Зло, которое мы любим

Саймон Льюис размышлял о многочисленных способах уничтожения письма. Можно разорвать его в клочья. Можно сжечь. Можно скормить собаке или демону Гидре. Можно забросить в жерло вулкана на Гавайях, открыв туда портал при помощи друга-мага, живущего по соседству. И тот факт, что Изабель Лайтвуд, имея все эти возможности, отправила письмо Саймона обратно непрочитанным, возможно, что-то значил. Может быть, это хороший знак.

Или хотя бы не совсем плохой.

Во всяком случае, Саймон убеждал себя в этом последние несколько месяцев.

Но даже он должен был признать, что слова «не совсем плохой знак» возможно слишком оптимистичны, когда что-то вроде любовного письма, с откровенными и унизительными фразами вроде «ты удивительная» и «я знаю, что я тот, кого ты любила», возвращается обратно нераспечатанным. Поперёк этого письма красовалась надпись «ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ», сделанная красной помадой.

По крайней мере, она ссылается на него, как на «отправителя». Саймон был уверен, что у Изабель есть парочка других слов для него - не таких дружелюбных. Демон забрал его воспоминания, но его наблюдательность от этого не пострадала, и он очень быстро понял, что Изабель не из тех девушек, которым нравится быть отвергнутыми. Саймон же, вопреки всем законам природы и здравого смысла, отвергал её дважды.

В этом письме он пытался объясниться и попросить прощения за то, что отталкивал её. Он признался, как сильно ему хочется снова стать тем человеком, которым он был раньше. Её Саймоном. Или хотя бы тем Саймоном, который был бы её достоин.

Иззи, я не знаю, ждёшь ли ты меня, но если ждёшь, я постараюсь быть достойным твоего ожидания, писал он. Всё, что я могу пообещать - это, что буду и дальше пытаться.

***

Спустя месяц после того, как он отправил это письмо, оно вернулось обратно.

Когда дверь комнаты со скрипом открылась, Саймон поспешно спрятал письмо в ящик своего стола, стараясь избегать паутины и плесени, которые покрывали всю мебель, несмотря на все попытки от них избавиться. Он проделал это недостаточно быстро.

- Снова то письмо? – простонал его сосед по комнате Джордж Лавлейс. Он рухнул на свою кровать, мелодраматично прижав руку ко лбу. – О, Изабель, моя дорогая, может быть, я смогу мысленно тебя вернуть к своей рыдающей груди, если буду очень долго пялиться на это письмо.

- У меня нет груди, - ответил Саймон со всем достоинством, на какое только был способен. – И я уверен, что если бы и была, то точно не рыдающая.

- Тогда тяжело вздымающаяся? Именно это и делает грудь, да?

- Я проводил не очень много времени среди женской груди, - признался Саймон. По крайней мере, вспомнить он смог действительно не очень много. В девятом классе у него была неудачная попытка потрогать Софи Хиллер, но её мама застукала Саймона ещё до того, как он нашёл застёжку на бюстгальтере Софи. Как предполагал Саймон, что-то подобное он мог проделать и с Изабель. Но сейчас он очень старался не думать об этом. О застёжке на бюстгальтере Изабель, о своих руках на её теле, о вкусе…

Саймон затряс головой так сильно, что ему почти удалось избавиться от ненужных мыслей.

- Мы можем не говорить о груди? Вообще?

- Ну, простите, что прервал вашу гиперважную хандру по поводу времён, проведённых с Иззи.

- Я не хандрю, - соврал Саймон.

- Ну, вот и прекрасно. – Джордж торжествующе усмехнулся, и Саймон понял, что попал в какую-то ловушку. – Значит, ты пойдёшь со мной на тренировочное поле и поможешь проверить в деле новые кинжалы. Проведём спарринг. Примитивные против элиты. Проигравшие должны будут есть дополнительные порции супа целую неделю.

- О, да. Сумеречные охотники умеют развлекаться. – И это был отнюдь не сарказм. Правда состояла в том, что его сокурсникам действительно было весело, даже если их понятие о веселье обычно включало в себя острое оружие. Все экзамены были уже позади, до вечеринки по поводу окончания учебного года и до летних каникул оставалась всего неделя, и Академия Сумеречных охотников сейчас больше смахивала на лагерь, чем на школу. Саймон не мог поверить, что провёл здесь целый год; ему не верилось, что он смог продержаться здесь так долго. Он изучал латынь, руны и, довольно поверхностно, хтонический язык; он сражался с мелкими демонами в лесу, пережил полнолуние рядом с новообращённым оборотнем, ездил верхом на лошади (которая его чуть не затоптала), питался неизменным супом. И за всё это время его никто не исключил и не обескровил. Он даже подкачался так, что смог сменить размер боевого облачения с женского на мужской, хоть и самый маленький. Несмотря ни на что, Академия стала ему домом. Покрытым слизью и плесенью, смахивающим на темницу, без работающих туалетов, но всё же домом. Они с Джорджем даже дали имена крысам, живущим за их стенами. Каждый вечер они оставляли Джону Картрайту младшему, III и IV ломоть черствого хлеба, в надежде, что они предпочтут грызть его, а не их ступни.

Эта последняя неделя была временем празднования, ночных кутежей и мелких пари, заключаемых во время боёв с кинжалами. Но у Саймона не было никакого желания веселиться. Может, потому что впереди замаячила тень летних каникул с перспективой вернуться туда, где он больше не чувствовал себя как дома.

Или причина была, как всегда, в Изабель.

- Хотя ты, конечно, получишь намного больше удовольствия, сидя здесь и страдая, - сказал Джордж, переодевшись в форму. – С моей стороны глупо было предполагать что-то другое.

Саймон вздохнул:

- Тебе не понять.

У Джорджа было лицо как у кинозвезды, шотландский акцент, загорелая кожа и мышцы, при виде которых, девчонки начинали хихикать и падать в обморок (даже девушки из Академии, которые, казалось, до знакомства с Саймоном, не встречали ни одного представителя мужского пола без кубиков на животе). Проблемы с девушками, оскорбления и отказы были просто выше его понимания.

- Давай проясним, - произнёс Джордж с акцентом, который даже Саймону казался обаятельным, - Ты вообще ничего не помнишь из свиданий с этой девчонкой? Не помнишь, как был влюблён в неё; не помнишь, каково это было, когда вы вдвоём…

- Точно, - оборвал его Сймон.

- Или даже, если бы вы…

- Да-да, ты всё понял правильно, - сказал Саймон поспешно. Он ненавидел в этом признаваться, но это был один из тех вопросов, которые после демонической амнезии волновали его больше всего. Ну, какой семнадцатилетний парень может не знать, девственник он или нет?

- У тебя видно заканчиваются клетки мозга, раз ты говоришь этому прелестному созданию, что ничего о ней не помнишь, открыто её отвергаешь, и все же пишешь ей сопливое романтическое письмо с признанием в любви, а потом удивляешься, что она не стала его читать. Далее ты проводишь два месяца, страдая по ней. Я все правильно понял?

Саймон опустил голову на руки.

- Ладно, когда ты рассуждаешь таким образом, в этом действительно нет никакого смысла.

- О, я видел Изабель Лайтвуд – и это многое проясняет. – Джордж ухмыльнулся. – Я просто хотел получить подтверждение некоторым фактам.

И он скрылся за дверью прежде, чем Саймон смог объяснить, что дело не во внешности Изабель. Хотя он действительно считал её самой красивой девушкой на свете. Но ведь дело было не в её длинных чёрных шелковистых волосах или в бездонности тёмно-карих глаз, и не в беспощадной грациозности, с которой она размахивала своих кнутом из электрума. Он не мог объяснить, в чём дело, поскольку Джордж был прав – Саймон действительно ничего не помнил ни о ней, ни о том, что они были парой. Ему по-прежнему трудно было поверить, что они вообще когда-либо могли быть парой.

Он просто знал, где-то на подсознательном уровне, что какая-то его часть всегда была с Изабель. Возможно, даже принадлежала Изабель. Независимо от того, помнит он, почему, или нет.

Клэри он тоже написал письмо, рассказал, как сильно бы ему хотелось вспомнить их дружбу, и попросил её о помощи. В отличие от Изабель, она ему ответила, рассказав историю их первой встречи. Это письмо было только первым среди многих, и в каждом из них были эпизоды из их совместных приключений. Чем больше Саймон читал об этом, тем больше начинал вспоминать, и иногда даже рассказывал ей в письмах те истории, которые смог вспомнить сам. Переписываться было легче, чем общаться лично. Не было риска, что она будет чего-то от него ожидать или, что он не оправдает её ожиданий и увидит боль в её глазах, когда она в очередной раз убедится, что её Саймона больше нет. С каждым письмом, воспоминания о Клэри начинали связываться воедино.

С Изабель всё было по-другому. Казалось, его воспоминания о ней словно погребены в какой-то чёрной дыре, опасной и хищной, грозящей поглотить его, если он подберётся слишком близко.

Саймон приехал в Академию отчасти из-за того, что хотел убежать от мучительных и сбивающих с толку «двойных» воспоминаний, от столкновения в своей голове двух разных жизней: одну из них он помнил, а второй жил по-настоящему. Это было похоже на старую дурацкую шутку, которую любил его отец. «Доктор, у меня болит рука, когда я вот так ей двигаю», мог сказать Саймон, подыгрывая ему. А его отец ответил бы с жутким немецким акцентом, с которым в его понимании должен звучать голос доктора: «В таком случае… не двигайте ей так».

Пока Саймон не думал о прошлом, оно не могло причинить ему боль. Но все чаще он ничего не мог с собой поделать.

В этой боли было слишком много наслаждения.

***

Все занятия этого учебного года были окончены, но преподавательский состав Академии всё ещё находил новые способы их помучить.

- Как думаете, что они придумали на этот раз? – спросила Джули Бьювейл, когда они уселись на неудобные деревянные скамейки в главном зале. В понедельник, с самого утра, всех студентов без исключения созвали на общешкольное собрание.

- Может, они наконец-то решили вышвырнуть отсюда всех отбросов, - сказал Джон Картрайт. - Лучше поздно, чем никогда.

Саймон чувствовал себя слишком усталым и обескофеиненым, чтобы придумать что-нибудь умное в ответ. Поэтому он просто сказал:

- Пошёл ты, Картрайт.

Джордж фыркнул.

В течение нескольких последних месяцев занятий, тренировок и охоты на демонов, студенты их группы успели сблизиться: особенно те немногие, кто был примерно одного с Саймоном возраста. Ну, Джордж – это Джордж, конечно; Беатриз Мендоса была удивительно милой для Сумеречного охотника; и даже Джули оказалась не такой высокомерной, какой пыталась казаться. С другой стороны, Джон Картрайт… В тот самый момент, как они познакомились, Саймон решил, что если бы внешность соответствовала характеру, то Джон Картрайт выглядел бы как лошадиная задница. К сожалению, в мире нет справедливости, и, вместо этого, он был похож на ходячего бойфренда куклы Барби, Кена. Иногда первые впечатления бывают обманчивы, а иногда они позволяют заглянуть человеку в душу и понять, что представляет из себя его внутренний мир. Сейчас Саймон был уверен как никогда, что внутренний мир Джона действительно смахивает на лошадиную задницу.

Джон покровительственно хлопнул Саймона по плечу.

- Я буду скучать летом по твоим остроумным репликам, Льюис.

- А я буду надеяться, что летом тебя сожрёт какой-нибудь демон-паук, Картрайт.

Джордж обнял их обоих, маниакально ухмыляясь и напевая:

- Можете ли вы почувствовать любовь сегодня вечером?

Пожалуй, Джордж чересчур проникся духом праздника.

Декан Пенхоллоу, которая стояла в передней части зала, громко кашлянула, бросая многозначительные взгляды в их сторону.

- Пожалуйста, не могли бы вы соблюдать тишину?

Болтовня в зале продолжилась, декан Пенхоллоу кашлянула ещё несколько раз, нервно призывая всех к порядку. Это могло продолжаться всё утро, если бы Делани Скарсбери, их тренер, не встал на стул и не прогремел на весь зал:

- Или сейчас здесь будет тишина, или все сделают по сто отжиманий.

Зал тут же притих.

- Я полагаю, вам всем интересно, чем же вы будете заняты теперь, когда экзамены позади? – сказала декан Пенхоллоу, её голос стал выше в конце предложения. У неё была привычка превращать почти любое своё высказывание в вопрос. - Я думаю, вы все узнаете оратора, приглашенного к нам на эту неделю?

Грозный внушительный мужчина в серой мантии уверенно прошёл к импровизированной сцене. Все ахнули от изумления.

Саймон тоже не смог сдержать судорожный вздох. Но не появление Инквизитора взорвало ему мозг, а девушка, которая следовала за ним, впиваясь в его мантию таким яростным взглядом, будто надеялась поджечь её силой мысли. Девушка с шелковистыми чёрными волосами и бездонными карими глазами: дочь Инквизитора. Известная друзьям, семье, и унизительно отвергнутым бывшим парням, как Изабель Лайтвуд.

Джордж толкнул его локтем.

- Ты видишь то же, что и я? – прошептал он. - Дать тебе носовой платок?

Саймон не мог не вспомнить последний раз, когда Иззи появилась в Академии, чтобы предупредить всех девчонок, что им следует держаться подальше от Саймона. Тогда он был в ужасе. А сейчас он не мог представить себе ничего лучше.

Но, судя по виду, сегодня Изабель не собиралась никому ничего говорить. Она просто села рядом с отцом, скрестив руки и нахмурившись.

- Она становится ещё красивее, когда злится, - прошептал Джон.

Только ценой невероятных усилий, Саймону удалось сдержаться и не ткнуть ему ручкой в глаз.

- Ваш первый год в Академии почти завершён, - сказал Роберт Лайтвуд собравшимся студентам. Это прозвучало скорее как угроза, а не как поздравление. – Моя дочь говорила мне, что у одного из примитивных героев есть такая поговорка: «С большой силой приходит и большая ответственность».

Саймон пришёл в изумление. Изабель Лайтвуд, далёкая от комиксов насколько возможно, могла знать эту реплику из «Человека-паука» только в одном случае. Она цитировала Саймона.

Это должно было что-то значить… верно?

Он попытался поймать ее взгляд.

Не получилось.

- Вы много узнали о силе в этом году, - продолжил Роберт Лайтвуд. – А на этой неделе я расскажу вам об ответственности. И о том, что бывает, если силу и власть не контролировать или наделить ими не того человека. Я собираюсь рассказать вам о Круге.

После этих слов наступило молчание. Преподаватели Академии, как и большинство Сумеречных охотников, избегали разговоров о Круге – группе не поддающихся контролю Сумеречных охотников, которую Валентин Моргенштерн возглавлял во время Восстания. Студенты знали о Валентине - о нём все знали - но они быстро усвоили, что не стоит задавать о нём слишком много вопросов. За последний год Саймон понял: Сумеречные охотники предпочитают верить, что их решения идеальны, а законы непогрешимы. Они не любили вспоминать о временах, когда их чуть не уничтожила группа их же собратьев.

По крайней мере, стало понятно, почему этим собранием руководит декан, а не их учитель истории, Катарина Лосс. Маги с трудом выносят большую часть Сумеречных охотников. А когда дело доходит до бывших участников Круга, можно не надеяться даже на такое отношение.

Роберт кашлянул.

- Я бы хотел, чтобы каждый из вас спросил себя, что бы вы делали, если бы являлись студентами этой Академии во времена Валентина Моргенштерна. Вступили бы в Круг? Выступили бы на стороне Валентина во время Восстания? Поднимите руку, если думаете, что, возможно, так бы и сделали.

Саймона не удивило, что никто не поднял руку. Он проходил это ещё в школе для примитивных, когда они изучали Вторую мировую войну. Саймон знал: никто бы никогда не подумал, что мог бы быть нацистом.

Саймон так же понимал, что, статистически, большинство из них ошибается.

- Теперь я бы хотел, чтобы вы подняли руку, если считаете себя образцовым Сумеречным охотником, который бы сделал всё что угодно для Конклава. – Сказал Роберт.

Как и следовало ожидать, на этот раз намного больше рук взлетело вверх, рука Джона Картрайта была выше всех.

Роберт невесело улыбнулся.

- Именно самые законопослушные из нас и вступили первыми в ряды Валентина, - сказал он им. – Именно мы, самые преданные своему делу Сумеречные охотники, и оказались самой лёгкой добычей.

В толпе начали шептаться.

- Да, - сказал Роберт. – Я говорю «мы», потому что я был одним из сторонников Валентина. Я состоял в Круге.

Шёпот превратился в шторм. Некоторые студенты не удивились этому заявлению, но многие выглядели так, будто у них в голове только что взорвалась ядерная бомба. Клэри говорила Саймону, что Роберт Лайтвуд раньше состоял в Круге, но очевидно многим было тяжело примириться с этим, учитывая что этот высокий, грозный мужчина теперь занимал должность Инквизитора.

- Инквизитор? – выдохнула Джули, широко раскрыв глаза. – Как ему могли позволить…?

Беатриз выглядела ошеломлённой.

- Мой отец всегда говорил, что с ним что-то не то, - пробормотал Джон.

- На этой неделе я расскажу вам о злоупотреблении властью и о великом зле, которое может принимать самые разнообразные формы. Моя дочь, Изабель Лайтвуд, поможет мне с этой работой. – Он указал на Изабель, которая взглянула мельком на толпу. Ее донельзя свирепый взгляд каким-то образом стал ещё жёстче. - Больше всего я буду говорить о Круге, как всё это началось и почему. Если будете слушать внимательно, то возможно некоторые из вас даже чему-то научатся.

Саймон не слушал вообще. Он пялился на Изабель, желая, чтобы она посмотрела на него в ответ. Изабель старательно смотрела на свои ноги. И Роберт Лайтвуд, Инквизитор Конклава, главный судья, следящий за исполнением законов, начал рассказ о Валентине Моргенштерне и тех, кто когда-то его любил.

***

1984 год

Роберт Лайтвуд растянулся во дворе, стараясь не думать о том, как проводил эту неделю год назад. Дни после экаменов и перед началом летних каникул традиционно были наполнены свободой и разгульным весельем, преподаватели же наоборот вынуждены были наблюдать, как студенты то и дело нарушали всевозможные правила Академии. Год назад они с Майклом Вэйландом смылись из кампуса и совершили крутую противозаконную вылазку на озеро Лин, где в полночь искупались нагишом. Даже несмотря на то, что они держали губы плотно сжатыми, вода всё равно оказала свой галлюциногенный эффект, раскрашивая небо разными цветами. Они лежали на спине бок о бок, представляя падающие звезды, которые прокладывают неоновый путь через облака, и воображали, что находятся в незнаком мире.

Это было год назад, когда Роберт ещё считал себя юным и вольным тратить своё время на детские забавы. Это было до того, как он понял, что независимо от возраста, у него есть обязательства.

Это было год назад, до Валентина.

Члены Круга заняли тихий, тенистый уголок школьного двора, который защищал их от любопытных глаз, и где они были избавлены от вида своих сокурсников, занятых бессмысленными и бесцельными развлечениями. Роберт напомнил себе, что он счастливчик, раз может находиться здесь в тени, слушая речи Валентина Моргенштерна.

Он напоминал себе, что это особая привилегия – быть членом группы Валентина, осведомленным о его революционных идеях. Год назад, когда Валентин неожиданно начал дружески к нему относиться, Роберт чувствовал лишь глубокую признательность и ловил каждое его слово.

Валентин говорил, что Конклав насквозь прогнил и обленился, что его больше волнует поддержание уже существующего положения вещей и подавление любого инакомыслия, чем следование благородной миссии.

Он говорил, что Сумеречные охотники должны прекратить прятаться во мраке и с гордостью заявить о себе миру примитивных, в котором они живут и за который умирают.

Он говорил, что Соглашения никуда не годятся, и Чаша Смерти была создана для того, чтобы её использовали для нового поколения Сумеречных охотников, которое станет нашей надеждой на будущее, а занятия в Академии – это пустая трата времени.

Из-за Валентина мозг Роберта усиленно работал, а сердце пело. Валентин заставил Роберта почувствовать себя борцом за справедливость. Словно он был частью чего-то выдающегося, будто все они были избраны не только Валентином, но самой судьбой для того, чтобы изменить мир.

И все же, временами, Роберт чувствовал тревогу из-за Валентина.

Валентин хотел от Круга непоколебимой преданности. Он хотел, чтобы их души наполняли вера в него и убежденность в деле. И Роберту безрассудно хотелось дать ему всё это. Он не хотел сомневаться в логике или намерениях Валентина; он не хотел беспокоиться из-за того, что слишком слабо верит в речи Валентина. Или, наоборот, что верит в них слишком сильно. Сегодня, купаясь в солнечном свете, с безграничными возможностями лета, открытыми перед ним, он вообще не хотел ни о чём волноваться. Так что, когда до него доносились слова Валентина, Роберт пропускал их мимо ушей. Лучше не обращать внимания, чем сомневаться. Его друзья сейчас слушают, так что потом смогут рассказать ему всё, что он пропустил. Разве друзья нужны не для этого?

Сегодня их было восемь, только самые доверенные лица Круга: Джослин Фэйрчайлд, Мариза Трублад, Люциан и Аматис Греймарк, Ходж Старквезер и, конечно, Майкл, Роберт и Стивен. Все они сидели молча, пока Валентин разглагольствовал о доброте Конклава к жителям Нижнего мира. Стивен Эрондейл был самым новым пополнением как в их компании, так и в Академии. Он прибыл из Лондонского Института в начале года и был очень преданным и делу, и Валентину. Он приехал в Академию в одежде примитивных: кожаная куртка с заклёпками и узкие потёртые джинсы. Его светлые волосы, уложенные при помощи геля, шипами торчали во все стороны, как у примитивных рок-звёзд, плакатами которых были завешаны стены его комнаты. Только месяц спустя он приобщился не только к простому чёрному стилю в одежде, но и к манерам Валентина. Так что теперь, по внешнему виду, их главными различиями были только белые волосы Валентина и голубые глаза Стивена. А уже к первым морозам, Стивен отказался от всех своих примитивных вещей и уничтожил на жертвенном костере плакат своей любимой группы «Sex Pistols».

- Эрондейлы не делают ничего наполовину, - говорил Стивен, когда Роберт начинал подкалывать его по этому поводу. Но Роберт подозревал, что под беззаботным тоном Стивена скрывается что-то ещё. Что-то темнее - какой-то непонятный голод. Роберт заметил, что Валентин умеет выбирать себе сторонников, нацеливаясь именно на тех студентов, которым чего-то не хватало, у которых внутри была какая-то пустота, которую он смог бы заполнить. В отличие от большинства студентов их компании, Стивен казался самим совершенством: красивый, обаятельный, талантливый Сумеречный охотник с хорошей родословной, которого все уважали. Это заставило Роберта задуматься… что же в нём увидел Валентин?

Его мысли унеслись так далеко, что когда Мариза вздохнула и шёпотом спросила у него: «Это не опасно?», он не понял, о чём она говорит. Однако сжал ободряюще её руку, так как бойфренды обычно именно так и поступают. Мариза лежала, положив голову ему на колени, её шелковистые чёрные волосы разметались по его джинсам. Он убрал несколько прядок с её лица, это была только его привилегия.

Прошёл почти год, но Роберту по-прежнему с трудом верилось, что эта пылкая, смелая, грациозная девушка, с острым как лезвие бритвы умом, выбрала именно его. Она скользила по Академии словно королева, оказывающая услугу и потакающая своим обожателям. Мариза была не самой красивой девушкой в их группе, и определенно не самой милой или очаровательной. Ей было наплевать на такие вещи, как добродушие и очарование. Но когда дело доходило до битвы, ей не было равных, и уж точно никто не умел обращаться с кнутом лучше, чем она. Мариза была не просто девушкой, а силой. Другие девушки боготворили её; парни хотели её – но только Роберт её заполучил.

Это изменило все.

Иногда Роберт чувствовал, что вся его жизнь – это спектакль. Что это только вопрос времени, и его сокурсники всё равно увидят, какой он на самом деле, поймут, что скрывается под всей этой мускулатурой и бахвальством: Трусость. Слабость. Никчёмность. Быть вместе с Маризой – это словно носить доспехи. Такие, как она, не выбирают никчёмных. Об этом все знали. Иногда Роберт даже сам в это верил.

Ему нравилось, что она заставляла его чувствовать себя смелым и надежным, когда они были на людях. А ещё больше ему нравилось то, что он чувствовал, когда они оставались наедине, и она прижималась сзади губами к его шее, проводила языком вниз по позвоночнику. Он любил изгибы её бедер и шелест её волос; любил блеск её глаз, когда она вступала в бой. Он любил её вкус. Так почему всякий раз, когда она говорила «Я люблю тебя», он чувствовал себя лжецом, говоря то же самое ей в ответ? Почему он время от времени – а может быть, и чаще – ловит себя на мысли о других девушках, думает о том, какими бы они могли быть?

Как он мог любить чувства, которые она в нём вызывала… и всё равно сомневаться, что это любовь?

Он исподтишка наблюдал за другими парами, пытаясь понять, чувствуют ли они то же самое, скрываются ли сомнения и неопределенность за их признаниями в любви. Но то, как Аматис уютно прижалась головой к плечу Стивена, как Джослин беззаботно переплела свои пальцы с пальцами Валентина, даже то, как Мариза лениво поигрывала нитками на его изношенных джинсах, словно его одежда и тело были её собственностью… все они казались такими уверенными в себе. Роберт же был уверен только в том, что хорошо научился притворяться.

- Мы должны радоваться опасности, если она подразумевает возможность избавления от грязного, неконтролируемого представителя нежити, - сердито сказал Валентин. – Даже если эта волчья стая не отвечает за монстра, который… - Он тяжело сглотнул, и Роберт понял, о чём он думает. Казалось, в эти дни Валентин просто не мог думать ни о чём другом, от него так и веяло яростью, и единственная его мысль словно горела в огне: монстр, который убил моего отца. – Даже если и так, мы окажем Конклаву услугу.

Рагнор Фелл, зеленокожий маг, который преподавал в Академии почти столетие, остановился на полпути во дворе и посмотрел на них так, будто мог слышать их разговор. Роберт уверял себя, что это невозможно. Но ему всё равно не нравилось, что рога этого колдуна повернулись в их сторону, словно намечая цель.

Майкл кашлянул.

- Может, не стоит здесь так говорить о, э-э, жителях Нижнего мира.

Валентин фыркнул.

- Надеюсь, этот старый козел действительно меня слышит. Это позор, что ему позволяют здесь преподавать. Единственное место, которое должно быть предназначено для нежити в Академии – это стол для вскрытия.

Майкл с Робертом переглянулись. Как всегда, Роберт точно знал, о чём думает его парабатай - и сам думал о том же. Валентин, когда они только его встретили, резко выделялся своим могучим телосложением, ослепительно-белыми волосами и блестящими чёрными глазами. Черты его лица были, как у ледяной скульптуры, плавными и резкими одновременно, но под грозной оболочкой скрывался удивительно добрый парень, которого могла разозлить только несправедливость. Валентин всегда был упорным, но свою энергию он вкладывал в то, что правильно, в то, что хорошо. Когда Валентин говорил, что хочет исправить несправедливость и неравенство, навязанные Конклавом, Роберт ему верил, и верит до сих пор. И хотя Майкл питает какую-то странную слабость к жителям Нижнего мира, Роберту они нравятся не больше, чем Валентину; он не мог себе представить, почему в наше время Конклав всё ещё позволяет магам лезть в дела Сумеречных охотников.

Но между объективной настойчивостью и абсурдной яростью была разница. Роберт ожидал, что вспышка горя Валентина скоро поутихнет, но вместо этого, она переросла в пожар.

- Значит, ты не скажешь нам, откуда получил информацию, - сказал Люциан, единственный, кроме Джослин, кто мог безнаказанно расспрашивать Валентина, - Но хочешь, чтобы мы улизнули из кампуса и самостоятельно выследили этих оборотней? Если ты так уверен, что Конклав хотел бы с ними разобраться, почему бы не оставить их ему?

- Конклав бесполезен, - прошипел Валентин. - Ты знаешь об этом лучше всех, Люциан. Но если никто не хочет подвергать себя риску ради этого, если вы предпочитаете остаться здесь и пойти на вечеринку … - Его рот скривился, как будто даже эти слова вызывали у него неприязнь. - Я сделаю это сам.

Ходж поправил очки и вскочил на ноги.

- Я пойду с тобой, Валентин, - сказал он слишком громко. Это было в духе Ходжа – всегда слишком громко или слишком тихо, всегда полное непонимание ситуации. По этой причине он предпочитал книги, а не людей. - Я всегда на твоей стороне.

- Сядь, - резко бросил Валентин. – Не хватало, чтобы ты путался у меня под ногами.

- Но…

- Что толку от твоей преданности, если она идёт в комплекте с ненужным трёпом и двумя левыми ногами?

Ходж побледнел и опустился обратно на землю, яростно моргая глазами за толстыми стеклами очков.

Джослин положила руку на плечо Валентина – очень мягко, и только на мгновение, но этого было достаточно.

- Я всего лишь имею в виду, Ходж, что твои исключительные навыки пропадают даром на поле боя, - сказал Валентин дружелюбнее. Перемена в его голосе была резкой, но искренней. Когда Валентин одаривал своей тёплой улыбкой, перед ним невозможно было устоять. – И я бы не простил себе, если бы тебя ранили. Я не могу… не могу потерять кого-то ещё.

Они все замолчали на мгновение, думая о том, как быстро всё произошло; о том, как декан забрала Валентина прямо с тренировочной площадки, чтобы сообщить ему новости; о том, как он молча и стойко принял их, как и положено Сумеречному охотнику. О том, как он выглядел, когда вернулся в кампус после похорон: пустые глаза, землистый цвет лица, которое за неделю стало выглядеть на несколько лет старше. Все их родители были воинами, и они понимали: то, что потерял Валентин, может потерять любой из них. Быть Сумеречным охотником - значит жить в тени смерти.

Они не могли вернуть его отца обратно, но если в их силах помочь отомстить за эту потерю, то именно это они и должны для него сделать.

В конце концов, Роберт был обязан ему всем.

- Конечно, мы пойдем с тобой, - твёрдо сказал Роберт. – Что бы ни произошло.

- Согласен, - сказал Майкл. Куда бы ни пошёл Роберт, Майкл пойдёт за ним.

Валентин кивнул.

- Стивен? Люциан?

Роберт заметил, как Аматис закатила глаза. Валентин всегда относился к женщинам с уважением, но когда дело доходило до битвы, он предпочитал, чтобы на его стороне сражались только мужчины.

Стивен кивнул. Люциан, который был парабатаем Валентина, и на которого Валентин полагался больше всего, замялся в нерешительности.

- Я обещал Селин, что позанимаюсь с ней сегодня вечером, - признался он. – Конечно, я бы мог всё отменить, но…

Валентин со смехом махнул рукой, остальные тоже засмеялись.

- Позанимаешься? Теперь это так называется? – подколол его Стивен. – Похоже, она уже сдала экзамен по тому, как обвести тебя вокруг пальца.

Люциан покраснел.

- Между нами ничего нет, уж можешь мне поверить, - сказал он, и вероятно, это была правда. Селин была на три года младше, с тонкими, изящными, прелестными чертами лица, точно у фарфоровой куклы. Она следовала за их компанией, словно потерявшийся щенок. Для всех, у кого есть глаза, было очевидно, что она по уши влюблена в Стивена, но он был в этом плане абсолютно недоступен, собираясь провести всю свою жизнь вместе с Аматис. Так что видимо в качестве утешительного приза, Селин выбрала Люциана, но его в свою очередь интересовала только Джослин Фэйрчайлд. Это было очевидно всем, кроме самой Джослин.

- Думаю, ты нам не понадобишься, - сказал Валентин Люциану. – Оставайся и получай удовольствие.

- Я должен быть рядом с тобой, - сказал Люциан, из его голоса исчезло всё веселье. Вместо этого в нём послышалась боль от одной мысли, что Валентин отправится на опасную территорию без него. Роберт его понимал. Парабатаи не всегда сражались бок о бок - но знать, что твой парабатай в опасности, а тебя нет рядом, чтобы поддержать его и защитить? Это причиняло почти физическую боль. А связь парабатаев между Люцианом и Валентином была даже крепче, чем у большинства. Роберт почти чувствовал бушующий между ними поток силы и любви. – Куда ты пойдёшь, туда и я пойду.

- Всё уже решено, мой друг, - просто сказал Валентин. Люциан останется здесь вместе с остальными. А Валентин, Стивен, Майкл и Роберт после наступления темноты покинут кампус и отправятся в лес Брослин на поиски оборотней, которые предположительно могли вывести их на убийцу отца Валентина.

Когда все заторопились в столовую на обед, Мариза схватила Роберта за руку и притянула его к себе.

- Ты будешь там осторожен, да? – спросила она серьезно. Мариза всегда говорила серьезно – это было одно из тех качеств, которые ему нравились в ней больше всего.

Она прижалась к нему своим гибким телом и поцеловала его в шею. В это мгновение его охватило мимолетное чувство уверенности, что именно ей он и должен принадлежать… по крайней мере, пока она не прошептала:

- Возвращайся ко мне целым.

Возвращайся ко мне. Как будто он был её собственностью. Словно у неё в голове они уже были женаты, имели детей, свой дом, и жизнь впереди, которую проживут вместе, точно их будущее было уже решено.

Для Маризы, как и для Валентина, была характерна уверенность в том, что будет и что должно было быть. Роберт надеялся, что когда-нибудь эта качество передастся и ему. А пока, чем меньше он был в чём-то уверен, тем старательнее изображал эту самую уверенность – нет никакой необходимости в том, чтобы кто-то знал правду.

***

Роберт Лайтвуд был весьма посредственным преподавателем. Из своего рассказа он аккуратно исключал всю не подлежащую оглашению информацию, перечисляя революционные принципы Валентина, словно это был список ингредиентов для выпечки чрезвычайно безвкусного пирога. Саймон почти его не слушал, безрезультатно направляя большую часть энергии на телепатическую связь с Изабель. Он проклинал тот факт, что Сумеречные охотники становились страшно высокомерными, когда речь заходила о магии. Если бы он был магом, то, наверное, смог бы привлечь внимание Изабель одним движением пальца. Или если бы он до сих пор был вампиром, он мог бы использовать вампирские чары, чтобы подчинить её своей воле – но об этом Саймон предпочитал не думать, потому что эта тема вызывала волнительные вопросы о том, что бы он мог внушить ей в первую очередь.

Рассказ Роберта не вызывал у него особого интереса. Саймону не очень нравилась история, как предмет, или, во всяком случае, то, как её обычно преподносили в школе. Было слишком похоже на текст из брошюры, всё тщательно разжёвано и крайне предсказуемо. Для каждой войны у них был свой список причин, по которым она началась; каждого диктатора с манией величия описывали таким страшным злодеем, что начинаешь задаваться вопросом, насколько бестолковыми должны были быть люди в прошлом, чтобы этого не заметить. Саймон мало что помнил из своего опыта, но даже этого было достаточно, чтобы понять, насколько в действительности всё непросто, когда начинается война. История в интерпретации учителей была похожа на гоночную трассу, где от старта до финиша - один рывок по прямой; в жизни же всё скорее походило на лабиринт.

Наверное, телепатия всё же сработала, потому что когда речь закончилась и студентам разрешили разойтись, Изабель покинула сцену и направилась прямо к Саймону. Она резко кивнула ему в знак приветствия.

- Изабель, я, э-э, может, мы могли бы…

Она ослепительно ему улыбнулась, и на мгновение ему показалось, что всё его беспокойство было напрасно. А потом она сказала:

- Разве ты не собираешься представить меня своим друзьям? Особенно красавчикам?

Саймон обернулся и увидел, что позади него столпилась половина группы, страстно жаждущая пообщаться со знаменитой Изабель Лайтвуд. Впереди всех стояли Джордж и Джон, последний чуть ли не слюни пускал.

Джон протиснулся мимо Саймона и протянул руку.

- Джон Картрайт к вашим услугам, - его голос прямо-таки сочился обаянием, как волдырь сочится гноем.

Изабель подала ему руку и, вместо того чтобы отправить его в унизительный нокаут каким-нибудь приёмом из джиу-джитсу или отсечь ему руку своим кнутом из электрума, она позволила её поцеловать. Затем она сделала реверанс. И подмигнула. Но хуже всего – она хихикнула.

Саймон подумал, что его сейчас стошнит.

Минуты невыносимых мучений прошли: краснеющий Джордж, предпринимающий глупые попытки пошутить; Джули, потерявшая дар речи; Марисоль, делающая вид, что она выше всего этого; Беатриз, ведущая скучную беседу об общих знакомых; Сунил, подпрыгивающий в задней части толпы, чтобы его увидели; и вдобавок ко всему ухмыляющийся Джон, и Изабель, которая сияла и строила глазки явно только для того, чтобы желудок Саймона судорожно сжимался.

Во всяком случае, он отчаянно надеялся, что только для этого. Потому что другой вариант - вероятность того, что Изабель улыбалась Джону просто потому, что хотела ему улыбаться, и согласилась потрогать его стальные бицепсы, потому что хотела почувствовать, как они сокращаются под её нежными пальчиками - был немыслим.

- Ну, и как вы, ребята, здесь развлекаетесь? - спросила она наконец, затем кокетливо посмотрела на Джона. – И не говорите «я».

Я уже мертв? Подумал Саймон безнадежно. Это ад?

- Здесь ни условия, ни население не располагают к веселью, - напыщенно сказал Джон, будто за бахвальством в его голосе не будет видно, как пылают его щёки.

- Сегодня вечером всё изменится, - сказала Изабель, затем развернулась на шпильках и ушла.

Джордж покачал головой и восхищённо присвистнул.

- Саймон, твоя девушка…

- Бывшая девушка, - вставил Джон.

- Она великолепна, - выдохнула Джули, и судя по лицам всех остальных, она выразила всеобщее мнение.

Саймон закатил глаза и поспешил за Изабель. Он потянулся, чтобы схватить её за плечо, но в последний момент одумался. Хватая Изабель Лайтвуд сзади, можно было заработать ампутацию.

- Изабель, - позвал он решительно. Она ускорила шаги. Он сделал то же самое, гадая, куда она направляется.

- Изабель, - позвал он снова. Они углубились в здание школы, воздух здесь был тяжёлым из-за сырости и плесени, каменный пол все больше скользил под ногами. Они оказались у развилки: коридоры уходили влево и вправо. Она приостановилась и выбрала тот, что слева.

- Мы обычно им не пользуемся, - сказал Саймон.

Ноль внимания.

- В основном из-за слизней слоновьих размеров, которые живут в конце этого коридора.

Это было отнюдь не преувеличение. Ходили слухи, что один недовольный преподаватель (маг, которого уволили, когда ситуация обернулась против жителей Нижнего мира) оставил их в качестве прощального подарка.

Изабель шла дальше, теперь уже медленнее, осторожно обходя лужицы слизи. Cверху что-то шумно пронеслось. Она не вздрогнула – но подняла голову, и Саймон заметил, что её пальцы задержались на свёрнутом кнуте.

- А ещё здесь водятся крысы, - добавил он. Они с Джорджем как-то отправились на экспедицию вниз по этому коридору в поисках предполагаемых слизней… и отказались от этой затеи после третьей крысы, свалившейся с потолка и умудрившейся спуститься вниз по штанам Джорджа.

Изабель тяжело вздохнула.

- Ну же, Иззи, остановись.

Видно, он нашёл волшебные слова. Она повернулась к нему лицом.

- Не называй меня так, - прошептала она сердито.

- Что?

- Мои друзья зовут меня Иззи, - сказала она. – Ты утратил эту привилегию.

- Иззи… Я имею в виду, Изабель. Если бы ты прочла мое письмо…

- Нет. Ты не называешь меня Иззи, не присылаешь мне писем, не ходишь за мной по тёмным коридорам и не пытаешься спасти меня от крыс.

- Поверь мне, если мы увидим крысу, каждый будет сам за себя.

У Изабель был такой вид, будто ей хотелось скормить Саймона гигантским слизням.

- Моя позиция такова, Саймон Льюис: мы с тобой теперь чужие люди, как ты и хотел.

- Если это правда, тогда что ты здесь делаешь?

Изабель недоверчиво на него посмотрела.

- Обычно это Джейс думает, что мир вращается только вокруг него, ну да ладно. Я знаю, что ты любишь фантастику, Саймон, но вера в невозможное может слишком далеко завести.

- Это моя школа, Изабель, - сказал Саймон. - И ты моя…

Она просто смотрела на него, будто предлагая ему найти слово, которое могло бы доказать, что она действительно «его».

Всё шло не так, как он планировал.

- Хорошо, тогда почему ты здесь? И почему ты была такой милой с моими, э-э, друзьями?

- Потому что мой отец заставил меня сюда приехать, - сказала она. – Думаю, он рассчитывает, что милое времяпрепровождение по налаживанию отцовско-дочерних отношений в этой омерзительной дыре заставит меня забыть, что он паршивый изменщик, бросивший свою семью. И я хорошо отнеслась к твоим друзьям, потому что я хороший человек.

Теперь уже Саймон посмотрел на неё с сомнением.

- Ну ладно, может и не такой уж хороший. – Признала она. – Но я никогда раньше не училась в школе. Я подумала, что раз уж мне приходится здесь торчать, то нужно извлекать из этого пользу. Посмотреть, что я упускаю. Такой ответ тебя устраивает?

- Я понимаю, что ты злишься на меня, но…

Она покачала головой.

- Ты не понимаешь. Я не злюсь на тебя. Я вообще ничего к тебе не испытываю, Саймон. Ты попросил меня смириться с тем, что теперь ты другой человек; тот, кого я не знаю. И я с этим смирилась. Я любила кого-то – а теперь его нет. Тебя я не знаю и знать не хочу. Я пробуду здесь всего несколько дней, а потом мы можем никогда больше не видеться. Как насчет того, чтобы не усложнять всё больше, чем нужно?

У него перехватило дыхание.

Я любила кого-то, сказала она. Так близко к словам «Я люблю тебя». Ближе всего, что она (или любая другая девушка) когда-либо говорила Саймону.

За исключением того, что на признание в любви это вообще не похоже, верно?

Всё это было в другой жизни.

- Хорошо. – Это было единственное слово, которое он смог из себя выдавить, но она уже шла по коридору. Ей не нужно было его разрешение, чтобы стать незнакомкой; ей вообще ничего от него не нужно было. – Ты выбрала неправильное направление! - крикнул он ей вслед. Он не знал, куда она хотела попасть, но маловероятно, что в гости к слизням.

- Они все неправильные, - отозвалась она, не оборачиваясь.

Он попытался обнаружить в её словах какой-то подтекст, проблеск боли. Что-то, что указывало бы на ложь, выдавало бы чувства, которые она всё ещё к нему питала. Что-то доказывающее, что ей так же тяжело, как и ему.

Но вера в невозможное может слишком далеко завести.

***

Изабель сказала, что хочет провести время в Академии с пользой, и предложила Саймону не усложнять всё больше, чем нужно. К сожалению, Саймон вскоре понял, что две эти вещи были совершенно несовместимы, потому что версия Изабель о времени, проведённом с пользой, включала в себя: Изабель, растянувшуюся точно кошка на одном из заплесневелых кожаных диванов в студенческой гостиной и окружённую подхалимами; Изабель, участвующую в незаконной поставке виски, которую осуществлял Джордж; Изабель, приглашающую всех остальных делать то же самое. В результате очень скоро все друзья и враги Саймона оказались чересчур пьяными и жизнерадостными. По всей видимости, хорошо проводить время означало: вдохновлять Джули на заигрывание с Джорджем, учить Марисоль кнутом разносить вдребезги скульптуры, и, хуже всего, почти согласиться пойти вместе с Джоном Картрайтом на вечеринку по поводу окончания учебного года.

Саймон не был уверен, усложняет ли это всё больше, чем нужно (кто вообще знал, что подпадало под категорию «больше, чем нужно»?), но вся эта ситуация была настоящим мучением.

- Ну, так когда начнётся настоящее веселье? – спросила Изабель под конец.

Джон подвигал бровями.

- Тебе стоит только сказать.

Изабель рассмеялась и пихнула его в плечо.

Саймону стало интересно, исключат ли его из Академии, если он прикончит Картрайта, пока тот будет спать.

- Я не про то веселье, о котором ты думаешь. Я имела в виду, когда мы улизнём из кампуса? Оторвёмся в Аликанте? Поплаваем в озере Лин? Когда… - она умолкла, заметив, что все вытаращились на неё, словно она заговорила на неведомом языке. – Вы хотите сказать, что ничего такого не делаете?

- Мы здесь не для того, чтобы развлекаться, - сухо сказала Беатриз. - Мы здесь, чтобы стать Сумеречными охотниками. Правила установили не просто так.

Изабель закатила глаза.

- Разве вы никогда не слышали, что правила существуют для того, чтобы их нарушать? Студентам положено попадать в неприятности. Во всяком случае, лучшим студентам. Как вы думаете, почему правила такие строгие? Чтобы их могли обойти только самые лучшие. Думайте об этом, как о дополнительном задании.

- Откуда ты знаешь? – спросила Беатриз. Саймона удивил её тон. Обычно она была самая тихая среди них, всегда готовая плыть по течению. Но сейчас в её голосе было что-то резкое, напоминающее Саймону, что, какой бы нежной она ни казалась, она родилась воином. – Не похоже, чтобы ты училась здесь раньше.

- Среди моих предков было много выпускников Академии, - сказала Изабель. – Так что я знаю всё, что мне нужно знать.

- Не все хотят пойти по стопам твоего отца, – сказала Беатриз, затем встала и вышла из комнаты.

Повисла тишина, все напряжённо ждали реакции Изабель.

Ее улыбка не дрогнула, но Саймон почувствовал гнев, исходящий от неё, и понял, что ей стоило огромных усилий взять себя в руки и не взорваться. Он не знал, что именно с ней происходило; какие чувства у неё вызывала мысль, что её отец был когда-то одним из людей Валентина. Он и вправду ничего о ней не знал. Он признавал это.

Но ему по-прежнему хотелось схватить её в охапку и держать, пока буря не утихнет.

- Никто никогда не осуждал моего отца за веселье, - сказала Изабель спокойно. – Но мне думается, что моя репутация идет впереди меня. Предлагаю встретиться здесь завтра в полночь, и я покажу вам, что вы упустили.

Она взяла Джона за руку и позволила ему стащить себя с дивана.

- Так, а теперь не покажешь мне, где моя комната? В этом месте просто невозможно ориентироваться.

- С удовольствием, - сказал Джон, подмигивая Саймону.

И они ушли.

Вместе.

***

На следующее утро по всему холлу разносились стоны зевающих и страдающих от похмелья студентов, находящихся в (безуспешных) поисках кофе и чего-нибудь съестного. Когда Роберт Лайтвуд начал вторую лекцию, нудно рассуждая о природе зла и подробно разбирая отзывы Валентина о Соглашении, Саймону пришлось ущипнуть себя несколько раз, чтобы не уснуть. Наверное, Роберт Лайтвуд был единственным человеком на планете, способным сделать историю Круга до смерти скучной. Бодрому состоянию не способствовало и то, что Саймон не спал до рассвета, ворочаясь на бугорчатом матрасе и пытаясь выкинуть из головы жуткие образы Джона и Изабель.

Что-то с ней происходило. Саймон был в этом уверен. Возможно, не из-за него. Может, дело было в её отце или в последствиях домашнего обучения, или в каких-нибудь женских штучках, которые ему не понять, но она была сама на себя не похожа.

Она не твоя девушка, напоминал он себе. Даже если что-то не так, его это больше не касается. Она может делать всё, что хочет.

И если она хочет Джона Картрайта, то не стоит проводить из-за неё бессонные ночи.

К рассвету он почти сумел себя в этом убедить. Но вот она снова на сцене, рядом со своим отцом, и её суровый умный взгляд вновь пробуждает все те досадные чувства.

Нет, это были не воспоминания. Саймон не смог бы назвать ни одного фильма, который они смотрели вместе; он не знал её любимых блюд или шуток; он не знал, каково это – целовать её или сплестись с ней пальцами. То, что он чувствовал, глядя на неё, было намного серьёзнее воспоминаний, обитающих в глубинах его памяти. Он чувствовал, будто знает её внутри и снаружи, словно он обладал зрением Супермена и мог просканировать её душу. Он чувствовал одновременно грусть, утрату, восторг и смущение; ему, словно дикарю, захотелось убить дикого кабана и положить к её ногам; он чувствовал необходимость сделать что-то необычное и верил, что в ее присутствии он на это способен.

Он чувствовал то, чего никогда не чувствовал раньше – у него засосало под ложечкой, когда он это понял.

Он был уверен, что чувствует себя как влюблённый.

***

1984 год

Валентин упростил им задачу. Он получил у декана разрешение на «учебный» поход в лес Брослин: двое суток они могли делать всё, что им заблагорассудится, если результатом будет несколько исписанных страниц, рассказывающих о целебных свойствах диких растений.

Откровенно говоря, Валентин, со своими неудобными вопросами и бунтарскими теориями, должен был быть белой вороной в Академии. Рагнор Фелл действительно относился к нему как к скользкому созданию, которое выползло из-под скалы и которое нужно как можно быстрее вернуть обратно. Но остальные преподаватели, казалось, были ослеплены личным обаянием Валентина. Они или не могли, или не хотели видеть, какое неуважение скрывается под этим обаянием. Он постоянно уклонялся и от занятий, и от выполнения заданий в нужный срок, отделываясь одной лишь улыбкой. Другие студенты были бы благодарны за такие поблажки, но Валентин только ещё больше ненавидел своих преподавателей. Каждая уловка Валентина, на которую учителя закрывали глаза, была лишь очередным доказательством их слабости.

Он не испытывал угрызений совести, наслаждаясь последствиями своих поступков.

Согласно данным Валентина, стая оборотней скрывалась в старом поместье Силверхудов, ветхие руины которого располагались в самом сердце леса. Последний Силверхуд погиб в битве два поколения назад и его именем пугали маленьких детей. Смерть воина – это одно дело. Печально, но таков естественный ход вещей. Смерть же целого рода была невообразима.

Возможно, они все втайне опасались этой незаконной миссии, которая, казалось, переходила предел дозволенного. Никогда прежде они не выступали против нежити без специального разрешения и без присмотра старших. Они и раньше нарушали правила, но никогда ещё не были так близки к нарушению Закона.

Наверное, им всем хотелось провести ещё несколько часов как нормальные подростки, прежде чем отправиться туда, откуда уже не будет дороги обратно.

Так или иначе, их четвёрка очень неторопливо пробиралась через лес. Лагерь для ночлега они разбили в полумиле от поместья Силверхуд. Валентин решил, что на следующий день они понаблюдают за убежищем оборотней, оценят его сильные и слабые стороны, а также привычки стаи. Нападать будут ближе к ночи, когда стая отправится на охоту. Но это были проблемы завтрашнего дня. А этим вечером они сидели у костра, жарили на огне сосиски, предавались воспоминаниям и строили планы на будущее, которое всё еще казалось невероятно далёким.

- Я женюсь на Джослин, конечно, - сказал Валентин, - И мы будем растить наших детей в новой эпохе, где их не будут портить прогнившие законы слабого, распускающего нюни Конклава.

- Ну, ещё бы, ведь к тому времени, мы будем править миром, - весело сказал Стивен. Из-за зловещей улыбки Валентина, это показалось скорее обещанием, чем шуткой.

- Нет, ну вы только представьте, - сказал Майкл. – Папаша Валентин по колено в подгузниках. И полный дом детишек.

- Тут уже, сколько Джослин захочет. – Выражение лица Валентина смягчилось, как и всегда, когда он произносил её имя. Они были вместе всего пару месяцев (они начали встречаться после того, как погиб его отец), но никто не сомневался, что это навсегда. Он смотрел на неё так… словно она принадлежала к другому виду. Высшему виду. Как-то раз Роберт спросил у него, как можно быть таким уверенным, что это любовь, если они только-только начали встречаться. «Разве ты не видишь? – ответил тогда Валентин. – В ней больше Ангельского, чем во всех остальных вместе взятых. В ней есть величие. Она сияет как сам Разиэль».

- Просто ты хочешь пополнить генофонд, - сказал Майкл. – Думаю, ты считаешь, что мир был бы лучше, если бы в каждом Сумеречном охотнике была частица Моргенштернов.

Валентин ухмыльнулся.

- Мне говорили, что ложная скромность мне не идёт, так что… без комментариев.

- Кстати, об этом, - сказал Стивен, покраснев. – Я спросил Аматис. И она сказала «да».

- Спросил о чём? – не понял Роберт.

Майкл и Валентин только рассмеялась, а Стивен покраснел ещё больше.

- Выйдет ли она за меня замуж, - пояснил он. – Ну, как вам это?

Вопрос был адресован всем, но взгляд Стивена был прикован к Валентину, который долго молчал, прежде чем ответить.

- Аматис? – спросил он наконец, нахмурившись, будто это заставило его серьёзно призадуматься.

Стивен выдохнул. В то мгновение Роберт почти поверил, что Стивену нужно одобрение Валентина, и что если Валентин прикажет ему бросить Аматис – тот так и сделает, несмотря на предложение, несмотря на то, что любит её так сильно и отчаянно, что его чуть ли не трясёт от волнения, когда она приближается, и несмотря на ту ужасную песню о любви, которую он ей написал (скомканный листок с этой песней Роберт когда-то нашёл под кроватью Стивена).

В тот миг Роберту показалось, что Валентин действительно может приказать что-то в этом роде, просто чтобы посмотреть, что будет.

Потом Валентин широко улыбнулся, обнял Стивена и сказал:

- Ну, наконец-то. Не знаю, чего ты ждал, идиот. Если тебе посчастливилось заполучить кого-то из Греймарков, то нужно делать всё, что в твоих силах, чтобы это было навечно. Уж я-то знаю.

Затем все смеялись, сыпали поздравлениями, составляли план мальчишника и шутили по поводу недолгих попыток Стивена написать песню. И это Роберт чувствовал себя идиотом из-за того, что хоть на секунду усомнился в чувствах Стивена к Аматис или в благих намерениях Валентина.

Это ведь его друзья, самые лучшие, каких только можно иметь.

Они были его товарищами по оружию, и вот такие весёлые ночи под звёздным небом были наградой за особые обязательства, которые они на себя взяли.

То, что Роберт мог думать иначе, было лишь симптомом его тайной слабости и неуверенности, поэтому он решил, что больше не позволит себе таких мыслей.

- Ну, а ты, старина? – спросил Валентин Роберта. – Хотя можно и не спрашивать. Все мы знаем, что Мариза делает всё, что хочет.

- И, кажется, она хочет тебя, - добавил Стивен.

Майкл, который как-то странно притих, поймал взгляд Роберта. Только Майкл знал, как сильно Роберт не любит думать о будущем. Как он боится женитьбы, детей и ответственности. Будь его воля, он остался бы в Академии навсегда. Но в этом было мало смысла. Из-за того, что с ним произошло, когда он был ребёнком, (и из-за чего ему пришлось терпеть определённые ограничения в юности), он и так был старше своих друзей на несколько лет. Может быть, из-за того происшествия, он где-то в глубине души всегда будет чувствовать себя обманутым, желая вернуть время обратно. Он так долго мечтал о жизни, которой сейчас живёт, что пока просто не готов с ней расстаться.

- Ну, старина слишком вымотался, - сказал Роберт, увиливая от ответа. – Думаю, мне пора на боковую.

Когда они потушили костёр и навели порядок, Майкл благодарно ему улыбнулся: если бы не Роберт, ему бы тоже светил допрос. Среди них всех только Майкл был один, и он не любил обсуждать эту тему даже больше, чем Роберт. В этом, как и во многом другом, они были очень похожи. Им всегда больше нравилось проводить время в компании друг друга, чем в компании девушек. Иногда понятие брака казалась Роберту абсолютно неправильным. Разве сможет он заботиться о жене больше, чем о собственном парабатае? Как такое вообще может прийти в голову?

Он не мог уснуть.

Когда незадолго до рассвета он выбрался из палатки, Майкл сидел у потухшего костра. Он повернулся к Роберту без удивления, будто знал, что его парабатай к нему присоединится. Может, так оно и было. Результат ли это связующего ритуала или же отличительная особенность лучших друзей – Роберт не знал. Но они с Майклом жили и дышали в одном ритме. До того, как стать соседями по комнате, они часто сталкивались в коридорах Академии, по которой бродили бессонными ночами.

- Пройдёмся? – спросил Майкл.

Роберт кивнул.

Они молча брели среди деревьев, прислушиваясь к звукам спящего леса: к резкому крику ночных птиц, к стрёкоту насекомых, к трепещущим на ветру листьям, к тихому шороху травы и веток под ногами. Таилось здесь и немало опасностей, и они оба хорошо об этом знали. Многие из учебных заданий проходили именно в лесу Брослин, который был удобным убежищем для оборотней, вампиров, и даже для редких демонов, которых, в большинстве случаев, выпускала сама Академия, чтобы проверить особенно перспективных студентов. Но сегодня ночью в лесу было спокойно. Или просто Роберту так казалось, потому что он чувствовал себя непобедимым.

Пока они шли, он думал не о предстоящей миссии, а о Майкле, который стал его первым настоящим другом.

Конечно, у него и раньше были друзья. Все дети, живущие в Аликанте, знают друг друга, и он смутно припоминал, как исследовал Город стекла в небольшой компании детей. Но среди них не было никого незаменимого, и все они понятия не имели, что значит быть верными своим друзьям. Он понял это, когда ему исполнилось двенадцать лет и ему нанесли первую руну.

Для большинства детей Сумеречных охотников это был великий день. Они мечтали о нём и ждали его, как примитивные дети ждут своего дня рождения. В некоторых семьях первую руну наносили быстро и деловито – ребёнок отмечен и будет следовать отныне по намеченному пути; в других же семьях устраивался большой праздник: с подарками, воздушными шариками и праздничным банкетом.

И, конечно, в очень редких случаях первая руна становилась последней. Прикосновение стило сжигало кожу ребёнка, повергая его в шок или в безумие. Жар был настолько сильный, что только срезав метку, можно было спасти ребёнку жизнь. Эти дети никогда не будут Сумеречными охотниками; их семьи никогда не будут прежними.

Никто никогда не думал, что это случится именно с ними.

В двенадцать лет Роберт был тощим, но ловким; смышленым для своего возраста и сильным для своей комплекции; уверенным в том, что его ждёт слава Сумеречного охотника. Когда его отец осторожно рисовал на руке Роберта руну ясновидения, за этим наблюдала вся семья.

Кончик стило выводил изящные линии на его бледной коже. Завершённая руна вспыхнула так ярко, что Роберт закрыл глаза, ослеплённый её сиянием.

Это было последнее, что он запомнил.

По крайней мере, последнее, что он запомнил чётко.

Всё, что последовало за этим, он старался забыть.

Там была боль.

Боль, которая накатывала волнами и обжигала как удар молнии. Болело всё тело. Мучительная боль, которую излучала метка, расползалась по коже, проникала во внутренние органы и кости. А потом стало ещё хуже. Боль пробралась в его разум (или может быть, это была его душа) и вызывала просто неописуемые мучения, словно какие-то существа поселились в глубинах его мозга и становились всё голоднее с каждой горящей клеточкой в теле. Было больно думать, больно чувствовать, больно вспоминать – но ему приходилось всё это делать, потому что, даже в эпицентре этой агонии, какая-то часть Роберта смутно понимала, что если он не будет держаться, не будет чувствовать боли, то уйдёт навсегда.

Позже он будет использовать эти слова, чтобы описать боль, но ни одно из них не сможет в полной мере передать то состояние. Всё, что произошло, всё, что он чувствовал, просто не поддаётся описанию.

Были и другие источники мучений, которые приходилось терпеть на протяжении всего времени, что он провёл в постели, в плену своей метки, не осознавая, что происходит вокруг. Галлюцинации. Он видел демонов, смеющихся и мучающих его. Но ещё хуже: он видел лица тех, кого любил, и слышал, как они говорят ему, что он недостойный и что лучше бы он умер. Он видел обугленные, бесплодные равнины, стену огня и адское измерение, ждущее его, если он позволит себе сдаться. И, несмотря на все эти пытки, непонятно как, но он всё ещё держался.

Он утратил всякое восприятие и себя, и окружающего мира. Он не помнил ни слов, ни своего имени. Но он всё ещё был жив. И наконец, месяц спустя, боль утихла. Галлюцинации исчезли. Роберт очнулся.

Когда он пришёл в себя настолько, что смог воспринимать действительность, то узнал, что был в полубессознательном состоянии несколько недель, и двое Безмолвных братьев делали все возможное, чтобы сохранить ему жизнь. За всё то время вокруг него развернулась настоящая битва: члены Конклава конфликтовали с его родителями по поводу методов лечения. Родители рассказали ему, как все настаивали, что его нужно лишить метки, а Безмолвные братья постоянно предупреждали, что это единственный способ, который может гарантировать, что он выживет и избавится от дальнейшей боли. Он должен будет жизнь как примитивный: такова была политика Конклава в отношении тех, кто не может выдержать процедуру нанесения рун.

- Мы не могли позволить им сотворить с тобой такое, - сказала его мама.

- Ты Лайтвуд. Ты рождён для жизни Сумеречного охотника, - сказал ему отец. – Только для такой жизни и не для какой больше.

Это прозвучало как: Лучше увидеть тебя мёртвым, чем примитивным.

После этого между ними всё изменилось. Роберт был благодарен родителям за то, что они верили в него - он и сам предпочел бы умереть. Но в нём что-то перевернулось, когда он понял, что их любовь к нему ограничена. Изменилось что-то и в его родителях, осознавших, что их сын не может вести жизнь Сумеречного охотника, и вынужденных терпеть этот позор.

Сейчас Роберт уже и вспомнить не мог, какой его семья была до метки. Он помнил только годы после. И там был только холод. Каждый из них играл свою роль: любящего отца, заботливой матери, послушного сына. Но в их присутствии Роберт чувствовал себя ещё более одиноким.

Те месяцы, что ушли на восстановление, он провёл почти в одиночку. Дети, которых он считал своими друзьями, не хотели иметь с ним ничего общего. Оказываясь рядом с ним, они шарахались, словно он был заразным.

Безмолвные братья сказали, что теперь с ним всё будет нормально. Раз уж он сумел выжить с меткой на теле, значит, никакой опасности больше нет. Его тело балансировало на грани отказа, но воля оказалась сильнее. Когда Безмолвные братья осматривали его в последний раз, голос одного из них грустно зазвучал у Роберта в голове:

«Ты будешь склонен воспринимать это тяжелое испытание, как признак собственной слабости. Вместо этого, запомни его, как доказательство своей силы».

Но Роберту было всего двенадцать. Его бывшие друзья наносили на себя руны, отправлялись на обучение в Академию, и делали то, что и должны делать нормальные Сумеречные охотники. Роберт же в это время прятался в своей спальне, покинутый друзьями, боящийся собственного стило и вынужденный терпеть холодное равнодушие со стороны семьи. У него было столько доказательств собственной слабости, что даже Безмолвный брат не смог бы заставить его почувствовать себя сильным.

Дата добавления: 2015-09-07