Убийство матери - не преступление.

Почему, спросите вы, кому-то могло понадобиться отрицать самые естественные и могущественные человеческие отношения? Почему такой блестящий автор, как Эсхил, должен писать на эту тему драматическую трилогию? И почему эту трилогию - которая была в те времена не театральной постановкой в привычном нам смысле, а ритуальным действом, обращенным к чувствам и призванным воспитывать подчинение господствующим нормам - показывали всем афинянам, включая даже женщин и рабов, во время значительных празднеств?

Пытаясь ответить на вопрос о нормативной функции "Орестеи", исследователи традиционно видели здесь попытку объяснить с ее помощью истоки греческого ареопага (суда). Правосудие в этом суде - новшество по тем временам - должно было вершиться не через родовую месть, а с помощью более беспристрастных правовых механизмов. Однако, как указывает британский социолог Джоан Рокуэлл, такая интерпретация бессмысленна. Она даже не касается главного: почему это судебное дело - первое дело, которое рассматривалось в ареопаге, оказалось убийством матери ее собственным сыном?

Не ставит она и основного вопроса: каким образом в этом "моральном уроке" в пользу государственного правосудия сын может быть оправдан за преднамеренное хладнокровное убийство матери - да к тому же на таком явно нелепом основании, будто бы он не имеет к ней отношения.

Для того чтобы узнать, какие же нормы в действительности выражает и подтверждает "Орестея", нам придется взглянуть на трилогию в целом. В первой пьесе, "Агамемнон", царица Клитеместра мстит за кровь своей дочери. Мы узнаем, что по дороге в Трою ее муж Агамемнон хитростью уговаривает ее послать к нему их дочь Ифигению якобы с целью выдать ее замуж за Ахилла, а на самом деле - чтобы принести ее в жертву ради удачного морского похода.

Когда Агамемнон, вернувшись с войны, совершает ритуальное омовение, смывая с себя грехи войны, Клитеместра набрасывает на него накидку и закалывает его.

Она ясно дает понять, что поступает так, движимая не просто личной скорбью и ненавистью, но социальной ролью главы клана, которая должна взять на себя отмщение за пролитую родственную кровь. Она действует согласно нормам матрилинейного общества, где ее долг как царицы - восстановить правосудие.

Во второй пьесе, "Хоэфоры", ее сын Орест переодетым возвращается в Аргос. Он входит во дворец матери как гость, убивает ее нового супруга Эгисфа и, после некоторого колебания, мстя за смерть отца, убивает и мать.

Третья пьеса, "Эвмениды", рассказывает о судебном процессе над Орестом в старого порядка, стоящие на страже справедливости, защитницы общества и вершительницы правосудия, преследовали Ореста. И теперь суд из двенадцати граждан Афин под председательством Афины должен решить исход дела. Но поскольку голоса разделились поровну, решение принадлежит Афине: Орест оправдан, так как не пролил родственной крови.

Таким образом, "Орестея" переносит нас к тем временам, когда происходило "столкновение культур матриархата и патриархата", как об этом говорят X. Д. Ф. Китто и Дж. Томпсон. Или, иными словами, трилогия прослеживает - и подтверждает - переход от норм партнерства к нормам господства.

Как пишет Рокуэлл, "если в первой пьесе месть Клитеместры кажется справедливой, то затем ее дочь забыта, призрак ее растаял, потому что у женщины нет таких прав, на которые она претендует". Ибо "если столь могущественная персона, как Клитеместра, в ответ на такое злодейство, как убийство дочери, не имеет права отомстить, то какие вообще права есть у женщины"?

То, что случилось с этой "дерзкой" царицей - наглядный урок, долженствующий отбить у женщины охоту даже помыслить о непокорности. Более того, роль Афины в этой нормативной драме, по словам Рокуэлл, - "мастерский ход культурной дипломатии; очень важно, что в момент общественных перемен ведущая фигура побежденной стороны принимает новую власть".

Когда превосходство мужчин было признано Афиной, прямой преемницей Богини и покровительницей города Афины, переход к мужскому господству должны были принять все афиняне! А наряду с этим - и переход от системы коммунальной или плановой собственности (наследовавшейся по женской линии) к системе частной собственности мужчин на имущество и женщин. Как, пишет Рокуэлл, "если первый процесс нового ареопага признал, что матереубийство не является святотатственным преступлением, потому что не существует материнского родства, какие еще доводы нужны в пользу патрилинейности?".

Афинянам показали, что, в конце концов, сдались даже древние фурии. Наступила новая эпоха, на смену старым нормам пришли новые, и ярость фурий уже никого не пугала. Полностью побежденные, они удаляются в пещеры у подножия Акрополя, так как Паллада "убеждает" их остаться в Афинах, повторив замечательный аргумент о том, что убийство своей матери - это не пролитие родственной крови. Подчинившись, они обращаются к своим старым силам, силам Богини, и обещают служить Афине, охраняя этот город, который чтут "мощный Зевс - всевершитель и Арес" (Арес, конечно, был богом войны).

Как последний след женской власти доолимпийского периода, фурии все еще определяют судьбы мужчин и женщин, отмеряя смертным срок их жизни. "Подобно Кали в индуистской мифологии, - пишет Рокуэлл, - женщина дает жизнь и смерть". Однако теперь эти последние представительницы женского могущества загнаны под землю как в основном периферийные фигуры в мужском пантеоне новых богов.

Дата добавления: 2015-10-13