Император николай I глазами современников 4 страница

Подобное негативное отношение Николая к поэту сложилось еще после появления его стихотворения "Смерть поэта", последние 16 строк которого - знаменитое "прибавление" - косвенно задевали и его. На докладной записке Бенкендорфа, оценившего строки "А вы, надменные потомки / Известной подлостью прославленных отцов..." как "бесстыдное вольнодумство, более чем преступное", Николай I наложил резолюцию: военному медику "посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он" [187]. Император в данном случае лишь воспроизвел свою резолюцию на докладе С.С. Уварова о "Философическом письме" П.Я. Чаадаева: " Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно..." [188].

С Т.Г. Шевченко Николай I расправился гораздо проще. Автор поэмы "Сон" за якобы сепаратистские настроения и оскорбление императрицы Александры Федоровны в апреле 1847 г. был арестован и приговорен к сдаче в солдаты на дикий полуостров Мангышлак. Государь знал, как больнее всего ущемить творческую личность - Шевченко запретили и писать, и рисовать. И что не менее горько, эта изощренная экзекуция была поддержана "великим демократом" В.Г. Белинским: "Мне не жаль его (Шевченко. - М.P.), будь я его судьею, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство..." [189].

Известно увлечение Николая I исторической литературой, и все же не верится утверждению Смирновой-Россет, что "государь знал все 20 томов Голикова наизусть" [190]. Чрезвычайно доволен был Николай и работой официозного историка А.И. Михайловского-Данилевского "Описание Отечественной войны в 1812 году", охарактеризованной им, как "монументальное описание во славу императора Александра и во славу России". Царь не поскупился на награды: автору пожалован орден "Белого орла", а его дочь стала фрейлиной [191].

Современники оставили свидетельства и о художественных вкусах Николая Павловича, отдававшего предпочтение работам И.К. Айвазовского. Так, на выставке картин художника осенью 1848 г. шесть из десяти полотен были приобретены императором, в том числе и знаменитый "Девятый вал". Государь не раз посещал мастерскую Айвазовского и говорил в семейном кругу: "Что бы ни написал Айвазовский, - будет куплено мною" [192]. Известно и отношение Николая к "Сикстинской мадонне" Рафаэля. Осматривая экспозицию Дрезденской галереи в 1845 г., он сказал: "Это единственная картина, возбуждающая во мне чувство зависти относительно ее обладателя" [193]. Вкус у Николая, прямо скажем, был недурен.

Подведем итоги. Если исключить как очевидно хвалебные, так и предвзято негативные оценки Николая I и его царствования современниками, то одним из наиболее взвешенных и убедительных был отзыв военного историка и крупного государственного деятеля Д.А. Милютина, 20 лет занимавшего пост военного министра при Александре II и на протяжении года состоявшего в свите Николая Павловича:

"Говоря совершенно откровенно, и я, как большая часть современного молодого поколения, не сочувствовал тогдашнему режиму, в основании которого лежали административный произвол, полицейский гнет, строгий формализм. В большей части государственных мер, принимавшихся в царствование Николая, преобладала полицейская точка зрения, то есть забота о сохранении порядка и дисциплины. Отсюда проистекали и подавление личности, и крайнее стеснение свободы во всех проявлениях жизни, в науке, искусстве, слове, печати. Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке и дисциплине: гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантическим соблюдением бесчисленных, мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух" [194].

Так, во время посещения Николаем военного училища в расчете на царскую похвалу ему был представлен один воспитанник с выдающимися способностями. Но вместо ожидаемого поощрения окружающие услышали от императора: "Мне таких не нужно, без него есть кому думать и заниматься этим: мне нужны вот какие!", указав на "дюжего молодца, огромный кус мяса, без всякой жизни и мысли на лице и последнего по успехам" [195]. И в других сходных ситуациях император безапелляционно отрубал: "Мне не нужно ученых голов, мне нужно верноподданных!" [196]. Подобные заявления, недопустимые для интеллектуально развитой личности, дали историкам веское основание для следующей обобщенной характеристики Николая I:

"Человек узких мыслей <...> Ум небольшого кругозора, всегда непреклонный, почти упрямый и никогда ни в чем не сомневающийся; монарх par excellence, смотревший на всю жизнь как на службу: человек, который знал, чего он хотел, хотя хотел иногда слишком многого; мощный властитель, часто с не русскими мыслями и вопросами, но с размахом всегда чисто русским; непреклонный, повелительный, непомерно честолюбивый, император во всем, что он делал: самодержец в семье, в политике, в военном деле и в искусстве. В последнем он мнил себя особым знатоком, <...> но прежде всего и во всем император был военным; военный в муштровке, в манерах и вкусах, военный во всех помыслах и делах" [197].

Братья Николай и Михаил Романовы были настолько захвачены этой "игрой в солдатики", что придумали даже свое "семейное" выражение для обозначения получаемого ими от удачно проведенных военных смотров удовлетворения - "пехотное наслаждение" [198]. Между тем на эти царские смотры их участники шли

"как на Страшный суд, все храброе воинство, от простого рядового до высшего начальника, находились постоянно в напряженном состоянии духа, ожидая день и ночь со страхом и трепетом грозы. Малейшее отступление от формальностей устава лагерной службы <...> могло иметь печальные последствия <...> даже для целой части войска <...> Исправность лагерной службы проверял сам государь, приезжая в лагерь внезапно в ночное время и поднимая войска по «тревоге»" [199].

Вместе с тем Николай, даже не пожелав как следует вникнуть в суть дела, отверг перспективную разработку собственных умельцев-оружейников, сумевших в 1849 г. переделать несколько отечественных ружей по образцу английских штуцеров (с нарезным стволом и механическим бойком), в результате чего их убойная сила возросла с 350 до 600 шагов! После проведенных в его присутствии испытаний император произнес, как пишет очевидец, "пагубное слово «вздор», и никто и сам даже фельдмаршал (И.Ф. Паскевич. - М.Р.) не дерзнул возражать" [200]. И это в то время, когда вооруженные силы передовых стран Европы уже были оснащены нарезными штуцерами, а в русской армии их было всего по 28 единиц на целый батальон! В результате "через 4 года с нашим негодным оружием русские солдаты подведены были на убой в Молдавию и Крым", комментирует мемуарист-генерал дорого обошедшуюся России близорукость императора [201].

Дадим слово и одному из первых "диссидентов" николаевского времени кн. П.В. Долгорукову, поставившему несмываемое клеймо на всем царствовании Николая I и на нем самом:

"Тридцатилетнее царствование <...> настоящая тридцатилетняя война против просвещения и здравого смысла - было постоянно основано на трех началах: на глубоком презрении к человечеству, на боязни, неосновательной и смешной, всех идей либеральных и благородных и на безумном, постоянно возраставшем боготворении своей личности" [202].

И еще раз вернемся к воспоминаниям Милютина, хорошо дополняющим только что приведенные оценки "князя-республиканца", как называла Долгорукова официальная власть за его "неудобные" оценки самодержца:

"Во все 30-летнее царствование императора Николая никто вне правительственной власти не смел поднять голос о делах государственных и распоряжениях правительства <...> Всякая частная инициатива была подавлена; существовавшие недостатки и болячки нашего государственного организма тщательно прикрывались ширмой официальной фальши и лицемерия" [203].

По точному определению французского писателя и политика Альфонса Ламартина, правление Николая I имело целью достигнуть "неподвижности мира" как в России, так и в Европе [204]. Еще более резка в своих оценках была графиня М.Д. Нессельроде: "Что за странный этот правитель, он вспахивает свое обширное государство и никакими плодоносными семенами его не засевает" [205].

"Не засевает" потому, что не принимает зарождавшийся в Европе новый мир, "мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма", представлявшийся ему, как замечала А.Ф. Тютчева, "во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть". И ради этого самодержец шел на угнетение всех и каждого, причем, по заключению мемуаристки, "это был самый худший вид угнетения, угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убежденное в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки" [206]. А ее отец, современник Николая I, переживший его почти на 20 лет, в пяти строках стихотворения, по существу являющегося своеобразной эпитафией царю, дал ему и всему его царствованию убийственную характеристику: "Не Богу ты служил, и не России, / Служил лишь суете своей, / И все дела твои, и добрые, и злые, / Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые: / Ты был не царь, а лицедей" [207].

Иные скажут, ну, это все - поэтическое воображение гения русской поэзии. Но вот не менее беспощадный отзыв академика А.В. Никитенко, относящийся к октябрю 1855 г.:

"Теперь только открывается, как ужасны были для России прошедшие 29 лет. Администрация в хаосе; нравственное чувство подавлено; умственное развитие остановлено; злоупотребления и воровство выросли до чудовищных размеров. Все это плод презрения к истине..." [208].

Доминирующий над всеми остальными порок николаевского царствования Никитенко видел в том, что люди стремились "казаться, а не быть" на самом деле и повсюду и во всем процветали ложь и лицемерие [209]. Другой высокопоставленный современник, генерал П.А. Крыжановский очень образно называл Николая I самодержцем чистой воды, не признававшим ничего выше своей воли и державшим

"всю Россию в кулаке так крепко, что она только попискивала <...> Суровое это было время, мрачное, тяжелое, подчас беспощадное. В частных собраниях опасались говорить друг с другом не только о государственных делах и мероприятиях, но даже о личных недостатках того или иного сановника, о достоинствах книги, навлекшей на себя гнев цензуры, о политических волнениях в иностранных государствах и т.п. Каким-то непонятным образом эти «либеральные» беседы доходили до сведения властей, и виновные привлекались для расправы в III Отделение" [210].

Не удержалась от критических оценок современного ей состояния России и прогнозов относительно ее будущего и Смирнова-Россет:

"Мне кажется, - писала она, имея в виду вторую половину царствования Николая I, - что последние пятнадцать лет подавления произвели действие как раз обратное тому, чего желали и что делали, следуя инстинктивным внушениям в высшей степени абсолютной натуры <...> Россия находится не только в критическом, но в кризисном состоянии. Если Европе сулят un grand cataclisme sociale et morale, то какой же катаклизм ждет Россию, у которой приданое - крепостное право?" [211].

Короче всех в свойственной ему шутовской манере определил царствование Николая I один из бывших его ближайших сподвижников - А.С. Меншиков, назвав его "мудрёным" [212]. Его итогом стал позор Крымской кампании и общеевропейская изоляция России. Сбылись пророческие слова генерал-фельдмаршала Ф.В. Остен-Сакена, сказанные им сразу же после отнюдь не продиктованного собственными интересами России усмирения Венгрии в 1849 г.: «Государь <...> сильно возгордился. "То, что сделал я с Венгрией, ожидает всю Европу", - сказал [он] мне. Я уверен, что эта кампания его погубит <...> Увидите, что это даром не пройдет. Бог наказывает гордых»" [213].

В свете всего изложенного нельзя не согласиться с мнением тех современников, которые считали, что Николая I

"сразила не столько немощь телесная, сколько потрясение нравственное. Мощная натура его не выдержала удара, нанесенного душевным его силам <...> Увидев Россию в отчаянном положении, император Николай не мог перенести горести такого печального исхода всех его многочисленных державных трудов. Это было слишком тяжкое разочарование, которое и свело его в могилу" [214].

Целиком на совести императора была и судьба ополчения в 1855 г., когда вчерашние крестьяне

"с пиками и топорами в руках и с крестами на шапках <...> почти все, не видав врага, легли костьми от голода, холода и болезней, от неразумия и злоупотреблений <...> Бог карал Россию за гордыню покойного венценосца. Он убежден был в своей силе и могуществе и не предпринимал никаких мер к лучшему устройству и снабжению военной части, и потому-то бедственная война нашла нас без усовершенствованного оружия и без достаточного количества пороха, артиллерийских снарядов <...> Мы мнили себя непобедимыми и горько в том разочаровались: врага мы не закидали шапками" [215].

Как заметил другой современник, "он бы и прожил еще много лет, да Пальмерстон и Наполеон III его сгубили" [216].

Разительные изменения во внешнем облике Николая лица из его ближайшего окружения стали отмечать уже с осени 1854 г., когда он "так похудел, как после болезни", ибо "ни одной ночи покойно не почивает, а иные напролет просиживает" в тревожном ожидании вестей с полей сражений [217]. По рассказу его камердинера, однажды Николай во время утренней молитвы уснул на коленях перед образами и, очнувшись, с горечью сказал: "Как я устал!" Это было так не характерно для императора Николая I, никогда ранее не позволявшего себе любое проявление слабости. Теперь же, с получением "вестей о неудачах или поражениях, особенно в Крыму, где зараз погибали по 3 и 5 тысяч наших, - пишет один из современников, - он совершенно упадал духом. Часто видали, что он по вечерам, уединяясь в своем кабинете, плакал как ребенок <...> Скорбь грызла его сердце" [218]. А вести из Крыма становились все более и более удручающие, надежд на изменение ситуации в лучшую сторону при трезвом взгляде на вещи уже не было.

В итоге еще недавно несгибаемый самодержец не стал сопротивляться поначалу легкому гриппу, переросшему затем в серьезную болезнь легких, сознательно отдав тем самым себя на волю Провидения.

Дата добавления: 2015-10-13