Нью-Йорк, Бруклин, утро, понедельник, 12 марта 1945 года

Около восьми утра Анна уже стояла у окна, прикуривая одну сигарету от другой, и высматривала Стэнли. Она хотела быть совершенно готова к моменту, когда он за ней приедет. Ей нужно было выглядеть исключительно. Она вывалила на пол содержимое чемодана и то и дело подходила в ванной к зеркалу. Единственное, что соответствовало исключительности этого дня, было ее платье. То, которое было на ней в «склепе» в последний день. Но зато ни комбинации, ни белья, ни белой сумочки, ни туфель у нее не было. У нее не было ничего! Поэтому, когда Стэнли наконец посигналил около десяти часов у ее дома, она сидела в этом платье на кровати и курила очередную сигарету, чувствуя себя почти голой и изо всех сил стараясь не расплакаться. Стэнли быстро вошел в комнату, и она в ужасе вскочила.

– Стэнли, извини! Мне так хотелось сегодня хорошо выглядеть! Это такой особенный день, твой и мой, но у меня нет ничего... подходящего. Только это платье.

Он минуту смотрел на нее, потом медленно подошел и сказал:

– Помнишь, в Кенигсдорфе ты подошла ко мне со стаканом чая? Помнишь? Я тогда прижался головой к твоему животу. Ты даже не представляешь, насколько ты сексуальна. А теперь обуйся и накинь пальто. Мы подыщем тебе что-нибудь в городе. Иначе Мэтью... Я еще не рассказывал тебе про Мэтью? Ладно, расскажу в другой раз. Впрочем, ты познакомишься с ним сегодня.

По пути, в машине, он «объяснял» ей город. Не рассказывал, а именно объяснял. Где находятся нужные ей станции метро, где дорого, а где дешево, какие музеи стоит посмотреть, чем Бруклин отличается от Манхэттена, а Бронкс от Гарлема. Она сидела, вглядываясь в мелькающие за окном виды, и почти не слушала его. На Манхэттенском мосту они попали в ужасную пробку. Анна еще никогда не видела столько автомобилей в одном месте. Берлин, где она была на экскурсии еще в школьные времена, по сравнению с Нью-Йорком казался маленькой деревней.

Они остановились напротив огромных витрин магазина на Пятой авеню. Анна уже слышала название этой улицы. Продавщица подбежала к ним, как только они вошли.

– Нам нужно приобрести для этой молодой дамы, – Стэнли кивнул в сторону Анны, – соответствующие... ну, соответствующее... Анна, что нам нужно? Объясни продавцу, пожалуйста.

Она забыла, как будет по-английски «комбинация». Попыталась объяснить, но безрезультатно. Тогда, убедившись, что все ее усилия напрасны, на глазах у изумленной продавщицы просто сняла пальто. Стояла перед ней без лифчика, без трусов, в почти прозрачном платье и мужских ботинках. Продавщица потеряла дар речи. Стэнли хмыкнул, закурил и, поспешно отойдя, уселся на кожаный диван у входа.

– Мне нужно что-то под это платье, – обратилась она к продавщице, молитвенно сложив руки.

Девушка окинула взглядом магазин, схватила странную покупательницу за руку и потащила по направлению к зеркальной стене.

Из магазина Анна вышла в светлой бело-кремовой комбинации, нейлоновых чулках со швом, белом кружевном лифчике и трусиках. Туфли фисташкового цвета, в тон узору на платье, были на невысокой черной платформе. Сумочек в этом магазине не оказалось. К счастью. Потому что Анна боялась, что на чеке от Адрианы не хватит денег, чтобы все оплатить. Но ей не пришлось предъявлять этот чек: Стэнли оставил в кассе свою визитную карточку и попросил, чтобы счет прислали на адрес редакции. Как только они вышли из магазина, Анна бросилась ему на шею и воскликнула:

– Стэнли, ты не сказал, нравлюсь ли я тебе теперь! Скажи, что нравлюсь!

В машине она молчала. Нервно кусала губы и беспрестанно поправляла прическу. Они ехали в его «редакцию». Обратного пути не было. И хотя Анна с нетерпением ждала этого момента, она боялась его, как школьница, отправляющаяся на выпускной экзамен. Редакция «Нью-Йорк таймс»! Через минуту она там будет. И останется, чтобы делать снимки! Она даже ущипнула себя. Больно. Значит, не сон...

Они несколько раз проехали по Таймс-сквер, виляя между автомобилями и пропуская переходивших улицу людей: Стэнли не мог найти место для парковки и очень злился. В конце концов от небоскреба отъехал грузовик, и они припарковались. Вышли из автомобиля. «Нью-Йорк таймс билдинг», – прочла Анна надпись на огромной вывеске над вращающимися дверьми. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не убежать. Она крепко сжала руку Стэнли. Он почувствовал ее напряжение и страх, и в лифте, когда они поднимались наверх, шептал ей на ухо, не обращая внимания на стоявших рядом людей:

– Анна, там тебя ждут, все будет хорошо, очень хорошо, вот увидишь...

Выйдя из лифта, они по короткому коридору подошли к стеклянной двери. Стэнли нажал на кнопку звонка. Анна шагнула назад и встала за его спиной. Из динамика раздался женский голос:

– «Нью-Йорк таймс», чем могу служить?

– Моя фамилия Бредфорд, Стэнли Бредфорд.

– Стэнли?! Стэнли!!! – раздался громкий вопль.

Через мгновение с той стороны двери появилась толстая женщина в черном парике. Она широко распахнула дверь и они вошли.

– Стэнли, Стэнли! Наконец-то ты объявился! – повторяла женщина, обнимая и похлопывая его. – Почему не позвонил? Боже, какой ты худой! Артур каждый час звонит из Вашингтона, ждет тебя. И Мэтью. И Адриана. Почему не позвонил? Я испекла бы шарлотку. Стэнли, дружище, как я рада, что ты опять с нами! Я приведу тебя в порядок...

Наконец она выглянула из-за плеча Стэнли. Вытерла слезы, медленно подошла к Анне и, протянув руку, сказала:

– Меня зовут Лайза. Я его секретарь. И с сегодняшнего... Я имею честь общаться с мисс Анной Мартой Бляйбтрой, не так ли?

Анна, пытаясь унять дрожь, только кивнула. Женщина крепко пожала ей руку и добавила:

– С сегодняшнего дня я и ваша секретарша тоже.

Стэнли схватил Анну за руку и увлек за собой. Они быстро шли вдоль стеклянной стены. Некоторые части стекла были закрыты опущенными жалюзи. Они вошли в пахнущую розами и табаком комнату. На стенах от пола до потолка висели фотографии. Посередине стояли два письменных стола, причем один был совершенно пустой. Едва они вошли, зазвонил телефон. Стэнли указал Анне на вешалку у входа и подбежал к аппарату.

– Стэнли Бредфорд... – сказал он, подняв трубку.

Анна сняла пальто, медленно подошла к пустому столу. На краю столешницы стояла черная табличка с фамилией. Прислушиваясь к разговору, она медленно ощупывала буквы на черной пластмассе.

– Да, жив. Привет, старик! Нет, Мэтью, сейчас не могу. Забеги позже. Мне нужно посмотреть в окно, прошвырнуться по городу и разобраться с бумагами. Дел наверняка накопилось много. Дашь мне, скажем, два... нет, три часа?.. Я сейчас не хочу об этом, Мэтью. Это очень личное... Мисс Бляйбтрой?.. Рядом. Ты сам оценишь, Мэтью. Зная твой вкус, я уверен, что ты будешь в восторге. Конечно, она хочет с тобой познакомиться, Мэтью. Но часа через два, вернее, через три, не раньше...

Он положил трубку и подошел к Анне. Увидел табличку и радостно воскликнул:

– Не может быть! Это гениально! Они написали твою фамилию правильно. Я уверен, это Лайза постаралась.

– Стэнли, если тебе будет нужно обсудить какие-то личные вопросы, дай мне знак. Я тогда выйду из...

– Из нашего офиса, – прервал он ее, не дав закончить.

– Ты же знаешь, что мне часто нужно выходить по-маленькому, Стэнли...

– Ты выйдешь когда захочешь, – добавил он с улыбкой. – А у меня очень скоро не будет личных дел. С сегодняшнего дня мы с тобой устраиваем здесь коммунальное жилье. Не на все сто процентов, но все же. Для начала я организую для тебя телефон.

Он быстро вернулся к своему столу и протянул руку к трубке.

– Лайза, дорогая, ты не могла бы найти какой-нибудь хороший номер телефона для Анны? Наш, редакционный. Нет, еще нет. Но только не убивай из-за этого техников, прошу тебя! И может, стоит подумать о визитных карточках? Уже есть?! Где? Окей. В правом верхнем ящике ее стола. Слушаю! Что?! Повтори, пожалуйста, еще раз, Лайза... – Анна почувствовала, что он взволнован. – А по какой статье расходов ты это провела, можно поинтересоваться? Ни по какой?! Как это ни по какой? От кого? От Адрианы? В самом деле?

Он положил трубку, затушил в пепельнице сигарету и приблизился к Анне. Подал ей руку и подвел ее к шкафу, стоявшему между окном и высоким, до потолка, стеллажом, заполненным рядами серых папок. Открыл шкаф, встал на цыпочки, дотянулся до верхней полки и, повернувшись к Анне лицом, подал перевязанную широкой лентой коробку. Она увидела, что у него дрожат руки.

– Адриана оставила здесь кое-что для тебя, – сказал он изменившимся голосом.

Она развязала ленту, быстро развернула бумагу и, подойдя к столу, осторожно вынула из коробки фотоаппарат и положила на середину столешницы. Несколько раз обошла вокруг стола. Из глаз у нее лились слезы.

– Стэнли, ты выпьешь чаю? Скажи, что ты хочешь чаю! – прошептала она.

– Да, выпью. Без сахара. Ты помнишь? – ответил он, подходя к ней ближе. – А теперь пошли, еще успеешь нарадоваться.

Он протянул ей носовой платок. Наконец она успокоилась, они вышли из офиса в огромный, гудящий как улей зал. Шли по лабиринту коридоров между стеллажами и письменными столами. Со всех сторон раздавался треск телексов, звонки телефонов, стук печатных машинок, обрывки разговоров. Стэнли представлял сотрудникам Анну.

– Как поживаешь?

– Позволь представить тебе Анну Марту Бляйбтрой, нашу новую сотрудницу...

– Стэнли! Явился, наконец, вояка...

– Очень рад познакомиться с вами, мисс...

Вдруг Стэнли сказал:

– Я забегу на минутку к Мэтью. Он не простит мне, если встретит нас здесь. Ему нравится всегда и везде быть первым и единственным. Я сейчас вернусь! – и он удалился в сторону кабинета со стеклами, закрытыми жалюзи.

Анна подошла к окну и присела на подоконник. Закурила. Большинство проходивших мимо женщин смотрели на нее с интересом. В их глазах она читала если не враждебность, то неодобрение. Мужчины же, напротив, улыбались. За те несколько минут, что Стэнли отсутствовал, некоторые умудрились несколько раз пройти мимо.

Она не могла запомнить, сколько пар глаз внимательно посмотрели на нее при встрече, сколько рук она пожала. Наконец Стэнли привел ее к дверям с надписью «Фотолаборатория». Они вошли в темный, освещенный только мигающей красной лампочкой коридор и прошествовали до второй, окрашенной красной краской двери с белой надписью: «Даже и не думайте сами открывать эту дверь». Анну это развеселило. Стэнли нажал на красную кнопку звонка.

– Слушаю! – ответил хриплый недовольный голос.

– Макс! Ты нам откроешь? – сказал Стэнли.

– Стэнли, сукин ты сын! Наконец! Сигарету погасил?

– Я не курю. То есть сейчас не курю.

На пороге появился высокий плечистый мужчина в белом халате с большим шрамом на щеке. Он впустил их и тотчас захлопнул за ними дверь. Анна почувствовала знакомый запах химических реактивов. Откуда-то издалека доносилась музыка. Мужчина крепко пожал руку Стэнли и подошел к Анне. Не представляясь, спросил:

– Это вы сделали негатив?

Она молчала, несколько напуганная.

– Это вы автор негатива? Вы снимали Дрезден? – повторил он, повысив голос.

– Макс, в чем дело? – вмешался в разговор обеспокоенный Стэнли.

– Я имею в виду снимок в церкви, – настаивал он, глядя Анне в глаза и словно не замечая Стэнли.

– Нет, не я. Стэнли, – ответила она, не совсем понимая, что нужно этому человеку.

– Окей. Вы хотите сказать, что Стэнли их напечатал. Ладно, пусть так. Но ведь это вы снимали эти кадры, так?!

– Да, я...

– Понимаете ли, – она почувствовала в его голосе странное волнение, – здесь, в этой лаборатории таких снимков еще не бывало. Я работаю тут больше двадцати лет. Двадцать два года, если быть точным. Просмотрел в своей жизни много тысяч снимков. Действительно много тысяч. Самых разных. Многие из них были пропитаны болью и страданием, ведь в этом городе много боли и страдания. Но увидев ваши снимки, я впервые в жизни надел очки и с нетерпением ждал, когда они высохнут. А потом... потом мне захотелось курить. Уже семь лет, после инфаркта, я не курю. К счастью, у Бренды, моей ассистентки, в тот вечер не было сигарет, – закончил он с улыбкой. – Я увеличил ваши снимки. Велел Бренде подготовить их к экспозиции. Хотите посмотреть? – спросил он торжественно.

– Нет, не сегодня. Сегодня я не хочу возвращаться в Дрезден. Прошу меня понять! У меня сегодня...

– Нет? Понятно. Извините меня. Но когда захотите, постучите к нам. Меня зовут Максимилиан Сикорский. Меня здесь все знают...

– Анна Бляйбтрой, – сказала она, протягивая руку.

– Макс. Просто Макс. Вы можете приходить сюда, когда захотите.

– Макс, ты пожалеешь о своем предложении, – вмешался улыбающийся Стэнли. – Она просто не будет отсюда вылезать. У нее бзик по этой части. Она фотограф-наркоман.

Они вернулись в свой кабинет. На столе у Анны появился черный телефонный аппарат. Рядом лежала бумажка с номером, а у аппарата – стопка визитных карточек.

– Стэнли, – прошептала она, – я уже говорила тебе сегодня, что я тебя люблю?

Он улыбнулся и сел в свое кресло. Начал изучать лежащие на столе бумаги. Иногда хватался за телефон и разговаривал с кем-то, делая пометки в календаре. Иногда вставал и вытаскивал стоявшие на полках стеллажа папки.

– Стэнли, представь себе, что меня здесь нет, – вдруг попросила Анна. – Позволь мне к нему прикоснуться. Оставь меня с ним наедине, – добавила она.

Заправив пленку, с фотоаппаратом в руках она уселась на пол у кресла Стэнли, словно маленькая девочка с новой игрушкой. Он нежно погладил ее по голове. Она взяла его руку и поцеловала. Нажала на кнопку затвора, фотографируя его ноги. Потом легла на спину и сфотографировала потолок. Потом заползла под стол Стэнли и оттуда снимала офис. Вдруг в дверь энергично постучали. В комнату вошел мужчина в грязных ботинках, на которые спускались штанины слишком длинных серых брюк. Из-под стола она видела только его ноги до колен.

– Стэнли! – воскликнул мужчина. – Ты вернулся с войны, а ведешь себя так, бля, будто вернулся с обеденного перерыва! Привет, старик!

– Привет, Мэтью...

Ботинки мужчины приблизились к Анне.

– Ты должен мне все рассказать. Может завтра? Я отправлю Мэри на кухню, она приготовит что-нибудь польское, как ты любишь, а мы поболтаем, выпьем. У нас здесь сегодня штормит. Мало того что ты вернулся, так еще эта немочка, которую ты привез из окопов, произвела в редакции настоящий фурор. Мужикам сперма в голову ударила. Говорят, у нее такой бюст, что Дориан Ли по сравнению с ней – плоскогрудая монашка. Многим парням захотелось поставить ее на колени у стола. Некоторые наши бабы уверяют, что у нее потрясающие тряпки и что за шмотками теперь нужно лететь в Дрезден. Я был уверен, что я, твой самый близкий друг, удостоюсь чести увидеть это чудо первым. Что ж, старик, видимо, я ошибся. В очередной раз. Где ты ее прячешь, эгоист чертов?

– Да что ты, Мэтью, как ты можешь так говорить! Нигде я ее не прячу. Она на коленях. Под моим столом, – ответил спокойно Стэнли.

– Я вижу, ты в Европе научился оригинально шутить, старый похабник! – заржал Мэтью.

Анна быстро поправила волосы, старательно облизала губы, расстегнула на спине несколько верхних пуговиц платья, чтобы выглядывало голое плечо и лямка лифчика на левой ключице. Выползла из-под стола, поднялась на ноги и подошла к Мэтью. Прищурившись и демонстративно облизывая губы, она прошептала, стараясь изобразить сладострастие:

– Анна Марта Бляйбтрой. Очень приятно...

Его лицо порозовело, потом побагровело. Он подал ей руку, стараясь не смотреть в глаза.

–...познакомиться также и с вами, – добавила она решительно после короткой паузы.

– Стэнли, я заскочу за этими материалами попозже, – пробормотал Мэтью и пулей вылетел из кабинета.

Стэнли, который во время сцены знакомства зажимал руками рот, фыркнул, вскочил с кресла и, бросившись перед Анной на колени, согнул руку в локте и сжал кулак. Он хохотал и стучал по полу кулаком.

– Так ему и надо, засранцу! Он этого никогда не забудет! Ты была неподражаема...

Они оставались в кабинете до позднего вечера. Анна сидела за столом и старательно, как на уроке, записывала в тетрадь все, что говорил ей Стэнли. О начале работы над проектом, о том, как надо снимать на месте событий, об интервью, о сборе информации, о том, что иногда приходится возвращаться на место съемки второй и даже третий раз. О том, как отличить то, что действительно важно, от того, что только кажется таковым. Он рассказывал о том, какой долгий путь проходит каждый кадр, прежде чем его напечатают в газете. О документах, которые придется заполнять. Он вводил ее во все тонкости работы фоторепортера, демонстрируя готовые снимки, реконструируя с ней описания и отчеты других редакторов, объяснял, почему некоторые фотографии пошли в печать, а другие, хотя и выглядят лучше, нет. Объяснял, каким требованиям должен отвечать снимок для первой и последней полосы, а каким – для внутренних, менее престижных. Он говорил об ответственности репортера. О праве людей на частную жизнь, о профессиональной этике и о том, что пока не регулируется в Америке законом, но стало неписаным правилом для сотрудников «Таймс».

Он засыпал ее информацией, отвечал на вопросы, задавал свои. И она впервые заметила, что Стэнли, который казался ей впечатлительным, несобранным романтиком, на самом деле – в профессиональных вопросах – педантичен, бескомпромисен и требователен. Когда она в очередной раз громко вздохнула, он понял, что Анна уже не в состоянии воспринимать его слова, прервался и пригласил ее на кухню, на чашку кофе.

Пчелиное гудение в «холле», как Анна назвала про себя это помещение, стихло. Только на нескольких столах еще горели лампы. Стэнли привел ее в узкую и очень длинную команту, в которой вдоль стены стоял ряд невысоких стеллажей с газовыми плитками. Напротив гудели четыре очень высоких, выше нее, холодильника. Все они были разного цвета, и один – розовый, что очень развеселило Анну. Рядом с холодильниками висел застекленный шкафчик, на верхней полке которого стояли разноцветные мешочки и коробочки, а на двух нижних – чашки. Под окном на деревянной столешнице, примыкающей к раковине, красовался ряд эмалированных чайников.

Стэнли поставил на огонь чайник и заварил кофе.

– Когда ты последний раз пила кофе? – спросил он, увидев, с каким удовольствием она, закрыв глаза, смакует каждый глоток.

– Ячменный или как этот, настоящий?

– Разве кофе может быть из ячменя? – удивился он. – Я думал, из злаковых делают только водку. Лучше всего польская...

– Может, поверь мне, может. А такую водку мы с мамой пили во время нашего последнего обеда, во вторник, тринадцатого февраля. А вот когда я пила настоящий кофе из жареных зерен, честно говоря, даже не помню. Думаю, двадцатого апреля сорок четвертого года. В день рождения Гитлера. Тогда в Дрездене в продажу «выбросили» шоколад и настоящий кофе...

Стэнли понимающе кивнул, но Анна сомневалась, понял ли он, что значит «выбросить что-то в продажу». Здесь, видимо, никто, включая нищих, которых она видела во время пешей прогулки по Бруклину, не мог бы это понять. Длинные, волнующиеся, исполненные злобы и агрессии очереди у магазинов, ругательства, унижения, драки, а еще непередаваемое ощущение счастья, когда со ста граммами кофе в сером бумажном пакете и плиткой шоколада человек выходил на улицу и летел домой. Нет! Стэнли не способен такое понять.

Он вытащил из кармана пиджака пачку сигарет. Они закурили и продолжили разговор о работе. На сей раз не было никакой теории – они обсуждали ближайшее будущее Анны.

Пока что они будут работать вместе. Во всяком случае, до конца месяца. Каждый раз будут снимать все на два аппарата. А Артур выступит арбитром, именно он будет решать, какие снимки пойдут в печать. Тем временем Анна «надышится городом и проникнется его атмосферой», а Стэнли постарается «прорубить ей широкие и безопасные просеки в этих джунглях». Раздобудет для нее «настоящие карты города, такие, какими пользуются в департаменте нью-йоркской полиции и ФБР», познакомит со своими деловыми партнерами и информаторами, будет всячески помогать ей, но постарается не вмешиваться в ее работу. Если в апреле она почувствует, что может справиться без него, то... сразу же сможет попробовать свои силы. С начала апреля Анна будет «на коротком поводке» – Стэнли будет сидеть в офисе на телефонах, а она постарается справиться со всем сама. Сама! От начала и до конца. И если все получится, в середине апреля они поделят между собой сначала город, а потом и весь регион. Если же произойдет сенсационное событие вне города и региона, какое-то время они будут ездить туда вместе. А потом поделят и карту Штатов. Стэнли сразу поставил ее в известность, что хочет закрепить за собой Бостон, Чикаго и Гавайи. Когда-нибудь он объяснит ей свой выбор. Еще было бы хорошо, чтобы все без исключения фотографии из Европы проходили через ее глаза и руки. А если это будут материалы о Германии и войне, он передаст Артуру только те, которые она сочтет достоверными. Он уверен, что Артур на это согласится. Впрочем, они поговорят об этом, как только Артур вернется из командировки в Вашингтон. Закончив излагать свои планы, Стэнли спросил, устраивает ли это Анну, а если нет, то имеются ли у нее, как он выразился, предложения «получше».

Она сделала последний глоток кофе, глубоко затянулась сигаретой и сказала:

– Стэнли, попробуй влезть в мою шкуру. Возникли бы у тебя другие предложения? Да или нет? Хоть одно? Единственное, что я хотела бы попросить у тебя, это Гавайи. Я тоже когда-нибудь объясню тебе, почему. Ты так обо всем этом говоришь, что у меня возникает ощущение, будто здесь, рядом с нами, находится еще какая-то женщина. Стэнли, ты случайно не забыл, что еще два дня тому назад я чистила картошку на кухне у тети Аннелизе в Кенигсдорфе, и у тебя до сих пор остались на руке царапины от когтей Стопки. Поэтому прошу тебя, Стэнли, не нужно спрашивать о моих предложениях. Еще какое-то время у меня их не будет... Я пока еще не могу прийти в себя, – продолжала она тихим, срывающимся голосом. – Когда слышу звуки сирен «скорой помощи», мне хочется спрятаться в бомбоубежище. Моя психика еще не пришла в норму, Стэнли. Но, обещаю, это пройдет. Тебе не грозит работать с чокнутой. Ты уже обеспечил меня фотоаппаратом, так дай еще немного времени. А пока возьми на себя мою жизнь. Помоги мне. Учи меня. У меня есть только ты, Стэнли. Только ты... – закончила она со слезами на глазах.

Он молча вслушивался в ее слова. Когда она замолчала, крепко прижал ее к себе и сказал:

– Анна, я научу тебя всему, а сейчас отвезу домой. Сегодня был длинный день...

Дата добавления: 2015-10-13