Глава 3. В прошлой главе мы с вами остановились на финальном монологе Сони из чеховского «Дяди

В прошлой главе мы с вами остановились на финальном монологе Сони из чеховского «Дяди Вани», по сути монологе безысходном, безнадежном. И даже «небо в алмазах», которое якобы ждет нас за пределами земного бытия звучит неубедительно, как попытка успокоить: «услужливым воспоминаньем себя обманываешь ты» - тут нечто подобное.

Что же ждет нас за порогом земного бытия? На этом вопросе мы остановились на предыдущей лекции, и я сразу хочу сказать, что я не знаю ответа на этот вопрос, но сам путь по которому мы уже прошли и путь дальнейший ведет к размышлениям, которые будут блуждать вокруг этого вопроса.

У человека есть множество возможностей адаптироваться к этому миру. С этим миром можно бороться, и так делают большинство из нас, потому что что-то в мире противоречит тому, как это должно быть согласно нашим представлениям, понятиям о добре и зле, приятном и неприятном. Понятно, что возможно мир гораздо умнее, чем наше представление о нем, гораздо шире и его логика нам не понятна, поэтому есть возможность перестать бороться с этим миром и войти с ним в согласие и не испытывать страданий. Ведь плата за эту борьбу – это неизбежное страдание. С одной стороны сказать, что «я перестаю бороться с этим миром, вхожу с ним в согласие» - такую фразу можно произнести картинно и выспренно, но по сути на первом же перекрестке столкнуться с внутренним конфликтом, где что-то борется, что-то не зависящее от твоего желания не бороться. Конфликт находится глубже, в бессознательном, коллективном бессознательном, и только люди дошедшие до состояния будды, прошедшие некий эволюционный путь опережающий общечеловеческий могут войти в согласие с этим миром и не испытывать внутреннего конфликта, переживая этот мир за пределами противоречий, как единое.

Мы говорили в начале лекций о четырех мифологиях, которые до четвертой приходится проживать линейно, без возможности свернуть. Можно только затормозиться, что и делают большинство, цепляясь за удобные модели предыдущего этапа развития. Онтогенез и филогенез повторяет друг друга, и тот путь, что прошло общество проходит каждый из нас. А это значит, что, начиная с символа Великой и Ужасной Матери-природы, мы приходим к многобожию, к политеизму, к богам, отвечающим за разные контексты жизни, чтобы потом соединить всех богов в Единого, выйти на уровень монотеизма, и пройти по нему какое-то время, чтобы потом отринуть бога, существование всякой объективной истины. Решиться на шаг богоборчества, шаг, приносящий максимальное страдание, ведь когда мы находимся на позиции монотеизма, у нас все четко поделено. Есть вера в некую трансцендентную объективную истину и весть конфликт состоит лишь в вытеснении в бессознательное того, что не соответствует этому. Пройдя через это, мы сталкиваемся с тем, что вытесненное начинает проникать в сознание, когда мы выходим на более высокий уровень личностного развития. А более высокий уровень личностного развития – это экзистенциализм. И если мы посмотрим с точки зрения экзистенциализма, то ответ на вопрос «что ждет нас за пределами земного бытия» безжалостен – ничто. Означает ли это окончательный ответ – нет не означает, потому что мы говорим о мифологиях и мы не можем говорить о каком-то окончательном ответе вообще. Ответов много. Говорить, что какой-то из них верен совершенно – бесполезно.

У Леонида Андреева, писателя начала XX века, сопоставимого с такими писателями как Куприн, Бунин, у него был рассказ, где человек умерев, ещё никуда не попадая, предстает перед чертом. Черт ему предлагает две возможности: полное небытие либо ад со всеми вытекающими последствиями, которые описаны в литературе. Человеку не хочется ни одного ни другого. Вся фабула рассказа крутится вокруг рассказа черта об одной и другой перспективах. В конце уже черт человека подначивает, что в аду конечно бывают выходные, повышение, выслуга лет, но все равно это вечный ад. В конце концов умерший предлагает тянуть жребий, но что он вытягивает – Андреев специально не описывает, но при этом человек чертыхается по страшному и корит себя что не вытянул другое. Хотя, если б он вытянул другое, как мы можем понять, он чертыхался бы не меньше. Бесполезный спор.

Человек умирает, бытие остается – это удивительное переживание. Я один раз читал переживание человека, который пережил клиническую смерть, причем не так, как пишут в слащавых книжках – никаких туннелей. Человеку выстрелили в голову, но каким-то чудом он выжил, а клиническая смерть заключалась в том, что жизнь погасла, не осталось ничего, но каким-то образом, непонятно каким органом чувств, но им ощущалось присутствие бытия. Это не было никак окрашено, и нельзя было назвать пустотой или тишиной, просто было переживание бытия. Возможно это было связано с тем, что человек вернулся из клинической смерти и выжил. Что бы переживал, и самое главное – кто бы переживал. Мы же когда говорим о вопросе загробного существования, очень редко расставляем референтные индексы – а кто переживает бытие после смерти. Кто переживает жизнь и то не совсем понятно. Некое сознание. А что мы имеем ввиду под сознанием? Разные школы психологии имеют в виду под сознанием совершенно различные вещи. Либо это эго, либо это некая точка трансцендентного наблюдателя, так или иначе, существуют теории привязывающие даже точку абсолютно невмешивающегося и безоценочного наблюдателя к определенным ритмам существования мозга. А мозг, как известно, после смерти, в неразрушенном теле, функционирует порядка 40 дней – до этого срока эксперименты фиксируют затухающую электрическую активность в мозгу. Возможно с этим связан обряд поминок на 40-й день.

Вероятно существует некая трансцендентная область, о которой мы не можем говорить до тех пор, пока мы не переживем всех стадий политеизма, монотеизма и экзистенциализма. Покуда мы не отринем бога и не отринем саму надежду на бессмертие того, с чем мы себя отождествляем. Как правило мы себя отождествляем не с душой, а с неким хаотическим клубком ощущений, мыслей, эмоций, воспоминаний, действий, рефлексов и т.д. Такая хаотическая пространственно-временная гамма, рисунок того, с чем мы себя отождествляем. Это исчезает, безусловно. В том же пиджачке, в галстуке и с портфельчиком Иван Иванович Иванов не проходит, это понятно каждому.

Вернемся к первоначальной метафоре, о возможности войти в согласие с бытием и не испытывать страданий, которые испытывает человек, который так или иначе находится в противоречии с бытием, будь он на этапе политеизма, монотеизма или экзистенциализма. Если это на этапе монотеизма, то «бога я принимаю, а мира божьего не принимаю» как говорил Иван Карамазов. Если стоять на позициях экзистенциализма, это абсолютная абсурдность мира. И где-то в трансперсональной области мира возникает некое согласие, даже с этим абсурдом. Но нам говорить об этом рано, преждевременно и даже опасно, чтобы не развратить свою душу. Поэтому многочисленные разговоры о реинкарнации, загробном бытие, они скорее не продвигают душу, а развращают. Пережить этот конфликт не умственно, не как умственную жвачку, споря на кухне или в лекционных залах, бить себя кулаком в грудь с возгласами о вере в бога, атеизме или язычестве, все дело в том, что вы переживаете внутри. Какое переживание доминирует. А доминирует то переживание до которого человек дорос по этой структуре условного «дерева», корнем которого являются Великая Мать и следующий за ней политеизм, стволом – монотеизм, а вершиной – экзистенциализм. Дальше идет постмодернизм, но о нем говорить рано, потому что он включает все вместе, на равных основаниях и с равной долей вероятности. Но это уже совсем другой разговор. До постмодернизма дорос мало кто, хотя говорят о нем сейчас все кому не лень, так же как о экзистенциализме, монотеизме и т.д.

Все дело в том, где находится доминанта нашего переживания себя фактически. Потому что сказать что я хочу слиться в согласии с этим миром может каждый, но неизбывные конфликты в коллективном бессознательном покажут где мы находимся. Кстати, психоаналитическим путем это можно просмотреть, но не так быстро, не на первом сеансе – это долгий путь. Сегодня я остановлюсь на экзистенциальной точке зрения души. И мы продолжим разговор о чеховских героях потому что это именно этот сюжет – сюжет перехода в экзистенциализм. Его герои – это люди, находящиеся в кризисе перехода из монотеизма в экзистенциализм. Они ещё не перешли в экзистенциализм, поэтому находятся в тупике, И об этом мы ещё поговорим.

Экзистенциализм представляют две основные работы: библия 30-50-х годов XX века работа Хайдегерра «Бытие и время» и библия 50-70-х годов работа Жан Поль Сартра «Бытие и ничто». Мартин Хайдеггер пишет достаточно «кудряво», кто пытался читать его, понимает, о чем я говорю. Я попробую пересказать сюжеты этих книг своими словами, и потом мы уделим внимание работе, которая обобщает эти две работы – это работа Альбера Камю «Философия абсурда».

Перед тем как говорить о «Бытии и времени», я ещё раз хочу подчеркнуть, что если человек не пройдет в своем развитии стадию экзистенциализма, стадию холодную, разбивающую все надежды, опоры, всякую веру, стадию, которая оставляет тебя наедине с холодным молчащим космосом для того чтоб ты пережил драму собственной жизни и драму всего живого. Космос молчит, земля молчит, и нет никаких ответов. Ты вброшен в этот мир не по своей воле и не по своей воле из него уйдешь, но без того чтоб пережить это, взрослым человеком не стать – эго остается слабым. И именно пройдя до стадии экзистенциализма, перестав опираться на всякие внешние опоры, в том числе и на бога, на веру в загробное существование, ты становишься взрослым человеком. И уже после этого есть шанс идти куда-то дальше – взрослый человек это не предел. Но раньше говорить, о чем-то трансперсональном – рано и бессмысленно – весь эзотерический и магический блуд будет лишь игрушкой для человека, который прячется от себя и от жизни. А так как таковых, увы, большинство, то именно прохождение стадии экзистенциализма является задачей номер один в ходе становления человека в его массе. И именно это отражает сюжеты чеховских персонажей. От экзистенциальной обнаженности можно убежать в разного рода эзотерику, религию и прочие конфетки, что происходит с большинством людей ныне, поэтому после обсуждения работ Хайдеггера и Сартра я ещё раз вернусь к вопросу почему вера в загробное существование и разного рода реинкарнации является для большинства людей не шагом вперед, а наоборот, развращающей душу попыткой бегства в иллюзии.

Лишь для тех, кто стал взрослым (а Хайдеггер и Сартр дают нам четкие ориентиры – что такое стать взрослым человеком) имеют смысл трансперсональные категории и переживания, в том числе и пресловутой реинкарнации. Не будем забывать, что любое знание адресно и исторично. Нет знания универсального, знание направлено на адресата и для определенной эпохи. То, что важно и актуально для одного, может развратить или запугать, или отвратить сознание другого.

Итак: краткий ликбез по трудам классиков экзистенциализма:

Мартин Хайдеггер «Бытие и Время»:

Хайдеггер был учеником Гуссерля, изучал феноменологию под его руководством, и задался вопросом о бытии. Потому что само бытие оказалось забыто во всей истории философии: говорили о чем угодно, о богах, о трансцендентном, о метафизике, а само бытие, причем специфическое – человеческое бытие, оказалось как ни странно, забыто. Поэтому цель своей работы Хайдеггер видел в том, чтобы извлечь тему бытия из забвения и ответить на вопрос: что такое бытие? То есть, обнаружить смысл бытия. Причем бытия особого вида – человеческого бытия. В связи с этим, Хайдеггер различает неподлинное и подлинное бытие (Dasein и Das Man). Основные черты неподлинного бытия, это то, во что убегает человек, лишь бы заслониться от соприкосновением с модусом реального – двусмысленность, болтовня, любопытство, реклама, гламур – все что угодно. Главная же характеристика подлинного бытия – совесть. При такой постановке вопроса – поиске смысла человеческого бытия – обычный философский язык, которым пользовалась вся предыдущая философия, оказывается неприменим. Бытие человека – всегда «бытие-в». Бытие-в-мире это основа и условие человеческого существования. Бытие-в-мире показывает изначальную историчность человека, его конечность и временность. Но озабоченность настоящим превращает жизнь в боязливые хлопоты и прозябание повседневности. Такая жизнь, как проявление неподлинного бытия нацелена на личные предметы и преобразование личного мирка. Эта нацеленность анонимна и безлична. Она погружает человека в безличный и анонимный мир, где никто ничего не решает и потому не несет никакой ответственности. Главная характеристика мира повседневности – стремление удержаться в наличном, настоящем, чтобы избежать предстоящего, то есть, смерти, по крайней мере, в своих иллюзиях. Сознание человека здесь не в состоянии отнести смерть к себе самому. Это приводит к размытости сознания, к невозможности обнаружить свою самость.

С другой стороны, структуру человеческого бытия в её целостности Хайдеггер обозначил, как заботу. Человек имеет исток своего бытия в заботе и никогда не будет выпущен из этого истока. Заботу – это забегание вперед, и человеческое бытие есть не то, что оно есть, поскольку оно постоянно убегает от себя, ускользает вперед. То есть, оно есть всегда своя собственная возможность. Этот момент заботы Хайдеггер обозначил, как проект. Человеческое бытие – это бытие, проектирующее само себя; человек это всегда нечто большее, чем он есть в данный момент. Каждый из моментов заботы есть, одновременно, определенный модус времени. Бытие-в-мире есть модус прошлого. Забегание вперед – модус будущего, бытие-при – модус настоящего. Эти три модуса, взаимно проникая друг в друга, и составляют собственно заботу. Прошлое, настоящее и будущее у Хайдеггера существенно отличаются от объективного времени. Прошлое это не то, что осталось позади, чего уже больше нет. Напротив, оно постоянно присутствует и определяет собой как настоящее, так и будущее.

В отличие от физического времени, которое мыслится как некая однородная непрерывная линия, состоящая из моментов «теперь», прошлое выступает у Хайдеггера как фактичность или заброшенность. Настоящее – как обреченность вещам, как подручность, как бытие-при. Будущее – как постоянно воздействующий на нас проект, и от этого проекта никуда не уйти. Мы сколько угодно можем медитировать перед чистым листом бумаги, точкой или свечой, но учитывая бессознательное, в котором этот проект всегда есть – оно проступает в образах. В этом смысле экзистенциальный поток времени идет не от прошлого к будущему, но в обратном направлении – время временится из будущего. Неподлинное бытие – перевес моментов настоящего – подручного мирка, заслоняет от человека факт его конечности. Можно быть здесь-и-теперь, а можно там-и-тогда, но ве равно находиться в настоящем, о чем говорит Дзен-буддизм и гештальт-терапия, и нельзя относиться к этому понятию со строгим буквализмом. Подлинное же бытие выступает у Хайдеггера как осознание человеком своей историчности, конечности и, в конце концов, свободы. Оно возможно и осуществимо только перед лицом смерти. В подлинном существовании на первый план выступает будущее, бытие-к-смерти. Смерть в широчайшем смысле есть феномен жизни. Смерть – это предстояние. Смерть – это возможность бытия, причем, последняя возможность, самая широкая возможность, возможность возможностей, которую человеческое присутствие должно всегда брать на себя. Смерть и открывает человеку смысл его существования. Со смертью человек стоит перед самим собой. Любое переживание можно свалить на плечи другого, но не смерть – её придется переживать самому. Именно в смерти, в бытии-к-смерти и раскрывается, по существу, сама человеческая возможность быть. Смерть открывает человеческую самость и обнажает смысл человеческого бытия. Пока человек жив, пока он заброшен в мир, он брошен в эту предельную возможность, в саму смерть. Обыденное существование либо не задумывается над этой проблемой, либо не желает или боится признавать этот факт. Я бы сказал, что человек начинает Жить с большой буквы только с того момента, когда он ясно, отчетливо и без каких-либо компромиссов осознает свою смерть. С этого момента его жизнь это бытие-к-смерти.

Хайдеггер писал, что эта предельная возможность приоткрывается человеку через Ужас. Не страх. Ужас в корне отличен от боязни и страха. Мы боимся всегда того или иного, но чего-то конкретного. Ужас же совершенно непредметен. Эта неопределенность оказывается принципиальной. Ужас перед Ничто. Что такое Ничто? Каждое слово, сказанное либо написанное, является означающим, и ему соответствуют в нашем сознании некие означаемые, то есть ряд ассоциаций и образов, которые с этим словом связаны. Но не в случае слова Ничто, что бы мы себе не представляли – темноту, мрак, холод, бескрайнее пространство – все это не то, все это что-то. Ничто не имеет образа, и это неимение образа ставит нас в состояние «липкого Ужаса». Когда мне было лет 10, и мы воспитывались в атеистической парадигме, меня много раз преследовало это переживание. Особенно по ночам, когда я ложился спать, и представлял что я конечен, жизнь идет действительно к смерти. И именно ночью, отрываясь от повседневных дел и забот, я погружался в этот липкий холодный ужас, когда «спасите» сказать некому, потому что не спасет никто, прекрасно это понимаешь уже в 10 лет. Это переживание накатывало волнами, захватывало и отступало, и это продолжалось долгое время. Как ни странно, от этого ужаса человеческое существование не уничтожается. Это экзистенциальная ситуация, и людей она постигает в разном возрасте, первое прикосновение с Ужасом у многих происходит в детстве, ближе к пубертатному периоду. А потом мы всячески гоним это переживание от себя, считая что это пройденный этап, или заслоняясь какой-то мифологией или верой в загробную жизнь, или откладывая этот вопрос до старости, чтоб поразмышлять над ним отрешившись от повседневных забот, которыми мы начинаем заполнять свою жизнь фактически, чтоб от этого Ужаса убежать. Человек склонен вытеснять и заслонять от себя свою смерть. Мы не видим сути смерти. А смысл человеческого бытия, как подчеркивает Хайдеггер, как раз и состоит в постоянном выходе за пределы себя, в бытии-к-смерти, потому что через это состояние Ужаса мы, как ни странно, способны услышать зов бытия.

Зов бытия, зов совести слышен только в оцепенении Ужаса, когда все остальные шумы этой жизни молчат. Они перестают давить на мозг и на внутренний слух, и тут открывается зов совести. Зов это призыв к человеческому бытию стать самим собой, обрести свою подлинность перед лицом бытия-к-смерти. Зов пробуждает спящее, неподлинное человеческое существование и пробуждает слышание. Причем, если обыденное состояние захвачено болтовней, двусмысленностью, шумом, то зов зовет бесшумно, молчаливо, но для человека зов совести воспринимается, как удар молнии. Он внезапен. Это всегда некое потрясение. Я пережил это и могу сказать, это сильное потрясение. Это призвание к тому, чтобы заглянуть в себя и узнать – кто же я, неформально, очень честно и предельно. Многие люди читают книги, и видимо Зов проникает как-то без ужаса, они пускаются в разного рода эзотерику, ищут учителей, но это не то. Но Зов совести всегда происходит против ожидания и против нашей воли, когда допускаешь Ужас.

Принимая зов, ты принимаешь вызов, выбирая самого себя. Далее Хайдеггер отмечает, что прежде всего в голосе совести обнажается вина. Причем мне кажется, что в данном случае переводчик не нашел какого-то более широкого слова для бытия виновным, это не некое этическое состояние. Бытие виновным в мире означает бытие причастным. Быть-в-мире, а мы всегда в мире, - это уже и означает быть причастным (виновным) к нему – это и есть собственно быть. Это значит осознавать и разделять судьбу миллиардов таких же заброшенных, таких же предстоящих перед этим вопросом и Зовом, таких же прячущихся. И здесь, когда ты впустил этот зов и ощутил себя причастным к людям своей эпохи, к масштабу большему чем ты сам, тут и открывается возможность соприкосновения с трансперсональным. Ты уже отождествляешь себя не с эго, а с чем-то большим, с эпохой, с бытием, которое остается, когда эго умирает, а оно умирает. ТО, что мы считаем собой, своим сознанием, обращается в ничто, а бытие остается. И таким образом атеист Хайдеггер подводит нас к возможности бессмертия души, но только через признание конечности, признание Ничто! Это парадокс. Можно повести итог: подлинная человеческая самость, которую искал Хайдеггер, была им найдена. Это бытие-к-смерти, ужас, забота, совесть, зов и бытие виновным. И именно к этому порогу близятся и продвигаются герои чеховских произведений. Они ещё только на пороге, только-только разрушаются иллюзии. Они потерянны, ситуация ужаса надвигается, но ещё не надвинулась.

Мы вернемся к этому, а пока Жан Поль Сартр «Бытие и Ничто».

Здесь экзистенциализм возникает в самом радикальном своем проявлении. Ибо Сартр не оставляет человеку никакой надежды на внешнюю поддержку вообще. Человек – абсолютно свободен. С этим можно спорить – «человек механизм» - говорил Гурджиев. Но тем не менее, человек абсолютно свободен даже быть механизмом, даже если не осознает этого. Достоевский выразил устами Ивана Карамазова следующую мысль: «Если Бога нет, то все дозволено». Отрицание существования Бога и явилось отправной точкой всей философии Жана Поля Сартра. В отличие от Хайдеггера, который строил свою философию человека не опираясь на Бога, Сартр в защите экзистенциализма отвергает Бога. Его тезис: у человека существование предшествует сущности, следующим образом: какой смысл вкладывают в слова, что существование предшествует сущности? Это означает, что, прежде всего, человек существует, появляется на сцене и только после этого определяет себя. Для экзистенциалиста человек потому не поддается определению, что первоначально он - ничто. У Хайдеггера ничто предстает в конце, здесь же оно появляется с самого начала, и заканчивается тоже ничто. Только впоследствии человек кем-то станет, и ему самому предстоит определить, кем ему быть. Таким образом, не существует человеческой природы, поскольку нет Бога, который задумал ее. Чисто логически: способ применения или назначение любого инструмента, то есть сущность инструмента, определены его создателем еще до изготовления. Если мы хотим выдернуть гвоздь – мы изобретаем плоскогубцы. В этом случае сущность предшествует существованию. Поэтому если Бог существует, и Он создал человека ля какой-то цели, основываясь на своей идее, то можно сказать, что и в случае человека сущность также предшествует существованию. Но если мы отрицаем существование Бога, то получится, что сущность человека не определена с самого начала. Поэтому, согласно Сартру, люди появились не из бытийности, а как бы из ничего. Здесь он подходит чрезвычайно близко к средневековым мистикам: Дионисию Ареопагиту, Мейстеру Экхарту, Якобу Бёме... У них это ничто тоже звучит, у каждого по-своему. Люди случайны, появились из ничего, и не определены никем. Они сами себя выбирают. Можно сказать что это слова, но эти слова прожиты Сартром. Основополагающей чертой существования является страдание, потому что человек – это самая яркая точка противопоставления себя и жизни – это абсурдность жизни. Это борьба с жизнью, и в этой борьбе ты выбираешь себя, и как мы говорили, цена за борьбу – страдание. В то время, как ты выбираешь себя, делая этот выбор ты выбираешь всех людей в каком-то качестве. Выбрать себя – значит принять ответственность за все человечество, ответственность, включающую страдание. Однако страдание не удерживает людей от действий, напротив, это является основным условием и частью действия...

Люди свободны согласно экзистенциилазму. Поскольку существование предшествует сущности, люди не детерминированы ничем и имеют право делать все, что угодно. Однако это подразумевает и полную собственную ответственность за совершаемые действия. В этом смысле свобода - это своего рода бремя для человека. Обретая свободу, мы тем самым становимся бытием, обреченным на свободу. Иначе говоря, люди страдают, поскольку они свободны. С другой стороны, если Бога нет, мы не имеем перед собой никаких моральных ценностей или предписаний, которые оправдывали бы наши поступки. Таким образом, ни за собой, ни перед собой - в светлом царстве ценностей - у нас нет ни оправданий, ни извинений. Мы одиноки, и нам нет прощения. В этом и заключается идея, что «человек обречен быть свободным», свободным и одиноким. Если рассуждать также, как Иван Карамазов у Достоевского, то свобода равнозначна вседозволенности. Этого боятся, поскольку отсутствие Бога –разрешение на всяческую несправедливость. То есть, мир без Бога – это мир неизбежного зла и порока? А почему не наоборот? Может быть, только отказавшись от всяческой надежды на Бога, на судьбу, на провидение, человек может по настоящему любить, сострадать, творить, ибо видит незащищенность, хрупкость, неповторимость каждого момента бытия, каждой жизни. Это позиция очень взрослого человека. Действительно, вначале человека может захлестнуть чувство вседозволенности в смысле мародерства и т.д. В большинстве своем мы еще не созрели для такой свободы, так как это свобода очень взрослого человека. Человечеству в целом нужен Бог, нужен страх Божий, нужна надежда... Сартр значительно опередил время, он провел черту, за которой начинается наша эпоха. И в ближайшее столетие и должно произойти созревание большей части людей. Держится большая часть людей за какие-то религиозные представления, но раскол произошел. Атеистический экзистенциализм многим кажется невозможным, страшным, разрушительным и где-то даже кощунственным. Безжалостным.

И тут вопрос, который может вызвать многочисленные негодования: а именно о том, что всякая вера в загробную жизнь для человека, не прошедшего стадию экзистенциального взросления – губительна. Да, господа присяжные заседатели, как бы вы не упирались, стараясь отвоевать свои иллюзии, если вы хотите повзрослеть, эти иллюзии о перевоплощении придется отбросить и признать не умозрительно, но всем нутром, до пронзительного Ужаса, что вас ждет Ничто. Отсутствие всяких картинок, звуков, ощущений. Мозг лихорадочно пытается подсунуть нам хоть что угодно – образ пустынной местности, кромешной темноты – но это уже что-то, а не ничто! И тут, если человек решает-таки идти до конца, мозг буксует и переживается тот самый Ужас, о котором писал Хайдеггер, от которого уже не отмахнуться. И тут начинается Путь от мира повседневности с его успокоительными иллюзиями к Бытию-к-смерти, к подлинному бытию. Поэтому если вы назвались эзотериком, пройдите сперва стадию экзистенциализма, примите сначала свою полную конечность, смертность. Вы вправе возмущенно возразить: «А почему я должен верить этим безбожникам? Моя душа бессмертна!!! Я перевоплощусь и рожусь снова, как рождался тысячи раз!!!» - Отвечу – а кто, собственно, перевоплотится? Кого ты имеешь в виду, произнося «я» или «моя душа»? А имеешь в виду, мой дорогой друг, ты тот образ, с которым ты отождествлен. То, чем ты себя переживаешь – мы говорили, что это нечто аморфное, некая совокупность мыслей, ощущений, действий, памяти. То есть переживаешь ты себя ни чем иным как Эго (некоторые даже еще и с Эго себя не отождествляют, а лишь с телом). И даже твои секундные переживания себя в качестве безмолвного наблюдателя в медитациях или на грани сна и бодрствования делу не помогут, ибо они мимолетны, а отождествление с Эго доминирует. (Не у всех, но у большинства, смею заверить). И эта стадия развития, к которой подходит сейчас человечество (теоретически оно её уже прошло, но фактически оно к ней подходит, вошло в неё), называемая экзистенциальной необходима для того, чтобы пережить до мозга костей, что это самое Эго, которое на данный момент и есть ты – исчезнет бесследно, станет когда-то Ничто, не имеющим ни образа ни подобия. Если это честно пережить, не пытаясь убежать в красивые сказки о реинкарнациях, тогда мы поговорим уже о трансперсональном мире, где, как это ни парадоксально, говорить о этих реинкарнациях уже не патология, а норма. Парадокс: то, что является само собой разумеющимся знанием для одного, разрушительно и губительно для другого. Надежды на загробную жизнь не дадут тебе перешагнуть черту, за которой эта самая жизнь после смерти действительно реальна. И ты попадаешь в состояние героя Леонида Андреева, который после смерти попадает к чёрту для вынесения окончательного приговора.

Эта черта, за которой жизнь после смерти действительно реальна она реальна для того, кто перестал себя отождествлять с Эго, вырос из слабого эго в сильное эго, и даже понизил его в должности, и отождествился хотя бы с Душой. Вот тест на отождествление. Можешь ли ты как взрослый человек ответственно сказать: «Не личное для тебя главное». Не важно кто ты по должности, - президент страны или дворник. Взвалил ли ты на себя весь крест боли людской? Да? Или все-таки нет? Переживаешь ли ты себя непрестанно не на фоне своего мирка дом-работа-тусовка, а на фоне Эпохи? Если честно ответишь – «нет» - добрый совет – вернись к попыткам (иногда длящимся годами) принять, что ты исчезнешь в Ничто. Для этого не нужно сидеть в асанах или летать в осознанных сновидениях. Отбросим надежду, чтобы обрести полноту жизни, этой жизни – вот урок экзистенциализма. Если мы его пройдем, то, возможно нам откроется и иная жизнь, о которой до поры до времени задумываться рано, да и вредно – захочется убежать от ЭТОЙ именно жизньи, с ее болью, одиночеством, ненужностью лучшего в тебе..., болью за весь этот хрупкий мир, за таких же как ты, миллиарды таких же, обреченных, вброшенных в жизнь и пытающихся кто как умеет от нее убежать!!!

Здесь можно сделать небольшое отступление и еще раз вернуться к слабому эго. Мне вспоминается монолог Гани Иволгина из «Идиота» Достоевского. Это пример слабого эго человека переживающего, глубинно подошедшего к тому, чтоб пережить что он – ничто, и пытающегося убежать от этого. В ситуации когда князь пытается удержать Ганю чтоб тот не ударил свою сестру, а Ганя дает пощечину князю «что вы всюду вмешиваетесь», и князь уходит к себе в комнату в состоянии смятения и отчаяния. И Ганя в том же состоянии плетется вслед за ним, встает на колени, извиняется и происходит сцена примирения. Ганя говорит, что все его считают подлецом, и князь горячо возражает: «я вас подлецом не считаю, наоборот, я считаю то вы самый обыкновенный человек, только очень слабый и ничем не оригинальный». И тут Ганя взвивается:

«О! Заметьте себе, милый князь, что нет ничего обиднее, как сказать человеку нашего времени, что он не оригинальный, обыкновенный и без особых талантов! Вы думаете, меня генерал Епанчин по злобе обижает? Не-ет! А потому что я ничтожен и обыкновенен! Вот это-то меня и бесит! Вот почему я так страстно хочу денег, денег, денег!!!

О, если я наживу денег, я буду в высшей степени оригинален! И талантлив! И умен! Деньги тем подлее, тем ненавистнее, что дают человеку все, все, все!!! И так будет до скончания мира!»

Вот он комплекс серого человека. Никчемность внутри нас. А она есть внутри нас, и Ганя есть внутри нас – это очень сильный персонаж внутреннего мира. Как правило он просыпается лет под 40 – кризис среднего возраста – это голос Иволгина. Но как не странно, если человек слышит в себе этот голос – это его шанс на начало пути индивидуации. Приведу цитату из Юнга: «Человек, который страдает неврозом и знает, что он невротик, больше личностно развит по сравнению с человеком, который этого не осознает. Человек, который знает, что крайне обременяет окружающих, больше личностно развит по сравнению с человеком, который сохраняет безмятежное невежество в отношении своей сущности». Получается, невроз дает человеку толчок к развитию и формирует его мотивацию в этом направлении. Если иметь твердое убеждение в ценности осознавания, то подверженные неврозу люди фактически являются может и не счастливыми, но в какой-то степени избранными. Обострение невроза часто становится необходимой предпосылкой для выбора жизненного пути. Совершенно невыносимый внутренний разлад является доказательством нашей подлинной жизни. Жизнь без внутренних противоречий - это какая-то кастрированная жизнь. Благодаря неврозу и сопутствующим ему симптомам мы можем откровенно увидеть свои ограничения, - но вместе с тем мы можем узнать и свою силу, и свою истинную сущность. С этой точки зрения невроз похож на будильник, и его роль гораздо более позитивна по сравнению с той, которую ему приписывает медицинское сообщество и подавляющее большинство непрофессионалов.

Причину невроза и Фрейд и Юнг видели в блокировании потока либидо. Но применение редуктивного (Фрейдовского) подхода предполагает прослеживание проблемы вплоть до ее истоков, тогда как применение энергетического (Юнговского) подхода предполагает определение общего намерения всей психики: куда хочет устремиться психическая энергия. Куда ведет нас путь - через вечное возвращение, воспетое и ужаснувшее Ницше, к осознанию абсурда, к осознанию экзистенциальной ситуации. Бытует поговорка – смешно дважды наступать на одни и те же грабли. Не смешно – крайне необходимо многажды раз наступить на одни и те же грабли! Каждый раз, наступая на них, твоя проблематика открывается с разных сторон, и это очень редко происходит за один удар. Одно и то же вечное возвращение нужно пройти много раз, чтоб вырваться из этого замкнутого круга. И в этом состоит легенда о Кроносе, поглощающем своих детей, и цикличности времени, пока в один момент не рождается героическое усилие, чтоб выйти из этой цикличности.

Приведу сон человека, который длительное время пребывал в депрессии после очередного развода с очередной женой и посещал меня как психотерапевта. Вскоре после знакомства с Кроносом на одном из сеансов, произошел инсайт – осознание причин и долгов Кроносу, после чего через день ему приснился сон, который мы вместе разобрали.

«Снится мне двор моего детства рядом с домом родителей. Небольшая площадка, где в детстве мы играли в футбол. И я бегаю кругами по этой площадке, круг за кругом, круг за кругом. За мной наблюдают два моих товарища по играм детства (которых в реальности я уже очень давно не видел и даже забыл). Потом действие переносится в квартиру, где

должна произойти помолвка с какой-то девушкой. Собирается много гостей и какой-то массовик-затейник. Все танцуют. Я замечаю, что где-то в уголке комнаты моя бабушка с кем-то борется. Тогда я бросаю в них лампочку. Лампочка попадает бабушке в темя и взрывается, а бабушка умирает. На этом я просыпаюсь, испытывая ужасное чувство вины, что я убил свою бабушку.»

Мы использовали метод активного воображения, и другие методы, описанные в нашей книге «архетипическое исследование сновидений»[2] т.е. он входил в каждый образ сна, проживал его изнутри и осознавал его значение. Во-первых, сон приснился ему после важного жизнеутверждающего события, которое предвещало перемены в жизни и встречи с Кроносом. Весь вечер до засыпания у него было настроение праздника, и предчувствие какой-то новой жизненной перспективы. В первом фрагменте сна он бегает по кругу. Когда он пережил себя этим кругом, то понял, что это круги по которым до сих пор складывалась его судьба. Повторяющийся сюжет вечного возвращения, не один сюжет – множество. Пять или шесть женщин прошло по одному и тому же сюжету. А появившиеся во сне товарищи по детским играм символизируют «память детства». Ведь вся эта программа была заложена в детстве, когда сновидец своей болезнью помешал родителям развестись.

Далее в родительской квартире гости собираются на помолвку – это помолвка с душой, Анимой. Вживаясь в их образы, он понимает, что это различные боги из разных мифов, которые участвуют в построении его судьбы, а массовик-затейник – главный заказчик всей судьбы, т.е мы бы назвали его Совокупным Заказчиком. Они присутствуют при этой помолвке все вместе потому, что должно произойти нечто важное, какое-то изменение судьбы.

Что же такое бабушка? С бабушкой в жизни сновидца было связано очень много противоречивых чувств. И ненависти, и страха, и любви, и жалости. Она была основным источником семейного конфликта, из-за которого жизнь родителей сновидца не удалась, хотя они и не развелись – из-за него, точнее его манипуляции – болезни. И именно потому, что в детстве он принял решение (подсознательно, конечно) повторить их невезенье в личной жизни и, как это не странно именно этим «спас» семью от развала. То есть, бабушка во сне – символ внутреннего конфликта, который запускал судьбу сновидца всякий раз по одному и тому же кругу. А лампочка – источник света и во сне она символизирует свет сознания – направляемый на источник внутреннего конфликта. А смерть бабушки, в результате попадания в нее источника света – освещения, осознания, - это смерть конфликта. Почему же тогда сновидец переживал перед просыпанием чувство вины? А ведь это и есть та вина, о которой нам толкует Хайдеггер. Осознав и убив свой внутренний конфликт он уже не обязан бегать по кругу и, таким образом нарушил детское «заколдованное» обещание хранить верность тому образу жизни, который обещал вести, чтобы сохранить семью родителей (ведь и вырастая, Внутренний Ребенок в нас остается верен тому, что он решил в детстве – отсюда и складываются нелепые и даже трагические

сценарии жизни людей, которые зачастую разрушают себя, но не потому что дураки, а потому что противостоять неосознаваемым решениям детства почти невозможно, если не работать с собой). То есть это чувство вины оказывается разрешением всей ситуации, своеобразной расплатой за возможность выхода за пределы сценария. А по сути – выхода в сопричастность миру, выхода из проблем личного мирка к Бытию-к-смерти.

Но, прежде, чем сновидцу приснился этот судьбоносный и преобразующий сон, после которого жизнь его действительно изменилась, он много лет ходил кругами и наступал на одни и те же грабли. И я смею утверждать, что это было не зря потраченное время, наступая на одни и те же грабли мы набираем всю полноту опыта в каком-то контексте жизни, это – необходимо. Об этом же и миф о Сизифе, хотя там нет намека на выход, намек мы будем искать, еще раз погружаясь в экзистенциализм, а затем обращаясь к Чеховским сюжетам.

«Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд.»

А.Камю "Миф о Сизифе."

На первый взгляд мораль сей басни – тщетность бытия. Здесь мы обратимся к Альберу Камю, который рассматривает этот миф и основную экзистенциальную проблему поставленную в этом мифе немного иначе - это не тщетность бытия, это проблема самоубийства. И решение этого вопроса дает ответы на самые загадочные вопросы бытия. Что есть самоубийство? Этот вопрос обращен непосредственно к бытию и может считаться одним из основных вопросов любой философии. Это не такой простой вопрос как кажется. С точки зрения юридической науки, медицины, традиционной психологии вопрос самоубийства давно решен и все разложено по полочкам. Но если посмотреть с точки зрения психологизма души… У Джеймся Хиллмана есть замечательная работа «Самоубийство и душа», которая проливает свет на вопрос самоубийства, где мы увидим что каждая смерть, в конечном счете – самоубийство. Это можно назвать основным вопросом философии нашего времени.

Как рассматривал самоубийство Камю. Причина самоубийства – для него лишь повод. А основная причина – это абсурд в жизни, столкновение с этим абсурдом в жизни. Это невыносимое столкновение, когда человек переживает себя вброшенным в этот мир не по своей воле, уходящим не по своей воле, и ему предстоит решить задачу: остаться здесь, защититься игрушками неподлинного бытия, найти в себе мужество пережить Ужас и Зов реальности, или же уйти, бежать.

Абсурд – это атмосфера, в которую человечество вошло пожалуй в конце XIX века. Это атмосфера в которой живут герои Чехова. Вспомним «Чайку» и Треплева и Аркадину в сцене перевязки, парадоксальное неслышание друг друга – абсурдная ситуация. Другой треугольник – Гаева и Раневской Ермолая Лопахина в «Вишневом саде». Угасание порывов Андрея и его сестер с каждым действием в «Трех сестрах». Терзания «Иванова» и «Платонова» из «Пьесы без названия»: «Мне 35 лет, Мне 35 лет, а я никто, я ноль, ничтожество, я ничего не сделал в этом мире!» и наивные надежды Софьи Егоровны, которые потом встречаются у многих героинь Чехова: «Мы будем работать, работать до пота, до изнеможения, есть простой хлеб, носить простую одежду…» - все они несут абсолютный бред!

Человек ограничен во всех своих проявлениях. Абсурд - в незаполняемости рва между собственным существованием и содержанием, которое ты в него вкладываешь, как может быть смертным мыслящее существо, - что это за удел, если я могу примириться с ним лишь отказавшись от знания и жизни, если мое желание всегда наталкивается на непреодолимую стену? Любое желание – это вызывание к жизни парадоксов. А такой фундаментальный парадокс – противоречие между полнейшей механичностью и обусловленностью человека (у Гурджиева этот тезис доведен до предела – «Человек это машина») и тем по чему томится душа и что кажется вот-вот будет доступно, вечное, ясное, кристально чистое как горный воздух чувство наполненности бытия и абсолютной свободы от обусловленности. Ведь если бы его не было, не было бы и тоски по нему.

Кажется, что все устроено так, чтобы родилось это отравленное умиротворение, дающее нам кажущуюся беспечность, сон сердца и отречение смерти. Вот монолог Раневской из «Вишневого сада», где эти мысли Камю выражены достаточно прозрачно:

«О, мои грехи... Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского, - он страшно пил, - и, на несчастье, я полюбила другого, сошлась, и как раз в это время, - это было первое наказание, удар прямо в голову, - вот тут на реке... утонул мой мальчик, и я уехала за границу, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой реки... Я закрыла глаза, бежала, себя не помня, а он за мной... безжалостно, грубо. Купила я дачу возле Ментоны, так он заболел там, и три года я не знала отдыха ни днем, ни ночью; больной измучил меня, душа моя высохла. А в прошлом году, когда дачу продали за долги, я уехала в Париж, и там он обобрал меня, бросил, сошелся с другой, я пробовала отравиться... Так глупо, так стыдно... И потянуло вдруг в Россию, на родину, к девочке моей... (Утирает слезы.) Господи, господи, будь милостив, прости мне грехи мои! Не наказывай меня больше! Ой, кажется где-то музыка играет…».

Абсурдно столкновение между иррациональностью и исступленным желанием ясности. Все мыслители согласны в одном: человек способен видеть и познавать только собственные стены. Как тут не обратиться к неумолимому Кроносу, неумолимому дважды, как время и как ограничения.

Камю задается вопросом, ему необходимо понять почему люди добровольно уходят из этого мира и почему остаются. Ведь остаться - значит вести непрерывную борьбу. Основная работа Камю так и называется «Человек бунтующий», бунтующий против абсурда. Борьба эта предполагает полное отсутствие надежды, но не отчаяние, не отречение. Абсурд имеет смысл, это борьба за поиск смысла в абсурде.

Это очень сложный вопрос, о нем очень сложно говорить. Возвратимся же к мифу о Сизифе, вооруженные некими тезисами о философии абсурда.

Кто из нас не мечтает, наконец, вырваться из рутины повседневности и начать большое настоящее дело, наконец начать жить? И вот мы даже порой вплотную подходим к тому, чтобы "начать Жить", но, подобно Сизифу, откатываемся вместе с камнем назад... Но миф о Сизифе только констатирует факт, он не дает нам механизмов, позволяющих увидеть - как это происходит. Тут на помощь приходят более поздние классические произведения, более богатые деталями и деталями не случайными... В частности мы обратимся к пьесе Чехова "Три сестры". Персонажей там много и каждый что-нибудь важное да значит, вплоть до няни или поручика Федотика, появляющегося эпизодически. Мечты о новой жизни, о прорыве из рутины, о настоящем большом деле преследуют многих в этой пьесе и трех сестер Ольгу, Машу и Ирину, и их брата Андрея, и барона Тузенбаха, сама фамилия которого на немецком значит - "тысяча ручьев, потоков" - тысяча возможностей, тысяча упущенных возможностей, увы, как и у сестер, как и у Андрея, как и у доктора Чебутыкина, который даже уже и не надеется ни на что, и Вершинин, который только и повторяет о "тех, которые будут жить через двести-триста лет после нас" - повторяет раз восемь... Тузенбах восклицает в начале пьесы (еще с энтузиазмом) – «Тоска по труде, о Боже мой, как она мне знакома! Я не работал ни разу в жизни... Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая сметет с нашего общества лень, равнодушие, пренебрежение к труду, скуку. Я буду работать! А через какие-нибудь двадцать пять лет работать будет уже каждый человек. Каждый!».

Тузенбах символизирует не что иное как мотивацию, но мотивацию идущую от головы. Увы, как хочется чтобы ленивый, погрязший в своих привычных доминантах обыденности мозг пробудился, чтобы здоровая сила оживила тело. Тузенбах – это тлеющая мотивация, а в пьесе - наиболее предприимчивый герой драмы – в конце ему удается подойти вплотную если не к журавлю в небе, то к синице в руке, но... увы. Вроде бы он мог бы оживить и себя и Ирину, расположения который он все же добился, но погибает на дуэли от руки циника Соленого, невольно вспоминается строфа из Гамлета "так гибнут наши замыслы с размаха, вначале предвещавшие успех от долгих отлагательств" - мотивация которая не осуществляется сразу и не подпитывается по закону доминанты обречена на гибель. И гибель эта приходит в лице Соленого. Но кто же такой этот Соленый, это полуэпизодическое, но такое ключевое лицо в пьесе. "Я странен, но не странен кто ж?" - его слова, но к отгадке нас отсылает сам Чехов, в кратком монологе Соленого: "Но у меня характер Лермонтова. Я даже немножко похож на Лермонтова... так говорят" - ага, вот за это сходство уже можно ухватиться, как и за фразу самого Соленого, обращенную к Ирине: "Вы отвергли меня, но счастливых соперников у меня быть не должно! Я не допущу!", еще несколько раз Соленый дразнит Тузенбаха, повторяя периодически, как в забытьи: «Алеко», а ведь Алеко – очень сильный образ из Пушкинских «Цыган» и одноименной оперы Рахманинова «Алеко», это образ мести и убийства из ревности. Так не носит ли в себе Соленый еще с начала действия жажду убийства Тузенбаха? Здесь и сравнение с Лермонтовым очень кстати. Лермонтов, отвергнутый еще в юности своей возлюбленной и он не смог пережить эту драму до конца дней своих. Что стоит за Лермонтовым, и значит, за Соленым? - кто запускает камень Сизифа вспять? В Транзактном Анализе есть разновидность одного из 6-ти базовых сценарных процессов - "Снова и снова", но там нет ни слова о механизмах этого вечного повторения и скатывания вниз.

В "Трех сестрах" есть еще много интереснейших персонажей и загадок, которые дают ключи к нашим вопросам, как и во всей драматургии Чехова, ведь его пьесы не может обойти стороной ни один театр...

Послушаем типичные для Лермонтова строки:

«Гляжу на будущность с боязнью

Гляжу на прошлое с тоской

И как преступник перед казнью

Ищу кругом души родной.

придет ли вестник избавленья

открыть мне жизни назначенье,

цель упований и страстей,

поведать, что мне рок готовил,

зачем так горько прекословил

надеждам юности моей!!»

Не Кронос ли стоит за этими стихами, да и за самой мрачной фигурой Лермонтова-Соленого? За что это "вечное возвращение" и что с ним делать? Почему гибнет наш внутренний Тузенбах, как создать мотивацию, как возродить душу, как помириться с Кроносом и теми, кто еще с ним стоит за внутренним Лермонтовым и за многими другими классическими героями. В конце концов – кто такой Кронос и чего он хочет? Этому вопросу и более тщательному анализу «Трех сестер» мы посвятим следующую главу.

Дата добавления: 2015-09-06