Кельн, Германия, среда, сразу после полуночи, 8 марта 1945 года

Он устал считать, сколько раз грузовик останавливали. Водитель откидывал брезент, показывал картошку, уголь, мундиры и протягивал проверяющим паспорт Стэнли и бумагу за подписью Пэттона. Потом они, как правило, несколько часов стояли. Каждый раз, разглядывая документ, проверяющие подолгу раздумывали. И каждый раз он украдкой совал водителю несколько банкнот. Ни одна поездка в жизни не стоила ему так дорого, как это путешествие на картошке из Трира в Кельн.

Было темно, когда водитель в очередной раз откинул брезент и, не стесняясь в выражениях, сообщил: «Мы, блядь, наконец добрались до этого гребаного Кельна». Стэнли посмотрел на часы. Полночь с минутами. Измученный и промокший до нитки, он сполз с картофельной кучи. С трудом шевеля задеревеневшими руками и ногами, выпрыгнул из кузова. Грузовик стоял на площади у огромного здания с высокими остроконечными башнями, смутно проступавшими в свете луны. Вся площадь была завалена обломками и какими-то металлическими прутьями. У главного входа в здание стоял танк, а неподалеку от него – группа американских солдат.

Стэнли с наслаждением выпрямился. Он никогда не думал, что просто стоять, выпрямив ноги, может быть так приятно. Глубоко вдохнул воздух в легкие. Наконец-то мир перестал вонять подгнившим картофелем. Водитель тем временем разговаривал с тремя мужчинами. Все они были в длинных коричневых рясах, подпоясанных белой плетеной веревкой. Через минуту один из них приблизился к Стэнли. Представился, сложив руки в молитвенном жесте. Видимо, этот человек много лет прожил в Калифорнии. Только тамошние жители, не считая азиатов и мексиканцев, говорят по-английски с таким сильным ацентом, что их почти невозможно понять.

– Наши немецкие братья, безусловно, позаботятся о вас, – сказал монах, склонив голову. – Возьмите, пожалуйста, свои вещи и следуйте за мной.

Он так и сказал: «следуйте за мной»! В последний раз Стэнли читал эту фразу, когда учился в начальной школе и учил на память текст какой-то пьесы Шекспира, которую должны были поставить в школьном театре.

Пока он вытаскивал свой чемодан из-под тюков с мундирами, вокруг грузовика собралось множество монахов. Все они толкали перед собой пустые тачки. Тачки быстро наполнялись картофелем или углем. Водитель курил сигарету и спокойно пересчитывал купюры. И Стэнли наконец понял, почему американский военный транспорт по пути к месту назначения остановился у церкви.

Он долго шел за монахом вокруг здания. Ему еще не приходилось видеть такого огромного собора. Они обходили глубокие ямы на площади, перебирались через обломки разрушенных зданий. Однако само здание собора, казалось, не пострадало. Через несколько минут они по широкой улице добрались до ступеней, ведущих круто вниз. Это напомнило Стэнли вход в метро в Нью-Йорке. С той только разницей, что здесь не воняло мочой. Спустившись по ступеням, они остановились у тяжелых, окованных стальными листами деревянных ворот. Им открыл другой монах. «Калифорниец» обнял этого второго и что-то объяснил ему по-немецки. Немец-монах в знак приветствия так же сложил руки в молитвенном жесте и провел Стэнли по темному коридору в помещение, похожее на тюремную камеру, которую тот видел когда-то в Алькатрасе, – такое же мрачное, с проржавевшей решеткой на небольшом окошке в бетонной стене. С той только разницей, что здесь вместо нар стояли четыре кровати, а на стене висел огромный деревянный крест. На одной кровати лежали матрац, простыня, одеяло, кусок серого мыла, белая свеча и спичечный коробок. К стене в углу кельи была приделана раковина с латунным краном. По жесту монаха Стэнли понял, что это и есть его ночлег. И вскоре услышал, как вдалеке захлопнулась дверь.

Наступила тишина. Ее нарушал только мерный стук капель из неисправного крана. Он остался один в этой мрачной келье. Сел на кровать, взял спичечный коробок. Сначала зажег свечу, потом прикурил. «Если бы я сейчас умер, об этом никто даже не узнал бы, – подумал он, затянувшись сигаретой, – никто из тех, кто мне дорог. Потому что они даже не знают, где я нахожусь». Он и сам этого не знал. Ему было известно лишь, что он в Кельне, в десяти минутах ходьбы от огромного собора.

Никогда еще он не испытывал такой тревоги. Это был не страх, а именно тревога. Сейчас он мог абсолютно точно отличить эти чувства одно от другого. Страх непродолжителен и интенсивен. Как оргазм. Тревога другая. Она охватывает постепенно. И длится. Эти монахи, будто сошедшие со средневековых репродукций, этот необыкновенный собор, эта темнота, это подземелье, напоминающее вход в чистилище, эти руины и пепелища, эта война... – наверное, все это вместе взятое достигло критической массы, которая обернулась для него каким-то странным беспокойством. В таком месте как это, трудно было не думать о смерти. Прежде всего о собственной. И не задавать себе самый важный вопрос. Что потом? После смерти. Стэнли всегда восхищала идея, лежавшая в основе всех без исключения религий: напугать смертью, концом земного бытия, и пообещать бессмертие в безмерно счастливом, идиллическом Эдеме. Как в наивных рисунках из брошюр «свидетелей Иеговы». Но при непременном условии – в течение единственно гарантированной жизни – во всяком случае пока – необходимо соблюдать свод определенных правил. В одной из религий, в той, например, которую исповедовали его дедушка, бабушка и мать – отец не верил ни в какого Бога, ��� таких правил было ровно десять. И они были похожи на приказы.

В других религиях заповедей было значительно больше, но зато они больше напоминали советы. И поэтому были ему ближе. Но он все равно относился к любой религии как к мифологии. Библия для него мало чем отличалась от греческих мифов. Непонятно, как так получилось, ведь мать каждое воскресное утро будила их с Эндрю рано утром и отправляла в церковь, сунув двадцатипятицентовые монеты для пожертвований. Эндрю делал вид, что бросает что-то в плетеную корзинку прислужника, а сам старательно откладывал эти монетки и потом купил себе первый настоящий баскетбольный мяч. Он до сих пор считает это самым большим обманом в своей жизни, но добавляет с иронией: «Видимо, так было угодно Богу». А Стэнли исправно бросал монеты в корзинку – главным образом потому, что он сидел в церкви рядом с матерью и не хотел ее расстраивать. Эндрю это не волновало. Младшего брата Стэнли всегда интересовал только он сам.

Однажды Эндрю не встал в воскресенье с постели и не пошел с ними в церковь. Мать тогда расплакалась. От бессилия. Отец был спокоен. Он и сам уже давно не ходил в церковь. Стэнли припомнился разговор родителей на эту тему. «Я не хочу в очередной раз слушать о каре господней, – говорил отец, – я бы предпочел услышать, что я со всем справлюсь, что мы выживем. А такого я никогда там не слышал». Единственное, что оставалось у отца от прежних времен, это чтение молитвы перед едой. Но и это, скорее, было просто привычкой. Без молитвы яичница на завтрак показалась бы отцу такой же невкусной, как яичница без соли.

А когда Стэнли уехал из родительского дома в Принстон, церковь и религия вообще перестали для него существовать. В один прекрасный день он понял, что вера ему не нужна и что Бог вовсе не помогает понять мир. Даже наоборот, своей недоказанной вездесущностью только все усложняет. Этой вездесущности незаметно на фоне всех зол и страданий, которым Бог, с точки зрения Стэнли, должен был бы противостоять. А значит, Его либо просто нет, либо созданный якобы Им мир Ему абсолютно не интересен. Объяснение такого бездействия первородным грехом совсем не убеждало. Напротив, если все так и было, то Бог оказался упрямым и мстительным. И Стэнли постепенно пришел к мысли, что Бога нет.

Позднее, через несколько лет после окончания университета, эта позиция –медленно и незаметно – все же начала меняться. И Стэнли перестал придерживаться модного у студентов Принстона тезиса: «Чем меньше знаешь, тем больше веруешь». Хотя в свое время сам поддался его агрессивному обаянию и, как многие другие, демонстративно носил на груди крестик. Мать это очень радовало, даже трогало. Но она не замечала, что Христос на том «распятии» был изображен вниз головой. Эту наивную демонстрацию протеста Стэнли перерос, когда закончил учебу и начал взрослую жизнь. Чем больше он узнавал, тем меньше понимал. Ему начинало не хватать Чего-то или Кого-то, кто упорядочил бы происходящее, объяснил и заключил всё в рамки единого Смысла, единой Теории с большой буквы. Но ничего такого он не находил. И постепенно стал допускать мысль о том, что это мог бы быть Бог...

Он думал об этом и сейчас, когда, удивленный собственной тревогой, вглядывался в пламя свечи, затягиваясь сигаретой в мрачной монастырской келье где-то в подземелье разрушенного Кельна. Он чувствовал себя здесь как в могиле. Поставил горящую свечу на раковину. Впервые в жизни ему не хотелось засыпать в темноте. И он вдруг осознал, что – тоже впервые в жизни – задумывается о том, проснется ли следующим утром. Ведь сон – это маленькая смерть...

Дата добавления: 2015-10-13