её на руки и подбросил в воздух – малышка засмеялась, и на лице Кана отразилась довольная улыбка.

Тогда низенький и немного полный братишка по имени Бобо с удовольствием поделился с Кангаром сделанными им из сушёных ягод, крупных семян и скорлупок бусинами. Они стучали и трещали, и их тоже можно было раскрасить.

А двойняшки Палати и Итала, самые старшие из нас – им, как и Кану, было по шесть лет – краснея и елозя на месте от удовольствия, продемонстрировали слепленные ими из белой глины высокие кувшины. Кувшины были немного неровными, но все мы в своё время пробовали работать с глиной, и знали, как это трудно, поэтому никто не стал указывать сестрёнкам на эти огрехи. Тем более, что девочки сразу же принялись покрывать бока и горлышки кувшинов узорами, что делали недостатки почти незаметными. Другие стали помогать им и давать советы, остальные болтали и шутливо толкались. Только трое: я, Кан и Туналилла не присоединяли своих голосов ко всеобщему гомону.

Когда солнце начало садиться, наша работа была окончена, и мы все вместе побежали к океану, смотреть, как алые лучи заката красят небо и зеленоватую воду.

Мы стояли по колено в прибое, положив руки друг другу на плечи, глядели вдаль, подставив лица солёному ветру, молчали, и каждый думал о чём-то своём.

Кангар снова был чуть в стороне, серьёзный и собранный. Его колдовские глаза смотрели на солнце, и красный закатный огонь отражался в них оранжевыми сполохами. Я уже поняла, что только я вижу его глаза такими. В этот момент мне очень сильно хотелось прикоснуться к его огню. Мне казалось, что он живой. Я встряхнула головой, прогоняя наваждение, и подумала, уж не схожу ли я с ума.

Однако то, что происходило в моей жизни затем, вытеснило прочь все мои наивные детские мысли и заставило повзрослеть разом на несколько лет.

Если бы только я тогда знала…

Воспоминание седьмое. Сияющий город под толщей воды

В ночь, что предшествовала празднику Солнца, мне приснился самый чудесный, самый удивительный сон.

Началось всё с того, что, засыпая, я увидела перед собой лицо уже знакомой мне печальной призрачной женщины в белом одеянии. Она улыбалась, но глаза её были полны такой невыносимой грусти, что сердце моё скорбело вместе с ней, хоть я и не знала тогда причин её тоски.

Со встречи с нею начался и этот дивный сон. Я вышла из нашего домика, оставив маму и папу безмятежно спать, и пошла за нею следом, вдоль одной из главных дорог нашего селения, что вела к пляжу.

Женщина вывела меня на спокойный пустынный берег океана. Всё вокруг казалось серым в тусклом свете пробивающейся сквозь облака луны. Здесь было установлено несколько небольших харанэ – домиков, в которых рыбаки и собиратели раковин хранили свои снасти и инструменты.

Я любила иногда созерцать неспокойные волны океана, спрятавшись на настиле под сваями ближайшего к воде харанэ. Это было прекрасное место для тайного наблюдения: и океан, и небо, и деревья у посёлка прекрасно просматривались, при том, что меня самой снаружи было не видно. Я могла не бояться быть обнаруженной – я забиралась под харанэ только во время отлива, когда все рыбаки и охотники уходили, и только мой брат Кангар знал о том, что я бываю здесь. Однако он не одобрял моих опасных вылазок, так как вода в этой части пляжа была стремительной и бурной, и во время высоких волн или быстрого прилива нижний уровень харанэ полностью затапливался водой. Маленькую меня, ещё не умеющую хорошо плавать, могли ожидать большие неприятности.

Однако сейчас стихия была умиротворённой. Океан тихо шелестел, мягко накатывая на песок: волна за волной, волна за волной. Высокие пальмы шумели на ветру, переговариваясь со звёздами. Кое-где сверкали в зарослях светящиеся любопытные глаза мелких животных. Всё вокруг было настолько реальным, словно я действительно стояла посреди ночного пляжа, утопая по щиколотку в прохладном белом песке, а не спала, и видела сон об этом месте.

Моя таинственная знакомая меж тем вошла прямо в воду, и обернулась, поджидая меня. Я подошла к краю песчаной полосы и остановилась, не решаясь шагнуть в остывший и потемневший океан. Видя моё замешательство, женщина вернулась и протянула руки раскрытыми ладонями вперёд, что было характерным жестом ассанте, и означало: «Я открыта перед тобой. Пожалуйста, доверься мне!»

Несколько мгновений я смотрела ей прямо в глаза, а она, спокойно улыбаясь, ждала моего решения. Она выглядела сейчас совсем как реальный человек, лишь волосы и одежда зеленовато светились и неестественно колыхались, выдавая её потустороннюю природу.

Я пристально вгляделась в её черты. В который раз за всё то время, что я знала эту женщину, её лицо показалось мне смутно знакомым.

Кто она такая? Судя по её внешности и бессловесной манере общения, она – одна из женщин ассанте. Может ли она быть моей давно умершей родственницей? Чего она ждёт от меня, зачем пришла сейчас? Она была загадкой, которую мне так хотелось постичь. Во мне жила странная убеждённость в том, что мы с нею связаны более крепкими узами, чем я могу предполагать.

Повинуясь внутреннему порыву, я вложила свои руки в её ладони, ужаснувшись жалящему холоду, исходящему от них. Женщина тихо, мелодично рассмеялась, и легко подняла меня вверх, на уровень своего роста, а затем ещё выше, быстро отрываясь вместе со мною от земли и взмывая вверх, так, словно мы были птицами.

Я не успела ни испугаться, ни изумиться, как наше удивительное перемещение тут же превратилось в стремительный полёт в ночной синеве неба. Мне не было ни холодно, ни страшно, все мои мысли улетучились. Я ощущала себя очень лёгкой. Нас окутывал синий воздух, в ушах шумел ветер. От всего этого у меня перехватило дух. Женщина-призрак крепко держала мои руки и смеялась, глядя на меня. Всё во мне ответило ей таким же радостным, пьяным от нереального ощущения свободы, смехом.

Так мы летели, пока не достигли точки океана, что была довольно далека от берега и изобиловала подводными скалами из мела и кораллов. Мы приземлились на вершины этих скал, что под действием постоянно омывающей их воды были пологими. Здесь женщина-дух отпустила мою ладонь, и указала куда-то вперёд.

Проследив за её жестом, я с удивлением обнаружила то, чего по моим представлениям никак не могло существовать в океане: мириады сияющих шаров где-то очень глубоко под водой. Это настолько изумило меня, что я вскрикнула и, потеряв равновесие, рванулась вперёд. Не знаю, упала бы я в воду, или же нет, но призрачная женщина удержала меня. Она прижала к губам кончики своих белых пальцев, показывая, чтобы я вела себя очень тихо, развернула меня к себе спиной и прижала обеими руками, так крепко, что стало даже немного больно.

Я наклонилась к самой воде, все мои чувства и ощущения обострились. И тут я увидела то, отчего у меня сам собою пропал дар речи. Мы с моей странной провожатой зависли над кромкой иссиня-чёрной воды, а там, в манящей и недостижимой глубине, мерцал и переливался всеми красками сказочно прекрасный, величественный подводный город.

Это был именно город: со странного вида спиралевидными зданиями, высокими и низкими, широкими и совсем тоненькими, уходящими к поверхности, как подводные стрелы; со светящимися путями и отрезками дорог, с полями, на которых росло что-то разноцветное, яркое, плавно покачивающееся под водой, и с жителями, которых мне с такого далёкого расстояния было не разглядеть – они выглядели как стремительно перемещающиеся светящиеся точки.

Не знаю, сколько я просидела так, во все глаза рассматривая открывшееся мне чудо, едва не касаясь своим носом поверхности воды. Женщина-тайна изо всех сил удерживала меня, будто боялась, что я могу нырнуть туда, к этим удивительным океанским людям. Но я, как это ни странно, ощущала сильнейшую свою уязвимость перед этим местом, и откуда-то знала со всей убеждённостью, что мне оно недоступно. Это печалило меня и в то же время разжигало огромное любопытство. Я старалась увидеть и понять как можно больше. Но подводный город и его обитатели были слишком далеко, чтобы их было видно достаточно хорошо.

Проснувшись глубокой ночью в своей постели, я не помнила, как в своём сне вернулась домой. Осторожно, стараясь не потревожить маму и папу, я вышла и огляделась. Моей таинственной гостьи нигде не было видно. Я легла на остывший за ночь песок, и задумалась, глядя на звёзды. Восстанавливая по частичкам свой сказочный сон, я с огорчением поняла: моя память не вместила в себя и сотой доли того, что мне открылось. Подводные строения были такими волшебными, нереальными, словно не из нашего мира. А жители этого города, кто же они такие? И как выглядели? Я запомнила лишь их свет – мягкий, мерцающий, переливающийся, словно тысячекратно усиленная игра перламутровой раковины.

Дата добавления: 2015-10-13