Политическая модернизация в Турции

Но есть и другой пример, где гораздо более радикально решена проблема демократизации политического процесса в исламской цивилизации,— современная Турция. В этой стране благодаря радикальным реформам легендарного Мустафы Кемаля создана светская республика. Это еще один яркий пример того, как динамично развивается мусульманское сознание в современном мире. Турецкий народ, никогда не идентифицировавший себя по национальному признаку — только по религиозному, народ с яркой имперской доминантой сумел создать современное национальное государство.

Особое значение данного примера состоит в том, что здесь мы имеем дело с разрывом национальной традиции: турки, для которых их принадлежность к исламу (до реформы Кемаля) была важнейшей самоидентификацией, достаточно спокойно перенесли и уничтожение халифата, и исчезновение строгих религиозных запретов, и переход от фески (которая веками была символом достоинства турка!) к европейской шляпе с полями (специально с полями, чтобы совершать намаз стало затруднительно!). Исследователи отмечают, что все это почти не встретило сопротивления, по крайней мере решительного протеста населения. Впечатление такое, что в целом Турция поддерживала Кемаля⁶⁵.

Возникает вполне естественный вопрос: почему социокультурная революция Кемаля, которая была направлена на коренные изменения в сознании исламского народа, не вызвала сопротивления? Достаточно распространено мнение о том, что эти радикальные реформы, затрагивающие тысячелетние устои жизни «правоверных мусульман», не вызывали протеста населения, поскольку подавляющее большинство... просто не имело понятия о них в силу неграмотности. В 1967 г. М.Мекал опубликовал серию очерков «Ничего нового на восточном фронте», в которых поведал, что крестьяне в турецкой деревне, как столетия назад, живут по традициям и обычаям Османской империи. Когда он задавал им вопрос, кто стоит во главе государства, большинство отвечало: «Султан, который живет в Стамбуле». Когда он спросил одну женщину, за кого она голосовала на последних выборах, та ответила: «Я не знаю, мне дали бумажку и я опустила ее в ящик»⁶⁶.

Даже в городах следование западному образу жизни в большинстве случаев представляет собой некий антураж, за которым скрывается весьма патриархальное содержание. Например, Д.Еремеев в своем исследовании о современной Турции пишет: «В кафе европейского типа, в ресторанах среди посетителей есть женщины. Они сидят за столиками ничуть не жеманясь, весело беседуют со своими спутниками, с которыми пришли провести вечер. Непринужденно чувствуют они себя и в своих туалетах, сделанных по последней моде, иногда довольно смелых. Когда заиграет музыка — танцуют модные западные танцы, если их пригласит кто-нибудь из сидящих с ними мужчин. Все эти посетительницы дансингов, ведущие себя, по их мнению, весьма европеизированно,—родственницы вот этих самых пришедших с ними мужчин, родственницы в сопровождении родственников, "вестернизированных турок". Но если кто-нибудь посторонний, хотя бы с соседнего столика, вздумает пригласить на танец незнакомую турчанку, в лучшем случае получит решительный отказ и встретится с всеобщим осуждением, в худшем — нарвется на скандал»⁶⁷.

Но насколько в действительности можно объяснить неграмотностью, неосведомленностью или простой стилизацией отсутствие кризиса в народном сознании при осуществлении кемалистской революции? Даже неграмотные крестьяне знают о том, что ликвидированы дервишские монастыри и ордена, запрещены все виды религиозного обучения и пропаганды, женщинам нельзя носить чадру, а мужчинам — чалму и феску. Внимательные наблюдатели свидетельствуют, что уже много лет существует разрыв между светской публикой и верующей крестьянской массой, но разрыв этот не принимает формы острого конфликта⁶⁸. В чем же дело?

С.Лурье выдвинула интересную гипотезу, согласно которой в идеологии кемализма за внешней вестернизированной формой скрываются все основные парадигмы традиционного турецкого сознания, но только в особой их модификации. Именно поэтому кемализм не смог подействовать на турецкий народ разрушающе, вызвать острый кризис в его сознании⁶⁹. Шкала ценностей традиционного турка включала: принадлежность к мусульманской массе, идентификацию себя с воином Аллаха, уверенность в превосходстве правоверных и необходимость священной войны. Западная цивилизация олицетворяла в глазах турка «образ врага», которого предстояло победить, воспользовавшись его же оружием — ценностями западного мира.

Кемализм можно интерпретировать как попытку социокультурного «наложения образов» — замены сакральной мусульманской идеи на западную концепцию государства как гражданского института. Основные парадигмы турецкого сознания при этом приобрели определенную трансформацию, но не исчезли: масса становится организованным коллективом, уверенность в превосходстве правоверных приобретает форму уверенности в превосходстве всех турок (известный лозунг: «Какое счастье быть турком!»), вместо воина Аллаха появляется герой-чиновник, который отважно сражается за осуществление идей Кемаля, идея войны остается, но соединяется с идеей строительства нового государства.

Многие исследователи подчеркивают также, что особую роль в сохранении преемственности между традиционным мусульманским сознанием и развитием современного мировоззрения турок в период формирования светского государства сыграл культ армии. Молодая республика пересмотрела свое отношение к многим традиционным исламским институтам, но к армии оно осталось прежним: «Ведь в Османской империи критерием могущества было войско: оно завоевывало новые территории, пополняло казну новыми трофеями, в армии государство черпало свою силу. Поэтому нет ничего удивительного в том, что и сегодня турки относятся к военному мундиру с уважением и симпатией, что всегда полно зевак возле резиденции президента во время смены караула, когда отборные гвардейские части в парадной форме двигаются торжественным маршем, словно один человек, нога к ноге, рука к руке. До сих пор каждая более или менее официальная годовщина, не говоря уже о военных парадах, открывается под звуки янычарского марша частями, одетыми в форму султанских войск»⁷⁰.

Мусульманское сознание всегда склонялось перед военным героем. И даже когда этот герой в облике Кемаля Ататюрка принес мусульманской Турции весьма чуждые западные идеи, статус военного героя многое ему позволил. Именно это обеспечило на первых порах легитимность реформ для народного сознания. При этом армия в Турции стала оплотом кемализма: турецкий курсант, будущий офицер, уже с первых дней обучения в военном училище воспитывается в духе непоколебимой преданности «революции Кемаля Ататюрка». К исламским партиям в армии отношение однозначно отрицательное. Одновременно институт армии остается подлинно народным: офицерская карьера является для средних слоев турецкого общества весьма привлекательной, поскольку дает возможность обеспечить себе приличное место в обществе, не имея ни знатного происхождения, ни денег, ни протекции. Эта система во многом напоминает порядок, сложившийся когда-то в Османской империи: путь к высшим должностям там был открыт для человека самого низкого происхождения, если он отличился в военном искусстве⁷¹.

Именно народная армия оказалась тем достаточно традиционным, «буферным» институтом в современной Турции, который примиряет народное сознание, все еще пропитанное духом ислама, со светским государством, которому армия предана и которое она защищает. Понятие силы, мощи, воина, армии — вот ключевые моменты, где народное сознание и идеология кемализма пересекаются и примиряются. Эти пересечения содержаний дают возможность и более широкой интерпретации народным сознанием официальной идеологии. Например, захват северной части Кипра был для турецких идеологов успехом Турции как национального государства, а для турецкого народа — победой мусульман над бывшими «райа». Обе трактовки могли ужиться друг с другом, и вторая из них соответствовала истине не меньше, чем первая, поскольку воевали на Кипре солдаты — выходцы из народных масс, а они понимали свои миссию именно таким образом⁷².

Все это свидетельствует о том, что роль армии в современной Турции двойственна: с одной стороны, она сама как носительница идеологии, противостоящей традиционному народному сознанию с его исламскими ценностями, является перманентным источником конфликта, с другой стороны, она же и снимает конфликт, особенно в период военных переворотов. С 1960 по 1980 г. на рубеже каждого десятилетия совершался очередной военный переворот, после которого в стране восстанавливались принципы светской республики в условиях военной диктатуры. Но после того, как военные передавали власть гражданскому правительству, влияние ислама в Турции неизменно возрастало. Начиналось тайное обучение арабскому и османскому языкам (турецкому на основе арабского алфавита) и Корану.

Политическая история современной Турции свидетельствует о том, что конфликт этнического сознания с политической идеологией, если она направлена против традиционных национальных ценностей, является неизменно разрушительным, даже если он протекает в мягких формах: невозможно с помощью светской идеологии изменить архетипы и коды древней культуры. Череда военных переворотов — несомненное свидетельство кризиса политического развития современной Турции, символы вестернизации которой не стали символами ее процветания. Может быть, основной парадокс модернизированной Турции состоит в том, что ее жизнеспособность сегодня поддерживают древние звуки янычарского марша, который гремит во время парадов — они сохраняют «связь времен» в сознании турецкого народа⁷³.

В заключение следует подчеркнуть, что в мусульманском мире сегодня много говорят и пишут об исламском возрождении. Последователи ислама в разных странах уверены в том, что «исламский путь развития — путь справедливости и мира, доброты и терпимости, уважения и любви к ближнему»⁷⁴. И хотя слишком многие события последнего периода заставляют усомниться в этом утверждении, оно все-таки заслуживает пристального внимания.

Фундаментализм как концепция существует в каждой религии, и следует напомнить, что этот термин возник в христианской среде и характеризовал учение, требовавшее от своих последователей укрепления веры в традиционные догматы христианства. Нельзя отождествлять фундаменталистские концепции с культурой цивилизации.

Резюмируя анализ политических аспектов исламизма, можно с полным основанием сказать, что право, терпимость, демократия не являются антиподами исламской культуры. Другое дело, что под влиянием этих универсальных принципов в исламских странах пока не удалось до конца «возделать» чрезвычайно непростую, складывавшуюся веками социально-историческую почву, характеризующуюся огромным влиянием традиционализма, сохранением наследия родоплеменного сознания и отношений. В этих своеобразных условиях следование нормам права нередко сползает к правоверности, которую всего лишь шаг отделяет от фанатизма и экстремизма. Ну а демократия в действительности порой оказывается рафинированным патернализмом, маскирующим глубокую пропасть, отделяющую власть имущих от основной массы населения, пользующегося дарованными ей материальными благами и атрибутами свободы лишь в качестве особой милости своих властителей, которой они могут быть произвольно лишены в любой момент.

Но как раз эта двойственность исламской культуры предостерегает от ее упрощенных оценок по меркам европейских образцов модернизации, предупреждает о недопустимости агрессивной насильственной вестернизации мусульманских народов. У исламской культуры, как очевидно, есть свое достоинство и свой путь в будущее, предполагающий органический, естественный характер социально-исторических перемен, а не механическое копирование чуждого опыта. Иначе грозные пророчества Хантингтона о конфликте цивилизаций превратятся из футурологической гипотезы в горькую реальность. Многочисленные сигналы об этом подают крайние проявления исламского фундаментализма, экстремизма и терроризма на Ближнем Востоке, Балканах и Северном Кавказе, в Средней Азии и Северной Африке — фактически повсюду, где велико влияние исламизма.

Дата добавления: 2015-10-13