Иная работа может и подождать… Но когда речь идет о баобабах, беды не миновать!

Но если дашь волю баобабам…

Слева все формально правильно и очень близко к подлиннику. В «правых» вариантах переводчик разрешил себе какую‑то степень свободы – и право же, по‑русски так чище, яснее, достоверней, а значит, ближе к подлиннику по существу.

Ça ne faitrien тоже поначалу переводилось буквально: это не имеет значения, это неважно. Для француза – живой разговорный оборот. Но, конечно, по‑русски естественней малышу сказать, что, если барашек и уйдет, «это ничего, ведь у меня там очень мало места».

И дальше дословно: куда он (барашек) пойдет? – неважно куда, прямо (перед собой!)

Но разве не естественней, тем более для сказки, наше речение: «Мало ли куда? Все прямо, прямо, куда глаза глядят».

Такая мера вольности необходима, без нее все станет скучно и неубедительно, а значит, потеряется что‑то очень важное для подлинника. Ведь сам автор, пиши он по‑русски, уж наверно, выбирал бы не стертые ходячие слова, а живые, емкие.

В сценке с Королем сперва говорилось буквально: «Маленький принц оглянулся – нельзя ли где‑нибудь сесть, но великолепная горностаевая мантия покрывала всю планету. И он остался стоять, но при этом зевнул, потому что очень устал». Все дословно, но по‑русски тяжеловесно. Понемногу догадываешься: а не правильней ли сказать это как бы от самого Принца, передать его мысль и ощущение? И пишешь с точки зрения формальной вольно, а по сути вернее: «Пришлось стоять, а он так устал… и вдруг он зевнул».

Король упрекает маленького гостя в нарушении этикета; вместо раннего буквального ответа: «Я не мог удержаться» – делаешь проще, по‑ребячьи: «Я нечаянно».

Точно ростки тех самых баобабов, выпалываешь лишние, хоть и правильные слова:

«…у пьяниц двоится в глазах. И там, где на самом деле стоит одна гора, географ отметит две», – говорит Географ.

А чуть дальше Принц ему возражает: «Но потухший вулкан может опять проснуться».

Без этих стоит и опять речь становится куда естественней, правдивей.

Стараешься отыскать взамен безличных, нейтральных слов, которые первыми подвертываются под руку, слова образные, более редкие: не достану воды, а зачерпну, не армии бутылок, а полчища. Вместо «в тишине что‑то светится» – «тишина словно лучится … Я понял, почему лучится песок». И в конце главки подхват – образ розы не сияет, а тоже лучится в Маленьком принце.

Маленький принц спрашивает: qu’est‑ce que signifie (а что это значит) – почитать, приручать и так далее. Скучновато и для русского уха не очень по‑детски. Но первых редакторов смущало, что переводчик слишком отходит от текста, и пришлось остановиться на полпути: «А что такое приручать?» Более поздний вариант, думается, достовернее для речи малыша: «А как это – приручать?»

Объясняя, как же надо приручать, Лис говорит: «Ты с каждым днем сможешь садиться немного ближе». И сначала в переводе сделано было со всей грамматической истовостью: «будешь садиться». А позже исправлено: «Но ты с каждым днем садись немножко ближе». Ибо по‑русски эти вспомогательные словечки необязательны, без них прозрачней мысль и чувство, достоверней речь. И оплошностью было вначале: «…у моих охотников существует такой обряд», – конечно же, просто есть!

Узнав, что на планетке Принца нет охотников, но нет и кур, Лис вздыхает: «Ничто не совершенно». Но ведь наш зверь склонен пофилософствовать, отсюда с точки зрения буквалиста – вольность, а на самом деле – раскрыта суть этого разочарованного вздоха: «Нет в мире совершенства».

Поначалу шли жаркие споры: Лис в сказке или Лиса? Кое‑кто рассуждал наивно‑формалистически, ссылался на биографию самого Сент‑Экзюпери: мол, в его жизни была «другая женщина», а потому Лисица в сказке – соперница Розы.

Здесь спор уже не о слове, не о фразе, но о понимании всего образа. Даже больше: в известной мере о понимании всей сказки. Ее интонация, окраска, глубинный, внутренний смысл – все менялось почти так же, как меняется тон и смысл целого романа от того, насколько понят и раскрыт в переводе герой: только ли он жертва общества и обстоятельств или еще и их детище.

А понять и раскрыть смысл образа, смысл книги – право и обязанность переводчика.

Убеждена: биографическая справка о роли женщин в жизни Антуана де Сент‑Экзюпери пониманию «Маленького принца» не помогает и к делу не относится. Уж не говорю о сказочной традиции, начиная со знаменитого Рейнеке‑лиса, о том, что по‑французски le renard мужского рода. Но ведь в сказке Сент‑Экзюпери Лис прежде всего друг. Роза – любовь, Лис – дружба, и верный друг Лис учит Маленького принца верности, учит всегда чувствовать себя в ответе за любимую и за всех близких и любимых.

На сцене (многие годы в Драматическом театре им. К.С.Станиславского, потом в театре «Сфера») все это отлично, тончайшей паузой передавал артист И.Г.Козлов: «Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил. Ты в ответе… за твою розу».

И короткое молчание это, конечно, означает: да, и за меня, за друга, кому тоже нелегка будет разлука с тобою. Тон отнюдь не соперницы. А главное, пусть соперница сколь угодно благородна и самоотверженна – такое понимание упростило бы, сузило, обеднило философский и человеческий смысл сказки.

Пойти на поводу у приземленной, упрощенной трактовки очень легко. И вот что получилось бы.

При первой же встрече, услыхав, что Маленький принц родом не с Земли, а с крохотной далекой планетки, Лиса (в женском роде) окажется по‑дамски заинтригованной. В подлиннике le renard parus très intrigué, но о сказочном зверьке по‑русски вернее: он очень удивился.

На просьбу «приручи меня» Принц отвечает: Je veux bien; в отношениях светских это прозвучало бы как с удовольствием; можно было по нечаянности написать охотно, и это двусмысленно перекликнулось бы с разговорами об охоте и охотниках. Принц отвечает коротко, серьезно: «Я бы рад».

И вот настал час разлуки. Маленький принц жалеет огорченного Лиса. Но невозможно перевести буквально: Ах, я заплачу!

(Вообще во французской, в английской речи Ah и Oh звучат не так сильно, потому и встречаются чаще, по‑русски же выходит слишком сентиментально либо чересчур выспренно, впечатление получается обратное – читателю становится смешно.) И вздох убран в ремарку:

– Я буду плакать о тебе, – вздохнул Лис.

А дальше, особенно если сделать Лисицу (в женском роде), пойдут, пожалуй, сварливые взаимные попреки, некая семейная сцена:

– Ты сама виновата. Я не желал тебе зла (или, чуть менее буквально: я желал тебе только добра), но ты захотела, чтобы я тебя приручил… – Конечно. – Но теперь ты будешь плакать. – Конечно. – Вот ты ничего и не выиграла! – Нет, выиграла …

Да, в подлиннике gagner, но немыслимо передавать это буквально, одним из первых по словарю значений, получится душевная грубость. А ведь интонация совсем иная. И вернее идти «от противного»:

– Ты сам виноват… Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно, ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил.

– Да, конечно.

– Но ты будешь плакать.

– Да, конечно.

– Значит, тебе от этого плохо.

– Нет, мне хорошо …

Приходилось распутывать и другие узелки.

В подлиннике дословно: «Твоя роза так дорога тебе потому, что ты терял (тратил, убивал) на нее время»! До нашего восприятия это, хоть убейте, не доходит, и сначала сделано было обычным русским речением: потому, что ты отдавал ей всю душу. В общем естественно, но уж слишком стертый штамп. Да еще надо помнить о подхвате в главке о стрелочнике, где дети тоже «тратят все свое время» на тряпочную куклу. И очень не сразу отыскалось нечто, кажется, поближе к авторскому: потому что ты отдавал ей все свои дни.

И еще задача. На вопрос Принца: «А как это – приручать?» – Лис отвечает буквально: создавать связи, сréеr des liens, причем эти связи в творчестве и философии Сент‑Экзюпери – одно из ключевых, важнейших слов, оно лейтмотивом проходит через книги, статьи, письма. Но в сказке связи просто невозможны! Некоторые бурно протестовали против уз – для них почему‑то узы означали только узы рабства. Никакие ссылки на узы дружбы и любви, на Пушкина, Лермонтова, Герцена не помогали, пришлось в ранних вариантах делать: приручать значит привязывать к себе. Ключевое слово Сент‑Экса оказалось смазано. Позднее удалось восстановить узы. И тут пришла еще одна догадка.

В начале сказки Принц говорит: «Мне не надо слона в удаве, слон слишком большой, а удав слишком опасный, нарисуй барашка». И сперва как‑то так написалось: слон ы слишком больш ие, а удав ы слишком опасн ы. Но у автора не случайно единственное число. Ребенок не обобщает, для него существует только один, вот этот, слон и один, вот этот, удав. То же относится и к рассуждению о том, что значит приручать: не прируч ать вообще, а как это приру чить? Не вообще созд авать – а именно сейчас, вот в этом, нынешнем случае созд ать узы? Потом в сознании читателя оно само собою обобщится, но спрашивает Принц по‑детски – конкретно.

Сказка печальна, ведь она о разлуке. Сдержанно, но грустно говорит Летчик о своем маленьком друге: «Слишком больно вспоминать, и мне не легко об этом рассказывать». Не только фонетика не‑не заставила поменять местами эти слова: при ином, не столь гладком порядке, они и звучат более отчетливой грустью: нелегко мне …

Но и о звуках тоже нельзя забывать. Если, к примеру, строка вдруг загудит и зажужжит: «Но тут же мужество вер ну лось к не му», меняешь тут же на тотчас.

Перед первой встречей со змеей Маленький принц не увидел в пустыне ни души и подумал, что залетел по ошибке не на Землю, а на какую‑то другую планету. Но тут (если переводить буквально) в песке шевельнулось колечко лунного цвета.

Как было избежать рифмы, которая вовсе ни к чему? Все перестановки казались нарочитыми. И не сразу нашлось решение: «…шевельнулось колечко цвета лунного луча».

И так – строка за строкой, год за годом. Непременно тянет снова что‑то править, доделывать, шлифовать – что‑то малое, микроскопическое, для читателя, наверно, вовсе незаметное…

Ибо «нет в мире совершенства»…

Дата добавления: 2015-10-13