Религия и церковь в революционном Кронштадте в 1917 году

(Гордеев Пётр Николаевич,

кандидат исторических наук,

ассистент РГПУ им. А.И. Герцена)

О трагедии Русской православной церкви и других конфессий России, их духовенства и верующих в годы революции, Гражданской войны и Советской власти было написано большое количество книг и статей, опубликован значительный массив документов (особенно в постперестроечные годы). И все же до сих пор есть относительно малоизученные аспекты этой темы. Одним из них является положение церкви (в статье речь будет идти преимущественно о православной церкви) в бастионе революционного радикализма — Кронштадте[1].

Дореволюционный Кронштадт был многоконфессиональным городом, в котором действовали 3 православных собора (Морской, Владимирский и Андреевский), 10 православных церквей, 1 старообрядческий приход, 1 католическая церковь и 2 протестантских (евангелическо-лютеранских; к этой конфессии принадлежал и сам военный губернатор Кронштадта адмирал Р.Н. Вирен[2]). Представлены были на Котлине и нехристианские вероисповедания: мусульман духовно окормлял «военно-морской ахун Балтийского флота, имам — Хатып и мударрис — профессор Ибрагим Бедреддинович Алтонбаев», иудейскую религию представлял «общественный и духовный раввин» Ц.М. Кройн[3].

Духовенство в Кронштадте, как и во всей Российской империи, являлось одним из столпов государственной системы и помогало светской власти своими проповедями и наставлениями поддерживать существующий порядок. Бывший кронштадтский матрос С. Степанов в своих воспоминаниях выражался так: «Кронштадтские попы, поелику возможно, протягивали крест для помощи кулаку адмиралов. Если нужны более рельефные фигуры для художественного отражения старой России, то лучших и не найти, чем фигуры Вирена и Ивана Кронштадтского. Зверская дикость Вирена и юродствующее «смирение» шантажиста Ивана Кронштадтского являлись двумя крайностями одного целого, различными гранями “скрижалей”, на которых рукою темных сил был начертан символ веры романовской России: отечество и православие»[4].

Естественно, что в таких условиях Февральская революция не могла не повлиять коренным образом на положение духовенства в Кронштадте.

В одном из первых исследований революционной истории Кронштадта, книге О.Л. Д’Ора (И.Л. Оршера) «Красный часовой Кронштадт», содержится утверждение, что во время Февральской революции «первый “бунт” в Кронштадте был поднят против Бога… В учебном минном отряде после справки (проверки) послышалась обычная команда: “На молитву!” Но никто не пошевелился. “На молитву!” — послышалось вторично. Из матросской среды послышался сердитый голос: “Молись сам. Бог ведь твой, а не наш”…»[5]

Описание похожего эпизода встречаем и в воспоминаниях известного большевика, бывшего матроса учебно-минного отряда И.Н. Колбина[6]. Однако Б.И. Колоницкий, проанализировав ряд других мемуарных источников (воспоминания матросов С.Н. Баранова и И.М. Жданова), пришел к выводу, что в знак неповиновения вечером 28 февраля[7] матросы учебно-минного отряда отказались петь гимн («Боже, царя храни»), а молитву спели; упоминание же Колбина и Д’Ора об отказе петь молитву исследователь объясняет желанием «представить задним числом действия матросов не только антимонархическими, но и антиклерикальными»[8].

Интересно, что такая же заминка с гимном и молитвой произошла еще в одной военной части — 3-м Кронштадтском крепостном пехотном полку. Согласно воспоминаниям солдата этого полка П.М. Зайцева, «в 9 часов вечера еще на молитве у нас в роте что-то не клеилось, “Отче наш” мы кое-как с трудом с некоторыми перерывами пропели, а вот “Боже, царя храни” никак не выходило и мы его раза 4 начинали и не кончили»[9].

Таким образом, наличие антиклерикальных аспектов в Февральской революции на Котлине представляется недоказанным. Но старая власть была разрушена полностью, и местному духовенству необходимо было определить свое отношение к новым правителям.

7 марта в Морском соборе Кронштадта состоялись похороны убитых во время событий 28 февраля — 1 марта революционеров[10]. Во время церемонии произошел конфликт, о котором матрос-большевик С.И. Сажин впоследствии вспоминал: «Во время полугражданских похорон семи человек (жертв восстания), убитых забаррикадировавшейся полицией, один дьякон выступил, чтобы расстрелянных монархистов также похоронить. Товарищ Железняков снял с себя сумку с патронами и избил ею дьякона, которого тут же отправили в поликлинику»[11]. Иначе (и гораздо более правдоподобно) о событиях 7 марта повествует В.П. Семенников, писавший свои записки и дневник «по горячим следам»: «Собор был полон; высились многочисленные красные флаги и знамена. Священник совершал панихиду (отпевание было совершено накануне, когда предполагались похороны), после чего краткую речь произнес Пепеляев и земно поклонился от имени Временного правительства. После этого гробы были вынесены, вышли депутаты с многочисленными венками, причем с полуэкипажным был я; венки и знамена собрались около могилы. Опять сказал несколько слов Пепеляев. Вся площадь была полна войсками. При опускании гробов в могилу началась продолжительная салютная стрельба из винтовок… Трескотня была ужасная и длилась, думается, минуты три… После этого раздались громогласные крики “ура!” Ура за свободу! В разных местах ораторы стали говорить речь… Это были небывалые, невиданные похороны — и главное эти крики “ура” — торжество жизни над смертью. Все обошлось благополучно; только один матрос (оказавшийся сумасшедшим) ударил прикладом по голове священника, так что того отправили в госпиталь»[12].

Представляется, что, несмотря на произошедший инцидент, первая встреча церкви и революционной власти в Кронштадте носила в большей степени примирительный, чем конфликтный характер, чему, возможно, способствовал и высокий еще в то время авторитет комиссара Временного правительства В.Н. Пепеляева, правого кадета. Сам факт торжественных похорон революционеров в главном соборе Кронштадта символизировал единство Православной церкви и нового строя.

Влияние духовенства на кронштадтский гарнизон после Февральской революции убывало значительно медленнее, чем власть военного начальства. В религиозном смысле Кронштадт, как и многие другие провинциальные центры, «отставал» от Петрограда. Например, 23 марта, во время похорон в Петрограде жертв Февральской революции, проходивших без участия церкви, в Кронштадте состоялась панихида по жертвам восстания[13]. В этот день на панихиде в Русско-Эстонской церкви Животворящего креста С.Т. Путилин, вероятно наиболее популярный в Кронштадте священник, говорил: «Сегодня великий наш народ справляет радостный праздник свободы! Но свобода, как и истина, дается не даром: обе они не приходят без крови, без жертв. Истина — Христос был распят, наша вера обагрена мучительской [так в тексте, вероятно: «мученической». — П.Г. ] кровью. Так и свобода наша завоевана страданиями и кровью многих поколений борцов»[14]. В этот же день, после богослужения в Морском соборе Путилин произносил и речь на братской могиле жертв революции[15] на Якорной площади. Символично, что вместе с ним выступал и председатель Исполкома Кронштадтского Совета первого созыва А.М. Любович, большевик с десятилетним (к тому времени) партийным стажем, человек, весьма далекий от религии[16].

Компромиссное, примирительное поведение кронштадтского духовенства по отношению к новому режиму последовательно проявлялось с самых первых дней Февральской революции, что помогало церкви сохранять значительный авторитет среди чинов кронштадтского гарнизона. Так, еще в первые дни революции «Кронштадтский вестник» поместил объявление о молебствии от имени «делегата от духовенства Сергея Путилина»: «Сегодня, 7 марта, в 12 часов дня, в Морском соборе военно-морским и гражданским духовенством будет отслужен благодарственный всенародный молебен за дарование России свободы»[17].

Доктор Кронштадтского морского госпиталя М.М. Мелентьев, вскоре после Февральской революции покинувший свою квартиру в госпитале («продолжать жить в ней было неприятно из-за массы претензий на нее») и поселившийся у Путилина, оставил в своих мемуарах интересное описание этого «одинокого человека, жившего со старою прислугой Прасковьюшкой в большой квартире Морского собора. Впоследствии, в 1920 [1921. — П.Г. ] году, Путилин стал во главе Кронштадтского восстания. В мое же время он пытался связать революцию с церковью и числился “красным”. Это был умный, образованный священник, академик, еще не старый и очень живой». Мелентьев вспоминал, как Путилин «пришел в первые дни переворота на митинг матросов и закончил свое очень удачное выступление предложением: «Пойдемте же в храм и испросим благословение Божие на нашу новую жизнь! А если вы мне скажете, как же мы пойдем туда, где так недавно пели “Благочестивейшего, самодержавнейшего”, то на это я вам скажу: а как же вы возвращаетесь на ваши суда, где вы тоже так недавно пели “Боже, царя храни”?»[18]. Путилин сумел произнести речь даже во время первомайской демонстрации в Кронштадте (она проходила 18 апреля по старому стилю) — в этот день на братской могиле на Якорной площади пели «Вечную память», после чего и выступил Путилин[19].

Не отставал от Путилина и настоятель Князь-Владимирской Штаба Кронштадтской крепости церкви А. Орлов, вскоре после Февральской революции выпустивший «воззвание», в котором говорилось: «…я нахожу крайне необходимым теперь же, не считаясь в данный момент с буквой прежнего закона, организовать при вверенной мне церкви церковно-приходский Исполнительный комитет или Совет на основах, которые бы вполне отвечали требованиям современности»[20]. В апреле свой совет организовали и прихожане Андреевского собора[21]. В рамках приспособления к «требованиям современности» можно рассматривать и появление такого весьма своеобразного профсоюза, как образовавшийся 20 апреля 1917 г. «Союз диаконов и псаломщиков церквей г. Кронштадта»[22].

Проблемы во взаимоотношениях революционной власти, с одной стороны, и духовенства и верующих, с другой, обострялись в дни религиозных праздников. Колоницкий справедливо отметил, что поздравления «органов власти (Временного правительства, Советов разного уровня, командования) с праздником Пасхи носили в этот год политический характер»[23]. Важнейший православный праздник — Пасха — пришелся в 1917 г. на 2 апреля. В этот день на заседании Кронштадтского Совета о Пасхе не было сказано ни слова[24]. Но временно исправляющий должность коменданта Кронштадтской крепости генерал-майор Н.В. Герасимов, лояльный Совету (и выбранный им на этот пост) все же счел возможным и необходимым обратиться к гарнизону крепости со специальным «объявлением по Кронштадтской крепости и крепостному району», в котором говорилось: «Поздравляю товарищей по гарнизону Кронштадтской крепости, рабочих и гражданское население города с праздником Светлого Христова Воскресения, с этой первой Пасхой свободной России. Христос Воскресе!»[25]

В Кронштадте комендант крепости был не единственным представителем власти, который по-прежнему относился к православию как к государственной религии. Например, 30 апреля в зданиях комиссариатов народной милиции 1-го и 2-го городских районов были отслужены молебны, а сами здания окроплены святой водой. На церемонии присутствовали комиссары милиции И.И. Орвид и Н.Н. Покровский, начальник кронштадтской милиции А.Н. Молчанов и городской голова И.И. Записной[26]. Таким образом, Православная церковь весной 1917 г. фактически сохранила свое значение в Кронштадте; без участия ее представителей не проходила ни одна сколько-нибудь значимая церемония. В связи с этим вставал вопрос о ее взаимоотношениях с Кронштадтским Советом, представлявшим собой реальную власть на Котлине.

Если Кронштадтский Совет первого созыва не высказал определенного отношения к религии, то куда более радикальный второй созыв, начавший свою работу 5 мая, приступил к решению глобальных проблем с первых дней работы. 9 мая на заседании Совета обсуждался вопрос о посылке делегатов от Совета в приходский совет Морского собора, для контроля над расходованием казенных денег, выделяемых на содержание этого главного кронштадтского храма. Ряд видных леворадикальных деятелей Совета (большевик Ф.Ф. Раскольников (Ильин), эсер А.М. Брушвит и др.) выступили против того, чтобы посылать делегатов, так как подобный шаг шел бы вразрез с социалистическим принципом отделения церкви от государства. Предложение послать делегатов-контролеров было поддержано лишь уже упоминавшимся врачом Мелентьевым, одним из самых правых членов Кронштадтского Совета второго созыва. Но Мелентьев оказался в одиночестве; большинством голосов Совет принял две резолюции, первая из которых гласила: «Контроль над церковными расходами есть дело самих прихожан». Во второй Кронштадтский Совет находил нужным «немедленное отделение церкви от государства со всеми последствиями». После голосования Брушвит взял слово: «Принятая резолюция нас обязывает. Раз мы не присылаем туда контролеров, мы должны были бы лишить Морской собор денег, которыми он пользуется. Может быть, более компетентные товарищи могут сказать, как это сделать». Председатель Совета беспартийный А.Н. Ламанов возразил ему: «Мы вынесли принципиальное решение и налагать запрещение на выдачу денег мы не имеем никакого права: мы должны довести это до сведения Петрог[радского] с[овета] р[абочих] и сол[датских] депутатов, а так же и других Советов с просьбою высказать свое мнение. Если же провели это решение в Кронштадте, то это местное решение, а не государственное»[27].

Вскоре в «Известиях» была опубликована статья видного деятеля Кронштадтского Совета меньшевика П.К. Эдиета (в будущем — последнего комиссара Временного правительства в Кронштадте) под названием «Социализм и религия». Ее автор также призывал к отделению церкви от государства, свободе вероисповедания и предлагал осуществить «отобрание церковных и монастырских земель в пользу народа и ограничение, на будущее время, размеров земельного пользования для церкви»[28]. Несмотря на то что Эдиет прямо не пропагандировал атеистическое мировоззрение, появление его статьи в официальном печатном органе Совета через 8 дней после упомянутого голосования можно рассматривать как проявление определенной линии Совета второго созыва, враждебной по отношению к церкви.

Тем не менее говорить о последовательной антицерковной политике Кронштадтского Совета в этот период не приходится. Например, 28 мая в Кронштадте состоялась очередная официальная церемония с участием духовенства — торжественное перезахоронение останков 7 матросов, «расстрелянных в 1906 г. за призыв к революционным действиям. В похоронах принимали участие все члены Исполкома и Совета рабочих и солдатских депутатов Кронштадта, депутация от судовых команд, частей войск и политических организаций со знаменами и оркестрами музыки»[29].

Церемонию перезахоронения увидел английский журналист М.Ф. Прайс, приехавший в тот день в Кронштадт и гулявший по городу в сопровождении председателя Кронштадтского Ламанова. Прайс вспоминал: «…мы пришли на большую площадь перед собором[30]. Тут собралась огромная толпа рабочих, солдат и матросов. Вскоре из собора вышла процессия с красными знаменами; матросы высоко несли пять или шесть урн». Братская могила «была вырыта около памятника адмиралу Макарову. Солдаты и матросы произнесли несколько слов в память о своих товарищах, и урны опустились в землю»[31].

Интересно, что описываемое событие происходило как раз в самый разгар конфликта между Кронштадтским Советом и правительством (по поводу так называемой «Кронштадтской республики»). Но и в этом разгуле революционной стихии радикальные социалисты, заседавшие в Кронштадтском Совете, не воспрепятствовали церковной церемонии.

Таким образом, весной 1917 г. положение православной церкви в Кронштадте существенно не поколебалось, чему в значительной мере способствовала примирительная позиция самой церкви по отношению к новому строю. Не подвергались преследованиям и другие конфессии. Например, проповедники кронштадтской общины евангельских христиан в марте — мае 1917 г. выступали в городе по 2—4 раза в неделю с бесплатными проповедями (в зале Коммерческого собрания и на частных квартирах)[32].

Определенную политическую активность демонстрировали и кронштадтские мусульмане. Так, 8 апреля в местных «Известиях» появилось объявление, призывавшее «товарищей мусульман» («матросов, солдат и рабочих») пойти 9 апреля в 6 часов вечера на общее организационное собрание в мусульманской школе[33]. Через несколько дней в той же газете было напечатано другое сообщение, гласившее: «Товарищи магометане! В пятницу 14-го апреля в 6 час. вечера состоится общее собрание, к каковому времени комитет просит товарищей солдат, матросов, рабочих и остальных граждан города собраться в Народный дом (Павловская улица). Секретарь Актуганов»[34].

События, происходившие в эти дни внутри мусульманской общины Кронштадта, получили освещение в письме мастерового мастерской Артиллерийской лаборатории С. Хиссамутдинова в редакцию «Известий Кронштадтского Совета». Письмо начиналось с утверждения, что «свергнуто ненавистное царское иго, добыта хурият (свобода), но нужно еще много и много работать, чтобы закрепить ее». Хиссамутдинов призывал своих единоверцев: «Чтобы не дать вырвать из рук народа свободу, чтобы дружно идти в ногу со всеми организованными товарищами, чтобы защищать свои, особые от других, интересы, чтобы не быть раздробленными, мусульмане Кронштадта организовали Мусульманский комитет. Наш долг, товарищи мусульмане, поддержать нашу молодую организацию, поддержать словом и делом»[35].

Мусульманская община Кронштадта, хотя и не стала сколько-нибудь значительной политической силой, тем не менее, проявляла определенную активность и летом 1917 г. Собрания мусульман проходили 18 июня, 2, 9, 30 июля по адресу: Павловская улица, д. № 27, кв. 3—4[36].

Большим событием для православных верующих Кронштадта стал двухдневный (3—4 июня) визит на Котлин викария Петроградской епархии архиепископа Вениамина (Казанского) — одного из самых знаменитых иерархов революционной эпохи. В субботу, 3 июня, преосвященный Вениамин отслужил всенощную в Андреевском соборе («при громадном стечении народа»), и произнес проповедь, в которой призвал всех «молиться в это тяжелое время, чтобы наступили мир, единение и прекратились нестроения». На следующий день иерарх служил в том же соборе литургию («в сослужении всего духовенства, городского и военного»), и вновь проповедовал, говоря «о значении любви к жизни». После литургии был совершен крестный ход, «при громадном стечении народа. Крестный ход обошел весь город, останавливаясь у всех церквей, и наконец прибыл на могилы павших за свободу, где была отслужена лития».

По некоторым сведениям, Вениамин хотел также посетить знаменитые кронштадтские тюрьмы, где содержались арестованные после Февраля офицеры, городовые и военные чиновники; он обратился с просьбой о разрешении на посещение тюрем в Исполком Кронштадтского Совета, но последний «не нашел возможным разрешить преосвященному Вениамину посетить тюрьмы в этот день»[37].

Приезд архиепископа не внес каких-либо изменений в установившиеся после Февраля дипломатично-отстраненные отношения церкви и революционной власти (в лице местного Совета) на Котлине. В официальном органе Совета, «Известиях», религиозная тема по-прежнему встречалась нечасто. При этом газета публиковала как сообщения о предстоящих крестных ходах[38] (что может косвенно свидетельствовать о существовании своеобразного «православного лобби» не только в Совете, но и в редакции «Известий»), так и материалы, в которых содержалась в той или иной форме негативная оценка религии и церкви.[39]

В целом, летом и осенью 1917 г. кронштадтское духовенство все реже принимает участие в торжественных церемониях светской власти (т.е. Совета рабочих и солдатских депутатов). Частично это было связано с общим сокращением количества подобных действ (по отношению к первым послефевральским неделям), частично — с размыванием идеологии национального единства, характерной для марта — апреля 1917 г. и в определенной мере оправдывавшей участие церкви в мероприятиях новых правителей, многие из которых открыто декларировали атеистические убеждения.

Тем не менее, несмотря на активную пропаганду социалистических партий, влияние церкви в Кронштадте отчасти продолжало сохраняться даже после Октябрьской революции. Колоницкий отмечает, что «церемониал похорон в Кронштадте 12 ноября 1917 г. моряков, погибших в дни Октября, предполагал и религиозную церемонию. Тела их из госпитальной часовни св. Николая Чудотворца торжественно переносились в огромный Морской собор»[40].

Таким образом, в Кронштадте на протяжении всего 1917 г. сохранялось фундаментальное противоречие между религиозностью определенной части местного гарнизона и рабочих, с одной стороны, и, с другой — абсолютным доминированием в идеологической сфере марксизма, анархизма и неонародничества — учений преимущественно атеистических (за исключением некоторых направлений в анархизме).

Естественно, такое положение должно было время от времени приводить к конфликтам на религиозной почве.

Один из таких конфликтов произошел в последние дни 1917 г. Кронштадтский Совет рабочих и солдатских депутатов 19 декабря постановил «от милиционной службы священников не освобождать» (в то же время большинством голосов (105 против 56) Совет высказался против принудительного ношения ими оружия)[41]. В ответ на это постановление мастеровые и рабочие городского района № 1 Управления Строителя Кронштадтской крепости вынесли 28 декабря 1917 г. следующую любопытную резолюцию: «Мы, мастеровые и рабочие, на общем нашем собрании сего числа, обсудив вопрос по поводу назначения православных священников на очередное дежурство милиционеров, усматриваем, что ни один Еврейский раввин, Магометанский мулла, Р[имско]-Католический ксендз и Немецкий пастор, кроме православных священников, Исполнительным комитетом Сов[ета] раб[очих] и солд[атских] депутатов почему-то назначен, для несения милицейской должности, не был. Очевидно, весь Исполнительный комитет состоит исключительно из иноверцев, почему эта позорная кара и выпала только на долю одних православных священников, что до глубины сердца нас возмущает»[42]. Ответом на данную резолюцию явилась статья видного кронштадтского большевика А.М. Любовича «Черные шопоты»[43], в которой Любович, бывший председатель Исполкома Кронштадтского Совета, негодуя по поводу того, что «ползет гнусная травля», «поднимаются черные силы» и «начинаются кивки на иноверцев», как при старом режиме, клеймил рабочих как черносотенцев и разъяснял, что и священник, и мулла, и раввин теперь равны перед законом[44].

Таким образом, 1917 год в Кронштадте завершался на весьма знаменательной ноте. Сугубо официальные отношения между церковью (духовенством и верующими) и атеистической властью (пришедшие на смену общенациональному единству марта—апреля 1917 г., в атмосфере которого были возможны совместные выступления священников и социалистов) постепенно перерастали в вялотекущий конфликт. Этому конфликту, однако, суждено было найти свое кровавое разрешение лишь в будущем.

В 1917 г. даже в одном из наиболее революционных гарнизонов страны, в гарнизоне Кронштадтской крепости, позиции церкви (прежде всего — православной) не были существенно поколеблены. Духовенство отнюдь не стало после Февральской революции защищать и оправдывать представителей старого режима. В свою очередь, солдаты, матросы и рабочие Кронштадта, с готовностью откликаясь на выдвигаемые «профессиональными революционерами» понятные лозунги о разделе земли, рабочем контроле над производством, выборности военного начальства и т.д., не спешили принимать те положения социалистической программы, которые были направлены против традиционного, патриархального образа жизни.

[1] По существу единственным исследованием, в котором были затронуты вопросы положения церкви, духовенства и верующих в Кронштадте в 1917 г., является книга Б.И. Колоницкого: Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры российской революции 1917 г. СПб., 2001.

[2] Список личного состава судов флота, строевых и административных учреждений Морского ведомства. Пг., 1916. С. 35.

[3] Кронштадт на 1916 год. Справочная книга. Кронштадт, 1916. С. 55-58. См. также: Столпянский П.Н. Историко-общественный путеводитель по Кронштадту. Пг., 1923. С. 59-61. Значительное количество церквей разных конфессий в Кронштадте привлекало внимание современников: «Был костел прекрасной архитектуры, кирхи с высочайшими шпилями, даже была мечеть — деревянная постройка с забавным минаретом на крыше» (Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга 1890—1910-х гг.: Записки очевидцев. СПб., 1999. С. 209). Существовала в Кронштадте в 1917 г. и мусульманская школа, располагавшаяся на Павловской улице в доме Волкова: Известия Кронштадтского Совета. 1917. 8 апреля.

[4] ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 18. Д. 563. Л. 1-2.

[5] Д’Ор О.Л. Красный часовой Кронштадт. М., 1920. С. 7.

[6] Колбин И.Н. Кронштадт организуется, готовится к бою // Октябрьский шквал (Моряки Балтийского флота в 1917 г.). Л., 1927. С. 27. Можно предположить, что Д’Ор заимствовал данный эпизод из личных бесед с Колбиным.

[7] А не 1 марта, как неточно пишет Колоницкий: Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть. С. 100.

[8] Там же.

[9] ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 5. Д. 566. Л. 3-4. Кронштадтский писатель и мемуарист И.И. Зверьков, однако, писал об отказе одной из команд накануне восстания петь «Спаси, Господи» и «Боже, царя храни»: Труд и земля. 1917. 1 сентября. Но сам Зверьков, по-видимому, не был очевидцем этого события, а упоминание о нем содержится в очерке «Заслуженная кара или революционные дни Кронштадта», не чуждом художественных прикрас.

[10] Комиссар Временного правительства в Кронштадте В.Н. Пепеляев так вспоминал об этом событии: «Войска стояли перед собором в полном порядке. Вместо знамен красные флаги с разнообразнейшими крикливыми надписями. Издали казалось, что это прежние ряды, но проходя по ним, я чувствовал, что весь этот порядок в одну минуту может расстроиться. Так и случилось. При опускании гробов вместо салюта началась беспорядочная стрельба, долго не прекращавшаяся. Ряды расстроились и по казармам пошли толпы с музыкой. У могил начался митинг. Большевики надрывались, распаляя воображение близостью мира и блаженства»: «Один из возмутительнейших эпизодов нашей революции»: Записки комиссара Временного правительства В.Н. Пепеляева о событиях в Кронштадте в марте – июне 1917 г. // Исторический архив. 2007. №4. С.85.

[11] ЦВММ. Рукописно-документальный фонд. № 34537. Л. 10. Это не мог быть знаменитый А.Г. Железняков, т.к. в феврале—марте 1917 г. он находился на черноморском побережье, что отражено в его дневнике, отрывки из которого были опубликованы: Дневник тов. А. Железнякова // Красный флот. 1923. № 3. C. 148. Вероятнее всего, С.И. Сажин просто перепутал данного матроса с Железняковым (если речь не идет об однофамильце).

[12] ЦВММ. Рукописно-документальный фонд. № В—5881. Л. 20. О похоронах жертв революции 7 марта в Кронштадте см. также: Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть. С. 42, 45. Исследователь выражает сомнение в наличии конфликта между матросами и духовенством, но, учитывая достоверный и объективный характер дневника В.П. Семенникова, профессионального историка, думается, можно принять его описание событий (единичная выходка неизвестного матроса) как соответствующее действительности.

[13] Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть. С. 51.

[14] Кронштадтский вестник. 1917. 25 марта.

[15] Под этим термином в данном случае подразумевались только жертвы со стороны революционеров.

[16] Там же.

[17] Там же. 7 марта.

[18] РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 3. Д. 54. Л. 76-76об. Путилин имел опыт общения с восставшими матросами и солдатами — еще в 1905 г. Синод отметил его «самоотверженное исполнение пастырского дела во время мятежа в Кронштадте» (Сивков П.З. Кронштадт. Страницы революционной истории. Л., 1972. С. 118). В июле 1917 г. Сергей (Сергий) Тихонович Путилин баллотировался в Кронштадтскую городскую думу по списку Трудовой народно-социалистической партии, но не был избран (прошли в думу лишь первые 5 членов списка, а Путилин был шестнадцатым): Кронштадт. 1917. 3 июля; Труд и земля. 1917. 4, 28, 29 июля.

[19] Кронштадтский вестник. 1917. 20 апреля.

[20] РГВИА. Ф. 4289. Оп. 1. Д. 1847. Л. 113. «Воззвание» не датировано. Исходя из содержания, можно сделать предположение, что оно было написано вскоре после Февраля. Косвенно на это указывает и факт наличия его в составе дела 1847 («Комитет Кронштадтской крепостной телеграфной роты») среди документов за март—май 1917 г. В любом случае, «Воззвание» не могло быть написано позднее 1 июля, когда было опубликовано «Временное положение о православном приходе», содержащее и раздел о приходских советах, после чего уже не было необходимости «не считаться с буквой прежнего закона»: Церковные ведомости. 1917. 1 июля. №28. С. 193-198.

[21] Кронштадтский вестник. 1917. 5, 16 апреля.

[22] Труд, земля и море. 1917. 29 апреля.

[23] Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть. С. 76.

[24] См.: Известия Кронштадтского Совета. 1917. 5, 6 апреля. Другая кронштадтская газета сообщала, что «по случаю праздника св. Пасхи Сов[етом] раб[очих] и солд[атских] депутатов были получены приветствия от коменданта крепости и разных частей гарнизона» (Кронштадтский вестник. 1917. 5 апреля).

[25] РГАВМФ. Ф. 1340. Оп. 1. Д. 174. Л. 131.

[26] Кронштадтский вестник. 1917. 2 мая.

[27] Известия Кронштадтского Совета. 1917. 24 мая.

[28] Там же. 17 мая.

[29] Авдеев Н. Революция 1917 года. (Хроника событий). Т. 2. Апрель—май. М.; Пг., 1923. С. 220; Известия Кронштадтского Совета. 1917. 28 мая.

[30] Имеется в виду Якорная площадь перед Морским собором.

[31] Price M.Ph. My Reminiscences of the Russian revolution. London, 1921. P. 36.

[32] Кронштадтский вестник. 1917. 23, 25 марта; Известия Кронштадтского Совета. 1917. 27 мая.

[33] Известия Кронштадтского Совета. 1917. 8 апреля.

[34] Там же. 14 апреля.

[35] Там же. 15 апреля. Можно полагать, что комитет, упомянутый в заметке за подписью Актуганова — это и есть Мусульманский комитет, а Актуганов — его секретарь.

[36] Там же. 18 июня, 1, 9, 30 июля. Фамилия секретаря, от имени которого в одном из номеров «Известий» был помещен очередной призыв к мусульманам пойти на собрание — Алтонгов (Там же. 9 июля). Возможно, Алтонгов и Актуганов — одно и то же лицо, чья фамилия была написана неверно.

[37] Вечернее время. 1917. 6 июня; Труд и земля. 1917. 6 июня.

[38] Известия Кронштадтского Совета. 1917. 28 июня, 8 июля.

[39] К последним можно отнести заметку «Против интеллигенции», повествующую о том, как в одном из сел Витебской губернии молодежь хотела устроить «культурно-просветительный кружок», а местный священник Орлов чуть не спровоцировал погром «просветителей»; или, например, объявление о лекции меньшевика Назарьева «Развитие контрреволюции в России», в программе которой значился и пункт «Духовенство и революция»: Там же. 12, 19 июля.

[40] Колоницкий Б.И. Символы власти и борьба за власть. С. 56.

[41] Известия Кронштадтского Совета. 1917. 29 декабря.

[42] Там же. 31 декабря.

[43] Сохраняем орфографию оригинала.

[44] Там же.

Дата добавления: 2015-09-06