Гримо заговорил

Гримо остался наедине с палачом; трактирщик побежал за лекарем, а жена его молилась у себя.

Через минуту раненый открыл глаза.

— Помогите! — прошептал он. — Помогите! Боже мой! Боже мой! Неужели на этом свете не найти мне друга, который помог бы мне жить или умереть?

И он с усилием положил руку себе на грудь. Рука наткнулась на рукоятку кинжала.

— А! — сказал он, словно припомнив что-то, и опустил руку.

— Не падайте духом, — сказал Гримо. — Послали за лекарем.

— Кто вы? — спросил раненый, широко раскрытыми глазами смотря на Гримо.

— Старый знакомый, — сказал Гримо.

— Вы?

Раненый пытался припомнить черты говорившего с ним.

— При каких обстоятельствах мы с вами встречались? — спросил он.

— Двадцать лет тому назад однажды ночью мой господин явился за вами в Бетюн и повез вас в Армантьер.

— Я узнал вас, — сказал палач, — вы один из четырех слуг…

— Да.

— Как вы здесь очутились?

— Проезжая мимо, я остановился в гостинице, чтобы дать передохнуть лошади. Мне сказали, что бетюнский палач лежит здесь раненый, и вдруг вы закричали. Мы прибежали на первый крик, а после второго выломали дверь.

— А монах? — спросил палач. — Вы видели монаха?

— Какого монаха?

— Который был здесь со мной?

— Нет, его уже не было здесь. Должно быть, он выскочил в окно. Неужели это он нанес вам удар?

— Да, — сказал палач.

Гримо приподнялся, чтобы выйти.

— Что вы хотите сделать?

— Догнать его.

— Не надо, прошу вас.

— Почему?

— Он отомстил мне, и хорошо сделал. Теперь, надеюсь, бог помилует меня… ведь я искупил свою вину…

— Объясните, в чем дело, — сказал Гримо.

— Та женщина, которую ваши господа и вы заставили меня убить…

— Миледи?

— Да, миледи. Действительно, вы ее так называли.

— Но что общего между миледи и монахом?

— Это была его мать.

Гримо пошатнулся, он глядел на умирающего мрачными, почти безумными глазами.

— Его мать? — повторил он.

— Да, его мать.

— Так он знает эту тайну?

— Я принял его за монаха и открылся ему на исповеди.

— Несчастный! — воскликнул Гримо, у которого холодный пот выступил при одной мысли о возможных последствиях такого разоблачения. — Несчастный! Надеюсь, вы никого не назвали?

— Я не назвал ни одного имени, потому что ни одного не знаю; я сказал ему только девичью фамилию его матери, поэтому он и догадался. Но ему известно, что его дядя был в числе людей, произнесших ей приговор.

И он упал в изнеможении. Гримо хотел помочь ему и протянул руку к рукоятке кинжала.

— Не касайтесь меня, — сказал раненый. — Если вы — тащите кинжал, я умру.

Рука Гримо замерла в воздухе, затем он ударил себя по лбу и сказал:

— Но если этот человек узнает когда-нибудь имена этих людей, то мой господин погиб!

— Торопитесь, торопитесь! — воскликнул палач. — Предупредите его, если он жив еще. Предупредите его товарищей… Поверьте, эта ужасная история не закончится моей смертью.

— Куда он ехал? — спросил Гримо.

— В Париж.

— Кто остановил его?

— Двое молодых дворян, направляющихся в армию; одного из них зовут виконтом де Бражелоном; так, я слышал, называл его спутник.

— И этот молодой человек привел к вам монаха?

— Да.

Гримо поднял глаза к небу.

— Такова, значит, воля всевышнего, — сказал он.

— Без сомнения, — подтвердил раненый.

— Это ужасно, — прошептал Гримо. Но все же эта женщина заслужила свою участь. Ведь вы тоже так считаете?

— В минуту смерти преступления других кажутся очень малыми в сравнении со своими собственными.

И, закрыв глаза, раненый в изнеможении упал на подушку.

Гримо колебался между состраданием, запрещавшим ему оставить этого человека без помощи, и страхом, повелевавшим ему скакать немедленно с неожиданной вестью к графу де Ла Фер. Вдруг в коридоре послышались шаги, вошел трактирщик с лекарем, которого наконец отыскали.

Следом за ними явилось несколько любопытных, так как молва о странном происшествии начала распространяться.

Лекарь подошел к умирающему, находившемуся, казалось, в забытьи.

— Прежде всего надо удалить кинжал из груди, — сказал он, многозначительно качая головой.

Гримо вспомнил слова раненого и отвернулся.

Лекарь расстегнул камзол, разорвал рубашку умирающего и обнажил грудь.

Кинжал был погружен по самую рукоятку. Лекарь взялся за нее и потянул. По мере того как он вынимал кинжал, глаза раненого раскрывались все больше и больше, и взгляд их становился ужасающе неподвижным. Когда лезвие было все извлечено из раны, красноватая пена показалась на губах раненого. Он тяжело вздохнул. Кровь хлынула потоком из раны; умирающий со странным выражением устремил свой взгляд на Гримо, захрипел и тотчас же испустил дух.

Гримо поднял облитый кровью кинжал, который, вызывая ужас всех окружающих, лежал на полу, сделал знак хозяину выйти с ним, расплатился с щедростью, достойной его господина, и вскочил на лошадь.

Первою мыслью Гримо было тотчас же вернуться в Париж, но он подумал, что его долгое отсутствие встревожит Рауля, что он всего в двух милях от него и что поездка отнимет всего четверть часа, а разговор и объяснение не больше часа. Он пустил лошадь галопом и через десять минут остановился перед «Коронованным мулом», единственной гостиницей в Мазенгарбе.

С первых же слов хозяина Гримо понял, что нашел того, кого искал.

Рауль сидел за столом с де Гишем и его наставником. От мрачного утреннего происшествия на лицах молодых людей еще сохранилось облачко грусти, которое никак не могла рассеять веселость д'Арменжа, привыкшего наблюдать подобные зрелища глазами философа.

Внезапно дверь отворилась и вошел Гримо, бледный, весь в пыли и еще забрызганный кровью несчастного раненого.

— Гримо, мой дорогой, — воскликнул Рауль, — наконец-то ты здесь! Извините меня, господа, это не слуга, это друг.

И подбежав к нему, продолжал:

— Здоров ли граф? Скучает ли по мне? Видел ли ты его после того, как мы расстались? Отвечай же. Мне тоже есть что тебе рассказать; да, за три дня у нас было немало приключений. Но что с тобой? Как ты бледен! На тебе кровь! Откуда эта кровь?

— В самом деле, кровь! — сказал граф, вставая. — Вы ранены, мой друг?

— Нет, сударь, — сказал Гримо, — это не моя кровь.

— Чья же? — спросил Рауль.

— Это кровь несчастного, которого вы оставили в гостинице. Он умер у меня на руках.

— У тебя на руках! Этот человек! Но знаешь ли ты, кто это такой?

— Да, — сказал Гримо.

— Ведь это бывший палач из Бетюна.

— Да, знаю.

— Так ты раньше знал его?

— Да.

— Он умер?

— Да.

Молодые люди переглянулись.

— Что ж делать, господа, — сказал д'Арменж, — это закон природы, которого не избегнуть и палачам. Как только я увидел его рану, я решил, что дело плохо, да и сам он, очевидно, был того же мнения, раз требовал монаха.

При слове «монах» Гримо побледнел.

— Ну, за стол, за стол, — сказал д'Арменж, который, как и все люди его времени, а тем более его возраста, не терпел, чтобы трапеза прерывалась чувствительными разговорами.

— Да, да, вы правы. Ну, Гримо, вели себе подать, заказывай, распоряжайся, а когда отдохнешь, мы потолкуем.

— Нет, сударь, — сказал Гримо, — я не могу оставаться ни одной минуты. Я должен сейчас же ехать в Париж.

— Как, в Париж? Ты ошибаешься, это Оливен туда поедет, а ты останешься.

— Напротив, Оливен останется, а я поеду. Я нарочно для этого и прискакал, чтобы вам об этом сообщить.

— Почему такая перемена?

— Этого я не могу вам сказать.

— Объясни, пожалуйста.

— Не могу.

— Что это еще за шутки!

— Вы знаете, виконт, что я никогда не шучу.

— Да, но я знаю также приказание графа де Ла Фер, чтобы вы остались со мной, а Оливен вернулся в Париж. Я следую распоряжениям графа.

— Но не при данных обстоятельствах, сударь.

— Уж не собираетесь ли вы ослушаться меня?

— Да, сударь, потому что так надо.

— Значит, вы упорствуете?

— Значит, я уезжаю. Желаю счастья, господин виконт.

Гримо поклонился и направился к двери.

Рауль, разгневанный и вместе с тем обеспокоенный, побежал за ним и схватил его за руку.

— Гримо, останьтесь, я хочу, чтобы вы остались.

— Значит, вы желаете, — сказал Гримо, — чтобы я дозволил убить графа?

Он снова поклонился, готовясь выйти.

— Гримо, друг мой, — сказал виконт, — вы так не уедете, вы не оставите меня в такой тревоге. О Гримо, говори, говори, ради самого неба.

И Рауль, шатаясь, упал в кресло.

— Я могу сказать вам только одно… Тайна, которой вы у меня допытываетесь, не принадлежит мне. Вы встретили монаха?

— Да.

Молодые люди с ужасом посмотрели друг на друга.

— Вы привели его к раненому?

— Да.

— И вы имели время его разглядеть?

— Да.

— И узнаете его, если опять встретите?

— О да, клянусь в том, — сказал Рауль.

— И я тоже, — сказал де Гиш.

— Если когда-нибудь вы встретите его где бы то ни было, по дороге, на улице, в церкви, все равно где, наступите на него ногой и раздавите без жалости, без сострадания, как раздавили бы змею, гадину, ехидну. Раздавите и не отходите, пока не убедитесь, что он мертв. Пока он жив, жизнь пята людей будет в опасности.

И, воспользовавшись изумлением и ужасом, охватившими его собеседников, Гримо, не прибавив больше ни слова, поспешно вышел из комнаты.

— Ну, граф, — сказал Рауль, обращаясь к де Гишу, — не говорил ли я вам, что этот монах производит на меня впечатление гада?

Через две минуты, заслышав на дороге лошадиный топот, Рауль поспешил к окну. Это Гримо возвращался в Париж. Он приветствовал виконта, взмахнув шляпой, и вскоре исчез за поворотом дороги.

Дорогой Гримо думал о двух вещах: первое — что если ехать так быстро, его лошадь не выдержит и десяти миль; второе — что у него нет денег.

Но если Гримо говорил мало, то изобретательность его от того стала только сильнее. На первой же почтовой станции он продал свою лошадь и на вырученные деньги нанял почтовых лошадей.

XXXVII

Дата добавления: 2015-09-02