Глава вторая. Студень, бодрый старичок со шкиперской бородкой, отвел Турецкого в кабинет

Студень, бодрый старичок со шкиперской бородкой, отвел Турецкого в кабинет, где, окруженный целой кучей микроскопов, сидел всклокоченный молодой человек. Турецкому он чем-то напомнил компьютерного гения Макса из «Глории». Правда, Макс был большой и толстый, а этот, напротив, маленький и костлявый.

— Вася, — сказал Студень, — вот этот господин из Генеральной прокуратуры — очень серьезный господин, между прочим, — пришел по твою бессмертную душу. Я тебя предупреждал, помнишь?

И он уже готов был умчаться по своим делам, но Турецкий остановил:

— У меня там, в машине, «пальчики» бы проверить…

— Сделаем!

А Вася не глядя пожал «серьезному господину» руку и снова припал к своему микроскопу.

— Гм, — сказал Турецкий после нескольких минут молчаливого ожидания, когда ему показалось, что криминалист Вася вообще забыл о его присутствии. — Мы можем побеседовать? Меня интересует, правда ли, что по следам рук можно воссоздать портрет человека?

Вася повернулся к Турецкому, и оказалось, что глаза его изрядно округлились. К микроскопу он тут же потерял интерес.

— Кто вам это сказал?

— Какая разница? — досадливо ответил Турецкий. — Просто ответьте на вопрос. Это правда или нет? Мы ведь еще со времен невинного детства, начитавшись первых детективов, усвоили раз и навсегда: нигде нельзя оставлять «пальчики». Так?

— Ну допустим.

— Вот! Уж на что ушлый был Штирлиц — помните, как чуть было не засыпался на оставленных отпечатках на чемодане радистки?

— Еще бы! — радостно засмеялся Вася. — С тех пор как криминалистика взяла на вооружение дактилоскопию, лучшие преступные умы все думали, как бы избежать этих распроклятых следов на различных поверхностях. Перчатки в криминальных делах не панацея, и вот кто-то предлагал специальный лак, который заливал предательские линии, не мешая при этом «работать», кто-то бестрепетно опускал кончики пальцев в кислоту. Конечно, параллельно криминально-шпионским разработкам следов человека — антропоскопией рук — занимались ученые, не работающие ни на криминал, ни на ЦРУ, ни на ФСБ. Нам просто интересно, понимаете ли, понять и проиграть в лаборатории процесс.

— Можно конкретнее? — попросил Турецкий. — Вы ответите на мой вопрос?

— Пожалуйста. В этом году американцы создали модель кожи пальца, в которой на месте слоя, ответственного за поры и морщины, находится специальная эластичная прокладка. Изменяя силу сжатия этой прокладки, можно создавать различные «узоры» на искусственном пальце.

— Для чего же они это сделали? — спросил Турецкий.

— Загадка, — пожал плечами Вася. — Не иначе как тайные разработки, случайно просочившиеся в печать. Единственное, что имеет хоть какое-то прикладное значение, так это факт, который установили попутно. Что папиллярные узоры зависят от формы подушечек пальцев.

— То есть?

— Если кончики пальцев округлые, то на отпечатках будут преобладать завитки, а если плоские, будет больше дуг. Ну а если идти дальше, то формы подушечек пальцев и папиллярный узор определяются особенностями фенотипа человека. Именно в этом направлении американцы решили двинуться дальше. Их главная цель — полная идентификация человека по следам рук. То есть сняли «пальчики» — извольте получить портрет. Но пока что до этого не дошло. Иначе это, конечно, была бы революция.

— А у нас чем-то подобным никто не занимается?

— Вот уж не знаю. Хотя мало ли что там в секретных подвальчиках ФСБ творится, — хихикнул Вася.

— Да… Это будет, пожалуй, даже посильней популярной некогда теории о том, что изображение преступника запечатлевается в глазах его жертвы.

— А что, была такая? — оживился Вася.

— Трудно сказать наверное. Вам это легче выяснить — вы ближе к науке. Скорее, тут кинематографом попахивает.

— Все равно очень интересно, надо обязательно узнать про это, спасибо, что рассказали.

— На здоровье, — буркнул Турецкий.

Поразительно вот что, думал Турецкий, выходя из

ЦСЭ, как в голове у Стасова соседствуют откровенно выдающиеся идеи и полный мусор? Впрочем, об этом еще Ломброзо писал — о соседстве гениального и безумного. А он все-таки был родоначальником антропологического направления в криминологии и уголовном праве. Но ведь Ломброзо имел в виду прежде всего именно преступников. А преступник ли Стасов? Кто он вообще?

Результат экспертизы по «пальчикам» Стасова, оставленным им в машине Турецкого, оказался нулевым. Они не проходили ни по одной картотеке. От фотографии его тоже толку не было. Такого человека словно бы и не существовало.

Солнце жарило уже немилосердно, несмотря на то что было всего лишь без четверти девять утра. Все-таки кондиционер — серьезное достояние цивилизации, думал Турецкий, подъезжая к Генеральной прокуратуре.

Он выключил двигатель и заметил, что на тротуаре стоит девочка или девушка небольшого роста. На ней была синяя юбка и такой же пиджак с какой-то эмблемой на лацкане. Турецкий вылез из машины, и она сделала шаг навстречу.

— Помогите мне, пожалуйста, — тихо сказала она, и щеки ее вспыхнули. — Я так долго вас ждала…

У нее были безупречные черты лица, персиковая кожа и пронзительные зеленые глаза. В остальном — вполне сформировавшаяся маленькая женщина. Турецкому стало не по себе от таких мыслей. Но-но, Гумберт, сказал он себе. Твой номер пятнадцатый. Лови преступников и оставь девочек в покое. Впрочем, наверно, она сейчас попросит червонец на метро или два, что в таком случае будет означать — на пиво.

Однако не тут-то было.

— Вы должны найти мою маму, — продолжила она ровным голосом. И вдруг закашлялась.

Если бы не этот кашель (наверно, с мороженым перестаралась, подумал Турецкий, в жару это чревато), он бы слушать ее не стал.

— Я? — машинально переспросил Турецкий. — Почему я?

Она кивнула так, будто именно его тут и ждала.

— Я сама не смогу. А папа не хочет мне помогать. На вас вся надежда.

— На меня? — снова уточнил Турецкий, рассчитывая все-таки на отрицательный ответ.

— Да.

Мало мне моей собственной дочери, про себя вздохнул Турецкий. Мало нам взрослых психов. Что это они вдруг все разом сюда поперли? Звезды так сошлись? Какая-нибудь специальная фаза луны?

— А что случилось с твоей мамой? — осторожно спросил он, продвигаясь ко входу.

— Она исчезла. Ее кто-то похитил.

— Может… инопланетяне?

— Я не знаю, — вполне серьезно ответила она, и тут Турецкий понял, что все-таки она еще совсем девчонка. Напридумала бог знает чего. — Я не видела. Это давно было.

— Вот оно что. Тогда дело серьезное. Давно?

— Тринадцать лет назад.

Это клиника, понял Турецкий. Либо она на самом деле хочет чего-то другого — тех же денег, например.

— Вообще-то инопланетянами занимаются специальные люди. Они называются уфологи.

— Я знаю, — совершенно серьезно ответила она. — Я к ним обращалась. Они меня даже тестировали на своей аппаратуре. Только у них ничего не получилось. Аппаратура зашкалила и сломалась.

— Серьезно? — Турецкий не верил ни единому слову.

— Ага.

Он уже стоял на ступенях. Девчонка вдруг подпрыгнула и схватила его за руку. Заглянула в глаза:

— Вы же мне поможете, правда?

Голос у нее стал странный. Почему-то Турецкому показалось, что ответа от него она совсем не ждет. Ну и дела… Он покачал головой, осторожно убрал свою руку и вошел в Генпрокуратуру.

Турецкий сидел у Меркулова в кабинете. Это было самое спокойное место во всей Генпрокуратуре, если, конечно, к телефону не подходить. Ну так на то тут сейчас имелся хозяин.

В ожидании утреннего совещания смотрели телевизор. По телевизору показывали президента братской славянской державы, мирно беседующего с журналистами. Повод был. Президент был президентом уже лет десять, но страстно хотел быть президентом еще, а по Конституции не выходило. И он задумал референдум, в ходе которого страна должна была ответить, настолько ли сильно она его любит, чтобы изменить Конституцию.

Турецкий ухмыльнулся:

— Что-то мне это напоминает… Костя, знаешь анекдот про Фиделя Кастро и черепаху? Ему подарили черепаху и сказали, что жить она будет триста лет. Вечный кубинский лидер грустно погладил ее панцирь и сказал: беда с этими домашними животными, только начинаешь к ним привыкать, а они уже умирают…

Тем временем журналисты задавали президенту личные вопросы, в частности про семью и про детей, про которых мало что было известно. Он этого не любил, но сейчас была не та ситуация, чтобы отнекиваться, президент это понимал и признался, что дети — это его особая забота.

Тут в кабинете включилась внутренняя связь, и секретарша Меркулова Виктория сказала звонким голоском:

— Константин Дмитрич, вас и Александра Борисовича просит к себе генеральный. Сейчас начнется коллегия.

— Идем, — пообещал Меркулов, не вставая, впрочем, с места. Он хотел досмотреть телевизор.

«Я очень аккуратно к ним отношусь, — сказал президент. — Они очень обычные дети. И тут же уточнил: — Правда, я стараюсь держать их возле себя, чтоб оградить их от высоких заработков».

— Каков жук? — кивнул Меркулов.

— Любящий отец, — пожал плечами Турецкий.

— Ладно, скажи лучше: ты разобрался с этим Стасовым? — Меркулов выключил телевизор.

— Как же, разберешься с ним, — пожаловался Турецкий. — Он просто какой-то Штирлиц. Потом расскажу. Пошли к шефу.

Совещание было рядовым и длилось недолго. Через полчаса генеральный всех отпустил, как обычно, кроме Меркулова и Турецкого.

— Итак, Александр Борисович, до поры до времени я вас не дергал, ну а теперь пора вам отчитаться. Какие есть соображения по Стасову? Насколько это серьезно?

— Затрудняюсь ответить однозначно. Но мне удалось наладить с ним контакт.

— О! — удивился генеральный. — В таком случае мы уже утерли всем нос! Они его телефон никак обнаружить не могут, а мы…

— Кто — они? — поинтересовался Меркулов.

— Ну… — Генеральный сделал красноречивое круговое движение глазами.

Турецкий, сидевший рядом с окном, бросил вниз взгляд, и то, что он там увидел, его совершенно не обрадовало. Внизу стояла девочка. Та самая. В синем пиджаке. Вид у нее был такой, словно она кого-то ждала. Его ли? Турецкий машинально глянул на часы — с момента их короткого разговора прошло около двух часов. Ну не странно ли?

Меркулов под столом пихнул его ногой. Турецкий сказал:

— Извините, я сейчас… — и быстро вышел из кабинета.

Генеральный и Меркулов с удивлением посмотрели на закрывшуюся дверь. Подобное было, мягко говоря, не принято.

— Хм… — сказал генеральный. — Константин Дмитриевич, Турецкий вам докладывал о том, какие мероприятия он провел в связи с поручением по Стасову?

— В общем, да. Но мне кажется, стоит подождать, пусть Александр Борисович сам расскажет, — вывернулся дипломатичный Меркулов, мысленно проклиная легкомысленного Турецкого, который поставил его в такое дурацкое положение.

Генеральный встал и задумчиво прошелся по кабинету.

— Что же, очень надеюсь, ему удалось прояснить ситуацию. Согласитесь, телефонный хулиган, одолевающий целые министерства с глупыми предсказаниями, которые сбываются. Ситуация довольно скандальная…

— Он ничего такого конкретного не говорил, — мягко уточнил Меркулов. — Не стоит сгущать краски. Если человек высказывает неудовольствие относительно плохой погоды, а на следующий день выпадают ядерные осадки, нет никаких оснований вешать это на него.

Генеральный засмеялся — многоопытный Константин Дмитриевич немного разрядил обстановку.

— Но все-таки, согласитесь, это роняет наш престиж. В Генеральную прокуратуру-то он тоже звонил!

— Думаю, все будет в порядке, — предположил Меркулов. — Вы говорили, что поступили новые сигналы из смежных ведомств…

— Так и есть. Этот неугомонный Стасов звонил сегодня в МВД. Сообщил им, что открыл формулу счастья, но у нею ее бессовестно украли. — Генеральный полистал настольный календарь: — Вот. Р + 5Е + ЗН. Р — это личные характеристики человека. Е — его состояние в конкретный момент времени. А про Н он ничего не объяснил. Сказал: сами догадайтесь. Как вам это нравится? В общем, галиматья какая-то.

— Формула счастья? — переспросил Меркулов. — Вы не шутите?

— Какие уж там шутки. Он позвонил прямо в кабинет министру, минуя все предварительные этапы, по правительственной связи. Министр, как вы понимаете, был в восторге.

— Значит, звонок не удалось отследить?

— Нет. Выходило, что звонил он с уличного автомата, но это вроде бы исключено. Значит, либо какой-то компьютерный сбой случился, либо действительно классная провокация. А то и диверсия. Министр приказал разобраться с этим заместителю начальника Главного управления уголовного розыска МВД.

— Могу себе представить, — пробормотал Меркулов. — Грязнову?

— А! Вы знакомы с этим генералом?

— Более-менее.

— Дельный человек?

— Вы себе не представляете насколько.

— Отчего же? Я о нем много слышал, особенно в те времена, когда он возглавлял столичный уголовный розыск. Мне говорили, что он авантюрист, каких поискать.

— Я думаю, это вам сказал кто-то, работавший в ФСБ.

— Как вы догадались?

— У Грязнова с этой конторой старая нержавеющая любовь. Не обращайте внимание. Вячеслав Иванович — сыщик от Бога. А Турецкий, кстати, его вообще прекрасно знает. Они много вместе работали.

— Что же, очень кстати. Может быть, общими усилиями они этого Стасова вытащат на свет божий.

— Надеюсь, так и будет.

— Вообще нелепо, конечно. — Генеральный поморщился. — Два генерала бегают за телефонным хулиганом… Если бы не смерть Клементьева… Понесла его в бассейн нелегкая.

— Насколько я знаю, он каждый день туда ходил.

Генеральный посмотрел на Меркулова с интересом.

— У вас что же, на всех картотеки заведены — с увлечениями, любовницами?

— Не на всех, — успокоил Константин Дмитриевич. — С вашего позволения, я схожу за Александром

Борисовичем. Полагаю, он забыл захватить кое-какие документы, а они сейчас находятся у меня в кабинете, — экспромтом сочинил Меркулов и тоже вышел.

Турецкий прыгал по ступенькам, пытаясь одновременно синтезировать главную мысль: что именно его встревожило в девичьей фигурке? Мысль не синтезировалась, и Александр Борисович решил, что догадается, когда снова увидит девчонку. Но ничего не получилось, потому что, когда Турецкий вышел на улицу, там уже никого не было.

Он стоял на крыльце, растерянно поворачивая голову влево, вправо. Почему же она не уходила столько времени? Или она пришла снова? Она знала кого-то в Генпрокуратуре? Она приходила не к нему? Вообще-то его она ни по имени-отчеству, ни по фамилии не назвала…

Тут Турецкий наконец понял, что его встревожило. Это был ее пиджак, синий пиджак с эмблемой на лацкане. В эмблеме были две буквы «АГ», он это отчетливо вспомнил — с завитушечками. А и Г. Его собственная дочь училась в лицее имени Александра Грибоедова. Турецкий хорошо помнил скандал, который разразился в начале прошедшего учебного года, когда в лицее ввели форменную одежду и строптивая Нинка наотрез отказалась ее носить. Впрочем, такая она была не одна. Так что лицейский скандал закончился компромиссом, и Нинка ходила учиться в чем считала нужным — в чудовищных рваных джинсах летом и в кожаных штанах зимой. В результате пресловутой форменной одежды Турецкий так и не увидел.

Турецкий задумчиво вставил сигарету в рот и полез в карман пиджака за зажигалкой. Обычно она лежала в правом кармане вместе с сигаретами, но сейчас ее там не было. Турецкий машинально сунул руку в левый карман и наткнулся на листок бумаги. Вроде никаких бумаг он в карман не клал… Александр Борисович с удивлением развернул два листа, вырванных из общей тетради. Листы были исписаны изящным, хотя и несколько неровным почерком. Несомненно девичьим. Наклон букв иногда менялся, словно писали то на столе, то на коленях, а то и лежа.

«…Мама красивая. Мне нравится об этом думать…»

Турецкий пробежал глазами. Это было похоже на страничку из личного дневника. И как же он попал к нему в карман? Впрочем, невелика загадка. Когда девчонка схватила его на крыльце за рукав, она сунула листки ему в карман.

Но зачем?

«…Мама красивая. Мне нравится об этом думать. Я другая. Я смотрю на старую черно-белую фотографию с чуть лиловым отливом. Они стоят с папой в фотоателье (здесь рядом, за углом, оно до сих пор существует), не раздеваясь, в зимней одежде. И я как будто вижу, как стекают с маминой зеленой шапочки растаявшие льдинки и как сердится фотограф, что они так наследили. Но они не реагируют и сосредоточенно, не улыбаясь и даже чуть хмуро смотрят в объектив и терпеливо ждут, когда же вылетит птичка. Откуда я знаю, что шапочка была зеленой? Папа говорил. Обожаю эту фотографию.

Мамы не стало, когда мне был один год. Никто не знает, куда она делась. Она просто пропала, и все. Прошло столько лет, а она так и не появилась. Старшие говорят, что если бы она была жива, то обязательно объявилась бы, что бы ни произошло. Они любят поучать, что отличительная черта взрослого — это ответственность. Какая чушь. Вот мне уже четырнадцать и…

Значит, мамы не стало тринадцать лет назад.

Но я так не думаю. Вернее, я в это не верю.

Мама не умерла, а исчезла. Мне нравится так считать. Может быть, когда-то мы уже прошли по улице мимо друг друга и не узнали друг друга.

Иногда я спрашиваю о ней у Кости: какая она была? Все-таки, когда она исчезла, ему уже было пять. Все-таки в пятилетнем возрасте уже можно кое-что запомнить, ему-то тогда было пять. Одна моя подруга в четыре года научилась на компьютере чего-то там делать. Правда, тогда они, наверно, какие-нибудь деревянные были. Так вот, я спрашиваю у брата: какой была мама? Он смотрит на меня по диагонали, то есть искоса и сверху вниз, и говорит: «Высокой».

Костя всегда говорит одно и то же. Зачем? Чтобы подчеркнуть, что он пошел в маму? А я тогда — в папу? Ну и ладно, я не возражаю. Но ведь и папа ничего не рассказывает. Вернее, он рассказывает, но совсем не то, что я хотела бы знать: Почему мама погибла? Папа много лет мастерски уходит от вопросов. Наверно, ему больно об этом думать, иначе почему папа больше не женился? Я ведь знаю, у него потом были другие женщины. А может быть, и нет, может быть, ничего ему не больно, я уже давно поняла, что взрослые ко всему привыкают, а потом только вид делают — на праздниках или на похоронах. А в сущности им все — все равно. Наверно, кто-то скажет, что я злая, ну и пусть, мне тоже все равно. Я думаю только о маме. Интересно, а она думает обо мне?

Как жаль, что тогда не было видеокамер (или были? Это еще вопрос!) и нельзя увидеть маму вместе с папой. Интересно, как им было вместе?

Дядя Валя Стасов сказал, что я на маму не похожа, но такая же незаурядная личность. А вот тетя Майя говорит…»

«Дядя Валя Стасов»?!

Турецкий глазам своим не поверил и перечитал это место трижды. Ну и дела, ну и совпаденьице! Неужели к нему с неба свалилась еще одна ниточка?

Тут у него в кармане ожил телефон.

— Да?

В трубке раздался тихий, но недовольный голос Меркулова:

— Ну ты где?

— Стою на крыльце. Уже докурил, сейчас поднимусь.

— С ума сошел? — поинтересовался Меркулов. — Какая муха тебя укусила?

— А что такое?

— Выбегаешь посреди разговора. Несолидно… Мягко говоря, — добавил Меркулов.

— Ничего, Костя, пусть привыкает. Может, таким макаром в кое-то веки нормального генерального воспитаем. Как раньше говорили, в своем коллективе.

Меркулов помычал, но ничего не сказал.

— А ты сам-то, кстати, — добавил Турецкий, — неужели такие. вольные речи прямо из его кабинета ведешь?

— Я тоже вышел.

— Вот видишь!

— Что «вот видишь»? — начал уже откровенно злиться Меркулов, что с интеллигентнейшим Константином Дмитриевичем случалось нечасто. — Он мне сказал найти тебя и вернуть. Дуй назад.

Турецкому стало неловко.

— Уже иду.

И в самом деле, через полторы минуты они сидели у генерального тем же составом.

Генпрокурор, стоило отдать ему должное, ни словом, ни жестом не выразил своего неудовольствия нахальным уходом Турецкого. И даже про своих двойняшек ни разу не упомянул. И ни одной истории про чужих детей больше не рассказал, сразу перешел к делу:

— Итак, Александр Борисович, что у вас есть на этого Стасова? С чем его едят и стоит ли вообще? Насколько аппетитное блюдо?

— Не исключено, что стоит, — кивнул Турецкий, открывая приготовленную папку. — Только, боюсь, он все-таки псих. Причем очень странный.

— Конкретней, — попросил генеральный. — И сперва факты, потом ваше мнение.

Турецкий пересказал, о чем говорил со Стасовым, но про очную встречу с ним упоминать не стал. А мнение свое вообще оставил при себе, ему показалось, что этого от него сейчас не требуется.

И как в воду глядел. Шефа будто подменили.

Теперь Турецкий вспомнил, что еще утром, появившись на Большой Дмитровке, он заметил, что сотрудники жмутся по стеночкам, но тогда он не придал этому значения. А напрасно.

Ярость закипела в глазах генерального, хотя лицо оставалось беспристрастным, как на заседании коллегии Генпрокуратуры. Вообще-то Турецкий ожидал взбучку за Стасова, однако не предполагал, что так скоро. Да и странно это было: только вчера провел вечер в компании не такой-то уж важной личности — всего-навсего телефонный хулиган с поехавшей крышей, да еще и в возрасте, — а уже сегодня шеф готов всыпать ему по первое число!

Ладно, подумал Турецкий, поорет и перестанет, зато, глядишь, выяснится что-нибудь интересное. А то ведь так до сих пор и не выяснил, кем этот Стасов на самом деле является.

Генеральный орал специфически, как орут очень сильные люди и начинающие крупные руководители, — тихо и напряженно. И очень немногословно.

— А почему я ничего не знаю о том, что вы уже встречались со Стасовым?! Вы понимаете, что должны держать в курсе начальство? А вы не только мне, но и Константину Дмитриевичу ничего не сообщаете! Что за самодеятельность? Рассказывайте немедленно во всех подробностях!

Турецкий уже знал, что негодование шефа быстро проходит. Он начал объяснять, как происходила встреча.

— Я не хотел ставить вас в известность об этой встрече. И Константина Дмитриевича не хотел предупреждать… Зачем? Вообще все очень спонтанно получилось: позвонил — встретились. Я воспользовался помощью коллег из МВД, но это не помогло, Стасов ускользнул.

— Что он вам сказал?

— Ничего особенного он не говорил, кроме того, что сделал несколько выдающихся открытий, которые почему-то никого не интересуют.

— Александр Борисович, вы спрашивали его о Клементьеве? О том, откуда у него все эти телефонные номера?

— Видите ли…

— Не спрашивали?!

— Я спрашивал. Но когда я спрашивал, Клементьев был еще жив.

— Нет, но каково совпаденьице, а? — Генеральный был перевозбужден. — Этот тип звонит начальнику Федеральной службы и говорит, что у него что-то там в хозяйстве нехорошо. Потом бац — и начальника больше нет. Причем он умирает естественной смертью.

— Не совсем естественной, — уточнил Турецкий. — Учитывая, что он был в прекрасной физической форме…

— Э, бросьте, Александр Борисович, — махнул рукой генеральный. Ну ладно. Что еще он вам наплел?

— Вообще-то я записал наш разговор. Может быть, послушаем?

— Наконец-то я слышу что-то дельное! Давайте.

Турецкий положил диктофон на стол, включил запись.

«Турецкий. Как вам удается дозваниваться высокому начальству, минуя многочисленных секретарей? Откуда у вас вообще их телефоны?

Стасов. Это техническая проблема. Хорошо подготовленный человек, не зацикленный на социальных штампах, может ее решить.

Турецкий. Я не понимаю, что вы хотите сказать.

Стасов. Значит, и не поймете. Значит, вы зациклены на социальных штампах.

Турецкий. Чего вы добиваетесь?

Стасов. А вы как думаете? Зачем человек набирает телефонный номер?

Турецкий. Чтобы поговорить, наверно…

Стасов. Вот именно.

Турецкий. Ладно, допустим. Но вот вы дозваниваетесь до начальника Федеральной службы исполнения наказаний, убей меня бог, не пойму как, но дозваниваетесь. И говорите ему, что у него там в хозяйстве — все не слава богу. Это оказывается неправдой…

Стасов. Это еще как посмотреть.

Турецкий. Да как ни смотри — информация-то не подтвердилась. Только скандал разразился. Потом вы в другие министерства, в Генпрокуратуру звонили, какие-то идиотские вещи говорили… Ну что вы молчите?

Стасов. Я не понимаю, что вы ждете от меня.

Турецкий. А я не понимаю, чего вы добиваетесь. А здесь я — напоминаю — как раз для того, чтобы в этом разобраться.

Стасов. А заодно надеть на меня наручники?

Турецкий. Да бросьте вы! Хотите — можете меня обыскать.

Стасов. Я знаю, как это делается. Вы приехали не одни. За нами наблюдают.

Турецкий. Валентин, никто не желает вам зла. Но вы умудрились привлечь к себе внимание силовых структур. Теперь хотите или нет, но это придется как-то расхлебывать.

Стасов. Расхлебывайте, если вам нравится.

Турецкий. Что вы имели в виду, когда предупреждали начальника Федеральной службы Клементьева о некоей опасности, исходящей от его сотрудников. Он жив и здоров. В министерстве все нормально.

Стасов. Возможно, я ошибался… Вы помните греческий алфавит?

Турецкий. Э-ээ… как это «помните»? Я его вообще-то не учил. А почему вы спрашиваете?

Стасов. Ну хоть буквы-то помните?

Турецкий. Наверно. Кириллица ведь имеет к нему отношение. Аз, буки, веди.

Стасов. Мы говорили про греческий.

Турецкий. Это вы говорили. Чего вы хотите, Стасов? Чтобы я продиктовал алфавит? Какого черта?! Альфа, бетта, гамма?!

Стасов. Ладно, хватит.

Турецкий. Еще дельта…

Стасов. Достаточно.

Турецкий. Эпсилон…

Стасов. Уймитесь.

Турецкий. Сами же попросили!»

На этом запись прекращалась.

— Содержательный диалог, — прокомментировал Меркулов. — Не хватало вам еще о Платоне подискутировать.

— Чем богаты, — сказал Турецкий, прекрасно понимавший, что не богаты ничем.

— Ошибался он, видите ли, по поводу Клементьева, — прорычал генеральный. — Ни хрена он не ошибался! Он же сам все подстроил!

— Это вряд ли, — заметил Меркулов. — Какой смысл? Зачем ему?

— Откуда он тогда знал, что тому грозила опасность?

— Он не говорил про опасность, — уточнил Меркулов. — Он сказал, что у него в аппарате — опасный человек.

— Да уж. Ладно. — Генеральный нахмурился. — Значит, Александр Борисович, вы не выяснили, что это за личность?

— Я нашел в Москве семь Валентинов Стасовых. И все — мимо кассы. Даже по возрасту никто не подходит. Никаких биографических данных поэтому пока что собрать не удалось. Дактилоскопия тоже ничего не дала. — Турецкий поморщился, вспомнив, как издевательски Стасов оставлял отпечатки в его машине. Конечно же он знал, что на него нигде ничего нет, иначе отчего был так уверен в себе? Хотя возможна и другая ситуация — он же зачем-то Турецкому сам позвонил, словно бы напрашивался на какое-то «разоблачение», идентификацию собственной личности… Он хотел, чтобы Турецкий что-то узнал про него? Почему тогда просто и внятно не сказать? Но нет, он, кажется, ведет какую-то свою мудреную игру, где А. Б. Турецкому выделяет отнюдь не главную роль. Считает, по крайней мере, что ведет…

— Думаете, этот тип не прост, Александр Борисович? — прищурился генпрокурор, словно читая мысли Турецкого.

— Еще бы.

— Значит, это все? Негусто. Тогда теперь моя очередь. — Генпрокурор открыл ящик стола и протянул Меркулову какую-то бумагу. — Ознакомьте и Александра Борисовича заодно.

Меркулов отодвинул очки на кончик носа и стал читать вслух:

— «Необходимость основать Центр экологического выживания и безопасности назрела давно. Правда, пока я работаю один, но недалек тот день, когда у меня появятся сподвижники, которых интересуют не хорошая зарплата и теплые места, а наше светлое будущее, будущее наших детей. Гринпис и прочие «зеленые» прозападные организации занимаются профанацией Экологической Идеи, им доверять категорически нельзя! Экология — это не только состояние воздуха, лесов полей и рек. Это в первую очередь состояние нашей с вами души. Я опытным путем доказал тлетворное влияние нецензурной брани на человеческий организм. Мат — это святые слова, которые в древности применялись русскими мужчинами во время проведения обрядов и ритуалов для вызова родовой силы. Употреблять эти слова можно было лишь 6 дней в году, а потом они были (и должны находиться!) под строжайшим запретом. И когда в наше время мужчины без надобности произносят эти сакральные слова, то это неминуемо ведет к реальной импотенции. А если матерится женщина — она медленно превращается в мужчину. Не в буквальном смысле, но утрачивает свое первозданное предназначение — быть матерью и дарить любовь.

Мои выводы подтверждает недавнее исследование. Я испробовал влияние нецензурной брани на воде, которая обладает памятью. Жидкость была обругана отборным матом, после чего полили ею семена пшеницы. В результате из тех зерен, которые были политы водой с агрессивным матом, взошли только 48 %, из тех, что бытовым, — 53 %, а семена, политые святой водой, проросли на 93 %. Страшно представить, что происходит с человеческим организмом!

Безусловно одно: ни одна иностранная ругань не способна нанести такой вред человеческому организму, как «святые слова» из древнерусских ритуалов. С другой стороны, многие вещи, сами по себе таящие опасность, угрозу, иногда удается использовать на благо человечества. Взять хотя бы змеиный яд или атомные электростанции. Мат крайне полезен в экстремальных ситуациях. Его, как последний патрон, надо беречь, например для военных действий. К тому же на войне при помощи мата значительно ускоряется передача информации». Все. Дата, подпись. Валентин Стасов. — Меркулов положил лист на стол.

— Ну как вам? — поинтересовался генпрокурор.

Турецкий ошеломленно молчал.

— А что это вообще такое? — спросил Меркулов.

— Письмо, которое он накатал в Министерство здравоохранения.

— Куда?! — не поверил Меркулов.

— Он у них грант попросил на дальнейшие исследования.

— Большой?

— В три четверти миллиона долларов. Копия была отправлена в ФСБ и в администрацию президента. Президент, к счастью, этого письма не видел. То-то был бы скандал. Самое поразительное, что ему раз за разом удается каким-то образом находить тропинки к первым лицами правительства. Черт возьми, как он это делает?!

— Мне кажется, он всех за нос водит, — сказал Меркулов. — Ясно же, что никто на это не клюнет. Он, с одной стороны, привлекает к себе внимание, с другой — уводит его от чего-то более существенного. И деньги просит такие, какие заведомо никто не даст, специально.

— А вы, Александр Борисович? — Генеральный повернулся к Турецкому.

Турецкий вздохнул: вопрос был поставлен в лоб.

— Я бы тоже так сказал, если бы… если бы не разговаривал с ним лично. Он не производит впечатление однозначно здорового человека. Как там сказано? «Жидкость была обругана отборным матом»? Ну сами подумайте.

Генеральный снова открыл ящик стола. Было видно, что там лежит лист бумаги, исписанный вручную до середины. Генеральный посмотрел в него, потом задвинул ящик назад.

— Наверно, вы правы. Несмотря на этот бред, что вы сейчас прочитали, этот кадр действительно совсем не прост. Псих он или нет — это отдельный вопрос, но… Итак. Валентин Семенович Стасов, скорее всего, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения… — Здесь генеральный сделал тактическую паузу, которой Турецкий незамедлительно воспользовался.

— Как это — «скорее всего»?

— А вот так. Шестьдесят шестой год — это по метрике на имя Валентина Семеновича Стасова, выданной Замоскворецким ЗАГСом…

— Мне такой найти не удалось, — вставил Турецкий.

— Справку мне передали из ФСБ, — сухо объяснил шеф. — Есть вероятность, что документ этот не совсем точно удостоверяет личность нашего, так сказать, клиента. Неизвестно, что там все-таки верно, в паспорте, а что — сочинено. И кем сочинено — тоже неизвестно.

— КГБ? — предположил Меркулов. — ФСБ? ГРУ? Или, может, внешней разведкой?!

— Я же говорю — неизвестно. И по образованию, и по роду деятельности был наш Стасов какое-то время военным, как говорит о нем официальное и доступное нам дело — передали из Министерства обороны. Срочная служба, — сержант, потом военное училище, потом погранвойска. Служил там в звании лейтенанта и капитана. Служил на Туркменской границе. Понимаете, чем пахнет?

— Конечно, — кивнул Турецкий. — Но только в конце восьмидесятых, тем более в начале девяностых, там уже и не было почти ничего особенного. Раббани стал президентом Афганистана только в девяносто втором. А до этого там пытался рулить лучший друг Советского Союза — Наджибулла. Были там наши советники, сотрудники спецслужб… разве что срочников уже не было, чтобы не светиться. А вот что было после Наджибуллы — это мало кому известно.

— Верно, — кивнул генеральный. — Так вот, личное дело капитана Стасова сообщает, что он был уволен из Вооруженных сил в тысяча девятьсот девяносто втором году по причине инвалидности — осколочное ранение в голову на учебных стрельбах. Все.

— В смысле — все? — удивился Турецкий. — Листы вырваны в конце личного дела?

— В прямом смысле все! Не было там больше никаких листов. Сняли с учета в части и отправили домой. В Москву. Родители его умерли уже, он был поздний ребенок.

— А как же ФСБ? Если он в погранвойсках служил, его личное дело в КГБ должно было быть. Наверняка со всеми подробностями.

— Должно, но нет!

— У них действительно нет или они не желают делиться? — наседал Турецкий.

Генеральный вздохнул:

— Я общался по этому поводу с замдиректора ФСБ. Он клянется, что не меньше нас заинтересован в том, чтобы… Словом, из ФСБ данные по нашему подопечному будто бы все вычистили.

— Ну хорошо, — вмешался Меркулов. — Уволили капитана Стасова из части, он же должен был потом отметиться в военкомате по месту жительства?

— Должен. Только не отметился. Есть в Кунцевском военкомате на учете один Валентин Семенович Стасов, да только он на десять лет младше. Так что наш подопечный — этакий вечный дембель. Но главное в другом. Остался у Стасова один только родственник, двоюродный брат. Очень он заботится о своем кузене, сил нет. Из-за этой заботы мы с самого начала не могли своими способами взять за задницу этого Стасова и вынуждены носиться с ним как с писаной торбой. Выслушивать его бред по телефону, вежливо отвечать и так далее.

Турецкий подумал, что все это не очень верно — не слишком-то он в руки дается, вечный дембель Стасов.

— Брата этого зовут Александр Филиппович Мелешко. Знаете, кто это? — Генеральный даже очки снял. — Он работает в аппарате президента. Звонил мне еще три недели назад и недвусмысленно попросил обращаться с его родственником максимально либерально. Сегодня утром тоже звонил и сказал, что в случае личного контакта Стасова с сотрудниками Генпрокуратуры они, эти самые сотрудники, должны передать Стасова лично ему, Александру Филипповичу Мелешко. Вопросы есть? Ясно теперь, на кого работаем?

— Вообще-то наглость, — высказался Меркулов. — Какие у него полномочия…

— Полномочий у него хватает, поверьте на слово.

Турецкий даже крякнул от досады и выразительно посмотрел на Меркулова.

С этим господином Турецкий уже пару раз сталкивался. Формально Мелешко работал в отделе по связям с прессой, чем конкретно занимался — узнать было невозможно. В сферу его интересов входили самые разные дела. Он был известен довольно вздорным характером и непревзойденным умением портить жизнь людям, которым приходилось с ним конфликтовать. Впрочем, у Турецкого от недолгого общения с чиновником осталось ощущение, что, возможно, все это только маска. Потому этот господин был полон сюрпризов.

Полтора года назад Мелешко был помощником президента по вопросам национальной безопасности. Тогда-то он и прославился — тем, что предложил ввести новый показатель коррупции, который назвал «процент соблазна». Измерялся он очень просто. Нужно было взять зарплату в частном секторе и разделить ее на зарплату в государственном секторе на аналогичной должности. По мнению Мелешко, в развитом мире этот «процент соблазна» находится в пределах двойки, то есть в частном секторе зарплата выше в полтора-два раза. А в России — раз в двадцать. В пределах двух раз чиновник еще выдерживает. Не каждый, конечно, — коррупции-то везде хватает. Но если «процент соблазна» равняется двадцати, выдержать уже нереально. Идея нашла поддержку, и Мелешко стал ее всячески лоббировать в Думе, вызвав, разумеется, ярость у самых разных партий, блоков и депутатов. Еще бы! Формула была очень проста и очень выразительна.

Был ли Мелешко на самом деле толковый специалист, его ли вообще это была идея — бог весть. Своего высокого поста он в результате лишился и перешел на работу в президентскую пресс-службу, судя по всему, и там себя чувствует очень комфортно.

Ныне его положение казалось неуязвимым, и в Генпрокуратуре его побаивались, но не очень-то уважали. Все помнили, как он вытащил практически из-под носа у самого генерального одного крупного бизнесмена, увязнувшего в криминальной ситуации, но баллотировавшегося даже на пост главы субъекта федерации и, по слухам, являвшегося креатурой руководителя кремлевской администрации.

Выходит, дальше разрабатывать Стасова надо, стараясь обойти возможные препятствия и подводные течения, то есть помехи со стороны высших чиновников. Конечно, о полном освобождении от пристального взора сверху речь не шла, но максимально выключить из игры этих деятелей очень хотелось бы…

Меркулов, на поддержку которого Турецкий рассчитывал, молчал, и тогда Александр Борисович сам не выдержал.

— Ладно, — сказал он. — Двоюродный брат Мелешко плюс гипотетическая связь с органами десять с лишним лет назад. И что с того? Нельзя послать Стасова куда подальше из-за того, что Мелешко обидится? Но Мелешко-то не идиот, он же видит, что его родственничек собой представляет. Хочет запретить всей стране материться! Это же национальная катастрофа выйдет.

— Слушать больше ничего не желаю! Продолжайте свою дружбу со Стасовым, Александр Борисович, это ваша работа на сегодняшний день! — отрезал генеральный.

Прокурор уже утомился, от злости, охватившей его с утра, не осталось и следа. Турецкий обратил внимание на его красноватые глаза — наверно, недосыпает шеф. Вряд ли в компьютерные игрушки играет. Ну да а кому сейчас легко? Покой нам только снится.

У самого же Турецкого теперь в голове была форменная каша. Ничего существенного про Стасова образца сегодняшнего дня генеральный так и не сообщил, подробности прошлого опустил (а знал ли?), а уж что касается отношений между двоюродными братьями, то тут вообще мало что было понятно. Турецкий уже хотел было встать, но не тут-то было: генеральный приступил к неформальной части общения — очередному рассказу о детях:

— Вчера жена вернулась из каких-то гостей и поведала занимательную историю, которую там услышала. Некий молодой папа решил научить свою маленькую пятилетнюю дочурку кататься на велосипеде. Для этих целей был куплен двухколесный велосипед с маленькими страхующими колесами по бокам заднего. После непродолжительных тренировок дополнительные колеса открутили, и ребенок начал осваивать езду на двух колесах. Конечно, папе все время приходилось бегать следом и держать велосипед за багажник, чтобы дочка не упала. Наконец ему это уже порядком поднадоело, а может, покурить захотелось, в общем, он отпустил багажник, и девочка, не замечая этого, продолжала катиться. Счастливый отец, гордый достижениями ребенка, решил постоять в стороне и понаблюдать за дочкой. Спустя некоторое время девочка оглянулась и обнаружила, что папа ее больше не поддерживает. Велосипед завихлял, и окрестность огласилась звонким детским голосом: «Папа, ты что, ох. л?!»

Генеральный перевел дух и засмеялся. Турецкий с Меркуловым тоже сдержанно улыбнулись, но при этом Турецкий как бы невзначай глянул на часы.

— Ну, по домам, хватит на сегодня, — спохватился генеральный.

Из кабинета вышли молча.

— Прогуляемся?

Меркулов глянул на приятеля с удивлением, но понял, что Турецкому есть что сообщить. Или спросить.

На улице Турецкий сказал:

— Костя, у меня только один вопрос. Как генеральный узнал, что я со Стасовым в воскресенье виделся?

Ведь даже ты был не в курсе. Этого вообще, кроме меня и Грязнова, никто не знал!

Меркулов улыбнулся:

— Доверюсь тебе, как старому другу. Только никому ни слова.

— Нем как рыба. — Турецкий все еще недоумевал.

— Ответ очень банальный. У нашего шефа любовница на Севастопольском проспекте живет. Он к ней когда едет, разворачивается на кольце у Битцевского парка. Выглядели вы оба посреди этого кольца, по его словам, совершенно по-идиотски.

Турецкий открыл рот, но так ничего и не сказал. Ну и жук новый генпрокурор. Это при молодой-то жене, в которой души не чает?!

— Вот примерно как и сейчас, — подтвердил Меркулов. — Челюсть подбери..

— При чем тут челюсть! Как он опознал Стасова? Ты разве забыл — до того, как я его сфотографировал, никто не знал, как выглядит наш «телефонный хулиган». Как ты себе представляешь такую необыкновенную проницательность? Ну хорошо, едет себе генеральный по городу. Невероятное совпадение — видит своего помощника Турецкого. Бывает, не спорю, и на Северном полюсе люди встречаются. Но генеральный видит, что Турецкий не один, а с каким-то мужиком. И что же? Каков ход мыслей нашего шефа? А уж не тот ли это самый Стасов, за которым Турецкий гоняется? Так, что ли?!

Меркулов почесал затылок.

— Что, неувязочка? — съязвил Турецкий.

— Какая там неувязочка, — хмуро отозвался Константин Дмитриевич, — все ясно как божий день. Фотографию Стасова ему показал Мелешко. Причем совсем недавно — сегодня или вчера, то есть задним числом, уже после того, как шеф видел тебя в городе.

— Ладно. А почему же тогда Мелешко не стал давить на него сразу?

— Может быть, он ждал результата следствия по Клементьеву. Не хотел светиться, демонстрировать свою связь со Стасовым раньше времени. И потом, разве он знал наверняка, что ты со Стасовым встретишься?

— А что, — оживился Турецкий, — все сходится! Мелешко увидел, что Стасов формально ни при чем, перевел дух и позвонил нашему шефу.

— Ты не слишком-то радуйся, — заметил Меру-лов. — За то, что по Клементьеву оперативно сработал, награждать тебя никто не станет — гарантирую.

— Сам знаю, — фыркнул Турецкий. — Вот если бы маху дал, тут бы на меня вельможное внимание живо обратили.

— Все это, Саша, не слишком здорово. Начальство всегда что-то скрывает, на то оно и начальство, но в подобных обстоятельствах… Ладно, ничего не попишешь, занимайся своими делами и не ной — не в первый раз.

Но Турецкий все-таки пожаловался на жизнь — это был проверенный годами ритуал:

— Нет, Костя, нуты скажи, почему это дело попало именно ко мне, а? Я же психов терпеть не могу. С ними же надо терпеливо, а я могу не сдержаться и сразу в рыло сунуть.

— Может, звезды так сошлись, — предположил Меркулов. — Но имей в виду, помимо генерального и меня, никто не знает, что ты уже виделся со Стасовым. Понимаешь, о чем я? — Меркулов заглянул Турецкому в глаза. Это означал одно: «Я даже знать не хочу, кому ты уже наболтал».

— Кроме Грязнова, никто не в курсе.

— Это ладно. Тем более что Грязнов теперь имеет приказ от собственного руководства в отношении Стасова — он официально подключен к этой проблеме. В остальном — молчок.

— Но ведь Мелешко Стасова наверняка пасет! Почему же ты думаешь, Костя, что о нашей встрече никто не знает?

— Пасет, конечно. Точнее, пытается. Но ты же сам видишь, этот Стасов, параноик он или нет, уходит от любого «хвоста». И по телефону его засечь невозможно. Если он псих, то какой-то уж очень профессиональный. Похоже, его невозможно контролировать. Значит, и у Мелешко с этим проблемы. Так что ты пока разбирайся, куда и как исчезает Стасов. И вообще, кто он такой на самом деле и какие цели преследует.

— Ну и ну… — покрутил головой помощник генерального прокурора.

Турецкому даже начинал нравиться его подопечный. Он действительно не обычный псих. Он псих с особенностями. И это было интересно.

А Меркулов продолжал гнуть все ту же линию:

— Подумай о том, что ты уже про него знаешь, о том, что он сам говорит. Письмо в Минздрав — это, конечно, неплохо, но личное общение оно не заменит. Он вообще рассказал тебе что-нибудь действительно интересное? Без всякой псевдонаучной лабуды? Что в запись не вошло?

Турецкий задумался:

— Некоторые его слова выглядели действительно примечательно. Например, он сказал: если в тебе постоянно видят только врага, то возникает желание действительно им стать.

— Вот это выраженьице, — оценил Меркулов. — Значит ли оно, что его вынуждают к каким-то действиям, которых сам он не желает?

— Вот поди догадайся, — проскрипел Турецкий.

Дата добавления: 2015-10-13