Типичный диалог испанцев 8 страница

– Перестаньте нервы мотать, – крикнул Тревелер стучавшим в дверь. – В этой психушке, че, поговорить спокойно не дадут.

– Ты настоящий человек, брат, – сказал растроганный Оливейра.

– И все-таки, – сказал Тревелер, еще немного придвигая стул, – ты не станешь отрицать, что на этот раз дал осечку. Переподмены оболочек и прочие штучки-дрючки – все это хорошо, но за твою милую шутку мы заплатим местом, и больше всего мне жаль Талиту. Ты можешь сколько душе угодно говорить тут про Магу, но свою жену кормлю я.

– Ты глубоко прав, – сказал Оливейра. – Иногда забываешь обо всем на свете, не говоря уж о месте. Хочешь, я поговорю с Феррагуто? Он тут, у фонтана. Прости меня, Ману, вот уж чего не хотел, так это чтобы вы с Магой…

– Кстати, зачем ты называешь ее Магой? Не лги, Орасио.

– Я знаю, что это Талита, но недавно она была Магой. Их две, как и мы с тобой.

– Это называется сумасшествие, – сказал Тревелер.

– Все на свете как-нибудь называется, надо только подобрать название. А теперь, если позволишь, я бы хотел поговорить с теми, кто внизу, они просто вне себя, дальше некуда.

– Я ухожу, – сказал Тревелер, вставая.

– Так будет лучше, – сказал Оливейра. – Лучше тебе уйти, а я через окно буду разговаривать с тобой и с остальными. Лучше тебе уйти и не унижаться, как ты унижаешься, а я объясню тебе прямо и ясно, что будет, ты же обожаешь объяснения, ты – истинное дитя этих пяти тысяч лет. Если ты, поддавшись чувству дружбы и диагнозу, который мне поставил, бросишься на меня, я отпрыгну в сторону – не знаю, помнишь ли ты еще, как мы мальчишками на улице Анчорена упражнялись в дзюдо, – а ты продолжишь свою траекторию, вылетишь в окно и шлепнешься на четвертую клетку, так что только мокрое место останется, но это в лучшем случае, потому что скорее всего ты упадешь не дальше второй.

Тревелер смотрел на него, и Оливейра видел, как глаза у него наполняются слезами. И как рукой, издали, он словно погладил его по волосам.

Тревелер подождал еще секунду, а потом подошел к двери и открыл ее. Реморино хотел было войти (из-за спины у него выглядывали еще два санитара), но Тревелер сгреб его за плечи и вытолкнул в коридор.

– Оставьте его в покое, – приказал он. – Скоро он будет в полном порядке. Его надо оставить одного, сколько можно донимать человека.

Отключившись от диалога, который быстро разросся в квадролог, секстилог и додекалог, Оливейра закрыл глаза и подумал, что ему здесь очень хорошо, а Тревелер и в самом деле ему словно брат. Он услыхал, как дверь закрылась и голоса стали удаляться. Потом дверь снова открылась в тот самый момент, когда веки Оливейры с трудом начали подыматься.

– Закройся на щеколду, – сказал Тревелер. – Я им не очень-то доверяю.

– Спасибо, – сказал Оливейра. – Ступай во двор, Талита ужасно беспокоится.

Он пролез под немногими уцелевшими нитями и задвинул щеколду. Но прежде, чем вернуться к окну, опустил лицо в умывальник и стал пить, как животное, жадно глотая и отфыркиваясь. Слышно было, как внизу распоряжался Реморино, отсылая больных по комнатам. Когда он снова выглянул в окно, освеженный и успокоившийся, он увидел, что Тревелер стоит рядом с Талитой, положив ей руку на талию. После того, что Тревелер только что сделал, все вокруг заполнилось чудесной умиротворенностью, и невозможно было нарушить эту гармонию, пусть она нелепа, но она тут и такая осязаемая, зачем кривить душой, по сути, Тревелер есть то, чем бы должен быть он, просто у Тревелера немного меньше этого треклятого воображения, он – человек территории, он – непоправимая ошибка целого рода, пошедшего по ложному пути, однако как прекрасна эта ошибка, сколько красоты в этих пяти тысячах лет, в этой неверной и ложной территории, как прекрасны эти глаза, минуту назад наполнившиеся слезами, и этот голос, посоветовавший ему: «Закройся на щеколду, я им не очень-то доверяю», сколько любви в этой руке, обнявшей женщину за талию. «А может быть, – подумал Оливейра, отвечая на дружеские жесты доктора Овехеро и Феррагуто (несколько менее дружеские), – единственный возможный способ уйти от территории – это влезть в нее по самую макушку?» Он знал: стоит ему еще раз подумать об этом (еще раз об этом) – и ему представится человек, ведущий под руку старуху по стылым улицам, под дождем. «Как знать, – подумал он. – Как знать, может, я был у самого края, да остановился, может, там-то и был ход. Ману бы его нашел, я уверен, дурак-то он дурак, этот Ману, но искать никогда не ищет, а я – наоборот…»

– Эй, Оливейра, может, спуститесь выпить чашечку кофе? – предложил Феррагуто к явному неудовольствию Овехеро. – Пари вы уже выиграли, не так ли? Поглядите на Куку, как она огорчена…

– Не расстраивайтесь, сеньора, – сказал Оливейра. – У вас такой цирковой опыт, вы же не станете волноваться из-за чепухи.

– Ой, Оливейра, вы с Тревелером просто ужасные, – сказала Кука. – Почему бы вам не поступить, как предлагает муж? Я так хотела, чтобы мы выпили кофе все вместе.

– Давайте спускайтесь, че, – сказал Овехеро как бы между прочим. – Я хотел с вами посоветоваться насчет двух французских книжек.

– Отсюда все прекрасно слышно, – сказал Оливейра.

– Ну ладно, старик, – сказал Овехеро. – Спуститесь, когда захотите, а мы идем завтракать.

– Со свежими булочками, – сказала Кука. – Пошли сварим кофе, Талита?

– Перестаньте валять дурака, – ответила Талита, и в необычайной тишине, наступившей вслед за ее отповедью, Тревелер с Оливейрой встретились взглядами так, словно две птицы столкнулись на лету и, опутанные сетью, упали на девятую клеточку, во всяком случае, заинтересованные лица получили от этого не меньшее удовольствие. Кука с Феррагуто лишь бурно дышали, пока наконец Кука не открыла рот и не завопила: «Что значат ваши оскорбительные слова?» – а Феррагуто только выпячивал грудь и мерил Тревелера презрительным – сверху вниз – взглядом, а тот глядел на свою жену с восхищением, хотя отчасти и с упреком, и тут наконец Овехеро нашел подобающий случаю научный выход и сухо сказал: «Типичный случай истерикус латиноамерикус, пойдемте со мной, я дам вам успокоительное», а в это время Восемнадцатый, нарушив приказ Реморино, вышел во двор с сообщением, что Тридцать первая в беспокойном состоянии и что звонят по телефону из Мар-дель-Плата. Его насильственное выдворение, которое взял на себя Реморино, помогло администрации и доктору Овехеро покинуть двор, не слишком поступившись своим авторитетом.

– Ай-ай-ай, – сказал Оливейра, раскачиваясь на подоконнике, – я думал, фармацевтички гораздо воспитаннее.

– Представляешь? – сказал Тревелер. – Она была просто великолепна.

– Пожертвовала собой ради меня, – сказал Оливейра. – Кука не простит ее даже на смертном одре.

– Ну и пускай, подумаешь, – сказала Талита. – Со свежими булочками, видите ли.

– А Овехеро тоже хорош, – сказал Тревелер, – французские книжки! Че, только бананом не соблазняли. Удивляюсь, как ты не послал их к чертовой матери.

Вот так оно было, невероятно, но гармония длилась, и не было слов, чтобы ответить на доброту этих двоих, разговаривавших с ним и глядевших на него с клеток классиков, потому что Талита, сама того не зная, стояла в третьей клетке, а Тревелер одной ногой стоял на шестой, и потому единственное, что можно было сделать, это чуть шевельнуть правой рукой, робко, в знак привета, и сидеть так, глядя на Магу, на Ману, и думать про себя, что в конце концов встреча все-таки состоялась, хотя и не могла длиться дольше, чем этот ужасно сладостный миг, когда лучше всего, пожалуй, не мудрствуя лукаво, чуть наклониться вниз и дать себе уйти – хлоп! И конец.

* * *

(—135)

Дата добавления: 2015-09-06