Читайте также: |
|
2 октября
Дорогая Эллен!
Снова пятница, прошла еще неделя. Время сжимается и растягивается, как испорченный аккордеон, и только твои письма напоминают о нашем милом прошлом, вносят порядок и смысл в мою сумбурную жизнь. Завидую твоему досугу, прогулкам всей семьей, играм с дочуркой в твоем тихом пригороде. А у меня, а у меня…
Холодная война между Адмиралом и мной становится все горячее; напряженность между Фероне и мной — все напряженнее; школьный секретарь мисс Финч засыпает меня бумагами из гигантской утробы своего мимеографа. И я совсем не уверена, что удержусь в школьной системе.
Во время классного часа радуюсь, если мне удается дойти по журналу до буквы Д. Адмирал Осел шныряет по коридору, готовый ворваться при первом же сигнале. Или, может быть, он следит за нами в перископ из своего кабинета?
В моих предметных классах мы все еще жонглируем книгами. «Сказания старые и новые» неизвестными силами заменены на «Одиссею» и «Мифы и их значение». У меня остается только две недели для того, чтобы рассказать моему классу «ОО» о мифологии Греции и великом гомеровском эпосе, потому что другие учителя уже ждут эти книги, так как вопросы по ним войдут в контрольные за полугодие. А контрольные эти должны быть проведены до Дня благодарения, чтобы учителя могли проверить их во время каникул.
Ответы на свои вопросы я ищу в том, что говорят или пишут ученики. Я установила в своей аудитории ящик для пожеланий в надежде на то, что они начнут делиться своими чувствами и в конце концов научатся доверять мне.
Пока же все они для меня — просто море лиц, и только при сильных порывах ветра возникает то одна, то другая мордашка…
Лу Мартин — первый комедиант класса, его конек — строить рожицы. То он ужасно расстроен из-за невыполненного задания — ладони сжимают лоб, колени трясутся, плечи поникли от стыда; то он просто умирает от жажды, выпрашивая пропуск на выход, — язык вываливается наружу, глаза закатываются… словом, просто не в силах дойти до питьевого фонтанчика. То он потрясен неверным ответом, предательски сорвавшимся с языка, то покорен, то поражен, то негодует… Знаю, что нельзя, но не могу удержаться от смеха.
Начинаю запоминать их имена и разбираться в том, что их волнует. Мне даже кажется, что я могу помочь им, если только они мне это позволят. Но я все еще Чужая и Враг; я еще не прошла испытание. Враг Эдди Уильямса — потому что у меня белая кожа; Джо Фероне — потому что я учительница; Вивиан Пейн — потому что я худая.
Из-за цвета своей кожи Эдди зол на весь мир.
Джо Фероне заваливает все предметы, хотя очень способный. Он стал камнем преткновения между мной и Макхаби, потому что я считала его невиновным в краже бумажника. Я доверяю ему, а он — он пристально наблюдает за мной, готовый к прыжку при первом моем неверном движении.
Кэрри (подписывается «Вивиан») болезненно-некрасивая девушка, всегда мрачная, таящая ненависть под толстым слоем жира.
Гарри Каган — политикан и подхалим. Он баллотируется в президенты Всеобщей организации учеников, и, боюсь, будет избран.
Линда Розен страшно отстает в учебе, но преуспевает у мальчиков.
А хорошенькая Алиса Блэйк, всегда бледная, в трепетном ожидании большой любви, так уязвима и так легкоранима, как бывает только в шестнадцать лет. Я уверена в ее подлинно глубоких чувствах, но выражать их она умеет только дешевыми трафаретными фразами — большему она не научена.
Еще есть Рэсти — женоненавистник.
А потом еще есть тихий, запуганный пуэрториканский мальчик, имя которого я даже запомнить не могу.
Это дети, вскормленные на жалких отбросах, и у них никого нет — ни в школе, ни дома.
Ты знаешь, я только что поняла, что для них нет даже точного слова. «Подростки», «юноши», «ученики», «ребята», «подрастающее поколение», «дети» — все эти определения оскорбительны, снисходительны, ходульны или же просто неточны. В документах мы называем их «ученической нагрузкой», с кафедры — «юноши и девушки», а как следует их называть?
Больше всего меня пугает их бездумное восприятие всего, чему их учат. Они не протестуют против авторитетов, хотя вечно протестуют, и притом бурно, а против чего, сами не знают! И им не приходит в голову подумать.
Послушание и молчание — вот что у нас особенно ценится. А вот энтузиазм не вызывает энтузиазма. Он таит в себе опасность излишних треволнений. Как-то Адмирал поймал несколько учеников, пришедших в школу до занятий, чтобы попрактиковаться в машинописи. И тотчас же издал манифест, запрещающий пребывание учащихся в школе до 8.20 и после 15.00. Без учителя им не разрешают оставаться в классах. Им не разрешают задерживаться в коридорах. Им не разрешают говорить, не подняв предварительно руку. Им не разрешают переживать слишком остро или смеяться слишком громко.
Вчера, например, мы обсуждали вот эти слова из «Юлия Цезаря»:
НЕ ЖРЕБИЙ НАШ — МЫ САМИ ВИНОВАТЫ В СВОЕМ ПОРАБОЩЕНЬЕ.
Я попыталась связать шекспировскую хронику с жизненным опытом моих учеников. «Правда ли это? — спросила я. — Хозяева ли мы своей судьбы? Бывает ли везение?» Мальчишка в первом ряду так яростно замахал рукой: «Вызовите меня, пожалуйста, вызовите меня!» — что свалился с парты. Ребята рассмеялись. Входит Макхаби. И в тот же день в своем ящике для писем я обнаруживаю: ДО ЕГО СВЕДЕНИЯ ДОШЛО, ЧТО В МОЕМ КОНТРОЛЕ НАД КЛАССОМ ОТСУТСТВОВАЛ КОНТРОЛЬ.
Но я заставила мальчика думать, я вложила в него что-то, родившее мысль. Я взволновала его новой формулой. А это уже кое-что.
Случаются, конечно, и курьезы, когда я совсем неправильно оцениваю их рвение. Есть у меня девочка, которая не сводит с меня глаз. Нынче утром, когда я вела опрос по «Юлию Цезарю», она прямо-таки выбрасывала вперед руку, умоляя, чтобы ее заметили. А когда я ее вызвала, она спросила: «Вы носите контактные линзы?»
Хорошо, что не было Бестера. Все-таки в этом человеке есть что-то, не заметное с первого взгляда. На меня производит огромное впечатление то, как он мастерски решает так называемую здесь «проблему дисциплины». Как-то он зашел в раннюю продленку (не спрашивай меня, что это такое и как я ее проводила) и попросил одного из учеников показать свою программную карточку. «Катись ты подальше», — ответил тот. Класс затаил дыхание. С ледяной вежливостью Бестер попросил ученика повторить то, что он сказал. Мальчик повторил. «Пожалуйста, первые два слова», — попросил Бестер с утонченной вежливостью. «Катись ты». — «Будьте любезны, повторите снова». — «Катись ты». — «Еще раз, пожалуйста». — «Катись ты». — «Будьте любезны повторить следующее слово». — «Подальше». — «Еще раз». — «Подальше». — «Еще раз». Представь себе, как абсурдно может звучать это «подальше», повторенное со всей серьезностью мальчиком, стоящим среди своих сверстников! Парня высекли, и он это знал; знал это и усмехающийся класс; знал это и Бестер. Уходя, он сказал безупречно вежливо: «Вам, молодой человек, следует заняться исправлением речи». Как бы я хотела научиться у него уверенности в себе. Во время классных часов я чувствую себя такой неумелой. Ученики все еще относятся ко мне с подозрением, все еще испытывают меня…
В понедельник ко мне подошла девушка, застенчивая и чем-то взволнованная. Она хотела бы поговорить со мной после уроков. По-видимому, она боялась идти домой. К сожалению, было это в день учительской конференции, которая священна: явка на нее обязательна. Возможно, я могла бы как-нибудь помочь девушке — с тех пор она не появлялась в школе. Мне сообщили, что она убежала из дому…
На учительской конференции (нам положено отсиживать на ней каждый месяц по часу) я наблюдала за моими братьями и сестрами, на лицах их — равнодушие и покорность. Лишь немногие беспокойные души будоражили стоячее болото. Я сразу же поняла, что новичку выступать не положено. Но зато меня попросили вести протокол. Я записала все выступления и подсчитала время: 60 минут, секунда в секунду.
Все наши часы и минуты подсчитаны и заранее распределены. Уже вовсю идет подготовка ко Дню открытой школы и к рождественскому спектаклю. На доске объявлений появляются таинственные сообщения, которые совсем невозможно понять. Так вчера я прочла:
«Усиленный курс алгебры будет изучаться в следующем семестре до дальнейших указаний». Не знаю, что это значит или что значит «минимальный уровень и максимальные цели», — все это проблемы взаимопонимания.
Взаимопонимание! Если бы я знала, как подобраться к моим ребятам, я, наверно, смогла бы их учить. Как-то я попросила их написать, что они изучали по языку и литературе, что надеялись узнать на моих уроках. Их сочинения оказались открытием для меня: я поняла, насколько пусты были проведенные ими в школе годы, поняла, как необходима им я или кто-нибудь вроде меня. Нас так не хватает! И в то же время при всем моем старании обучить их чему-то — это практически невозможно в школе Калвина Кулиджа.
Конечно, посторонним наша работа кажется просто находкой: с девяти до трех, пятидневная неделя, двухмесячный оплаченный отпуск летом, все праздники по календарю, почет и уважение. Моя мама, например, очень радужно представляет себе мой рабочий день: ей видится день, заполненный грациозными поклонами под хор почтительных голосов, желающих мне доброго утра.
Как хорошо, что есть ты!
С любовью, Сил.
P. S. Знаешь ли ты, что в Нью-Йорке более 800 неполных средних школ, свыше 86 средних школ и около миллиона учащихся? И что из ста детей, начавших учиться, только пятнадцать поступают в колледж? Большинству же удается получить лишь неполное среднее образование — вот и все.
С.
Дата добавления: 2015-09-06; просмотров: 117 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
Протокол учительской конференции | | | Порция языка |