А.А. Андреева

Тюменский государственный университет

Областнический подход к национальному самоопределению сибиряков (по материалам тобольской газеты «Сибирский листок», 1890 – 1919)

В статье делается обзор тех тем и образов в публицистических материалах газеты «Сибирский листок» (1890 – 1919), которые имеют отношение к формированию в рамках городского издания образа сибирского общества и появлению у читателя чувства «национальной идентичности»

Частная тобольская газета «Сибирский листок» (1890 – 1919), чьи дореволюционные материалы мы рассматриваем, была особенной, хотя бы потому, что просуществовала в сибирской губернии (с типично жесткой цензурой) достаточно долго, сменив при этом множество редакторов и получив статус общественно-политической только при М. Костюриной, с 1902 года. Особенной была и программа газеты: издание еще в узких экономических рамках пыталось сплотить силы местной интеллигенции и создать самодеятельное гражданское общество в Тобольске (см., например, статью В. Костюрина 1897 года «Несколько слов нашим читателям и сотрудникам»).

Подобное представление о задачах журналистики в Сибири – не только просвещать и воспитывать, а стремиться к объединению всех сил общества с помощью печати - основывается на идеях популярного еще с начала 60-х гг. XIX века общественного движения областников. Итак, в статье мы попытаемся через темы и проблемы, наиболее часто затрагиваемые на страницах «Сибирского листка», а также при помощи анализа типичных образов «героев» публикаций, где упоминается об этнической принадлежности, воссоздать представление редакции об особенностях сибирского общества.

1. Инородцы («иноверцы») и русские («христиане»). Показательно, что научно-популярная работа выдающегося исследователя и сибирского публициста Н.М. Ядринцева «Сибирь как колония» стала практически настольным пособием журналистов издания, многие ее тезисы не раз будут повторены в их материалах. «Сибирь как колония» – не просто расхожий образ, но и принципиальная трактовка областниками разных сфер положения Сибири относительно центральной России (метрополии). Областники говорили, что Сибирь является отсталой колонией не слишком заинтересованной в ней России и имеет, между прочим, сходство с колониями США. Отсюда их предложение переустройства края: как крайний вариант – государственное отделение, выход из состава России (по типу США), как мягкий – самоуправление. В этом аспекте была представлена тема Тобольского севера, его экономического положения и проблем «инородцев» (коренных народов).

Так, в газете в 1896 – 1897 гг. разворачивается внутренняя полемика по поводу случившегося падежа оленей. Сначала в «Сибирском листке» была помещена статья А. Кугаевского «Бедствие на нашем Севере» (1896), в которой автор, указав на важное место оленей в экономической и социальной жизни «инородцев», подчеркивается ответственность русских сибиряков за судьбы северных народов: «Население еще не успело оправиться после эпидемии тифа и черной оспы, свирепствовавшей три-четыре года назад, и если теперь появится что-нибудь вроде голодного тифа, можно с уверенностью сказать, что наших северных инородцев ждет фатальный конец, за который нам, завоевателям, нужно считать себя ответственными» [Сибирский листок 1895–1900, С.286]. Определение ответственности у автора, как видим, сопряжено с чувством вины завоевателя.

Во «Внутренних известиях» уже 1897 года в № 6 подводятся итоги падежа оленей и высмеивается поведение профессоров (представители тех самых русских завоевателей), приехавших в экспедицию на Север и ведущих себя как наблюдатели, занятые не проблемами самоедов, а специфическими научными опытами (как зрачки «инородцев» расширяются «под влиянием музыки и чая») [Там же, С.298]. А в № 16 К. Носилов и миссионер священник И. Егоров опровергают сведения, приведенные в саркастической «обвинительной» заметке шестого номера и подчеркивают внимание и уважение, проявленное, в частности, «радетелем» профессором Якобий по отношению к остяцким детям и придают, далее, его образу черты благородства и даже некоторого «благолепия» [Там же, С. 312]. Рассказывая об организации елки, авторы (статья называется «В защиту путешественников») в глазах тобольского общества реабилитирует фигуру «завоевателя»-незаинтересованного, неответственного наблюдателя, и его благотворительная деятельность (4 рубля из своего кармана на елку) по отношению к «нагадившим» остяцким детям кажется даже жертвенной.

Во многих публикациях мы можем наблюдать очеловечивание образа северного инородца (см. существование оппозиции: человек, русский – нечеловек, полузверь, инородец). Корреспондент «Сибирского листка» фельдшер Л. Кориков в путевых заметках «По Сосьве» так говорит о паре влюбленных вогулов – «и под их загорелою грудью тоже бьется сердце» [Там же, С.364], о провожатых – «богатырский храп вогула» (здесь он пусть и иронически, но соединяет русскую фольклорную «высокую» традицию с низким образом «поганого» нехристианина). Интересна заметка 1908 года «Остяк перед военным судом», ее автор Л. Т-в показывает остяка «крайнего тупоумия», который не понимает ни причины ареста, ни сути приговора. Его беззлобие и равнодушие к собственной судьбе поражает русских – солдатика-конвойного и начальника тюрьмы. У читателя возникает чувство жалости и ощущение, что смертный приговор был дан не по адресу: остяк, как ребенок, чистосердечен, открыт, не умеет обманывать и просить за себя. И его единственная просьба – передать полушубок брату – не эгоистична, а печальна. Итак, на страницах газеты мы можем наблюдать проявление еще одной характеристики северного инородца – простота, детскость, наивность, беззащитность.

Показательным представляется размещенный постоянным корреспондентом издания В. Костюриным в отделе «Библиография» отзыв на книгу Дунина-Горкавича «Север Тобольской губернии» [Там же, С.388]. Журналист возмущается предложением исследователя взять под государственную опеку частную собственность коренных народов из-за их «неправоспособности». Косвенно он обвиняет Дунина-Горкавича в крепостнических настроениях, чем проводит в умах читателей параллель: положение «инородцев» схоже с положением крепостных крестьян.

Но по большей части в заметках и статьях «Сибирского листка» рисуется картина нищей, невыносимой жизни коренного населения, которое теряет свою культуру, спивается, болеет, обирается купцами, имеет мало перспектив улучшения существования. См. например: «Инородец – это такая дойная корова, которая кормит и долго еще будет кормить обдорян и разную постороннюю тлю (…), осевшую ради удовлетворения своих аппетитов» [Там же, С. 409]. Многочисленные авторы подчеркивают, что русский крестьянин – хороший колонизатор, но оказывает плохое воздействие на нравственность коренного населения, которое, ассимилируясь с русскими, приобретает их «нехорошие» черты. Меры, которые журналисты требуют от властей и от общественной инициативы – изменение законов в сфере предпринимательства, экономическая помощь, строительство на Тобольском севере школ и училищ, переводческая деятельность, миссионерская и пр.

Далее, инородцами в издании называли и татар, хотя последних, в отличие от северных коренных народов, правительство никогда не решалось насильственно христианизировать. В статье «К вопросу об упорядочении быта инородцев» 1891 года [Там же, С. С.170-174] неизвестный автор стремится разобраться: можно ли приравнять по правам и обязанностям земельного пользования в Тобольской губернии русских крестьян и татар? Поддерживая официальную точку зрения, журналист склоняется к мысли о вреде для татар их мусульманской веры и как положительный фактор оценивает процесс ассимиляции с русскими. При этом он отмечает, что давление великорусской культуры сказалось в том, что постепенно лучшие угодья, земли перешли в руки русских, а татары в массе своей обеднели. Примечательно, что такое положение он объясняет все же не «беспечностью и бедностью инородцев», а тем, что традиционный образ хозяйствования татар не вписался в современные экономические условия жизни.

Татарам на страницах издания уделялось значительно меньше внимания, чем северным народам, прежде всего из-за того, что их влияние на экономику Тобольской губернии было в то время мало, а до начала XX века «Сибирский листок» был изданием торгово-промышленным. Чуть позже татары для журналистов становятся просто частью населения тобольского уезда (см. у М. Костюриной: «Наш город осаждается толпами пришлого люда: татары и русские, деревенские и городские, молодые и старые ходят по улицам…» [Сибирский листок 1908-1911, С.578]).

2. Старожилы-сибиряки и «пришлые». Интересовало публицистов тобольской газеты также переселенческое движение, оно, по оценке многих, было связано с большими перспективами развития края. Тема переселенческого движения и его трудностей освещается на страницах «Сибирского листка» практически с первого года выхода издания. Таких статей и заметок много, они затрагивают разные аспекты переселенчества: организацию переселенческих потоков, быта в специальных пунктах для переселенцев и отношения «коренных» сибиряков и «пришлых» переселенцев, новичков. Среди многочисленных материалов, посвященных вопросу, бросается в глаза статья-призыв помочь переселенцам, причем в ней рисуется жалостливый образ беззащитного, наивного, мечтающего о благодатном крае российского крестьянина («изнуренный, измученный оборванец») [Там же, С.92]. Статья же Н.М. Ядринцева «Публицистика и переселенческий вопрос» в этом контексте выглядит менее эмоциональной и более концептуальной. В ней Ядринцев оценивает достоинства и недостатки переселенчества для экономики Сибири, ее общества, крестьянского хозяйствования. И не находит ни безусловных плюсов этого процесса, ни безусловных минусов. Однако в целом он считает, что переселение нужно для будущего Сибири, «ее развития и преуспеяния».

В подборке материалов «Сибирского листка» обращает на себя внимание статья 1891 года, в которой корреспондент настаивает, что, приезжая в Сибирь, переселенец не распространяет собственную культуру, а приспосабливается к новым условиям, ассимилируется, теряет самобытность, смешиваясь с коренными народами. Он «покупает» этим возможность «осесть» на сибирской земле, стать «сибиряком» [Там же, С. 107]. В тех статьях и заметках, где исследуются отличия в способах хозяйствования переселенцев и «коренных сибиряков», основным выводом является то, что постепенно «новоселы» вносят некоторые улучшения: «отличительной чертой новоселов в Ишимском округе является замечательное трудолюбие и бережливость их сравнительно с сибиряками, а также исключительно земледельческий характер переселенческого поселения; это явление замечено повсеместно в Западной Сибири» [Там же, С. 357].

Однако, судя по публикациям, в целом переселенцы вызывали к себе настороженное отношение сибиряков и иногда негодование. Оно было вызвано тем, что от коренных сибиряков постоянно требовалось участие в вопросах улучшения переезда и быта переселенцев (чужие). Кроме денежной помощи, создания общественных организаций, от сибирского общества требовалась большая терпимость, ведь часто переселенцы были не готовы к тяжелому переезду, могли принести эпидемию, по недоразумению вторгались в чужие владения, захватывали участки старожилов. Журналисты пишут о них как о движении «нищенской орды несостоятельных переселенцев», а по отношению к возвращающимся обратно в центральную Россию «шатунам» испытывают «несколько досадно-нетерпеливое чувство, ведь и этих шатунов в конце концов надо будет и приютить, и накормить, и при случае полечить, хотя этим они отнимут часть тех средств, которые с пользой для Сибири могут быть употреблены на прочно осевших» [Там же, С. 421].

Трогательный образ старожилов создает М. Костюрина в своих «Деревенских письмах» (1908). Беседуя с крестьянкой о предстоящей перспективе выселения из деревни (большая часть арендованной земли была выкуплена со стороны), она слышит: «Шутка ли сказать, ведь 70 годов старик-от здесь прожил, здесь родился и вырос, а родитель был расейский, ведь детей всех мы здесь вырастили, ведь вот как привыкли, а теперь нако-вот!» [Там же, С. 71]. В «Письме» 1912 года появляется и образ сибирячки, которую критикует ее «дедушка». По его словам, и характер у нее круче, чем у «расейской», серьезнее, и душа закрыта, и слишком она самостоятельна: «Я, говорит, тебя люблю, так и пусть мой город будет твоим городом, а мой край твоим краем! Характерна, не приведи Бог» [Сибирский листок 1912-1919, С.83].

М. Костюрина, отзываясь в одной из своих статей на отмену ссылки и каторги в Сибирь, указывает, что деревенские сибиряки теперь не только перестанут быть жертвами беглых преступников, но избегут тлетворного развращающего воздействия тюремной агрессивной философии, и уйдет извечная борьба двух враждебных сибирских лагерей: «чалдонов» и «варнаков» [Там же, С. 489-490].

3. Сибирское – несибирское. Формирующийся на страницах газеты «Сибирский листок» процесс идентификации сибирского общества, создание целостного образа сибиряков связан с множеством кажущихся мелкими деталей: так, в газете на протяжении ряда лет освещались такие темы, как открытие обществ помощи сибирским студентам, открытие сибирских клубов и сибирских общественных организаций самого разного характера; освещалась деятельность Тобольского губернского музея, кстати, многие сотрудники редакции сами были его активными членами. Определение границ сибирского и несибирского, проявляющееся в постановке этих тем, представляется важным для процесса самоидентификации сибиряков. Далее, животрепещущим с конца XIX века для редакции стал вопрос о проектах сибирской высшей школы, сибирского земства, сибирской Думы, суда присяжных, на что указывает количество и проработанность тем публикаций. После появления государственной Думы постоянны в «Сибирском листке» так называемые «Письма депутатов» (с 1907 года), в которых подробно рассказывалось о работе «сибирской группы».

Большинство из перечисленных тем имели областническое происхождение. Так, направленность редакции на изучение края, сбор статистических данных и оперативная работа с ними лежит в традиции областников, которые сами вели серьезную научную деятельность, совершали экспедиции, изучали фольклор и пр. (редактор-издательница газеты М. Костюрина даже предлагает ввести предмет «родиноведение»). Внимание к развитию экономики края (рыболовство, промыслы, крестьянское хозяйство, торговля, строительство путей сообщения) целиком проявилось в первые десять лет издания газеты и получало непосредственную поддержку и одобрение самих «отцов» областнического движения - Ядринцева и Потанина.

Интересный нюанс в трактовку сибирской идентичности вносит статья В. Костюрина «Сибирская действительность и мечты американцев о Сибири» [Сибирский листок 1995-1900, С.375]. Здесь пересказывается заметка некого Мак-Гахана о том, как «мечтали американцы перед камином» о большой перспективности для своей экономики сибирских запасов и богатств, выказывали желание вкладывать деньги в освоение края, предполагали возможное партнерство с частным и государственным капиталом русских. В. Костюрин в статье возмущается не столько планом «вторжения», сколько, во-первых, неспособностью российского правительства достойно ответить, в частности, посредством образования нужных для края специалистов, во-вторых, тем, что само сибирское общество не способно дать американцам отпор, так как не обладает «общественной инициативой». Подобное отмежевание от американцев удивительно тем, что областники именно США считали образцовым постколониальным обществом. Америка в публицистике «Сибирского листка» из образцовой страны становится завоевателем- врагом, тем более страшным, что уже обладает успешным опытом в этой области.

Выводы. Итак, можно сказать, что процесс создания образа сибирского общества в газете велся двумя путями. Во-первых, само издание, став в центре местного общества, взяло на себя инициативу быть его «сплотителем». Во-вторых, газета постоянно поднимала актуальные для тобольчан и, шире, сибиряков, проблемы, такие как отсутствие местного образования, отсутствие дорог, промышленности и мн.др. Многие из этих тем и проблем были традиционно областническими, т.е. местными, а не общероссийскими.

Кроме того, по темам публикаций и по героям становится ясно, как в газете были представлены «сегменты» сибирского общества. Для Тобольской губернии актуально было противопоставление

1 .«великороссов»-захватчиков (христиан), также испытывающих чувство стыда, ответственности за судьбу края и «инородцев» (коренных народов, нехристиан), малоимущих, притесняемых, беззащитных, среди которых особенно выделяются северные народы.

2. старожилов-сибиряков, зачастую смешанных с инородцами, имеющими свой «жесткий» характер, закрепившимися и создавшими новый, сибирский тип культуры, хозяйствования и пр. и новопереселенцев, поверивших обещаниям лучшей жизни, но не готовых к реальным трудностям, уезжающих частью обратно (шатуны), нелепых в притязаниях изменить сибирский быт и мировоззрение.

Сибирское общество в публикациях «Сибирского листка» постоянно описывается, изучается, классифицируется, т.е. подвергается научному (социологическому) анализу. Этой наукообразностью, дотошным вниманием ко всему сибирскому редакция одновременно создает обухоженное место, очерчивает специфический локус, в общероссийском пространстве -микрокосм Сибири, создает ее краевую мифологию и поднимает статус в глазах метрополии.

Литература

1. Сибирский листок: 1890 – 1894; 1895 – 1900; 1901 – 1907; 1908 – 1911; 1912 – 1919. Сост. В. Белобородов. Тюмень: Мандрика, 2003.

2. Шиловский М.В. Актуальные вопросы истории и современной практики исторического краеведения в Сибири// Земля тюменская. 2004. Вып. 17. С. 32-42.

Дата добавления: 2015-09-06