Колдун на завтрак 5 страница

— И в мыслях не было, — охотно открестился я. Все переговоры с просителями традиционно ведёт мой денщик, у него в таких делах и хватки и опыта больше.

Староста сделал невинное лицо, быстро переглянулся с остальными, возвёл очи к небу, словно призывая Господа в свидетели возводимой напраслины, и наконец решился:

— Свадьба от ноне у Авдотьиной дочки и Митрофанова сыночка. Но ить по обычаю на застолье к молодым колдун прийтить должон. Бона ваш Иловайский могёт обчество уважить?

Прохор медленно сдвинул брови, шагнул к бородачу и, едва доставая ему головой до груди, тем не менее сгрёб за шиворот, мгновенно притянув на свой уровень:

— Ты что ж, нашего хорунжего в колдовстве подозревать смеешь?! Да я те за такие обвинения сей же час при всех бороду вырву, в оба уха по пучку засуну и своими руками в луже утоплю! Ишь, мать вашу… поперёк… вместе с батькой и его… узлом… туда… до гроба всем селом помнить будете!

Это я по привычке усыпаю бумагу многозначительными точками, как вы понимаете, мой денщик в эмоциональном плане ничем таким себя не ограничивал. Но у него зато и получалось ярче, образней, конкретизированней и, главное, куда доходчивее для трудового крестьянства. Сельские от его рыка дружно сыпанули под лопухи да по заборам, а сам староста, опустившись на одно колено, едва слышным шёпотом молил простить его Христа ради, потому как «мало ли чего сболтнёшь в неведении, а Иловайский-то, слышь-ко, не колдун, а очень хороший человек, во как!».

— Ну то-то! — Прохор по-братски хлопнул старосту по плечу, помогая подняться, и деловито уточнил: — И велика ли плата?

— За то, что на свадьбе честь окажет, ужо не поскупимся небось. На рубль серебряный скинемся, да водки четверть, да хлеба, да мяском кой-каким побалуем, — частично успокоившись, начал обещать народ.

Я вытянул шею, делая страшные глаза и протестующе размахивая руками.

— Чой-то он? — не понял староста.

— Да бесов отгоняет, — мельком глянув, соврал Прохор, хозяйственно набивая цену моим невостребованным талантам. — Однако ж маловато будет! За цельного характерника, наипервейшего на весь Дон, одной лишь четвертью водки откупиться — мыслимое ли дело?!

— Дак у его-то и работы, поди, непыльно…

— А в чём работа?

— Молодых от злых чар охранить да в спаленку проводить, с гостями стол разделить, и, почитай, вот уж всех делов! — согласно загомонили сельские.

Мой денщик повернулся всем корпусом, встретился со мной взглядом, и я понял, что планов на вечер могу не строить, меня уже зарезервировали на крестьянскую свадьбу! «Абзац» — такое французское слово, значит «отсюда и досюда»… ну и ещё кое-что по ассоциации.

— Ну дак и слава те, Хосподи, — широко перекрестился глава всей деревни. — От то уж мы до цыганского табору бечь собиралися. Бают, у них там свой сильно могучий колдун имеется… грозно-ой!

Дальше последовало активное обсуждение мелких деталей, уточнений и моментов, которые я попросту пропустил мимо ушей, чётко отметив для себя главное — а этот Птицерухов начинает распускать хвост! Причём не где попало, за тридевять земель, а прямо тут, практически на территории нашего квартирующего полка. И местные крестьяне уже готовы его бояться, звать почётным гостем на свадьбу, вынужденно кланяясь нечистой силе, а таких вещей спускать нельзя.

Чую, цапнемся мы с ним крепко, только перья полетят! И это не предчувствие, а нечто более надёжное и определённое… Ой, блин горелый, мне же ещё к Катеньке сегодня, мертвеца для её научного руководителя изображать!

— Прохор, мне в Оборотный город надо! Срочно! Ты уж там как-нибудь дядюшку предупреди, чтоб не особо высоко подпрыгивал…

Ответить он мне не успел, да, может, оно и к лучшему, я в принципе и так догадывался, что он мне скажет. Даже куда пошлёт догадывался, но история поехала по другой колее…

— Здорово дневал, хорунжий, — поприветствовал меня конный вестовой, осаживая жеребца у нашего забора. — И тебе не болеть, дядя Прохор.

— Слава богу, — на полной машинальности откликнулся я, задним умом понимая, что всё как раз таки не «слава богу»…

— Его превосходительство к себе требует. Обоих! Вроде опять в табуне пропажа случилась. Казаки уже всерьёз бухтят, самолично с табором разобраться готовы.

— Не было печали, черти накачали, — философски пробормотал мой денщик. — Ну что ж, раз такое дело, пойдём, что ль, ваше благородие?

Я поправил папаху, стряхнул с мундира случайные соломинки и кивнул.

Дело и впрямь серьёзное, ещё одна такая кража лошадей — и наших станичников уже никакой воинской дисциплиной не удержишь. Для казака лошадь как член семьи, в идеале казачонок себе коня жеребёнком берёт, сам воспитывает, с рук кормит, заботится о нём, ухаживает, сам объезжает и уж на молодом четырёхлетке на первую службу верхами и идёт. Поэтому и кони казачьи хозяина раненого в бою не бросают, ждут, чтоб хоть ползком в седло влез, довезёт друг верный до своих осторожненько. А коли убьют казака — сутками может верный конь рядом стоять, ни есть, ни пить, только слёзы большущие из глаз лошадиных на ковыль капают. Было такое, сам не раз видел…

— Одного не пойму, — ворчал Прохор, пока мы шли к дядюшкиной хате, — какая ж тому Птицерухову выгода, что мы его табор по колёсику разнесём?

— Хороший вопрос, мне тоже не всё равно. Вот выясню, что там, собственно, начальству от меня нужно, и вместе подумаем, добро?

Дядя ждал меня в томной задумчивости после вчерашнего. То есть полулёжа на оттоманке в парадных штанах с лампасами, но без сапог, ноги в вязаных носочках с весёленьким узором крестиком, красным по белому. В простой рубахе, китель лишь наброшен на плечи, на лбу мокрое серое полотенце, роскошные усы обвисли, в глазах тоска…

— Здорово дневали, ваше превосходительство, — почти шёпотом поприветствовал его я. По уставу положено во весь голос, но я ж не зверь, вижу, в каком человек состоянии.

— А-а, это ты, Иловайский… язва моя прободная, ходячая. — Было видно, что дядюшка оценил мой такт. — Чего ж ты, злодей, вчера учудил — я ить так поперёк Прохора об самовар лбом хряпнулся, что вмял до полной непригодности. Господи Боже, за какие грехи меня племянником эдаким караешь?

— Аминь, — поддержал я, возводя очи к небу, потому что мне тоже было интересно за какие…

— Я тебя чего звал, изверг бесстыжий, ох… Полотенце намочи.

— Но… ординарец ваш не обидится, это ж его обязанность?

— Не-э… — подозрительно безмятежно отмахнулся дядя. — Ему уже не до того, он в соседней комнате лежит, поясницу ему, видишь ли, обварило… Ага, вчера же, когда ты нас всех… Ох, голова-а…

Я безрадостно метнулся в сени, быстренько намочил полотенце в лохани с водой и осторожнейше водрузил на генеральский лоб, всем видом выражая готовность верой и правдой отслужить. Он поднял на меня благодарный взгляд, как-то даже по-детски вздохнул и слабо пошевелил пальцами:

— Там вон… письмецо, на подоконничке. Прочти вслух… негромко.

Я на цыпочках, опять-таки исключительно из сострадания, стараясь не скрипеть половицами, в три шага добрался до окошка, взял распечатанный лист гербовой бумаги, развернул и тихо прочёл:

— «Драгоценный дружочек мой, Василий Дмитриевич! (Ну и обращеньице, однако, прям как будто начало любовного романа…) Нижайше пеняю вам за то, что совсем забыли меня, старика. А ведь обещались на неделе в наши пенаты. Ей-ей, младшенькая моя с пьесками фортепьянными ждёт вас не дождётся! (И до-о-олго ждать будет, дядя из всей музыки только полковые марши уважает, а от салонных романсов его в сон клонит да с таким негармоническим храпом, жуть!) Кларету опять-таки пригубить, а то мне одному Софочка не позволяет, пальчиком грозится-с… Да что по делу ещё: у вас там поблизости цыганский табор за бугром? Так Софочкиной кузины подруга намедни со свояченицей сидели, говорят, вроде там известная гадалка будущее предсказывает. (Ха! Да видели б они эту „цыганку“ — злобный хмырь с бородой и блудливыми ручками! Такой гадать повадится, так не одной серебряной ложки недосчитаешься…) Уж не могли бы уж сделать для меня маленькую услугу, сопроводить её с почётом и эскортом в нашу усадьбу, ибо дамы мои такое безумство учудили — все гадать хотят! Ну и что же мне с ними делать, право, я уж и так и эдак, да как перечить, коли их в доме целый юбочный батальон?! Умоляю, не откажите, пошлите казачков за той гадалкой. И жду вас всенепременно, без чинов, по-простому, за самоваром и двумя стопочками… Со всем моим неизменным уважением и дружеской признательностью

генерал-губернатор, граф Воронцов Афанасий Петрович».

— Чего скажешь, а? — подал голос дядя.

Я промолчал, невольно комкая письмо, рушащее все мои планы на сегодня. Катенька и некто Соболев в Оборотном городе плюс крестьянская свадьба… когда мне ещё за Птицеруховым ехать?! У меня своих дел полно! А с другой стороны, как ни верти, но, кроме меня, его личину вообще никто не разберёт, а значит, только мне и ехать…

— Иловайски-ий?! Оглох, что ли? Заставляешь больного человека голос на тебя повышать. Что делать-то, говорю, будем? Генерал-губернатору в просьбе не откажешь, да и золотой он человек, по совести говоря. Полк наш под его покровительством здесь как сыр в масле катается. А ты ить вчера у цыган был?

— Ну был.

— Не нукай! Чего ж не доложил?! — чуток начал приподниматься дядя. Значит, похмелье отпускает, уже хорошо, открывает некоторые возможности для…

— Почему ж не доложил… Ещё вчера вам лично всё как есть выложил! В присутствии вашего же ординарца и моего денщика. Прикажете пригласить как свидетелей?

— Не надобно, и так всё помню, — попробовал отмахнуться он, но меня уже понесло:

— А вы бумагу о награждении моём выписать обязались!

— Чего, чего, чего???

— «Анну» первой степени с золотыми мечами, — продолжал вдохновенно врать я, а вдруг повезёт? — Шашку в серебре кавказскую, два рубля мелочью и ещё коня! Вашего арабского, потому как вам он и ни к чему, по правде говоря… Вы на нём, как бегемот на пони.

— Пошёл вон, болтун бесстыжий! — в свою очередь сорвался дядюшка, замахиваясь на меня мокрым полотенцем. — Марш за цыганкой и не доводи до греха!

— Э-э, не понял? Это какой же у вас со мной может быть грех?! Мне нельзя, я ещё молодой…

— Вон с глаз моих!!!

— Так, может, меня того, в отпуск, на родину к маменьке?

— В арестантскую роту тебя, ирода. — Едва не плача, мой драгоценный родственник зашвырнул-таки в меня полотенцем.

Я, разумеется, поймал его на лету, сбегал, помочил ещё раз и заботливо водрузил дяде на лоб:

— Одна просьбочка, последняя…

— Чего ещё?

— Можно я ваше предложение насчёт греха переадресую вашему ординарцу? Он всё равно лежит с больной поясницей в нужной позе…

Дядя поднял на меня такой взгляд, что я не помню, как вообще вышел. Да, пожалуй, тут имел место перебор, увлёкся, догонит — убьёт! Посему из хаты я вылетел быстрее, чем бес из купели, Прохор даже не осознал, что мимо него так просвистело. Сбавил шаг уже только за селом, ближе к кладбищу, присел на могильный камень и крепко призадумался…

— Ой вей! Таки всем нутром чую, шо вы меня зачем-то ждёте. — Из-за ближайших кустов, на ходу подтягивая плисовые штаны, вышел старый еврей-коробейник, и мне оставалось лишь подвинуться, чтоб чёрт, кряхтя, уселся рядом. — Молодой человек, поверьте мне, в ваши годы все беды от неправильного питания. Кушать надо много и регулярно. Вот!

— Что это? — Я с сомнением покосился на протянутый мне кусок плоской, словно доска, лепёшки.

— Таки настоящая маца! — расцвёл чёрт, изо всех сил тряся этим сухарём у меня перед носом. — И даже не думайте сомневаться, в ней нет крови христианских младенцев. А была бы, так разве я б с вами поделился? Вот видите. Ешьте, Иловайский, и шоб ви были здоровы!

— Слушай, рогатый. — Я взял его за лапсердак и подтянул поближе, как Прохор старосту. — Ну-ка давай поподробней, как тебя, чёрта, земной колдун из табора выжил? Тебе ж с ним один на один разобраться как понюшку табаку в ноздрю сунуть! Или в… ещё более тёмное, африканское место.

— Ой, вы зрите в корень… — Лысый еврей едва не пустил слезу, но я-то видел сквозь личину, что чёрт скорее злится, чем плачет. — Вы бы знали, какие связи у этого инфицированного поца. Он вовремя подписал такие бумаги, шо мне уже не подкопаться. Я стока раз пробовал взять его за жабры, да толку нет и не будет. У него… печать!

— Какая печать?

— Шо за печать? Вы, вообще, о чём? Отдайте мою мацу, не хотите кушать — не надо, зачем же её крошить на дорогу, когда уже вечером мне, может, хоть что-то понадобится, шоб забить гвоздь!

— Эй, эй… — Я попытался удержать его, но с таким же успехом мог пытаться ухватить за хвост снежную лавину: чёрт сбежал ещё быстрее, чем появился. Может, потому, что сболтнул лишнее? А может, и специально, типа брякнул что надо, а ты теперь голову ломай, сын казачий. И хоть я по большому счёту ни на грош не верил нечистому, но тем не менее, как ни верти, он уже дважды спасал мою жизнь. В своих интересах, разумеется, но факт остаётся фактом…

Итак, куда же мне в первую очередь двинуться? В табор за цыганкой-гадалкой для жены губернатора Воронцова или в Оборотный город, изображать мертвеца для Катиной научной работы? Хоть бы посоветовал кто…

Но поскольку с бесплатными советами никто набиваться не спешил, я решил проявить хладнокровие и дождаться знака. Любого. Пусть даже не очень судьбоносного. И буквально минут через пять мне жутко повезло. По пыльной дороге из-за перелеска тихо брела себе согбенная старуха-нищенка… Тебя-то мне и надо!

— Здорова была, баба Фрося!

И если бы у меня было чуть меньше мозгов, это могли бы быть мои последние слова…

— Иловайский? — Старуха сразу опознала меня, лёгким шагом (без малейшего намёка на хромоту!) подбежала поближе и, облизываясь, бросилась мне на шею, счастливо оскалив щербатую пасть: — А вот и настал мой час, покуда свидетелев нет, прямо тут и откушаю-у!

Не подумайте, что я не сопротивлялся. Видит бог, я дрался как лев! Ну, насколько это, конечно, было в моих силах… Потому как сухонькая бабка в немыслимом тряпье профессионально завернула мне руку за спину до хруста, повалила на бок, перевернула на живот и практически примеривалась вгрызться мне в шею сзади, пока в последний момент я буквально не взвыл:

— У меня для вас деловое предложение!

— О-ох… не темни, хорунжий! Ить опять небось бедную бабушку обмануть хочешь да невесть с кем драться заставишь?!

— Ничего подобного… — прохрипел я, ибо в тот миг язык был моим единственным оружием и защитой. — Прямо наоборот! Дело до вас имею. Выгодное и сытное. Просто так, по знакомству и блату, чисто в благодарность за то, что покатали в прошлый раз!

— Ну было разок, чего уж, — смущённо пробормотала заслуженная кровопийца Оборотного города и ослабила хватку. — За мои-то годы молодые кто тока на мне не катался-а… Однако ж с благодарностями ты первый. Может, повторим, ась?

— Я не в этом смысле. — Морщась от боли и растирая руку, я лишь отметил, что уже второй раз за сегодня меня понимают неправильно. — Нет, вы дама в самом соку, ещё хоть куда, но…

— Да ты сперначала глянь куда, а уж потом и отказывайся. — Баба Фрося начала фривольно задирать подол, и я, зажмурившись, быстро выпалил:

— Есть реальная возможность пригласить вас в знаменитую усадьбу генерал-губернатора графа Воронцова! Если, конечно, вы не против нарядиться цыганкой и погадать на картах местным аристократическим дурочкам…

— А-а… чё мне за энто будет?

— Накормят, напоят, деньжат медных полон карман насыплют и до этого же места с почётом ближайшей тарантайкой возвернут! — не задумываясь, соврал я.

— Дык… и неплохо вроде… — всерьёз призадумалась старая ведьма, жуя нижнюю губу. — Ну, может, я б и пошла, а тебе-то с того что за выгода?

— Десять процентов! — твёрдо обозначил я, зная, что никакие иные причины, кроме личной выгоды, нечисть по определению не понимает.

На этот раз бабка Фрося думала гораздо дольше, помогла мне встать на ноги и даже отряхнуть штаны от пыли.

— Десятину, говоришь? А коли не соглашусь?

— Пойду Павлушечку просить, из него чудесная цыганка получится. Правда, толстая и лысая, зато интеллигентная!

— Пять процентов даю! — протянула мозолистую ладонь старуха.

— Восемь, — делано упёрся я, но она так сжала мои пальцы, что я едва не взвыл. А силища-то у нечисти велика-а… — Ладно, пять!

— Охти ж, уговорил, казачок сладкоголосый, наивную женщину. Куды надо лапти поворачивать?

— А вон мимо села да по столбовой дороге до развилки, а там лесом. Как увидите белый дом в два этажа, с колоннами, туда и стучитесь. Скажете, что от самого казачьего генерала Иловайского прибыли.

— Генерала?! — не сдержавшись, аж присела старуха. — Это когда ж тебя так повысили-то, соколик?

— Да не я, а мой дядя, казачий генерал Василий Дмитревич Иловайский 12-й. В общем, скажете, что от него, и вас примут. Только это, во что-нибудь цыганистое переодеться не забудьте…

— Ты кого маскарадам учишь — нехристь беззаконную?! — сплюнула уголком рта баба Фрося. — Да ты, поди, ещё и не родился, когда я на весь тихий Дон шумного шороху наводила. То иностранкой наряжусь, то панночкой польской, а разок и самой матушкой-императрицею!

— Так она… вроде уже покойница… была? — не поверил я.

— Была, — не моргнув глазом подтвердила наглая нищенка. — Да тока простому люду это неведомо. Делать им больше нечего, как твоих царей да императоров на престоле подсчитывать. У народа других дел полно, им пахать да сеять надо, так что я — в кринолинах, при декольте да орлах двуглавых на телеге — по богатым хатам наворовалась не хило! Ужо и с цыганкой небось как-нибудь справлюсь…

— А-а… вы гадать-то умеете? — запоздало поинтересовался я, когда старая людоедка бодро посеменила в указанном направлении.

— Да кому какая разница? — так же легко парировала бабка, налегая на клюку и вскоре совсем исчезая из виду.

По зрелом размышлении я сдвинул папаху на затылок и вытер пот со лба, признавая её полную правоту. Действительно, кому какая разница, умеет она гадать или нет. Кто её там, в усадьбе, проверять будет? Женщины — существа легковерные, а те, что из благородных, так вообще на деле суеверней, чем наши бабы! Они же знать ничего не знают, всё образование от наёмных гувернёров да мамок с няньками, книги читают только французские, и то один роман в два года.

Вот порой залётные гадальщицы да целительницы с богомолками из них верёвки и вьют. Если муж человек военный, то прекращает такое дело быстро, а если из тихих помещичков-подкаблучников, то ушлая цыганка хоть до старости может на барской шее гарцевать, потчуя его супругу вечными историями: «А вот одна дворянка столбовая в позапрошлом годе моих гаданий не послушалась да смертью лютою и померла! Карты, поди, не врут!»

Карты, может, и нет, а вот люди брешут на каждом шагу. По себе сужу, грешному…

— Ладно, всё, пора и честь знать, — скомандовал я сам себе, озираясь по сторонам и решая, каким из входов в Оборотный город мне воспользоваться. Ближайший был через кладбище, но где там рычаг искать, чтоб могила разверзлась, не припомню. Есть ещё люк подземный за лесочком, где почтальона схоронили. Конечно, подальше будет, но там хоть всё ясно — открыл крышку медную, скользнул в трубу, две минуты дурноты — и ты на месте!

Туда пройтись, что ли? Но и опять оказалось — не судьба… В том смысле, что день мой сегодня складывался из сплошной беготни, перемежаемой регулярным мордобитием. В основном моим. В смысле мне доставалось. За что, про что, не знаю, но так уж вышло, расположение звёзд не в той комбинации…

Я только потянулся, поправил ремень, стряхнул кустом лебеды пыль с сапог, как до моего слуха донёсся сначала слабый, но потом всё более и более нарастающий крик:

— Илова-а-айски-ий, беги-и-и!

Ну, небушко ясное, свежий ветерок, погода прелесть, то есть вроде почему бы и не пробежаться, но ведь надо понять куда и вот зачем? Тут до села-то рукой подать, в любой момент по дороге крестьяне могут поехать, а то и наши станичники верхами с пиками. Кого бояться-то?

— Беги-и!

Из перелеска за полверсты от меня выскочили два брата по крови (в смысле кровопийцы) Моня и Шлёма. За ними, едва ли не в десяти шагах, неслись пять или шесть чумчар с оскаленными клыками. Надо же, не всю эту нечисть молдаванско-румынскую мы в прошлый раз перебили! Спариваются они меж собой, что ли? Там вроде все мужики. Видать, отпочковываются или каким поточным методом штампуются. Интересный вопрос, а точнее спросить некого. Да и некогда, потому что…

— Ты чего встал, на кого размечтался?! — в голос заорал на меня Шлёма. — Там вона чумчары летят, они тебя щас, не глядя на чины, так пометят, что все собаки обзавидуются!

Моня молча сцапал меня за рукав, едва ли не волоком потащив за собой. Второй упырь поддержал на ходу, и, только когда мы чуток оторвались от преследователей, мне вкратце объяснили ситуацию…

— Хозяйка тебя ждёт, аж ворота медные от страсти плавятся! Сама, своею собственной персоною, в личине диавольской и штанах обрезанных, по наши души в кабак заглянуть не постыдилась. Мы-то её воле завсегда послушны, учёные ибо! А вот кое-кто излишне любопытствующие раньше срока рога сбросили, ходют теперича как лоси безрогие. И благодарят же слёзно, так как легко отделались!

Вон оно что выясняется, отметил себе я, а с Катенькой надо серьёзно побеседовать. Нечисть нечистью, но вдруг ей так и законы человеческие преступать понравится? Грубая сила быстро в привычку входит, а мне с моей красой чернобровой ещё и жить долго да счастливо. Или недолго, но это как раз таки к счастью. Нет, вот как бог свят, разберёмся с этим её барином Соболевым и поучу свою ненаглядную нагайкой. Казак я или не казак?!

— Эй, — не сразу понял я, когда мы свернули от села и напрямик рванули к здоровущему тополю, одиноко стоящему на отшибе у реки. — Куда ж вы меня тащите, злопыхатели запыхавшиеся? К Калачу утекать надо было! У меня из всего оружия одна нагайка…

— Вот ей и маши над головой вприпляску, авось чумчары те сперва хоть поаплодируют, а уж потом сожрут без пиитету!

Я мигом отреагировал Шлёме по шеям, оплеуха его отрезвляет.

— До села бежать дольше, и нам там делать нечего, — быстро встал между нами интеллигентный Моня. — Смотри сюда, хорунжий, да запоминай! Сук вот этот крайний видишь?

Упырь отступил на два шага назад и с разбегу ударился лбом в ствол! Я невольно зажмурился, потому как в православии самоубийство — великий грех, а тут на моих глазах… такое…

— Ну чё, ты вторым пойдёшь али я? — беззлобно окликнул меня ничуть не обидевшийся на оплеуху Шлёма.

— А… это… в смысле где… этот-то?! — Я изумлённо огляделся, второго упыря просто не было. Испарился, исчез, провалился сквозь землю или ещё куда, но нет его!

— Проход энто, прямо в Оборотный город. Туда ить разные пути ведут… Смотри, лбом мимо сука не промахнись!

Один миг — и резвый Шлёма, едва коснувшись челом старого тополя, тоже пропал как не было! Чудеса, да и только…

— Эх, была не была. — Я для верности отошёл сначала на три, потом на пять шагов, напружинил ноги, сжал кулаки и…

Едва не рухнул носом вперёд под тяжестью зловонного чумчары, вспрыгнувшего мне на плечи. Догнали-и…

— Никак, забыл про нас, казачок? — Гнилые острые обломки зубов едва не поцарапали мне правое ухо. — А мы-то тебя ох как помним…

— Вас забудешь, как же, — кое-как прохрипел я и, резко упав на колени, перебросил чумчару через себя. Когда он выпрямился, то я уже был на ногах, с размаху вдарив его носком сапога под подбородок. Сзади, рыча, бросились ещё четверо, но эффект неожиданности они упустили.

Дядя правильно говорил, что я лишён воинского честолюбия. И также был прав, упоминая, что уж драться-то я не хуже любого казака умею. Выучили все кому не лень: генеральский племянничек — это же первая мишень для тычков… У чумчар был значительный численный перевес, а у меня нагайка с наконец-то вшитой пулей!

— Ножку позвольте. — Ближайшего я заарканил под щиколотку, рванул на себя и свалил жёстким ударом локтя в нос. Второго наискось перекрестил плетью по лицу и добавил коленом между ног. Что, не нравится, нехристи? — А ну подходи первый, кому зубы жмут! — только и спросил я у оставшихся, пока они, ворча, отступали. Ага, из того же перелеска спешили ещё трое, значит, я их неправильно подсчитал.

Ну, делать нечего, придётся бить… Головой об ствол!

— Раз у упырей получилось, то уж у меня и подавно. — Под растерянные взгляды чумчар я с места бросился на старый тополь и что было сил боднул лбом тот самый сучок. Хорошо не промахнулся, а то бы доставил кулинарную радость иммигрантам…

— Ты чё там так долго? — помогая мне подняться, заботливо спросил Моня. — С чумчарами общался? Так зря, ей-ей зря, они себя учёбой не угнетают, воспитания никакого, школьная доска и то, поди, образованней.

— Они видели, как я сюда… попал?

— Видели, знамо дело, — поддержал Шлёма, расплываясь в широкой улыбке от одного кривого уха до другого, поцарапанного. — Вот сей же час башками деревянными по твоему примеру тополь безвинный бодают… А только сказано же, им в Оборотный город ходу нет!

Я отряхнулся, сунул нагайку за голенище и огляделся. Ну что можно сказать — знакомый подземный мир во всей красе. Широкие дороги в мелком щебне, высокий сводчатый потолок с блестящими слюдой камушками, вдалеке беломраморная охранная арка, снимающая личины, а за ней едва различимые в золотистой дымке высокие шпили Оборотного города. Красотища!

К пребыванию под землёй я уже, образно выражаясь, привык. Ничего такого особенного в этом нет, если, конечно, не задумываться, на какой ты глубине. Я, к примеру, клаустрофобией не страдаю и не наслаждаюсь. Мы, казаки, вообще быстро ко всему приспосабливаемся. И к словечкам Катиным новым, и к подземельям этим в каменных полусводах, и к сумеречному свету, и к высокой арке вдали, и к…

— Ложись! — не своим голосом взвыл я, силой опрокидывая упырей носом в щебень. И вовремя: первый выстрел картечными шариками из старинного дробовика просвистел над нами, как рой обозлённых пчёл, не догнавших жулика-медведя!

— Смазал, бес, — выплюнув пару камушков, прокомментировал Шлёма. — А чё ты, хорунжий, нас повалил, он же тока в тебя целился?

— Знаю, но там не пуля, а крупная дробь, охват выстрела россыпью на два-три шага в стороны. Могло и зацепить…

— Благодарствуем, — тепло признали оба. — Не зацепило, тока морды щебнем покорябало. Ну да то мелочь несерьёзная… Пошли, что ль?

Я поднял голову и присмотрелся. Не дойдём, бес наверняка успеет перезарядить и пальнёт уже в упор. Что же делать?

— Поползём, — решил я.

— Это как?

— По-пластунски. Рассыпься по углам и делай как я.

Упыри понятливо кивнули, откатившись вправо и влево. Я поправил папаху, распластался по земле, как лягушка под быком, и, вихляясь словно уж вправо-влево, пополз вперёд. Через минуту сообразил, что характерного шороха рядом не слышно, скосил глаза и тихо ахнул про себя. Моня и Шлёма ползли по вертикальным стенам, цепко держась когтями рук и ног! Тьфу ты, ещё в страшном сне такое приснится… Глаза горят, уши торчком, клыки хищно оскалены, как у двух уродливых кошек, подкрадывающихся к храброму воробышку с древним охотничьим дробовиком!

А вот охранничек, кстати, занервничал, мне было видно, как он беспокойно высовывал рогатую башку из маленького окопчика под аркой, лихорадочно работая шомполом и явно не зная, как же в нас теперь стрелять. Учись, служивый, сейчас мы тебе тут пластунскую школу продемонстрируем…

— Братцы, — по привычке предупредил я неизвестно кого (ибо какие ж мне кровососы братцы?), — как только пальнёт — бросайтесь скопом! Но не убивать охранника, придушите слегка и ружьё выкиньте подальше.

— Слушаимси, вашвысокобродь! — дружно раздалось справа и слева.

Бес выставил ствол, неуверенно выбирая из нас самую желаемую мишень. Угадайте, на ком он в конце концов определился? Правильно! А мне и гадать не пришлось…

— Не спеши стрелять, служивый, дай хоть слово сказать. — Я встал, выпрямился во весь рост и безбоязненно шагнул вперёд.

— Ща шмальну, казачок! — честно предупредил охранник.

Я поднял обе руки вверх, показывая свои мирные намерения, хотя прекрасно знал, что бесу оно без особой разницы. По-видимому, мечта укокошить хорунжего передаётся у них по цепочке от одного к другому специальным приказом при выходе на дежурство. И повторяется себе под пятачок в течение дня раз двести — триста, как буддистская мантра у калмыков…

— Я к Хозяйке, по делу.

— Да знаем мы ваши дела-а…

Притворно смутившись, я опустил взгляд, носком сапога меланхолично сгребая щебень в кучку.

— Но Хозяйка от меня чего-то хочет, иначе бы не звала.

— Да знаем мы, чего она от тебя хоче-эт…

— Интересно, куда она засунет тебе твоё же ружьё, когда узнает, что меня тут задержали?

— Да знаем мы, куда она мне его засуне-эт… Чего?! Ты кому тут хамишь, морда усатая?!! — Бес вскинул свой дробовик к плечу, и в тот же миг я с размаху ударил ногой по кучке собранного щебня. Пыль и мелкие камушки взмыли в воздух, я рухнул плашмя, и выстрел вновь ушёл в «молоко».

— Гаси беса!

На мстительного охранника с двух сторон метнулись две серые фигуры. Отбиться прикладом он не успел, Моня и Шлёма связали руки героя ему за спиной его же хвостом.

А ведь хорошо справились, кстати. Быстро учатся, похвалить, что ли…

— Доволен, хорунжий? — широко осклабились оба упыря, демонстрируя мне надутого от обиды бесюгана.

Дата добавления: 2015-10-13