Глава 34. – Долго ли ты рассчитываешь устраивать службы?

– Долго ли ты рассчитываешь устраивать службы? – спросила как‑то под вечер Калла.

За минувшую неделю Сэмюэль привел в порядок старый трактор Джона и дереводробилку, скосил траву на хлопковом поле Ледбеттеров. А сегодня приезжали рабочие из пункта проката и установили тент. Калла наблюдала за ними от начала до конца и, как только они уехали, тут же поспешила перейти дорогу – глянуть, как дела у конкурента.

– Сколько Бог даст, – ответил Сэмюэль.

Кутаясь в шерстяную кофту, Калла оглядела свежескошенное поле, свежепоставленный тент и свеженарисованный плакат, точь‑в‑точь каким представлял его Сэмюэль. «Изберите себе ныне, кому служить». Если Уиллади изберет себе ныне, кому служить, кое‑кому из завсегдатаев придется подыскивать другую забегаловку.

– Не знаю, по душе ли вам, но иначе я не могу, – сказал Сэмюэль.

Калла ответила:

– Да Бог с тобой, устраивай здесь службы хоть до второго пришествия. Может статься, будем поставлять друг другу клиентов.

Чтобы не вызвать недовольства у окрестных пасторов, Сэмюэль решил устраивать службы в те дни, когда в церквях их не проводят: понедельник, вторник; среда – выходной (во всех церквях – богослужения); четверг, пятница, суббота. По воскресеньям они с Бернис будут посещать какую‑нибудь из местных церквей, споют там парочку гимнов. А священники расскажут прихожанам о его проповедях.

В типографии были заказаны листовки с красивым заголовком: «ДУХОВНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ». А внизу – фотографии: Сэмюэль с раскрытой Библией; Бернис с микрофоном; Сэмюэль и Бернис поют, стоя рядышком, но не вплотную.

Сэмюэль и Бернис объездили всю округу – расклеивали листовки на столбах, на витринах, раздавали прохожим. Почти все, с кем говорил Сэмюэль, обещали прийти или хотя бы очень постараться. Богослужение под открытым небом – событие, особенно когда Сэм Лейк поет и играет на пяти инструментах, а его хорошенькая невестка подпевает. Люди не забыли ни Сэмюэля, ни его музыку.

Первая проповедь была назначена на вечер понедельника, и народ валил валом – на легковых машинах, на грузовиках, на автобусах, из приходов всего округа, да и соседних округов.

Сэмюэль приветствовал гостей у входа. «Рад вас видеть». «Спасибо, что приехали». «Готовы к молитве?» Ему отвечали: «Здравствуйте, святой отец». «Добрый вечер, Сэмюэль». «Банджо не забыли?» Бернис стояла рядом (воплощение красоты и добродетели), и оба думали: свершилось! Сэмюэль едва сдерживал переполнявшие его чувства. Радость. Благодарность. И то, чего он уже давно не испытывал. Уверенность, что он кому‑то на земле нужен. Все эти люди – хорошие люди – ищут здесь чего‑то. Духовного обновления, музыки, а кому‑то просто хочется вырваться из будней. И каждый получит то, в чем нуждается, и получит с лихвой.

Было свежо, но не очень холодно, люди оделись потеплей, прихватили одеяла, чтобы усадить детей. Когда подошло время начинать, Сэмюэль и Бернис поднялись на помост, Сэмюэль проверил, настроены ли инструменты. Зрители занимали места, почти все оживленно беседовали, и голоса сливались в нестройный гул. В первом ряду – дети, а между ними – Калла Мозес, принарядившаяся по такому случаю. Сэмюэль подмигнул, дети заулыбались. Они радовались не меньше, чем отец.

Бернис бочком подошла к Сэмюэлю:

– Ты веришь, что все по‑настоящему?

– Понемногу начинаю верить.

Сэмюэль включил микрофон, сказал: «Проверка, проверка», и, когда голос его прогремел из динамиков, все затихли в ожидании. Нет нужды представляться. Их с Бернис и так все знают.

Сэмюэль взял аккорд на гитаре, кивнул Бернис, и они запели «Узрел я свет». Пели в один микрофон, и голоса сливались. Зрители затопали, захлопали, кто‑то крикнул: «Славься!» Сэмюэль в ответ ускорил темп.

Сэмюэль мог бы поклясться, что заметил в толпе Раса Белинджера (самого Раса Белинджера, да еще с благодушной улыбкой на физиономии), но когда он снова посмотрел в ту сторону, то не увидел Раса. Должно быть, обознался.

Впервые в жизни Сэмюэль порадовался, что кто‑то не пришел в церковь.

Калла не ошиблась: Сэмюэль и «Открыт Всегда» и вправду поставляли друг другу клиентов. Не все являлись на богослужение по доброй воле – кого‑то силком тащили супруги. И не все оставались на службе. Мужья‑подкаблучники перебирались через дорогу в «Открыт Всегда» пропустить стаканчик‑другой, пока жены приобщались к Святому Духу. Разумеется, был и встречный поток. Грешники в баре, заслышав гимны, мечтали встать на праведный путь и устремлялись через дорогу в поисках спасения. Завязалась схватка между Сатаной и Богом, и борьба шла на равных.

Проповеди Сэмюэля имели такой успех, что нельзя было предсказать, как скоро придется сворачивать расставленный шатер. Одни говорили, грех жене Сэмюэля работать в пивной, когда он через дорогу славит Господа; другие – что Сэмюэлю не пришлось бы раскидывать тент, если бы его не выгнали из методистской церкви. Но Сэмюэль этих кривотолков не слышал, а если бы и услышал, то вряд ли бы принял близко к сердцу. Каждый вечер прибывают новые души – значит, таков Божий замысел.

И Сэмюэль был счастлив.

А Бернис так и вовсе наслаждалась.

Той шел на поправку, и вовсе не благодаря заботам жены, которой было недосуг сидеть подле больного. Где ей взять время, когда у нее столько дел: каждый вечер помогать Сэмюэлю на службах, после служб обсуждать с Сэмюэлем всевозможные духовные вопросы, а днем разъезжать с Сэмюэлем по окрестностям – раздавать листовки, приглашать людей. Да и за собой ведь надо ухаживать, а красота требует трудов, и многочасовых. В конце концов, жизнь Тоя уже вне опасности. К дьяволу все.

Уиллади выбивалась из сил – всю ночь на ногах, а днем худо‑бедно хозяйничала и присматривала за детьми – и уже не знала, сколько еще сможет продержаться. Под утро, когда она валилась в постель, Сэмюэль уже вставал. История Джона и Каллы повторялась.

Калла Мозес тоже смотрела за детьми и бегала как встрепанная курица, потому что от Бернис помощи кот наплакал.

А дети есть дети.

Не успели оглянуться – вот и День благодарения. Дети выступали на школьной сцене, и Уиллади чудом успела на концерты ко всем, кроме Нобла – у него представление было вечером. Вместо нее пошла Калла. Сэмюэль попал на концерты к Бэнвиллу и Блэйду – в один день, после обеда, – а все остальное время был занят делами церкви. Сван ни капельки не расстроилась, что отец не пришел на ее представление. Папа служит Господу сколько она себя помнит, ей не привыкать.

Рас Белинджер снова появился на службе (на этот раз Сэмюэль был уверен, что не ошибся), и снова обошлось без неприятностей. Блэйд будто почуял, что отец рядом, оглянулся, увидел Раса и неделю промаялся кошмарами. По ночам Блэйд стал залезать в постель к Сэмюэлю, и страшные сны прекратились так же внезапно, как и начались.

Той наконец вернулся из больницы – но не к себе, а в дом матери. У себя ему было бы одиноко, Бернис целыми днями пропадала по церковным делам. К тому же Уиллади с Каллой рвались за ним ухаживать.

Бернис считала, что Тоя выписали рановато.

Настало Рождество, и, к радости Сван, бедняцкая жизнь семьи Лейк подошла к концу. С холодами народу на службах сильно поубавилось, но до той поры пожертвования были щедрыми, и Сэмюэль успел отложить денег. Без подарка никто не остался.

Вся родня съехалась на рождественский ужин. Калла была рада, что дом полон гостей. Это первое Рождество без Джона, и она не хотела весь день по нему убиваться. И все равно, когда гости разъехались по домам, Калла пошла на кладбище и долго‑долго простояла на холоде рядом с его могилой, мечтая повернуть время вспять.

Ближе к вечеру явился Рас Белинджер, с подарками для Блэйда. Калла снова благодарила его за спасение Тоя, но Блэйд спрятался в комнате Бэнвилла, к отцу не вышел и наотрез отказался открывать подарки.

Ночные кошмары вернулись.

Наступил январь. Поток прихожан заметно редел, но не настолько, чтобы даже думать о закрытии. Службы сделались более сердечными. Прихожане каялись в грехах (Бернис так и вовсе каялась каждый вечер и всякий раз трогала людские сердца), под конец каждой службы грешники выстраивались в очередь к Сэмюэлю, а музыка становилась совсем уж задушевной.

Сван исполнилось двенадцать, а Ноблу – тринадцать, с разницей в несколько дней. Сван просила у мамы в подарок лифчик, а получила маечку – по почте, из каталога. Той вручил Ноблу ключи от дедушкиного грузовика, мотор по‑прежнему барахлил. Калла испекла ананасовый пирог‑перевертыш – свечки на него не ставят, задувать нечего, желания загадывать не на что. Впрочем, про свечки никто и не вспомнил.

Чего еще желать, когда объедаешься ананасовым пирогом‑перевертышем?

К концу января Той объявил за завтраком, что готов через пару дней вернуться в «Открыт Всегда». Уиллади от радости чуть не пустилась отплясывать на столе. Бернис вовсе не была уверена, что Той правильно поступает, он же был на волосок от смерти и до сих пор не до конца окреп.

Но беспокоило ее совсем другое. Едва Той вернется к своим обязанностям, Уиллади тоже вернется к своим, и справедливости тут ни на грош. Бернис за это время заслужила уважение Сэмюэля, он верит в нее, а когда они поют, голоса их порой так чудесно сливаются, будто у них одна душа на двоих, – и теперь Уиллади все испортит. Бернис знала, ночная кукушка дневную перекукует, и понимала, что ее надежда на успех (возможно, и так призрачная) тает на глазах.

Она изначально собиралась повернуть дело таким образом, чтобы Сэмюэль верил, будто все исходит от него, – но Сэмюэль может раздумывать вечность, а вечности у нее в запасе нет. У Бернис не оставалось выбора, кроме как соблазнить его. Захоти Сэмюэль сделать первый шаг, давно бы сделал.

Если план удастся, она и Сэмюэль соединятся в восторженном порыве и начнется жизнь, полная счастья. А если ее ждет неудача, жизнь потеряет всякий смысл и останется только наложить на себя руки.

В тот вечер богослужение вышло на редкость задушевным. Бернис это было на руку, ведь религиозный пыл может излиться совсем иными чувствами, как родник дает начало полноводной реке.

– Нет слов, как я благодарна Богу, – сказала Бернис, когда они расставили стулья и навели порядок. Они стояли в глубине шатра, и Сэмюэль протянул руку, чтобы выключить свет. Как раз подходящая минута, вставить словечко о Боге весьма кстати. – В жизни я не была счастливей, чем в эти несколько недель.

Сэмюэль улыбнулся.

– Ты столько сил вложила, Бернис. Что бы я без тебя делал?

Бернис погасила свет.

– Не знаю, как мы жили друг без друга все эти годы. – Она придвинулась ближе, коснулась его.

Сэмюэль отпрянул, включил свет. У него дрожали руки.

– Что с тобой? – спросил он хрипло.

Его вспышка привела Бернис в чувство, но она все же надеялась, что он потерял дар речи от возбуждения.

– Сэмюэль…

– Бернис, нам пора домой. Тебя ждет муж, меня – жена.

– Мы хотим одного и того же. – Бернис взяла его за руки, направляя туда, куда, по ее мнению, они стремились. – Сам знаешь.

Сэмюэль отдернул руки, смерил ее взглядом.

– Нет, – сказал он. – Я не хочу. А если тебя одолевает искушение, молись. Бог поможет побороть неуместные чувства.

– Неуместные? – Бернис обуял гнев. – Неуместные? – Голос ее срывался.

– Бернис, пойдем домой.

Он взял ее под руку.

Бернис отшатнулась.

– Черта с два! – прошипела она. – Думаешь отвести меня домой и усадить к Тою на колени? «Забирай, у меня с ней все кончено»?

Сэмюэль невольно отступил, не веря ушам.

– Нет, не кончено между нами, Сэмюэль. От меня так легко не отделаешься. Я одна тебя поддерживала, когда на тебя сыпались неудачи. Да что там, от меня помощи было больше, чем от твоей женушки. Она пьянчуг обихаживает, и ее, может, сейчас лапают.

Сэмюэль покачал головой, отвернулся. Бернис поняла, что затронула больное место, решила развить тему.

– Слышала я, Кэлвин Фарлоу не вылезает из бара с тех пор, как там Уиллади хозяйничает. А Кэлвин знает подход к женщинам. Оглянуться не успеешь, а он уже затесался в твои сны.

Сэмюэль рассмеялся. Смех вышел глухой, невеселый, но все‑таки смех, а Бернис Мозес никогда не была посмешищем.

– Не вздумай надо мной потешаться, Сэм Лейк, – пригрозила она.

– Прости, – сказал Сэмюэль. – Прости за смех. Это уже не смешно, а жалко.

Жалко! Сэм назвал ее жалкой! Бернис сверкнула глазами. В этот миг она его ненавидела всей душой.

– Да, жалко, – продолжал Сэмюэль. – Ты ухитряешься испортить любое хорошее дело. Ты и хорошее дело несовместимы. Все, к чему ты ни прикоснешься, обращается в яд.

– Яд? – эхом отозвалась Бернис. – А что, это мысль.

И пошла прочь.

В ту ночь Сэмюэлю не спалось, он все думал про последние слова Бернис. Неужто вздумает прибегнуть к яду? И себя она отравит или кого‑то еще? Впрочем, неважно, все это пустые разговоры. Бернис хитра и лжива, но никогда не станет рисковать комфортом и безопасностью, и уж тем более свободой. Сэмюэль проводил взглядом умчавшуюся машину и решил, что Бернис уехала домой. Наверняка явится завтра вечером на службу и станет уверять, будто он ее неправильно понял.

Разбудить Тоя и обо всем рассказать? Но чего он добьется? Лишь прибавит Тою огорчений, а Бернис все повернет так, будто Сэмюэль с ней заигрывал.

Пожалуй, стоит просто смолчать. Иногда лучше держать людей в счастливом неведении. Сэмюэль и не подумал, что его рассуждения отдают «мозесовской честностью» в худшем виде. Он засыпал с одной лишь мыслью: скорей бы утро, скорей бы вернулась Уиллади.

Дата добавления: 2015-10-13