Читайте также:
|
СЕМЬ С ПОЛОВИНОЙ ЖЕНЩИН ДОНА СТЕФАНО
ТАНГО С БИОГРАФИЕЙ В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ
ПРОЛОГ
Жаркий летний день. Из всех динамиков бравурное: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…». Через зал в окружении стайки студенческого вида молодежи идет женщина-экскурсовод.
ЭКСКУРСОВОД: - Как вы уже знаете, это первая выставка скульптора после его возвращения. Она приурочена к случившемуся недавно 75-летию мастера. Об успехе говорить не буду – сами всё видите. Таких очередей у нас не было уже… Да никогда еще не было!.. Не отставайте, пожалуйста…
КТО-ТО: - А вы лично с ним знакомы?
ЭКСКУРСОВОД: - Я видела Степана Дмитриевича в день открытия. Это потрясающий человек. В таком возрасте и - столько энергии, столько энтузиазма!..
ЕЩЕ КТО-ТО: - А я слышала, он самоучка…
ЭКСКУРСОВОД: - В каком-то смысле он действительно самородок. Вырос и начал рисовать в далекой мордовской деревушке. Но потом были Строгановское училище, Московское училище живописи, ваяния и зодчества, Европа. Он же объездил все музеи Италии, прикоснулся к высокому искусству, что называется, вживую. Так что школа у него не просто превосходная – завидная.
И ЕЩЕ КТО-ТО: - Скажите: а правда, что Эрьзя предал родину в самые трудные для страны годы?
ЭКСКУРСОВОД: - Ну что вы! Степан Дмитриевич действительно почти четверть века жил и работал за границей. Сначала в Париже, потом в Южной Америке. Но это была творческая командировка, он находился там по поручению правительства… А теперь давайте перейдем в центральный зал - если можно так сказать, в сердце нашей экспозиции, где представлены лучшие работы аргентинского периода. Каждая из них пронизана чувством нескрываемой тоски по родине и как бы призывает и нас с вами испытать и прочувствовать весь неуют оторванности от дома…
У них на пути вырастает человек с газетой (далее – ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ). В наглухо застегнутом костюме, при галстуке, он решительно не похож на стайку молодых людей и девушек в пестрых футболках и блузах.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ (глядя в газету и не обращаясь ни к кому конкретно): - Характер замысла, воплощенного в этих произведениях, и тематический диапазон его творчества целиком характерны для искусства модерна и органически противоположны скульптуре социалистического реализма…
ЭКСКУРСОВОД: - Извините?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И не подумаю (продолжает)… Пластическая манера и художественные приемы Эрьзи насквозь эклектичны. В них сплетается условная абстрактность и грубый натурализм…
ЭКСКУРСОВОД: - Господи! Да что вы такое говорите-то?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Кто? Я??? Это не я. Это говорит партия.
Раздает молодежи газеты. Те нерешительно разворачивают их:
1-й: - У Эрьзи артистический произвол. Это не искусство, а суррогат…
2-й: - …и очень жаль, что многие люди обманулись, и такое купание в чувствах вообще приняли за большое содержательное искусство.
3-я: - Затейные старики Микеланджело, Лев Толстой, Бетховен и другие - выполнены с намеком на портретное сходство, с внутренней духовной ущербностью, в которых мы с негодованием отказываемся…
4-й: - … в которых мы с негодованием отказываемся признавать образы великих людей, чьи имена составляют гордость человечества…
5-я: - Они изображены так в угоду капризам субъективных представлений скульптора, противоречащих исторической правде…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Вы продолжайте, продолжайте…
6-й: - Главная черта формальных решений Эрьзи – отсутствие жизненной конкретности. В его работах превалирует схематизм, однообразие приёмов, стремление только к внешней декоративности…
7-я: - У Эрьзи самой сути нет, никакой мысли, один глупый порыв к работе. Не народу это нравится, а дамам московским…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Боязнь жизни, непонятная отчужденность от всего светлого, активного, томительное безволие и ожидание чего-то неопределенного составляют основу эмоционального звучания этих, с позволения сказать, работ… (экскурсоводу) Вы с чем-нибудь не согласны?
ЭКСКУРСОВОД (совершенно растерянно): - А это что у вас такое?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Это? – «Правда». Так вы не согласны?
И весь гомон тонет во всё нарастающем мажоре звучащего отовсюду сразу хора:
Ну как не запеть в молодежной стране,
Где работа как песня звучит,
В стране, где гармонь отвечает зурне
И задорное сердце стучит?..
Свет понемногу меркнет. В луче прожектора остается лишь одна девушка. На ней почему-то белый халат…
Растём всё шире и свободней,
Идём все дальше и смелей,
Живём мы весело сегодня,-
А завтра будет веселей! –
грохочет хор, и его перекрывает истошный вопль:
- Да убери ты её к чертовой матери!!!
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Свет. Пространство заставлено разновеликими фигурами, накрытыми белой тканью – словно покойники в саванах.
КРИК: - Выключи ты наконец эту шарманку!
Девушка мечется между скульптурами.
ХОР: - Седой партизан, вдохновитель побед,
Погляди, как идёт молодёжь,-
И станешь ты сам восемнадцати лет
И со сменой своей запоёшь!
Растем всё шире и свободней
и т.д.
Врывается ЭРЬЗЯ в заляпанном халате, в вязаной шапочке.
ЭРЬЗЯ: - Не там! Там оно! Да, там, там, позади…
Идет куда-то вглубь сам. Музыка обрывается. Выносит репродуктор, размахивается – шварк об пол. Взвывает от боли, хватается за бок.
ОНА: - Вот всегда так: только себе больнее делаете.
ЭРЬЗЯ: - Подумаешь – пара рёбер!..
ОНА: - Не пара, а две! Причем, с захождением обломков. Кто же такими вещами шутит?
ЭРЬЗЯ: - А у меня их еще двадцать…
ОНА: - Считали?
ЭРЬЗЯ: - Ну, уж анатомию-то я всяко получше твоего знаю.
ОНА: - Вот только не надо! Я на курсе лучшей была.
ЭРЬЗЯ: - Ага – по книжкам. А я, голуба, целый год вот этими руками трупы резал. В астрономии, врать не буду, не силен. И в правописании слабоват, но где какая кость и мышца – извини-подвинься – всех ваших пятерошников научу. Так что коли давай, отличница (подставляет плечо) и не рассуждай.
ОНА: - Вы чего сегодня какой?
ЭРЬЗЯ: - Я всегда такой.
ОНА: - Ну хорошо же пели-то.
ЭРЬЗЯ: - Конечно! Эти псалмы – хорошо, а мои работы – плохо! Так плохо, что только собрать и сжечь.
ОНА: - Ой, ладно! Он же это образно, невсерьез…
ЭРЬЗЯ: - Еще как всерьез. Ты не видела, а я видел, как жгут: как людей! Я видел!.. Их жгут, а они корчатся как живые, вот только не кричат.
ОНА: - Где вы такое видели?
ЭРЬЗЯ: - Где… Там.
ОНА: - Ваши скульптуры – там! – жгли? Они же вас на руках носили…
ЭРЬЗЯ: - Ну да. Сначала носили. Потом жгли. Потом опять носить взялись...
ОНА: - Тихо, не дергайтесь (колдует со шприцем), а то промахнусь…
ЭРЬЗЯ (отнимает руку): - Да погоди ты со своим уколом. Трубку вон дай – самое мое лекарство…
ОНА: - Там!.. Там это там. То ж империалисты. Как можно сравнивать.
ЭРЬЗЯ: - Эх какая же ты еще дура, Наталья! (раскуривает)
ОНА: - А чего вы ругаетесь-то?
ЭРЬЗЯ: - Я не ругаюсь – я жалею.
ОНА: - Ага. Вот еще раз так пожалейте, и сами за махоркой бегайте.
ЭРЬЗЯ: - Ну ты того… Шантажировать она меня будет, бессовестная! Иди вон лучше чайник ставь. Чаем тебя напою. Настоящим парагвайским. Осталось маленько - для дорогих гостей берегу. Чуешь, какое тебе уважение? Ты торгуешься, а я тебе лучшее отдаю.
ОНА: - Ой, нельзя мне…
ЭРЬЗЯ: - Чаю??
ОНА: - Засиживаться нельзя. Узнают, что чаи с больными гоняю – с полставки попрут.
ЭРЬЗЯ: - Никто не попрёт. Скажешь, дуба дед давал, в руку вцепился.
ОНА: - А вот не надо такими вещами шутить.
ЭРЬЗЯ: - А кто шутит? Ну-ка присядь.
ОНА: - Да говорю же, нельзя.
ЭРЬЗЯ: - Можно. Ты не официантка - ты сестра милосердия. А мне сейчас милосердия как раз ох как не хватает, так что иди, кипяти.
ОНА: - Ну Степан Дмитрич…
ЭРЬЗЯ: - Коробочка там зелененькая, из нее завари, на всю жизнь вкус запомнишь… И это…Прекращай ты меня по отчеству выкать. Меня так только в казенных бумагах обзывают. Я как вижу, что с имени отчества начинается – сразу знаю: очередную пакость прислали.
ОНА: - И как же вас величать прикажете?
ЭРЬЗЯ: - Да как бог на душу положит. Хочешь – дедом зови, хочешь – как эти бывало: Эрзинькой.
ОНА: - Ну не знаю. Попробую.
ЭРЬЗЯ: - Да уж, ты голуба, попробуй.
ОНА (уходя): - Я же говорю: постараюсь.
ЭРЬЗЯ: - Постарайся…
Разворачивает одну из принесенных ею газет.
Откуда-то – женские голоса:
ПЕРВЫЙ: - Дорогой и милый Эрьзинька! Не писала давно, потому что была уверена - сама скоро приеду и уже легко буду видеться с Вами…
ВТОРОЙ: - …думаешь, это так просто? Рядом с тобой всегда женщины, а мне – мне как прикажешь жить?
ТРЕТИЙ (с иностранным акцентом): - Никуда не отпушчу. Раба твоя буду – хочешь? Собака – хочешь?..
ВТОРОЙ: - Эрьзинька! Почему ты так смотришь? В самую душу! Это ты прощаешься, что ли?
ЧЕТВЕРТЫЙ: - Работать, Степа, надо – работать. Пахать. И всё пройдет…
ТРЕТИЙ: - Маэстро! Я имею сделать тебе предложений…
ПЕРВЫЙ: - …чем дальше, тем глубже чувство, кем Вы были для меня…
ЭРЬЗЯ (сидит: на носу очки, в руках газета): - Сжечь! Вот ты подумай: сжечь и никаких! И это не фашист какой-нибудь – художник! Первый художник страны: сжечь… Скотина.
Возвращается ОНА с подносом, на нем чайник да две чашки.
ОНА: - Да не обращайте вы. Говорят, он свою выставку на Кузнецком открыл – прямо через дорогу напротив вашей. И знаете, что ему в отзывах написали? Знаете?
ЭРЬЗЯ: - Ну нет, конечно!
ОНА: - Ему написали: «После выставки ЭрзЯ вас показывать нельзя!»
ЭРЬЗЯ: - О как!.. Похоже, я даже знаю, кто такое написать мог …
ОНА: - Я-я-я? Здрасти! Вот больше мне делать нечего! Вся Москва, между прочим, так думает, так что писать и без меня есть кому... Я это… я там порылась – у вас даже сахара нет. Как же так жить-то можно? Скульптуру бы вон какую продали…
ЭРЬЗЯ: - Не могу. Не мои они.
ОНА: - Нормально! А чьи же?
ЭРЬЗЯ: - Ну, твои, наверно. Подарил я их.
ОНА: - Кому?
ЭРЬЗЯ: - Государству. Тебе, всем. Сразу, как только приехал.
ОНА: - ВСЕ??
ЭРЬЗЯ: - А что – через одну надо было?
ОНА: - Ишь какой щедрый… А они вам что?
ЭРЬЗЯ: - Нет, все-таки смешная ты. Кто же дарит, чтобы – что. Это уж не подарок получается. Продать-то я их и там мог. Три миллиона не глядя давали. И не чего-нибудь - долларов…
ОНА: - А-а-а… Это разве деньги. Я уж подумала рублей…
Он смеется.
ОНА (не обращая внимания): - А в рублях это тогда сколько же получается?
ЭРЬЗЯ (продолжая подхрюкивать): - А в рублях им точно цены нет.
ОНА: - Не: нормально! И он тут на одном чаю?.. Так (встает, хватает пальтуган)… Я сейчас!
ЭРЬЗЯ: - Куда намылилась?
ОНА: - В бакалею. Я мигом.
ЭРЬЗЯ: - Ну-ка стой. Миллионерша сыскалась! На твои полставки не больно-то разгуляешься.
ОНА (кивает на скульптуры): - А потому что нечего мне такие подарки делать! А сам, видите ли, с голоду помирает.
ЭРЬЗЯ: - Сядь, кому сказал (наливает ей чаю). Ну вот, домитинговались: остыл совсем…
Откуда-то из темноты ГОЛОС: - Шантажировать, домитинговались… Это не его обороты.
Луч света выхватывает стоящий у портала стол. За ним, листая книгу, сидит ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Он вообще был скорее молчун. Два любимых слова – «цорт» да «сволоць».
ЭРЬЗЯ: - Чего??
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ну – чёрт и сволочь. Цекал он. Понимаете? Цекал: цугунок там, целовек, цебураска…
ЭРЬЗЯ: - Какой еще цебураска?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Да это неважно… А еще он родов не соблюдал. Вот не соблюдал и всё! Камень у него был он, искусство – тоже он. Даже женщина – он! Представляете?
ЭРЬЗЯ: - Ну, насчет он я тебе попозже разъясню… А ты сам-то, мил человек, кто таков будешь?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Да, собственно, никто. Сбоку припёка. Сижу вот тут и книжку про вас листаю. Чтобы тормозить, когда совсем уж завирать станете.
ЭРЬЗЯ: - Ах вон оно что… Хорошее дело… Сверяешь, значит, где прямиком по писанному шпарим, а где не очень, да?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Именно.
ЭРЬЗЯ: - А что я на целую голову его выше – ничего? Может, мне уж и ноги тогда слегка подрезать – в целях, так сказать, большего портретного сходства?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Да причем тут ноги? Я просто точность хочу соблюсти.
ЭРЬЗЯ: - Точность!.. А ты кто – бухгалтер, что ли, что за каждое слово в ведомости расписываться велишь? Это ж не отчет годовой, милый ты мой, а – песня. Песня о жизни! Танец даже!.. А ну иди сюда! Извини уж, я за партнера (хватает его и решительно ведет в подобии танго) Чуешь? А? Нету в танце ни правды твоей, ни расчета – чувство одно. Вот и книжку свою не головой, а сердцем читай – оно тебе правду-то и подскажет…
И вдруг снова взвывает от боли и хватается за бок.
Она бросается к нему.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: – Это случилось уже незадолго до смерти: полез на стремянку, упал и сломал четыре ребра. В больницу ехать отказался. Тогда и появилась Она – сначала уколы делать. Потом подружились, что ли…
ЭРЬЗЯ: - Без что ли.
ОНА: - А там не написано, разве?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А там тебя вообще нет. На самом деле никакой медсестрички не было. Была совсем другая Наталья. И постарше этой, и, пардон, посообразительней. И мы никогда уже не узнаем, поил он ее заморским чаем или нет, но если уж танец… если уж, как вы говорите, танго…
ЭРЬЗЯ: - И еще какое.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - …то почему бы и нет?..
ОНА (усаживая горе-танцора): - Вот всё-таки мордвин вы упрямый!
ЭРЬЗЯ: - Я не мордвин – я эрзя.
ОНА: - О! о! о!
ЭРЬЗЯ: - Ты же ничего не знаешь!
ОНА: - Ой, да знаю я всё: Эрьзя вы, Степан Дмитрич, бывший художник.
ЭРЬЗЯ: - Вот дура-то дура! Не бывают художники бывшими!
ОНА: - А чего тогда обзываетесь опять? Это у бабушки моей такая присказка была: упрямый как мордвин… А вы же не как – вы он и есть, чего тут обидного-то! Я ведь не ору на все отделение: я не русская, я Гаврилова!..
ЭРЬЗЯ: - Да не обижаюсь я, а объясняю. Ты вот Гаврилова, а я Нефедов. Был бы мокшанин – Мокшей бы назвался. А я Эрьзя. Понимаешь?
ОНА: - Да ну вас
ЭРЬЗЯ (машет рукой и ЧЕЛОВЕКУ) На чем мы там остановились?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - На том, что с голоду помираете, а чай остыл.
ЭРЬЗЯ: - Спасибо.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ничего. Обращайтесь…
ЭРЬЗЯ (ЕЙ): - А с голоду мы с тобой не помрем. Мне завтра пенсию дадут.
ОНА: - Большую?
ЭРЬЗЯ: - Огроменную. За подвал уплачу, и еще целый полтинник останется. Вот и кутнём. Ты завтра-то придешь?
ОНА: - Да уж куда я теперь денусь (берет чашку) И правда, совсем холодный… А сами чего?
ЭРЬЗЯ: - А я этой ерунды не пью. У меня свой чай – из почек сосновых…
ОНА: - Фуууу! Нет, с такой жизнью вам надо кончать.
ЭРЬЗЯ: - Да мне с ней вообще уже заканчивать пора потихоньку.
ОНА (ставит чашку): - Еще раз услышу – не обижайтесь!
ЭРЬЗЯ: - Табаку лишишь?
ОНА: - Да уж придумаю что-нибудь…
ЭРЬЗЯ: - А знаешь что, Наталья… Давай-ка, пока ты сюда ходишь, я тебя слеплю. Не понравится – пойдешь и продашь. И этих, как их, сарделек накупим.
ОНА: - Не-а.
ЭРЬЗЯ: – Почему?
ОНА: - Так вы же раздеваться заставите.
ЭРЬЗЯ: – Что значит - заставлю?
ОНА: - Ну вы же вон всё голых изображаете.
ЭРЬЗЯ: - И – что?
ОНА: - А то. Не обижайтесь только: не по-советски это.
ЭРЬЗЯ: - Господи. Да что же они с вами сделали-то… Во-первых, этому НЕ заставляют. А во-вторых, мне оно и ни к чему.
ОНА (вдруг): - Так. Я пойду.
ЭРЬЗЯ: - Да сиди ты, дурында, я ж совсем не про это.
ОНА: - А про что же?
ЭРЬЗЯ: - А про то, что без надобности мне тебя раздевать. Я тебя и без того вижу.
ОНА: - Всё. Не хочу больше…
ЭРЬЗЯ: - А я говорю, дослушай! Красота, девочка, не в пальтишке твоем и не в шапочке этой потешной, а под ними. И ты это не хуже меня знаешь.
ОНА: - Не врите. Я не красивая.
ЭРЬЗЯ: - Ну это уж мне-то видней. Ты что, думаешь, древние дурнее нас были – Афродит с титьками наружу ваяли?
ОНА: - Это я не знаю.
ЭРЬЗЯ: - Ну видела же – хотя бы на картинке, видела ведь?
ОНА: - Это которая без рук?
ЭРЬЗЯ: - И без головы. Она.
ОНА: - Ну а в купальнике, например, нельзя, что ли было?
ЭРЬЗЯ: - О, господи! А ну-ка встань!.. (сам вскакивает, ищет что-то) Вставай-вставай! Давай, на вот (всучает ей не то тесак, не то долото). Давай, вот так подыми… Нет, сюда давай, к зеркалу. Выше! Еще выше! А ногу вот так вперед и согни. Ага! Крепче гни, не бойсь! А заднюю отставь. Как следует отставь. Вот! И проседай! Да проседай ты, кому говорю, не сломишься… Погодь-ка: и я рядышком… да где ж он, черт? (хватает киянку, пристраивается к ней в позе рабочего с молотом)… Ну?.. Ну???
ОНА: - Ну что – ну?!!
ЭРЬЗЯ: - Удобно?
ОНА: - Да чего удобно-то?
ЭРЬЗЯ: - Да стоять вот так вот, спрашиваю, уютно, нет? Голая ты так раскорячишься?
ОНА (вырываясь): - Ну нет, конечно!!!
ЭРЬЗЯ: - Ну так и я про то же! Голая ты поневоле ручонку вниз потянешь, прикрыться, а другую к груди, не задумываясь. Это ж природа в тебе сама заговорит, как вон давеча. И головку эдак вот поворотишь и приопустишь. И останется снаружи одна красота… Не по-советски!.. А они по-советски в робу вас обрядили и вёсел в руки понатыкали!
ОНА: - Ничего вы не поняли. Они же памятник труду. И свободе. Они же жизнь нашу олицетворяют…
ЭРЬЗЯ: - Да ни хрена они не олицетворяют. Чтоб олицетворять лицо надобно. А у них вместо лиц не пойми что. Пустота. Плакаты! Ты – записался? Тьфу, пропасть…
ОНА: - Ну и пусть. Зато мы с вами умрем, а они всегда будут.
ЭРЬЗЯ: - Вот это, дочка, и страшно…
Собирает разбросанные инструменты.
ОНА: - А как вы вообще скульптором стали?
ЭРЬЗЯ: - Да очень просто – через бабу.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Удивительное дело: певец женской красоты, он никогда не называл женщину женщиной – только бабой. Глиняные, цементные, деревянные, мраморные – все они у него были бабы. А уж живые – и тем более…
ОНА: - Как это – через бабу?
ЭРЬЗЯ: - Да закрутил с женой одного богатея. Она, правда, повзрослей была. Ну и я уж не мальчишка – за двадцать. Мать, когда узнала, из дому хотела прогнать. А отцу, небось, даже приятно было, что отомстил сын прохвосту, на которого он столько лет спину гнул… Главное и сам этот, Солодов его звали, тоже ничего. Здрасти – здрасти. В гостиной застанет, так еще и винцом угостит. А тут – напел ему, что ли, кто – возвращаюсь раз ночью домой, вдруг, откуда не возьмись кучер его: а ну-ка, шустрый, подь сюды! Чужое сладенькое любишь? – ну и получай… Таких отвесил, что я до утра в канаве провалялся. Мать чуть выходила. А отец мешкать не стал, собрал денег, сколько было, и на поезд меня – валяй, Стёпка, в Москву, от греха подальше… А не случись – глядишь, так бы в Алатыре иконы и малевал… Но Фаина эта, доложу я тебе, та еще штучка-то была. Она ведь из цирковых из бывших – наездница. Во какая осанка! Я уж не говорю про…
ОНА: - Да мне-то что!
ЭРЬЗЯ: - Действительно: тебе-то какая разница… (ЧЕЛОВЕКУ В СЕРОМ) А ты там чего приуныл? Верно излагаю?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ну, про осанку-то тут ни слова…
ЭРЬЗЯ: - Да там, брат, много чего нету. А ты мотай на ус. Глядишь, сам потом и напишешь. А то ведь чистый анекдот: мою биографию – представляешь: мою! – и вдруг какой-то чекист сочинил!
ОНА: - Почему – чекист?
ЭРЬЗЯ: - А чего ты меня спрашиваешь? Ты его спроси… Видать, порядок у нас, Натаха, такой.
ОНА: - Какой еще порядок?
ЭРЬЗЯ: - А кто жмёт больней, тот и ревёт сильней.
ОНА: - Нет, ну вот откуда вы такой… несоветский, а? Вы же трудящийся!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Да наговаривает он на себя. В свое время очень даже советский был. Вот же, черным по белому: революцию 1905-го принял на ура, замечен в студенческих волнениях и даже на баррикадах.
ЭРЬЗЯ: - На баррикадах – это факт. Знакомый устроил фотографом в «Русское слово». Как волнения начались, охотников под пули да нагайки лезть разом поубавилось, а снимки газете подавай. Я и пошел.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ну а потом, когда училище закрывали – кто вместе со всеми осаду от полиции держал?
ЭРЬЗЯ: - Вот ничего себе! Мое училище прикрывают, а я в стороне, что ли, должен стоять? Ясное дело, держал. В лазарете, тут же устроенном, работал – раны промывал, повязки накладывал. Еду готовил. Они ведь, однокашники-то мои, лет на десять младше были – кровь бурлит, а делать сами ни черта и не умеют… Вот и вся моя революция… А что перед этим портрет московской генерал-губернаторши вызвался писать – целой великой княгини, свояченицы царёвой – это ничего?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Это другое дело. Это из чистой корысти (ЕЙ) Подал он прошение о бесплатном обучении, а бумажку тормозят. Вот и пошел прогибаться.
ЭРЬЗЯ: - Ну я говорю же – чекист! всё знает…
ОНА: - Вы – и таких рисовали???
ЭРЬЗЯ: - А кто ж ты думаешь их сроду рисовал-то? Вот такие как я… А за портрет тот на меня ох как косо глядели: продался наш Эрьзя. Даже слух пустили, будто Елизавета Федоровна мне во время сеансов глазки строила. Больше-то ведь ей некому было… Так что не надо… Мне учитель мой – умнейший человек…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Сергей Михайлович Волнухин, действительно прекрасный педагог и скульптор именитый, автор памятника первопечатнику Ивану Федорову...
ЭРЬЗЯ: - Он-то мне и сказал: милейший Степан Дмитрич, – редкий был интеллигент – запомните, говорит: стрельба пройдет, а искусство останется.
ОНА: - А вот Блок однажды красный флаг нёс впереди демонстрации.
ЭРЬЗЯ: - Точно нёс?
ОНА: - Я сама читала.
ЭРЬЗЯ: - Ну и дурак, раз нёс! Для этого, что ли, господь его в маковку целовал?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ну хорошо, а в Бутырки – приговоренных к смерти фотографировать, кто ходил?
ЭРЬЗЯ: - Я. От той же газеты. А раз среди ночи подняли – одна из матерей умоляла. Извозчика в оба конца оплатила, гонорар сулила тройной: только сними. Приехал – а там мальчишка совсем. Меня увидал – и в крик: что? опять священник? А объяснили – запричитал: ох, мама, мама, зачем?.. Что зачем! Надо же ей было что-то на память, пока живой еще. Больше-то она ничего уже не могла… Мне эти глаза крепко запомнились. Из них у меня потом «Приговоренный к смерти» получился.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Или «Последняя ночь перед казнью» - скульптура, с которой началась его мировая слава. Первая, под которой он вместо собственной фамилии написал имя своего народа. Но это было уже там, в Италии, на Всемирной выставке.
ОНА: - Эх, ничего себе! А туда-то вас как занесло?
ЭРЬЗЯ: - Как-как… Ногами.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - По одним сведениям он бежал из России потому, что события 1905-го – цитирую: «расстроили его нервную систему». По другим – узнав, что любимая…
ЭРЬЗЯ: - Её звали Ядвига… Подвела ко мне прыща в студенческой тужурке и гордо так: «Познакомься, это мой муж»…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Однако принято считать, что в Италию Степан Нефёдов отправился по приглашению старого знакомого, личного фотографа царской семьи Даниэле Тинелли. С 40 рублями и чемоданом, в который успел сунуть сапоги в гармошку, шаровары да косоворотку… А в самом деле – почему?
ЭРЬЗЯ: - Да по всему сразу. В училище бардак, Ядвигу проморгал, денег на мастерскую нет, работы не покупают. А мне уже тридцать. Сел и поехал.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Мы не знаем ни где он перешел границу, ни как добирался. Даже год побега – не то 906-й, не то 907-й. Известно лишь, что синьор Тинелли встретил его с распростертыми объятьями. В отличие от своих многочисленных племянников и племянниц…
ЭРЬЗЯ: - Они, черти, решили, что я ему сын – он же сорок лет в России прожил.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Первым делом дон Даниэле повёз гостя по музеям – Генуя, Флоренция, Рим, Неаполь, Милан. Стоя перед «Тайной вечерей», Эрьзя топал ногами и на чем свет материл да Винчи…
ЭРЬЗЯ: - Ну сам подумай: писать картину двадцать лет и не закончить! – это как, не бездельник?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - В общем, Тинелли жутко обиделся.
ЭРЬЗЯ: - А я что – нет?.. Да и на рожи этих смотреть, как их…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Домочадцев…
ЭРЬЗЯ: - Во-во… Того и гляди не придушат, так отравят…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И он ушел от благодетеля.
ОНА: - Как – ушел? Куда?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А никуда. Ушел, не взяв, как тут пишут, ни куска хлеба.
ЭРЬЗЯ: - Ну что за глупость! Он мне больше чем хлеб – инструменты подарил!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - …ушел и целую зиму провел буквально на улице, ночуя в парках, питаясь каштанами и перебиваясь случайными приработками.
ЭРЬЗЯ: - Оси для паровозов в мастерской обтачивал…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - …пока не нашел постоянную работу фотографа в типографии «Рикарди»…
ЭРЬЗЯ (гордо): - Два лиры в день!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - …после чего снял квартиру, на первую же зарплату купил глины и прямо на обеденном столе изваял знаменитую теперь «Тоску»…
ОНА: - Так во-о-он оно еще откуда: нет чтоб поесть раз в жизни по-человечески…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Он питался в кабачке через дорогу - на выручку от портретов посетителей, которые там же на скорую руку и рисовал…
ЭРЬЗЯ: - Углем на ватмане…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А скопив денег, обзавелся куском мрамора и вырубил «Головку ангела»…
ЭРЬЗЯ: - Итальяночка одна еду мне носила, когда простудился…
ОНА: - Ну да, конечно, рассказывайте, еду…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И – она ли растрепала, еще ли почему – но однажды утром, едва он переступил порог цеха, все рисовальщики, ритушеры и прочий рабочий люд – встали и приветственно застучали инструментами по столам.
ЭРЬЗЯ: - Так ведь Италия же: у них там скульптор – всё равно как бог…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И в каморку странного русского началось настоящее паломничество. В одной из газет мелькнула заметка о новоявленном «маэстро». Теперь Эрьзю узнают, зовут в салоны и в одном из них знакомят с Шаляпиным. Увидав его работы, тот опешил: - Слушай, друг! Вот закончу оперу – бросай ты эту Италию, в Россию поедем. Поселишься у меня и твори себе на здоровье!
ЭРЬЗЯ: - С наслаждением бы, но…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Деньги что ли? Деньги найдем!
ЭРЬЗЯ: - Да граница для меня закрыта…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Тоже мне беда! Откроем!.. И тут же телеграмму на Капри: «Горький! сделайся скорее министром, чтобы Эрьзе можно было вернуться в Россию». Он ему по пьяной-то лавочке каких только телеграмм не слал, почему, наверное, буревестник в министры и не поспешил…
ЭРЬЗЯ (в порыве чувств): - Федор Иваныч! А хотите – портрет ваш сделаю?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А хочу!.. Только чур не здесь, а у меня в гостиной.
ЭРЬЗЯ: - На что и лучше!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Однако вскоре обнаружилось, что в отсутствие скульптора шалун вносит в портрет свои поправки.
ЭРЬЗЯ: - Как ни приду - то бороду стервец прилепит на манер Годунова, то рожки, как у Мефистофеля…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И однажды он не выдержал - плюнул, смял пластилин да и хлопнул дверью.
ОНА: - Ну а правда - чего потешаться-то?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Вот я и говорю: с чем, с чем, а с чувством юмора у нашего Степан Дмитрича всегда было, мягко говоря, скудновато…
ЭРЬЗЯ: - А если бы я в театр к нему попёрся из-за кулисы подвывать?
ОНА: - Действительно!..
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: Короче, дружбы с Шаляпиным не вышло. А вот знакомство с инспектором музеев Ломбардии Уго Неббия дало плоды: он распахнул перед «русо мужиком» двери самых престижных выставок Италии. Вчерашний бездоиный становится вдруг настоящей звездой и тут же на кусочке тетрадного листа пишет письмо директору родного училища:
ЭРЬЗЯ: - Уважаемый князь и т.д. Уведомляю вас о своем намерении не возвращаться в школу Живописи и т.п., а потому покорнейше прошу выслать мне мои бумаги…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И вскоре получает и ответ, и документы. И тут же попадает в лапы падких на запах славы и денег женщин (ЭРЬЗЕ) А ну-ка, сам, сам.
ЭРЬЗЯ: - А чего сам… Сначала эта…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Которая? Немка?
ЭРЬЗЯ: - Ну да… Да чего ты лыбишься-то? Ученица она моя была! И вдруг пишет: встречай, поезд такой-то, вагон такой-то.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Приезжет на вокзал – та падает в объятья, велит везти в лучшую гостиницу и там уже, быстренько раздеваясь, сообщает, что согласна выйти за него замуж.
ЭРЬЗЯ: - С чего это, спрашиваю?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А с того! Она, оказывается, уже несколько лет отправляет нагуленных по глупости детишек на воспитание родителям, и представляет их чьими? – правильно: его, Эрьзиными!
ОНА (восхищенно): - Вот это я понимаю!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Вечером фрау невеста тащит его в ресторан, оттуда на снятую квартиру и натурально запирает в спальне на ключ!
ОНА: - Кошмар…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Тут пишут, что он бежал через окно. (ЭРЬЗЕ) Было?
ЭРЬЗЯ: - Не помню. Наверно…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Несколько дней он скрывался где-то на окраине… Но барышня и там нашла: милый, ты болен, сам не понимаешь, что творишь, дай время – просто прелесть как заживем…
ЭРЬЗЯ: - Едва отбился: сказал, что вернусь из Венеции – сядем и обсудим.
ОНА: - И поверила?
ЭРЬЗЯ: - А куда деваться: обещал привезти кучу денег…
ОНА: - Дура.
ЭРЬЗЯ: - И не говори.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И, чудом вырвавшись из одного плена, он тут же попал в новый - нарвался на некую графиню Альтенберг.
ОНА: -Ну как же уж так-то, а?
ЭРЬЗЯ: - Да красива была – с ума сойти. Хоть и при любовнике.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Авантюристка сняла этаж в отеле, мастерскую и ради забавы – вот только забавы ради заставила нашего простофилю лепить портреты своих бессчетных знакомых, гонорары собирая, естественно, у него за спиной.
ОНА: - Ну что тут скажешь? заграница – она и есть заграница!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А через полгода графине срочно понадобилось в Ниццу, откуда она и обещалась вызвать его в самое ближайшее время.
ЭРЬЗЯ: - Ага. А утром ввалился хозяин гостиницы и сунул под нос счета.
ОНА: - И как же?
ЭРЬЗЯ: - Опять бежал… Кое-как добрался до Ниццы. Нашел эту…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Спокойно!
ЭРЬЗЯ: - Где, говорю, скульптуры, эскизы где? Ах, не волнуйся, все продано, денег при себе нет, но это не беда, живи в моем номере, проплачено до ноября, а там туристы понаедут, работы хватит….
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И пропала уже навсегда. А через минуту пришли швейцары и трое следующих суток он жил в горах.
ОНА: - Да что же они все за сволочи-то такие!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Заграница, девушка, как вы только что изволили выразиться, - заграница… Вот (протягивает ЭРЬЗЕ листок): вашей рукой писано.
ЭРЬЗЯ (читает): - Сижу на горе. Рубашка мокрая от тумана. Левая нога ноет. Голова тяжелая... Ищу каких-нибудь фруктов. Здешние горы ни черта не родят, не то, что итальянские, где много каштанов и ягод. Опять ночь... Немного лихорадит, а главное, некуда укрыться! Снова полдень... Ницца вся обедает, иду по улицам и не хочется смотреть по сторонам.... Опять ночь. Ветер есть, но теплый, с юга. Заря. Хочу встать, не могу: ноги совсем не слушаются. Наступает вечер. Всю ночь дождь. На рассвете кое-как спускаюсь в Ниццу…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Всё так?
ЭРЬЗЯ: - Слова не мои, но похоже…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Спас Неббия: привез что-то из сохранившихся у него работ. Две сразу же купили музеи – местный и мюнхенский. А тут еще и богатенький ученик подвернулся…
ЭРЬЗЯ: - Целый русский генерал. Старенький, он когда-то пушку какую-то изобрел. И тут на тебе: учи его лепить! Но плату предложил – грех отказаться. ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Только начали – генерал раскололся: не наука ему нужна была, а от жены на полдня скрываться. Так и шло: утром заявлялся, расплачивался и – на поезд, в Монте-Карло. Через месяц продулся впрах, но привел вместо себя другого ученика.
ЭРЬЗЯ: – Помещика откуда-то из-под Киева…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - В общем, в Париж наш учитель пожаловал уже не нищим.
Его участие в так называемом «Осеннем салоне» вызвало неслыханный успех. Кто, кстати, первым произнес эти слова - «русский Роден»?
ЭРЬЗЯ: - Роден!.. Руки, понимаешь, ноги…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А ведь когда-то он преклонялся перед ним.
ЭРЬЗЯ: - Ну да, пока не узнал.
ОНА: - Чего не узнал?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Да у того в мастерской была целая свалка гипсовых слепков. Комбинируя эти ноги, руки, головы и торсы под разными углами, тот изобретал композиции для своих будущих шедевров.
ОНА: - А так что – нельзя.
ЭРЬЗЯ: - Родену - нет…
ОНА: - Ой, а можно я еще чаю?..
ЭРЬЗЯ: - Понравился? То-то!
ОНА: - Только вы без меня не рассказывайте! (убегает)
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ (громко, чтобы и ей на кухне было слышно): - В те дни он снимал небольшую квартирку на бульваре Сен-Жак. Почти все деньги уходили на ее содержание и материалы для новых работ. Пока однажды на пороге не возник изысканного вида молодой человек, передавший привет от Волнухина…
ЭРЬЗЯ: - А вы-то кто?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Знаток и любитель искусства. В том числе и вашего, мсье Эрзя. Родом из Аргентины. Снабжаю музеи обеих Америк лучшими образчиками современной живописи и скульптуры. Имею честь сделать вам интересный пропозитьон.
ЭРЬЗЯ: - Чего?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Деловое предложение.
ЭРЬЗЯ: - А-а.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Итак: я снимаю шикарную мастерскую, оплачиваю любой материал, жилье, транспорт и стол с кухаркой.
ЭРЬЗЯ: - А я?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Продолжаете работать, но уже ни в чем себе не отказывая. А доходы – пополам. Годится?
ЭРЬЗЯ: - Надо подумать.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Разумно. Чрезвычайно разумно, милейший дон Стефано. Даю вам на раздумья три дня.
ЭРЬЗЯ: - Звать-то вас как?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Антонио Сантамарина к вашим услугам… И три дня спустя за завтраком с шампанским они подписали контракт, сулящий все земные блага, а главное – возможность трудиться, не задумываясь больше ни о чем…
ЭРЬЗЯ: - Мастерскую помогла найти знакомая скульпторша…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Мадемуазель Фарман.
ЭРЬЗЯ: - Неподалеку от своей.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - В одном из предместий Парижа, посреди старинного парка - ну просто сказочный трехэтажный особняк. Волшебник Сантамарина кивнул и заселение состоялось. Фарман навещала, помогала обустроиться и вообще – принимала в судьбе нашего героя самое деятельное участие. А однажды явилась в сопровождении милой барышни, делающей первые шаги в скульпторе…
ОНА: - Марта.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ей чуть за двадцать, ему тридцать пять. Она – само обаяние, он - не чудовище, конечно, но и писаным красавцем назвать язык не поворачивается. Хоть и заметил, кто-то мудрый, что нет на земле ничего сексуальнее таланта… Сказать, что он ждал ее всю жизнь, было бы неправдой, не очень-то он и ждал. И все-таки на пути каждого мужчины – раньше или позже, но неизбежно, как весна после зимы, как утро после ночи – возникает Она.
ОНА: - Марта…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - …и мир тут же обрушивается в тартарары, из которых ему не суждено подняться уже никогда…
ЭРЬЗЯ: - Сударыня! Благоволите не казнить за слова нечайного восторга.
ОНА: - Уи, мсье.
ЭРЬЗЯ: - Я думал, что видел уже всё, но ваши глаза… их свет и чистота…
ОНА: - О! Ву навэ рьян а ву рапроше!
ЭРЬЗЯ: - Как-как?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Говорит, дыши нормально, тебе не в чем себя винить.
ЭРЬЗЯ: - А! Так ведь и я ж о том: авек плезир, мон ами, и это… же не манш па сис жур!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Э, э, э! Что за бред?
ЭРЬЗЯ: - Ну а чего ты развёл: красавица! чудовище! всё рухнуло, всё пропало!..
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А разве не бац – и с первого взгляда?
ЭРЬЗЯ: - С первого. Но она ж по-русски-то ни бум-бум, а я по-французски – здрасьти-досвиданья да уно кьянти унд спагетти а ля пармезан – и баста!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Это по-итальянски…
ЭРЬЗЯ: - Тем более.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И чего?
ЭРЬЗЯ: - Да ничего. Объяснил на пальцах, что хочу сделать ее портрет.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А она?
ЭРЬЗЯ: - Я ж не спросил – я объяснил. Смёл всё со станка, взял кусок каррары…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - …который будто этой самой минуты и дожидался…
ЭРЬЗЯ: - Вот именно… И – за шпунт с молотком…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Понявшая всё Фарман вспомнила вдруг о каком-то неотложном деле и потянула спутницу к выходу, но та точно в пол вросла:
ОНА: - Нет-нет, не будем спешить, я хочу видеть, как работает русский маэстро.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Но, дорогая…
ОНА: - А если это лучший день в моей жизни?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И Фарман поняла, какого дала маху. И всю следующую неделю от них не было ни слуху, ни духу. И вот тогда-то его и прорвало.
ЭРЬЗЯ: - Я как сумел, объяснил кухарке, что готов питаться всухомятку, только пусть идет и следит, когда в мастерской у соседки снова зажжется свет.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Та понимающе кивнула и отправилась в караул. И - дальше снова цитата – «…уже на следующий вечер Степан Дмитриевич завернул работу в кусок черного бархата и отправился к Фарман. Там были гости.
ЭРЬЗЯ: - Человек десять.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Он водрузил свою ношу на обеденный стол и предложил хозяйке снять бархат. Марта не удержалась и под аплодисменты гостей …
ОНА жарко целует ЭРЬЗЮ.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: …удостоила скульптора жарким поцелуем, смутилась… Я говорю, смутилась! во-о-от… и выбежала прочь» (захлопывает книгу). Добавлять ли, что через пару дней она перебралась к нему в особняк?
ЭРЬЗЯ: - А Сантамарина не обманул – от заказчиков отбоя не было. Поначалу это очень даже радовало…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Еще бы: все удобства, авто с личным шофером, ужины в дорогих ресторанах. Пижон – он не давал Сантамарине даже лезть за кошельком.
ЭРЬЗЯ: - Ну уж извините: есть деньги – плачу сам!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Конечно. Ведь рядом же всегда была она… Он попросил оставить его лишь однажды – получив письмо с извещением о смерти отца.
ЭРЬЗЯ: - Отослал ее навестить Фарман, сел и написал матери – чтоб приезжала.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Мария Ивановна приехала летом 1912-го. С внуком Васькой. Париж ей не понравился. И сам город, и что сын живет с невенчанной француженкой…
ОНА: - Кто она тебе, сынок?
ЭРЬЗЯ: - Жена.
ОНА: - И давно?
ЭРЬЗЯ: - Год.
ОНА: - Го-о-од… А что ж детей нет? Больно уж мне внучка понянчить охота… Да и дом этот твой - три этажа! Пруд вон свой… За какие заслуги?
ЭРЬЗЯ: - Так я минуты без дела не сижу.
ОНА: - Без дела? Разве это дело… Отец твой бывало полгода п о том исходил, а и двадцатки не зарабатывал. А ты молоточком постучал денёк-другой и больше сотни. Какие же тут дураки-то живут, что камни твои покупают?
ЭРЬЗЯ: - Ты не понимаешь…
ОНА: – Не понимаю… И никто не поймет. А живёшь среди людей – делай, чтоб понимали. Вот ты меня лепить вздумал, а я что, покойница уже, идола-то с меня делать? Али Верява какая? Или уж ты сам бог, а, Стёп?.. Отправь-ка ты меня домой от греха…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И уехала. А он взялся за «Распятого Христа». Сколотил огромный крест, разделся донага, на бедра – повязку, на голову – венец терновый и фотокамеру на треножник. Забрался на подставку, руки раскинул…
ЭРЬЗЯ: - С дюжину снимков сделал – все не то. Снова магния насыпал, снова полез позировать да, представляешь - зевнул.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И святые угодники – снимок-то получился что надо!..
ОНА: - Эрьзинька… А ты в бога – веришь?
ЭРЬЗЯ: - Не особо.
ОНА: - Как это?
ЭРЬЗЯ: - Да так. Мне довольно, что он в меня верит. А я – верь, не верь, что это поменяет?
ОНА: - Ох, накажет он тебя…
ЭРЬЗЯ: - Да ну? А разве уже не наказал, дав вот эти глаза, вот эти руки? Душу, прости, – вот эту? Вас всех – пощадил, а меня приговорил. Не спросясь – взял и приговорил: видеть и чувствовать, понимаешь, нет?
ОНА (после небольшой паузы): - Ты есть-то как – не хочешь?
ЭРЬЗЯ: - Есть?
ОНА: - Ну да. Лапшу разогрею?
ЭРЬЗЯ: - Есть… Да… Нет, попозже…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А Сантамарина заваливал и заваливал заказами. Дни и ночи Эрьзя лепил портреты – какого-то депутата парламента, какого-то итальянского графа, американского торговца сосисками, очередной любовницы патрона, а до затеянного к очередному «Осеннему салону» «Бомбиста» руки не доходили. И он взбунтовался:
ЭРЬЗЯ: - Да пошел ты к черту со всеми этими харями!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И аргентинец сделал грустное лицо и молча прикрыл за собой дверь. А вечером вернулся
ЭРЬЗЯ: - С переводчиком.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Который растолковал упрямцу, что в случае разрыва контракта всё - всё, сделанное им за время сотрудничества переходит в собственность предусмотрительного синьора Антонио.
ЭРЬЗЯ: - Мастерскую тут же описали. Работы изъяли за долги. За материал такие цены выставили, что… В общем, всё жулик забрал. Отбить смог только «Распятие», «Последнюю ночь» да «Марту».
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Потому что смотреть надо бумажки-то, прежде чем подписывать!
ЭРЬЗЯ: - Да он мерзавец, условия поставил такие, что и делать ничего не надо – знай работай. А потом командовать стал. Я ему сказал: это свинство. Вы это… подлец! И ушел.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Нашлись добрые люди, приводили адвокатов. Те уверяли, что судиться не только можно, но и должно. Но для начала процесса требовалась жалкая тысяча франков.
ЭРЬЗЯ: - А их не было.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Причем, как обнаружилось, не только у него, но и у всех этих добрых людей, которым он когда-то помогал. А чего вы хотите? – кровь мордовская, душа русская… Говорили, что разрыв с Сантамариной не был случайностью, что его спровоцировали завистники, которым тоже страсть как хотелось поработать под крылом у проворного дельца…
ЭРЬЗЯ: - Да ерунда всё это… Знаешь, легенда есть: пришел раз к Моцарту человек в черном и заказал ему «Реквием». И Моцарт помер… Вот и Сантамарина этот – тоже всегда в черном ходил – сделал так, что я стал задыхаться…
ОНА: - Эрьзинька, подожди задыхаться, я что-то сказать хочу. Поди сюда. Дай (берет его ладонь, прикладывает к своему животу). Слышишь?
ЭРЬЗЯ: - Сын?
ОНА: - Да. Думаю, да.
ЭРЬЗЯ: - Сын…
ОНА: - Ты не рад?
ЭРЬЗЯ: - Я хочу. Подрастёт - расскажешь ему про меня, про нас.
ОНА: - А сам?
ЭРЬЗЯ: - А что мне ему сказать? Я не умею словами. Словами вон они (кивает на ЧЕЛОВЕКА В СЕРОМ). А уж за меня ему ты… потом...
ОНА: - Подожди.
ЭРЬЗЯ: - Жду.
ОНА: - Ты любишь меня?
ЭРЬЗЯ: - О, господи! опять словами.
ОНА: - Я спрашиваю: ты меня любишь?
ЭРЬЗЯ: - А ты угадай.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А ну-ка стой! Ты ведь выдумал этот разговор. Вот прямо сейчас выдумал.
ЭРЬЗЯ: - От начала и до конца.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Зачем??
ЭРЬЗЯ: - Зачем?? А затем, что вот уже сто лет никто не может понять, с чего это вдруг он бросил бесконечно дорогую женщину, носящую под сердцем его дитя, и умотал в чертову Италию.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ну это-то просто: ему нужны были деньги. Как раз для этой женщины и этого ребенка…
ЭРЬЗЯ: - Куда уж проще!.. Но ведь он почему-то не нашел их. Мыкался по стране, будто сам от себя спасался. То жил в Карраре, работая за комнату с пансионом. То харчевался у Амфитеатрова, который демонстрировал его как чудо света – Горькому, Пешкову, Немировичу-Данченко… Потом вырубал для захолустной церквушки пятиметрового Иоанна Предтечу, потом «Обнаженную» для какого-то рабочего клуба… И нигде ничего не заработал, только долгов накопил.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А это действительно загадка… Она писала ему: родился мальчик. Он тут же изваял её с малышом на руках – с малышом, которого никогда не видел. Но назад, к ним – по-прежнему не спешил. Ты что – просто испугался?
ЭРЬЗЯ: - Я? Ты бы мне тогда это сказал – я б разъяснил тебе, кто трус!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Так в чем же дело?
ЭРЬЗЯ: - Не знаю. Наверное, просто ждал.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Чего?
ЭРЬЗЯ: - Чего-то нового. Сам объясни, у тебя лучше получается…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Видимо, он действительно потерялся. Искал себе применения, чувствую готовность к какому-то иному, более высокому качеству явления себя миру…
ОНА: -…в котором не было места только нам с малышом.
ЭРЬЗЯ: - Неправда!
ОНА: - Правда.
Уходит.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Спасительную мысль озвучил Амфитеатров: в Россию вам, милый вы мой, надо! И чем скорее, тем лучше!
ЭРЬЗЯ: - Может и так. Из Алатыря вот пишут: хотят музей мой строить. Пятьдесят тыщ наскребли, а то, говорят, и еще добавим.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Так чего ж вы медлите? Срочно соглашайтесь.
ЭРЬЗЯ: - Да о работах сперва распорядиться надо – чтоб сохранили.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Вот уж глупости! - да мы их в залы расставим, чтоб все видели… Езжайте, не мешкайте!..
ЭРЬЗЯ: - Пожалуй.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - В Париж он добирался через Швейцарию. В поезде познакомился с молодым югославом. Тот тоже оказался скульптором. Сидели, болтали и вдруг Эрьзя припал к окну:
ЭРЬЗЯ: - Смотри, ну смотри же: Дарвин!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: – В очертаниях одной из скал ему пригрезился лик великого ученого. На станции схватил спутника под микитки и прямиком в мэрию.
ЭРЬЗЯ: - Хотите, говорю, на весь мир прославиться? Кивают, улыбаются, а понять ни черта не могут.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Послали за каким-то русским, тот перевел: маэстро предлагает превратить вон ту гору в бюст Чарльза Дарвина.
ЭРЬЗЯ: - И дальше я без переводчика понял: хотеть-то хотят – денег нет. Попросили месяц обождать. Да хоть два, говорю. Парень этот тут же в помощники согласился. Сели мы с ним на поезд и в Женеве распрощались.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - С тех пор превращение гор в гигантские скульптуры станет его идеей-фикс. Он будет докучать ею царскому правительству, советскому, аргентинцам, бразильцам… Способных оценить грандиозность затеи не отыщется… Зато ровно через пятнадцать лет после его крика «Гляди, гляди, Дарвин!» в далекой Америке, на всемирно известной теперь горе Рашмор начнутся работы по высечению гигантских барельефных изображений четырех великих президентов. Инициирует и возглавит проект тот самый югослав Гутцен Борглум…
ЭРЬЗЯ: - Ну хоть кто-то… А придумка все равно моя!
ОНА (с книгой): - Здесь пишут, что в Париже он наконец-то увидел сына. Что тот забрался к нему на колени, дергал за усы и всё колотил и колотил отнятой трубкой о подлокотник кресла. Что Марта целовала и целовала его расплющенные работой руки и всё глядела и глядела снизу вверх глазами, омытыми радостью материнства, пишут тут… Ты помнишь?
ЭРЬЗЯ: - Я не могу этого помнить. Меня там не было. Но раз пишут, значит…
ОНА: - А я была.
ЭРЬЗЯ: - И что: вот так вот всё и…?
ОНА: - Приблизительно. Но мне запомнилось только одно – как ты глаза прятал…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Пообещав вернуться, как только наладится с музеем, он сел в поезд и тот умчал его в далекую Россию… И вот Петербург… Кстати, а чего в Питер-то понесло?
ЭРЬЗЯ: - Так ведь столица. Опять же, куча рекомендательных писем и все туда.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - В столице он первым делом оказался в кутузке. На допросе выяснилось, что охранное отделение хлеб свой ело не зря. Вежливый следователь…
ЭРЬЗЯ: - Папиросами угощал, вином даже…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - …явил недюжинную осведомленность о передвижениях Нефедова-Эрьзи по Европе и обо всех его контактах… Ну-те-с, Степан Дмитриевич, а теперь давайте поподробнее. Явки? адреса? пароли?
ЭРЬЗЯ: - Какие пароли? Ничего я не знаю. И про что говорите, не понимаю.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ну полно, полно! У нас, как говорится, все ходы записаны. С неким товарищем Валерианом дело имели?
ЭРЬЗЯ: - С лавочником-то этим?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Он, уважаемый, не столько лавочник, сколько видный эсер.
ЭРЬЗЯ: - Имел. Чистый жулик, ободрал меня как липку.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Так в суд надо было на товарища жулика подавать.
ЭРЬЗЯ: - Да какой суд – морду ему надо было разбить.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Ну хорошо. А портрет господина Лопатина лепить изволили?
ЭРЬЗЯ: - Изволил.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А у него смертный приговор за государственную измену.
ЭРЬЗЯ: - Вы, ваше благородие, от меня-то чего хотите? У меня работа такая. Ваша работа бумажки писать, моя – камень тесать.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - На присказки вас, гляжу, потянуло…
ЭРЬЗЯ: - Да вы скажите, в чем виноват – за все отвечу.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А тут еще и газеты хай подняли: «Солнце России» - за решеткой!.. В общем, на третий день его отпустили. Интересно другое. В автобиографии вы говорите, что провели в камере целый месяц. Зачем приврали?
ЭРЬЗЯ: - Вот надо больно! Так уж, значит, почудилось. Мы ведь всё немножко по-другому чувствуем.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Кто это – мы?
ЭРЬЗЯ: - Да мы – которым день без дела годом кажется.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Возможно… Даже наверное!.. Вот только делать ему в Петербурге и на свободе было нечего.
ЭРЬЗЯ: - Князья в очередь выстроились: бюстов, видишь ли, своих хотят… Да поймите вы, говорю: я работать сюда ехал, работать, а не дурака валять!
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Из Алатыря письмо: деньги собираем, по осени ждем самого. То есть и на родине пока не нужен. Нужен будет – позовут.
ЭРЬЗЯ: - Двинул в Москву. Если, думаю, и там тишина – обратно в Париж махну.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - В Москве старый знакомый похвастал именьицем на берегу Черного моря и пригласил туда – отдохнуть и поправить здоровье.
ОНА (снова со шприцом): - Вот вас послушать – он только и делал, что по курортам мотался!
ЭРЬЗЯ: - Да! А что пахал как вол – этого как и не было. А у меня в Париже одном шестьдесят новых работ осталось! Об этом-то почему молчишь?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Да потому что это – единственное, что о тебе и без меня знают. Ты ж для них памятник. Который и сам памятники делал. А я хочу про живого. У которого душа выла, руки чесались, гроша лишнего отродясь не было – одна слава. А тут еще и ноги отказывать начали. Потому как ревматизм у них, у скульпторов, профессиональное заболевание!
ОНА: - Так у вас и ноги еще?..
ЭРЬЗЯ: - Ну а чего ж ты думаешь я в Крым-то попёрся?
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Так что вы колите, девушка, и не отвлекайте… Доехал до Крыма и узнал: война. И не сразу понял, что дорога в Европу заказана теперь очень и очень надолго.
ОНА: - Ой, и как же?
ЭРЬЗЯ: - А никак. Через границу просочиться еще можно, а вот через фронт…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - В конец истосковавшись по делу, вернулся в Москву.
ЭРЬЗЯ: - К Волнухину.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Тот помог найти мастерскую и свел с приказчиком Даргомиловского кладбища.
ОНА: - А этот-то упырь на что?
ЭРЬЗЯ: - Так ведь памятники. Мрамор же! Целый склад. Гробовщикам на Руси всегда было чем торговать.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А под новый год у него появились сразу две ученицы. Лена Мроз и Ода, извините, Цинк, с которой он и слепил обнаженную «Монголку». В полный рост… Лена раззавидовалась и тоже разделась. Из нее получился «Отдых». Так они и жили втроем: тесно, но весело.
ЭРЬЗЯ: - Конечно, писал Марте, но письма, то ли не доходили, то ли…
ОНА: - Он ведь еще не знал, что они идут в никуда.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Меж тем кормиться становилось все труднее.
ЭРЬЗЯ: - Война ж. А тут еще и Васька приехал. Хошь не хошь – лишний рот.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - И над подвалом появилась вывеска: «Мастерская скульптурных работ»: великий Эрьзя занялся лепниной на здания и финтифлюшками для надгробий.
ОНА: - Неправда. А портрет балерины? А «Голова Христа»? А «Баба» глиняная - под потолок, представляете?
ЭРЬЗЯ: - Ну это для себя, кому оно интересно…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - С отчаяния решил набрать студию, пошел за справкой в родное училище. И справку дали (протягивает бумажку)…
ЭРЬЗЯ: - Дано бывшему ученику С.Д.Нефедову в том, что, окончив натурный класс, из высшего выбыл, не завершив полного курса. Звание учителя рисования может получить по сдаче экзаменов… Подпись неразборчива.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Так прошел еще год. Разочарованная Ода уехала к родным. Василия он отослал домой, и рядом осталась одна Лена.
ЭРЬЗЯ: - Влюбленная как кошка…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - А в ноябре 16-го - повестка. Но стараниями друзей фронта он избежал – устроили в госпиталь, тут же, на Большой Грузинской. Из «Автобиографии»: «Два с половиной года не выходил я из лаборатории».
ЭРЬЗЯ: - Ну да. Развороченные челюсти фотографировал да протезы носов из папье-маше лепил заместо оторванных.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Но ведь опять враньё. Не два с половиной года – два месяца. Пока революция не грянула, и временное правительство не дембельнуло всех артистов писателей и художников – чтоб по специальности чем занялись.
ЭРЬЗЯ: - Ну что ты за человек, а? Чего ты к мелочам-то цепляешься? Я вот помню, солдатик один меня чуть не пришиб – это да. Вышел на мороз с моим носом – рожа-то и покраснела, а шнобель белым остался… Так он по всем лестницам за мной со штыком… Помню, Ленка расхворалась и неделю целую скрывала, только чтоб к матери в Геленджик не отправил. Таилась, пока совсем не слегла и в горячке уже: люблю, люблю… Думал бредит… Вот это я помню. А два года, два месяца – какая разница…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Но в десять-то раз преувеливать зачем?
ЭРЬЗЯ: - Ты слушать когда начнешь? Я ж художник! Художник, а не счетовод. У меня «Баба» вон с Одки слепленная вдвое выше тебя была, и что?.. Нет, ты мне прекращай тараканов ловить! Помочь хочешь – давай по делу.
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - Хорошо. По делу. Отпущенные с фронта творцы тут же принялись объединяться во всевозможные «Комиссии по делам искусств» и прочие «Союзы зодчих».
ЭРЬЗЯ: - Это – да, в стаи сбивались. Стаей-то кусок пожирней урвать всяко легче…
ЧЕЛОВЕК В СЕРОМ: - За этой суетой он даже не заметил, как власть в стране опять сменилось, и стаи бросились переименовываться – в Пролетарские, в Рабочие и Трудовые… Блок снова за флаг схватился, «12» написал. Малевич стал комиссаром по охране ценностей Кремля. Да много кто тогда цвет поменял.
ОНА: - А он – взял глыбу мраморную и без каких-нибудь набросков превратил ее в Калипсо – ту самую обольстительницу скитальца-Одиссея.
ЭРЬЗЯ: - Потому что, Леночка, стрельба пройдет. Стрельба всегда проходит, остается одно искусство.
ОНА: - Вот только новая нимфа почему-то необычайно напоминала Марту.
ЭРЬЗЯ: - Ты не могла этого видеть, ты не знала ее.
ОНА: - Это ты никогда и ничего вокруг себя не замечал... Я же видела ее портрет.
Дата добавления: 2015-09-06; просмотров: 169 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Рублей. | | | ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ |