Глава 24. Я споткнулась на бегу, Гален подхватил меня на руки и втащил в средний из ожидавших

Я споткнулась на бегу, Гален подхватил меня на руки и втащил в средний из ожидавших лимузинов. Назавтра появятся фотографии: я с окровавленным лицом, очень маленькая и хрупкая на руках у Галена. А значит, какой‑то храбрый придурок‑репортер, вместо того чтобы забраться куда подальше, когда на сцену вышли пистолеты и колдовство, помчался за нами в расчете на новые снимки. Ну, Пулитцеровскую премию не заработаешь, сидя в тепле и уюте.

Только в машине, на коленях у Галена, среди набившихся в лимузин стражей, я сообразила, что это не личный экипаж моей тетушки. Просто обычный длинный лимузин. Даже просторней, чем Черная Карета, но далеко не такой жуткий.

Дверца захлопнулась, кто‑то дважды шлепнул по крыше, и мы поехали. Дойл прошелся у всех по ногам и заставил Галена подвинуться, чтобы сесть рядом с нами, у второй дверцы. С ним никто не спорил. Рис и Китто уселись наискосок от нас, Баринтус – на откидном сиденье лицом к нам. Рядом с его сиденьем оставался довольно широкий проход для тех, кто захочет воспользоваться местами в следующем ряду – в глубине машины. Лимузин не просто так называют длинным, он длинный и есть.

Шалфей и Никка устроились на еще двух откидных сиденьях возле прохода, чтобы было где разместить крылья. Поодаль по‑турецки уселся Усна. Он пытался выжать воду из пятнистых волос, на лице написано омерзение. Может, ко всей ситуации, а может, он просто не любил мокнуть.

До меня дошло, что штаны у Галена тоже мокрые, и трусики у меня уже пропитываются водой. Я вскочила на ноги и встала почти в полный рост – вот преимущество быть недоростком.

– Ты меня вымочил!

– Все здесь мокрые, кроме тебя и Баринтуса, – пробурчал Усна.

Гален поймал меня за руку, потрогал лицо – там, где подсыхала и уже липла к пальцам кровь.

– Твоя здесь тоже есть?

– Нет.

– Я видел кровь на плече у Холода уже после того, как вы вымокли, – сказал Баринтус. – Должно быть, свежую, раз она не смылась водой.

– Я тоже заметил. – Дойл наклонился вперед через Галена, лицо в свете потолочной лампы блестело от воды. – Ты сильно ранен?

Холод качнул головой:

– Нет.

Я прикоснулась к темному пятну у него на левом плече:

– Сними пиджак.

Он отвел мою руку.

– Рана не серьезная.

– Я хочу сама убедиться.

Он посмотрел на меня потемневшими глазами, темнее, чем я когда‑либо видела, как грозовые тучи. Он был зол, но вряд ли он злился на меня, скорее на все сразу.

– Пожалуйста, Холод...

Он сдернул пиджак слишком резко и поморщился от боли. Темными грозовыми глазами посмотрел на Дойла:

– Непростительно, что мы дали выстрелить этому смертному.

Я забралась на сиденье Холода, чтобы разглядеть рану.

– Рубашка мешает.

Он ухватил рукав и оторвал его по шву.

– Если бы я выстрелил первым, полицейские могли заявить, что он и не собирался стрелять.

– То есть ты нарочно дал ему выстрелить? – Холод не верил своим ушам.

Удивился не он один. Мне объяснение тоже показалось странным. Наверное, я слишком сильно сжала руку Холода, он зашипел сквозь зубы. Я пробормотала "Прости" и занялась раной. Пуля прошла навылет. Рана казалась чистой, и кровотечение уже замедлилось, почти прекратилось.

– Пулями нас не убьешь, а Мерри ты надежно прикрыл. Ее он не достал бы.

– И ты дал ему подстрелить Холода, – заключила я. Вот теперь у меня кожа похолодела. Словно страх наконец меня догнал. Будто дожидался, пока я окажусь в относительной безопасности.

Дойл секунду подумал и кивнул:

– Да, я позволил ему один раз выстрелить прицельно.

– Пуля прошла навылет через мое плечо и засела в стене, Дойл! Если бы он взял чуть ниже, он бы ранил Мерри.

Дойл нахмурился:

– Теперь мне и самому мои соображения кажутся неубедительными.

Баринтус наклонился и провел рукой вдоль тела Дойла. Выпрямившись, он потер пальцами, словно потрогал что‑то неприятное.

– Чары безволия. Почти незаметные, но липнут к тебе как паутина.

Дойл кивнул:

– Теперь чувствую.

Он прикрыл глаза на миг, и я ощутила вспышку магии – он сжег остатки чар. Медленно, неровно выдохнув, он открыл глаза.

– Мало кто может со мной такое сделать.

– Как там плечо Холода? – спросил Баринтус.

– Я не целитель, но рана кажется чистой.

– Целителя среди нас нет, – вздохнул Баринтус, – и этот недосмотр в другой раз может стоить кому‑нибудь жизни. Я попрошу королеву приставить к тебе целителя.

Лимузин повернул за угол, и я едва не упала.

– Сядь, – сказал Гален. – Если боишься промокнуть, сядь на колени Баринтусу.

– Неудачный совет, – возразил Баринтус с какой‑то совершенно новой для меня интонацией.

– Почему? – не понял Гален.

Баринтус развел полы кожаного плаща: в паху на его светло‑голубых брюках красовалось темное пятно.

– Не могу сказать, что я совершенно сух.

Настало неловкое молчание, но Гален всегда найдет что сказать:

– Это то, что я думаю?

Баринтус запахнул плащ.

– Да.

– Что ты скажешь королеве? – спросил Дойл.

Я опустилась на колени между креслом Баринтуса и подлокотником сиденья, занятого Китто и Рисом.

– Королева ни в чем не сможет его обвинить.

– Королева может сделать все, что ей заблагорассудится, – сказал Баринтус.

– Подожди, она ведь послала мне стражей как потенциальных любовников, так?

Ко мне повернулись серьезные лица.

– Ну вот мы и занялись сексом. Слегка метафизическим, но разве не ее слова, что все, на кого среагирует кольцо, все, кого она ко мне пошлет, получают право на секс?

Напряжение ушло осязаемо, как вода, что капала с волос им на лица. Волосы у всех липли к головам, даже кудри Риса и Галена. Чтобы распрямить кудри, воды нужно немало. Мокрые пятна на одежде виднелись у всех, кто носил не черное. Сколько же воды выплеснулось с последней волной магии?

– Так я теперь один из твоих мужчин? – почти забавляясь, спросил Баринтус.

– Если это спасет тебя от смертного приговора – конечно.

– Только по этой причине? – Он слишком серьезно на меня смотрел. Я отвела взгляд.

Я думала о Баринтусе как об отцовском друге, о советнике – о ком‑то вроде дядюшки. Кольцо признало его несколько месяцев назад, но даже тогда я не могла представить Баринтуса в роли любовника. И он на эту тему не заговаривал.

– Королева разгневается по‑королевски, – заметил Усна. – Она с тобой неделями обсуждала, кого из стражей отправить к принцессе, кого узнает кольцо.

Он бросил попытки просушить волосы и принялся расстегивать пуговицы на рубашке, хотя, по логике, сперва ему следовало бы снять наплечную кобуру.

– Как это ты сумел не сказать ей, что кольцо тебя узнало?

– А откуда тебе известно, что я не впервые к нему прикоснулся?

Усна глянул на него саркастически:

– Ой, Баринтус... Королева послала тебя с другими стражами испытать кольцо еще в первый визит принцессы ко двору. Ты о результате промолчал, и все решили, что кольцо тебя не признало. – Усна выпутался из плечевого ремня, бросив его болтаться на поясе, и отодрал от себя мокрую рубашку. Рыжие и черные пятна, как всем стало видно, шли у него и по телу. – Но сегодня кольцо тебя узнало без всяких сомнений.

– Я никому не лгал, – сказал Баринтус.

– Конечно, мы же никогда не лжем, – усмехнулся Усна. – Зато недоговариваем столько, что честнее было бы просто соврать.

Он бросил рубашку на пол и взялся расстегивать ремень.

– Ты серьезно собираешься раздеться прямо здесь? – спросила я.

– Я мокрый насквозь, принцесса. Разденусь – высохну быстрее. Одежда дольше сохнет, чем моя шкура.

– Кольцо и вправду сверкнуло для меня, когда Мередит вернулась ко двору, но я подумал, что буду полезней ей, если останусь ее союзником при дворе. Как ни грустно, я до сих пор так думаю.

– Королева не оставит тебе выбора, – хмыкнул Усна. – Разве что предложит вместо постели принцессы посетить Зал Смертности. Это всегда пожалуйста.

Я посмотрела на Баринтуса. Мне хотелось спросить, объявит ли он свое истинное имя двору или хотя бы королеве. Но спросить, не упоминая о других тайнах, я не могла. А это была его тайна, не моя.

Если он и разгадал мой взгляд, то не подал виду.

– Когда я коснулся кольца впервые, ничего подобного сегодняшнему не было. Совершенно ничего.

– Кольцо приобретает силу, – сказал Дойл.

– Возможно, сейчас дело не в нем, – заметил Рис.

Мы повернулись к нему.

Он распахнул насквозь мокрый плащ и достал чашу. Мы, знавшие о ее возвращении, были потрясены. Состояние Баринтуса, который ничего не знал, даже потрясением не назовешь.

– Где ты ее взял? – сумел он наконец прошептать.

– Подобрал на подиуме, когда она покатилась. Ее прикрыло полой твоего плаща, и думаю, под объективы она не попала. Когда Баринтус встал, я ее спрятал в руках, насколько смог.

– Мы же ее заперли в шкатулку с косметикой и завернули хорошенько! – воскликнула я.

Никка поднял шкатулку с пола:

– Я взял шкатулку с собой, как велел Дойл. До пресс‑конференции ее нес кто‑то другой, так что я не заметил, что она стала легче.

– Как чаша выбралась из шкатулки?

Дойл махнул рукой, и Никка открыл ящичек. Черная шелковая наволочка пустая лежала на дне. Я взяла ее, чтобы завернуть чашу и снова положить в шкатулку, но Дойл вмешался:

– Нет‑нет, Мерри. Не прикоснись одновременно к ней и к кому‑нибудь из нас. Мы не сумеем сейчас выстроить круг силы. И не уверен к тому же, что он подействует внутри металлической машины и на ходу.

– Как думаешь, нам все удалось сдержать? – спросил Рис.

– Не знаю, – ответил Дойл.

– Я не о том спрашивал, – сказал Баринтус. – Не о том, откуда вы вынули ее сейчас. Я спрашивал, где вы вообще ее раздобыли?

– Она мне приснилась, а когда я проснулась, она лежала у меня под боком.

– А я думал, это держат в тайне, – протянул Шалфей.

– Баринтусу надо об этом знать, – возразил Рис, – а кошки обожают хранить секреты.

– Принцесса и Мрак тоже так думают? – спросил Шалфей.

Мы с Дойлом переглянулись и дружно кивнули:

– Да.

Усна тем временем успел освободиться от одежды. Он пополз к нам на четвереньках: кобура хлопала по голому плечу, а ножны с мечом он волок в руке, и все это ему странно шло. Правое плечо и половина руки выше локтя у него были черные, а спина, насколько я помнила, рыже‑черная. Рыжее пятно красовалось на правом бедре и еще одно – на левой икре.

Обращался он ко всем, но смотрел только на меня.

– Что приснилось, говорите? – Непринужденно‑любопытный голос никак не соотносился с эмоциями во взгляде.

– Это, – показал Рис.

Когда до Усны дошло, что именно держит Рис, он вскочил на колени и длинно и замысловато выругался по‑гэльски.

– Чаша, та самая чаша?!

– Видимо, да, – сказал Баринтус.

Усна оказался практически рядом со мной, когда встал на колени. Может, я слишком долго живу среди людей, но мне показалось странно, что он голый стоит так близко и не возбужден. В глубине души это меня даже задело. Ребячество? Наверное. Но мне до жути захотелось взять его в руку и заставить вспомнить о себе. Наверное, я даже шевельнулась, потому что Баринтус тронул меня за плечо, не дав закончить движение.

– Тебе кажется, что ты должна до него дотронуться?

Я задумалась.

– Что‑то в этом роде.

– Не нужно, пока чаша так близко. Как напомнил Дойл, мы на дороге, в автомобиле. Той воды, что вылилась на пресс‑конференции, хватило бы, чтобы затопить этот салон.

Я выпрямилась и села на пятки. Поза не очень удобная с этими каблуками. Лаковая кожа гнется хуже, чем обычная.

– Ты прав, – сказала я и отползла подальше от Усны и от чаши. Остановилась, только наткнувшись на мокрые ноги Галена и собравшуюся под сиденьем лужу. В луже я и осталась. Белье, чулки и юбка у меня черные. Сидеть в воде не слишком приятно, но никто не заметит, что я промокла. Мне сейчас важнее было убраться подальше от чаши. Длинный лимузин или не длинный, а сбежать в нем особенно некуда.

– А что случится, если принцесса до меня дотронется? – поинтересовался Усна.

– Может быть, ничего, – ответил Баринтус, – а может, многое.

Он повернулся к Дойлу:

– Чаша всегда поступала по собственному разумению. Это не изменилось?

Дойл качнул головой:

– Напротив, еще усилилось.

– Помоги нам Консорт, – прошептал Баринтус.

Из интеркома донесся голос шофера:

– Мост перекрыт и везде полицейские мигалки.

Дойл нажал кнопку:

– Что там случилось?

Пауза, потом опять голос водителя:

– Река залила мост. Такой высокой воды я не видел с наводнения девяносто четвертого года. Странно, дождей‑то не было.

В повисшем молчании мы смотрели друг на друга.

– Похоже, нам не удалось полностью сдержать выброс энергии от возвращения Баринтусу божественности, – заключил Дойл.

Я припомнила землетрясение, последовавшее за инициацией Китто. И подумала по аналогии:

– А в Калифорнии после нашего отъезда землетрясений не было?

Баринтус покачал головой.

– Я смотрел сводку погоды, узнавал, не задержат ли ваш рейс. Землетрясений не было. – Он вдруг задумался. – Был сильный ураган, едва ли не торнадо, что для тех мест нехарактерно, но далеко от аэропорта.

Все, кто был в курсе, переглянулись.

– Что такое? – спросил Баринтус.

– Когда я инициировала Китто, позже ночью случилось землетрясение.

– А при чем тут этот ураган?

– Крылья у Никки появились как раз когда... – Я мотнула головой. – Шалфей, покажись.

Шалфей повернулся к Баринтусу и во все глаза глядящему Усне. Эльф ухмылялся, довольный как черт. Потом приподнял очки и посмотрел на них трехцветными глазами.

Усна зашипел вслух.

– Богиня, он сидхе!

Баринтус взял Шалфея за подбородок, повернул к свету его новые глаза.

– Он сидхе не был ни одной каплей крови. – Он отпустил Шалфея и уставился на меня. – Это ты сотворила?

Я кивнула.

– Как?

– Во время секса.

Баринтус нахмурился.

– Ты сказала, что крылья у Никки появились тогда же.

– Ага, – кивнула я.

Он задумался на секунду.

– Ты занималась сексом с ними одновременно.

Фейри не видят ничего странного в сексе с несколькими партнерами, с его стороны было бестактно заострять на этом внимание.

– И что с того? – пришел мне на защиту Дойл.

– Королева убеждена, что Мерри нужно быть с несколькими любовниками одновременно, чтобы зачать.

– Почему? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Не знаю наверняка, но ее намерения на этот счет вполне отчетливы.

По тому, как он построил фразу, становилось ясно, что в других отношениях намерения королевы туманны.

– Я уже не раз бывала с несколькими любовниками одновременно.

– С кем?

Рис ответил, на миг отвлекшись от упаковывания чаши обратно в шкатулку:

– Со мной и с Никкой.

Никка закрыл крышку шкатулки и тщательно проверил замок, хотя все мы, наверное, знали, что не в замке дело.

– Королева захвачена мыслью, что Мередит должна иметь несколько любовников за раз. Если она узнает, что это не принесло плода... – Он покачал головой и взглянул на меня. – Королева в последнее время стала спокойнее, Мередит, но как будто упорнее и целеустремленней. Выработав план действий, она от него уже не отклоняется, даже если подсунуть ей какого‑нибудь красавчика или повод для пытки. Она словно потеряла интерес к прежним увлечениям.

Мне всегда казалось, что как раз увлечение моей тети пытками и сексом не дает нормально иметь с ней дело. Но из слов Баринтуса выходило другое.

– Хочешь сказать, что ты сексом и болью все эти годы нарочно ее отвлекал?

Он кивнул.

– Все равно что дать ребенку леденец. Он хватает конфетку и забывает обиды. Но в последние несколько недель, сколько кровавых конфеток ей ни предложи, она не сворачивала с пути. Возьмет угощение, насладится и возвращается точно в ту же точку, с которой ты хотел ее увести. – Баринтус нахмурился. – С одной стороны, приятно было видеть, что она начала думать головой, а не другим местом. И в то же время мы привыкли уже иметь дело с другим местом. Ее голову отвлечь не так легко.

– Но если она думает головой, а не чем еще, то почему она так зациклилась на идее группового секса с моим участием?

– Кажется, она решила, что для тебя это единственный способ забеременеть. И еще она все время подбирает тебе божеств растительности и земледелия. Два этих пункта для нее равно важны.

– А ты не знаешь почему? – спросил Дойл.

Баринтус покачал головой.

– Предпосылка явно была. Она пытала Конри, и пытала его лично.

– Но я думала, что его осудили на пытку за покушение на меня. Разве не так?

– Это он уже отбыл и с тех пор ни в чем не провинился. Он как будто понимал не больше нас, когда она его взяла. Потом она выставила его изломанное тело в парадном зале и заставила всех пройти и посмотреть, во что он превратился, но во рту у него торчал кляп и говорить он не мог. А сейчас он лежит запертый в темнице, и навещает его только Ффлур, королевская целительница.

– Конри – один из самых преданных сторонников Кела среди стражей, – сказал Дойл.

Баринтус кивнул:

– Верно, и слышал бы ты, какой поднялся переполох среди людей Кела, откровенно выражавших мысли о том, что Мерри недостойна трона. Они просто пресмыкались, пытаясь снова завоевать расположение королевы.

– Она пытала одного Конри? – спросила я.

– Пока да, но союзники Кела все перепуганы.

– Ты отметил, что Конри не дали говорить, – сказал Дойл. – Ты думаешь, он что‑то королеве рассказал? Что‑то, что она хочет сохранить в тайне?

– Да, – кивнул Баринтус.

– Можешь предположить, что это?

– Именно после пытки Конри королева обрела идею свести Мередит с несколькими мужчинами за раз, причем желательно с богами растительности и земледелия. – Он пожал плечами. – Теперь вы знаете то же, что и я. Если вам это о чем‑то говорит, очень хотелось бы услышать.

Дойл качнул головой.

– Мне надо подумать.

– Мы все подумаем, – поправил Рис.

Все согласно кивнули.

Водитель сказал в интерком:

– Машины только что начали пропускать. Река вернулась в русло. Чудеса какие‑то.

Кто‑то нервно хихикнул.

– Ну, могло быть хуже, – сказала я.

Все уставились на меня.

– Мы едва не заставили разлиться все ручьи и реки в Сент‑Луисе, – сказал Дойл. – Что может быть хуже?

– Когда‑то на месте Сент‑Луиса находилось громадное внутреннее море. Миллион лет назад плюс‑минус пару тысячелетий, – тихо пояснила я.

Тишина в машине вдруг стала тяжелей и плотнее, наполненная общим ужасом.

– Китто вызвал землетрясение. Никка и Шалфей – ураган, – задумчиво сказал Гален. – Как‑то мне не кажется, что возвращение Баринтусу божественного статуса могло бы затопить полконтинента.

Я теперь точно могла сказать, кто из нас знал, что Баринтус – это Мананнан Мак Лир. По быстро брошенному и тут же отведенному взгляду. Гален не знал. Зато я знала, и от мысли, что мы подняли такую силу без ритуального защитного круга, мне стало зябко. Впрочем, может, повлияла еще и холодная лужа у меня под задом.

Дата добавления: 2015-09-06