Основные рубрики журнала (по Западову)

В «Телескопе» были следующие постоянные отделы: «Науки», «Изящная словесность», «Критика» (в некоторые годы вместе с библиографией), «Современные летописи», «Смесь».

Самое большое внимание уделялось научному отделу. Каждый номер открывался статьей по философии, эстетике, истории, географии, естественным наукам – с преимущественным вниманием к их теоретическим основам, а не к практическому применению, – по истории и теории литературы. В этом отделе участвовали, кроме самого Надеждина, многие профессора и преподаватели Московского университета – историк М.П. Погодин, историк и юрист Ф.Л. Морошкин, физик и философ М.Г. Павлов, профессор естественных наук М.А. Максимович, историк и теоретик литературы С.П. Шевырев и др. Публиковалось также много научных статей, извлеченных из иностранных журналов: например, в переводе Н.П. Огарева вышла работа Кузена «Современное назначение философии», в переводе В.С. Межевича – «Суждение Шеллинга о философии Кузена» и т.д. Научный отдел был в «Телескопе» лучше, чем в других журналах. Правда, далеко не все сотрудники журнала обладали способностью популяризировать достижения наук, поэтому в большей своей части научные статьи были интересны только для специалистов. Сухость, чрезвычайная наукообразность материалов этого отдела «Телескопа» мешала стать ему массовым изданием.

Хотя журнал Надеждина был назван техническим словом «телескоп», он, в отличие от «Московского телеграфа» Полевого, почти не давал ни технической, ни экономической информации. Например, в течение всего 1831 г. были напечатаны только две экономические статьи: «Происхождение, возрастание и упадок голландской торговли» (№2–3) и «Мысли о причинах упадка кредита в дворянском сословии и средствах к восставлению оного» (№21).

Большое место в критическом отделе «Телескопа» занимали пространные отзывы и разборы научных сочинений, особенно по вопросам философии, эстетики, истории.

В художественном отделе печатались повести и отрывки из романов Погодина, Загоскина, Лажечникова, Н.Ф. Павлова, Квитки-Основьяненко, И.И. Панаева и других, стихотворения Шевырева, Хомякова, К. Аксакова, Тютчева и различных малоизвестных поэтов. Среди переводов наиболее широко – четырнадцатью повестями – были представлены произведения Бальзака.

Как и в «Вестнике Европы», Надеждин в «Телескопе» и «Молве» пишет о том, что грядущее искусство не будет ни классическим, ни романтическим, а соединит черты того и другого. Только теперь в качестве определяющего признака «истинного» искусства Надеждин выдвигает «народность». Но его понятие народности очень противоречиво и далеко от того, как понимал народность в 1830-е годы просветитель-демократ Белинский. Надеждин выступал против аристократического, узко замкнутого, салонного искусства, истоками своими восходящего к западной культуре, преимущественно к французскому классицизму, против подражания – за самобытное, народное искусство. Он с удовлетворением отмечал, что «наша словесность мало-помалу выбралась из гостиных» и перестает быть «барщиною европейской». Надеждина радует стремление многих современных писателей: Крылова, Загоскина, Гоголя как автора «Вечеров на хуторе близ Диканьки», даже Булгарина – рисовать картины народной жизни. К числу «народных писателей» Надеждин относил и Пушкина, но только как автора «Бориса Годунова». Уже самое сочетание имен людей, различных по своим общественным и литературным взглядам и творческой манере, убеждает, что Надеждин под народностью понимал «простонародность», изображение «русских картин русской жизни». Вскоре Белинский разъяснит, что дело не только в «предмете» изображения, но во «взгляде» на этот предмет: поэт может быть истинно народным, изображая не только русский быт и нравы.

Самое понимание народности Надеждин не отрывал от уваровской формулы «православие, самодержавие и народность». Как бы подводя итог своим рассуждениям об отличительных особенностях русского просвещения и народности русской литературы, Надеждин заявлял в «Телескопе» в 1836 г.: «В основание нашему просвещению положены православие, самодержавие и народность. Эти три понятия можно сократить в одно относительно литературы. Будь только наша словесность народною, она будет православна и самодержавна» (№2).

Отдел «Современные летописи» включал статьи о современном состоянии наук и искусств в разных странах, информацию о развитии просвещения в России; в разделе «Знаменитые современники» печатались критико-биографические очерки западноевропейских ученых, литераторов, общественных деятелей.

В отличие от «Московского вестника», близкого по типу «Телескопу», журнал Надеждина не чуждался политики. Но поскольку права на политическую информацию «Телескоп» не имел, то свое отношение к современным проблемам Надеждин и его сотрудники высказывали в научных и литературно-критических статьях, в рецензиях и даже стихах. Наиболее часто этой цели служили материалы отдела «Современные летописи».

Общественная позиция «Телескопа» в первые годы его существования отчетливо проявилась в отношении к двум важнейшим политическим событиям: к Июльской революции 1830 г. во Франции и отзвукам ее в других странах Европы и к восстанию в Польше и Литве. В освещении и трактовке этих вопросов журнал Надеждина не расходился с официальной периодикой, и в частности с «Северной пчелой» Булгарина, со страниц которой на европейских революционеров и польских повстанцев непрерывно сыпались хулы и проклятия.

В 1831–1832 гг. в «Телескопе» была напечатана серия статей и заметок, в которых осуждались революционные события во Франции, приведшие к свержению Карла X, последнего представителя «законной» династии Бурбонов. Сотрудники «Телескопа» и «Молвы» не только возмущаются «безумством» французов, осмелившихся выступить против феодально-монархического правления, но и решительно осуждают французских поэтов-романтиков – Казимира Делавиня, Виктора Гюго, чьи произведения содержали одобрительные отклики на происходящие политические события. Борьба «Телескопа» и «Молвы» с романтизмом носит ярко выраженную политическую окраску.

Очень характерна для взглядов Надеждина его статья «Современное состояние сатиры во Франции» (1832, №6), большая часть которой посвящена творчеству Огюста Барбье. Помещение этой статьи иногда расценивают как проявление политического радикализма Надеждина и «реалистических принципов» его эстетики[2][35]. Вряд ли с этим можно согласиться. Барбье – революционный поэт Франции, он воспел героизм простого народа в революции 1830 г. и сурово осудил предательство буржуазии. Надеждин хвалит Барбье, но отнюдь не за его политический радикализм. Критик нашел в Барбье союзника для нападок на французскую буржуазию, только нападали-то они на нее с разных сторон: если Надеждин не мог простить буржуазии уничтожение во Франции феодальных порядков, то Барбье, напротив, обвинял буржуазию в трусости и непоследовательности, в предательстве интересов народа. Не следует забывать, что Надеждин хвалил не столько подлинного Барбье, сколько свое истолкование его творчества: он все время подчеркивал, что Барбье, разочаровавшись в революции, «не позволяет себе ни одного оскорбительного слова против Бурбонов», а Наполеона, напротив, «проклинает», что поэт «требует только от народа – добрых нравов, от людей, облеченных властью, – бескорыстия, от всех – религии: его «Ямбы» обрекают позору одну безнравственность». Так революционный поэт превращен Надеждиным в среднего буржуа-моралиста, порвавшего с революцией.

Не расходился Надеждин с официальным правительственным курсом и в трактовке польско-литовских событий 1830–1831 гг. «Телескоп» напечатал похвальную рецензию на русофильскую брошюру «Несколько замечаний на последнюю польскую революцию», изданную в Берлине и перепечатанную в России. В журнале появляются верноподданнические стихотворения, положительно оцениваются статьи и рассказы из других журналов, в которых сотрудники Надеждина усматривают близкие им тенденции.

Суждения «Телескопа» и «Молвы» о внутренней политике государства также показывали полную благонамеренность издателя: он не допустил ни одного критического замечания в адрес правительства или каких-либо казенных учреждений. Больше того, «Телескоп» и «Молва» называют «мудрым» николаевское царствование и рассматривают его как «средоточие» всех успехов России в «экономии и науках».

С самого начала «Телескоп» и «Молва» повели борьбу с «Московским телеграфом». Полевой характеризуется как антипатриот, обвиняется в космополитизме; старательно выбираются из «Московского телеграфа» все фразы, дающие повод заподозрить его издателя в недостаточной благонамеренности; отношение к Полевому меняется только после того, как во главе «Телескопа» и «Молвы» становится Белинский. Что касается самого Надеждина, то во время следствия в 1836 г., после закрытия журнала и газеты, он в доказательство преданности монарху приводил свои резкие выступления против «Московского телеграфа» и его издателя.

Полемика с Булгариным и Гречем. Во-первых, в целях сохранения своего авторитета как профессора Московского университета Надеждин Должен был отражать многочисленные атаки Булгарина и Греча, которые видели в Надеждине одного из своих конкурентов на журнальном поприще. Во-вторых, издания Надеждина, как в свое время «Московский вестник», больше нападали на дух наживы и предпринимательства, свойственный «Северной пчеле» и «Сыну отечества», на нехудожественность, открытый дидактизм, «нравоучительность» беллетристических произведений Булгарина и Греча, чем на реакционную политическую линию их писательской и журналистской деятельности.

Полемикой Надеждина с Булгариным воспользовался Пушкин, чтобы напечатать в «Телескопе» в отделе «Смесь» (1831, №13 и 15) за подписью «Феофилакт Косичкин» два свои памфлета: «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович Орлов» и «О мизинце г. Булгарина и о прочем» [3][36]. Однако помещение пушкинских памфлетов в «Телескопе» не дает оснований утверждать, что будто бы «в эту пору сложился союз Надеждина и Пушкина в борьбе против Булгарина».Правильнее говорить не о «союзе», а лишь о временном соглашении, поскольку в борьбе с Булгариным и Гречем Надеждин и Пушкин преследовали разные цели: Надеждин – литературно-эстетические, Пушкин – политические.

Политическая платформа «Телескопа» и «Молвы» за 1831 г. вызвала полное одобрение правительства. Царь даже пожелал подписаться на эти издания, о чем Надеждин с радостью сообщил читателям. Однако в последующие годы журнал Надеждина, несмотря на его благонамеренность, стал вызывать подозрения. Например, летом 1832 г. Николай I обратил внимание на переводную статью «Тирольца», где сочувственно говорилось об Андреасе Гофере, герое тирольской партизанской войны 1809 г. (№3). Затем Надеждину было сделано несколько замечаний за «вредное» направление «Телескопа» и нападки на «личности», которые будто бы содержались в статьях издателя.

В 1833 г. Надеждин произвел новую размежевку материала между «Телескопом» и «Молвой». В «Молву» отходят стихотворения, рецензии и библиографические отзывы, в «Телескопе» несколько сокращается отдел научных статей. Стремясь сделать журнал более доступным читателям, Надеждин усиливает отдел художественной прозы, преимущественно переводной.

Однако видимое благополучие в изданиях Надеждина продолжалось недолго: уже через год «Телескоп» и «Молва» начали заметно ухудшаться качеством печатаемых материалов. С начала 1834 г. «Молва» стала выходить объединенно с «Телескопом» как приложение к нему, и текст ее состоял из переводов повестей, пустых заметок в разделе «Смесь» и рассказов о путешествиях. «Телескоп» также наполнялся переводными произведениями.

Издатель, занятый службой, не мог уделять достаточного внимания журналу. Кроме лекций в университете, Надеждин как член училищного комитета должен был ревизовать учебные заведения московского округа, подолгу отлучаясь из города. В качестве секретаря Совета университета он готовил материал «Ученых записок», созданных при Московском университете в июле 1833 г. В них были обязаны принимать участие профессора и адъюнкты – и Надеждин лишился многих авторов статей для «Телескопа» и «Молвы». Большая группа сотрудников Надеждина, пришедших из «Московского вестника» и «Европейца» – Шевырев, Погодин, И. Киреевский, Андросов, Хомяков, Языков, Н. Павлов, Мельгунов – еще летом 1834 г. решила «отколоться» от Надеждина и основать собственный журнал «Московский наблюдатель». Надеждин даже сам думал оставить падающий во мнении читателей «Телескоп» и взять на себя роль главного редактора нового журнала, однако организаторы «Московского наблюдателя» отказались от его участия.

Таким образом, к осени 1834 г. Надеждину нужно было либо прекратить выпуск «Телескопа» и «Молвы», либо ввести в них освежающую струю – привлечь нового сотрудника, способного оживить умирающие издания и не связанного служебными отношениями с университетом. Таким сотрудником для Надеждина мог быть только Белинский, который уже полтора года участвовал в «Телескопе» и «Молве» как переводчик и в августе – сентябре 1834 г. успешно заменял Надеждина на посту редактора «Телескопа». Обдумав дело, Надеждин разрешил публикацию в «Молве» первой оригинальной работы Белинского «Литературные мечтания». Правда, Надеждин старался сдерживать Белинского и помещал его статьи и заметки только в «Молве»; в «Телескопе» Белинский начал выступать только с середины 1835 г., когда издатель уехал за границу.

Надеждин не мог не оценить ту спасительную роль, которую сыграли «Литературные мечтания» в судьбе его журнальных предприятии, и, оставив за собой руководство «Телескопом», с конца 1834 г. передает «Молву» в ведение Белинского, который становится, по существу, неофициальным редактором «Молвы» и ее основным сотрудником.

В 1835 г. «Молва» вновь начала выходить самостоятельно, отдельно от «Телескопа», в формате газеты (четвертая доля листа, две колонки); в ней появились постоянные отделы, причем основным был отдел «Литературная хроника». Белинский в особом примечании к «Литературной хронике» в №1 «Молвы», признав справедливость прежних неудовольствий читателей «бедностью библиографических известий» в «Молве», обязуется расширить отдел и придать библиографическим материалам «Молвы» большую объективность и принципиальность: «В наступившем году «Литературная хроника» будет по возможности полною... Но заранее просим извинения у гг. сочинителей, переводчиков и издателей, «Молва» принимает девизом своей «Литературной хроники» стих Державина: «Стоять – и правду говорить!..» (XIII, 270).

Что касается «Телескопа», то первые шесть номеров за 1835 г., подготовленные при Надеждине, были по-прежнему скучны. Решительные изменения к лучшему в «Телескопе» произошли после отъезда Надеждина за границу, где он провел время с июня по декабрь 1835 г., оставив Белинского работать вместо себя.

В отсутствие Надеждина Белинский выпустил шесть номеров «Телескопа» и двадцать шесть – «Молвы». К сотрудничеству он привлек своих друзей по кружку Н.В. Станкевича – М.А. Бакунина и В.П. Боткина, а также молодых поэтов – А.В. Кольцова, В.И. Красова, К.С. Аксакова, беллетриста П.Н. Кудрявцева и др.

При Белинском заметно усилился интерес «Телескопа» к вопросам политико-экономическим: почти в каждом номере печаталась статья на экономическую тему. Но больше всего оживлению «Телескопа» способствовали работы самого критика. При Белинском усиливается борьба «Телескопа» и «Молвы» с реакционной периодикой, появляются положительные отзывы о Н. Полевом.

Надеждин, вернувшись в Москву, не противился тому направлению, которое придал Белинский его изданиям. Очевидно, это объяснилось тем, что, порвав с университетом, – Надеждин вышел в отставку перед поездкой за границу, – он чувствовал себя более независимым. В 1836 г. Надеждин вместе с Белинским ведет полемику с «Московским наблюдателем» как изданием светским, аристократическим, довольно строго оценивает книгу Шевырева «История поэзии» и вообще поддерживает полемический пыл своего молодого сотрудника. Можно было предполагать, что «Телескоп» поднимется во мнении читателей и с 1837 г. тираж его возрастет; до этого журнал печатался в 500–800 экземплярах. Но этого не произошло: за напечатание в №15 журнала «Философического письма» П.Я. Чаадаева «Телескоп» и «Молва» в октябре 1836 г. подверглись запрещению. Чаадаев официально был объявлен сумасшедшим, Надеждина, который поместил «Письмо» не из солидарности с автором, а для оживления журнала, как дискуссионный материал, сослали в Усть-Сысольск и затем перевели в Вологду, а цензора А.В. Болдырева, пропустившего «Письмо», отстранили от должности.

Философическое письмо» Чаадаева, проникнутое глубоким пессимизмом, неверием в великую историческую роль России и русского народа, содержало резкий протест против показного казенного «благополучия», гневное осуждение всей феодально-крепостнической системы с ее жестокостью, тиранией, насилием.

Во время истории с «Философическим письмом» Белинского не было в Москве: в конце августа он уехал в имение Бакуниных Прямухино. В его квартире был произведен обыск, изъяты некоторые бумаги, и когда в ноябре Белинский возвращался в Москву, его задержали на заставе. Но ничего компрометирующего у Белинского не отыскалось, и он больше не привлекался к делу о «Философическом письме».

Запрещение «Телескопа» и «Молвы» прервало развернувшуюся журнально-критическую деятельность Белинского почти на полтора года – до марта 1838 г., когда в его руки перешел журнал «Московский наблюдатель».

Что касается Надеждина» то по возвращении из ссылки он некоторое время жил в Одессе, принимал участие в работах Общества любителей истории и древностей. Потом Надеждин поселился в Петербурге и с 1843 г. до самой смерти, последовавшей в 1856 г., редактировал «Журнал министерства внутренних дел», где напечатал много серьезных научных статей по географии, этнографии и статистике России. Исполняя поручение министерства, он занимался также изучением жизни и быта раскольников и опубликовал несколько исследований на эту тему.

4. Про деятельность Белинского Виссариона Григорьевича в «Телескопе»(по ИРЛК: учебное пособие для вузов/ В.В. Прозаров, О.О. Милованова + сайт http://ru.wikipedia.org)

В литературно-критической деятельности Белинского исследователи, как правило, выделяют три этапа.

Первый, когда Белинский являлся ведущим критиком надеждинских изданий «Телескопа» и «Молвы» (1834—1836), обозначается как «телескопский». (2й- «примирения с действительностью». Это время напряженных и драматичных философско-эстетических раздумий, во многом плодотвор-

ных ошибок, результатом которых стало усвоение гегелевской диалектики и выход из «примирения».Третий этап деятельности Белинского, который открывается статьей «О стихотворениях Лермонтова» (1841) и завершается«Взглядом на русскую литературу 1847 года», исследователи определяют как период 40-х годов (или же — «петербургский»).

При этом, однако, следует учитывать, что к критической деятельности Белинский начал готовить себя гораздо раньше, еще со времени поступления в Московский университет (1829). Ранний Белинский во многом «вырастает» из философской эстетики. Осмысливая идеи Шеллинга и Канта, усваивая уроки Надеждина и Н. Полевого, он стремится к целостному философскому постижению сущности мира и природы искусства.

Уже первые «телескопские» выступления Белинского — «Литературные

мечтания» (1834), «О русской повести и повестях г. Гоголя»

(1835), «Стихотворения Владимира Бенедиктова» (1835), «Стихотворения Кольцова» (1835), «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» (1836) и др. — стали мощным толчком в освоении литературного процесса.

«У нас нет литературы», — громко заявлял молодой критик («Литературные мечтания»), дерзко выступая против литературного идолопоклонства и нападая не только на популярных в1830-е годы А. Бестужева-Марлинского и В. Бенедиктова, но и на признанные литературные авторитеты прошлого.

В «Литературных мечтаниях» (1834) критик исходил из новых представлений о литературе, определяя ее как выражение «духа народа», его «внутренней жизни». В России, по мнению Белинского, не было словесности, которая органически развивалась бы на почве устного народного творчества. Раскол между массой народа и образованными сословиями, произошедший в результате петровских реформ, привел к тому, что русское общество не стало выразителем внутренней жизни нации. Новая же русская литература началась подражанием и на этом пути прошла два периода — ломоносовский и карамзинский. Усилия по ее созданию не были напрасными: вслед за этими двумя этапами

последовал «период пушкинский», отмеченный самобытностью.

Пушкин, а до него Державин, Крылов и Грибоедов, благодаря исключительной одаренности их натур, смогли отразить сокровенную сущностьнародной жизни. В статье Белинского, несмотря на ее элегические

мотивы, звучала уверенность, что «истинная эпоха искусства» в России непременно наступит, но для этого надо, «чтобы у нас образовалось общество, в котором бы выразилась физиономия могучего русского народа».

Погружая свои «литературные мечтания» в русло философской эстетики, понимая искусство как высшую форму познания мира, критик в то же время пытается преодолеть философский систематизм. В частности, он демонстративно отказывается от обширных экскурсов в историю мировой культуры и начинает свои размышления непосредственно с состояния новой русской литературы.

В «телескопский» период своей деятельности Белинский оставляет в стороне выстраданное философской критикой представление о развитии и смене трех художественных форм (эпической, лирической и драматической, по Веневитинову; классической, романтической и синтетической формы искусства нового времени, по Надеждину) и развивает оригинальное учение о поэзии реальной и идеальной в статье «О русской повести и повестях г. Гоголя», 1835. Отказываясь от трактовки ранней, античной поэзии как объективной, он видит в ней выражение поэзии «идеальной», т. е. такой, где художник «пересоздает» жизнь по собственному идеалу...». По мнению критика, ошибочно считать, что идеальная поэзия не имеет опоры в реальности,однако сохраняя ее, она значительно расширяет права субъективности художника. К идеальному роду поэзии Белинский относит и ряд крупнейших явлений искусства нового времени — «Фауста» Гете, произведения Байрона, драматургию Шиллера. В отличие от «идеальной», «реальная» поэзия воспроизводит

жизнь «во всей ее наготе и истине», оставаясь верной «всем подробностям,краскам и оттенкам ее действительности». Становление

реальной поэзии в мировой литературе связывается с именами Сервантеса,Шекспира, Гёте, В. Скотта, а в литературе русской — преждевсего с творчеством Пушкина и Гоголя. Оба типа творчества, по мыслиБелинского, имеют равное право на существование, но реальная поэзияв большей мере соответствует современной эпохе, в которую

«проза жизни глубоко проникла самую поэзию жизни». Поэтому на

первый план в литературе как в западноевропейской, так и в русской,

выходят прозаические жанры — роман и повесть, — жанры с повышенной социальной «зоркостью».

Если в «Литературных мечтаниях» в качестве главного критерия

оценки художественного творчества называлась народность, то теперь

к нему добавляются еще три — «простота вымысла», «совершенная

истина жизни» и «оригинальность». Именно эти свойства, по мнению Белинского, отличают повести Гоголя — «поэта жизни действительной

», ставшего главой современной литературы — и реальную

поэзию в целом. Примечательно, что главным критерием художественности для Белинского становится теперь верность действительности: «Жизнь всякого народа проявляется в своих, ей одной свойственных,

формах, следовательно, если изображение жизни верно, то и народно». Молодым Белинским дана наиболее глубокая и проницательная для своего времени характеристика гоголевских «Арабесок» и «Миргорода». Сквозь его оценку раннего Гоголя можно уже разглядеть главные черты будущего автора «Мертвых душ». Критик показывал, что простота вымысла, народность, совершенная истина жизни у Гоголя — черты общие, сближающие его с другими представителями поэзии реальной. Вместе с тем у создателя «Миргорода» есть и яркая индивидуальная черта: «комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния». Отмечая субъективность писателя, Белинский подчеркивал ее иной, по сравнению с идеальной поэзией, характер: она способствует раскрытию объективногоюмора самой жизни, комизма, скрытого в жизненных положениях.

Опираясь на тезис Надеждина «где жизнь, там и поэзия», Белинский наполнял его во многом новым содержанием: поэтического изображения

достойно не только философски-значительное, но вся полнота действительности. Критик настаивал на «беспощадной откровенности» новой, реальной поэзии, где «жизнь является как бы на позор, во всей наготе, во всем ее ужасающем безобразии и во всей ее торжественной красоте». Отсюда проистекает принципиальное изменениеизвестного лозунга Надеждина: не «где жизнь, там и поэзия», а «где истина, там и поэзия».

Дата добавления: 2015-09-03